Глава 16. Единообразие и свобода

На поставленный нами вначале вопрос есть определенный ответ. Изучив в доступных пределах возможность объединения человечества по политическим и экономическим соображениям и политическими и административными средствами, мы пришли к выводу, что такое объединение не только возможно, но что именно к нему устремлены мысли человечества, именно к такому решению оно склоняется, именно в нем испытывает настоятельную потребность; о том же говорят результаты последних событий, на это указывают и действующие силы. Всемирная Природа сделала объединение главной темой в общем потоке человеческого развития; оно ― логический итог предшествующей истории и нынешних обстоятельств. В то же время нет никаких оснований надеяться на его безболезненное или быстрое развитие или даже на его неизбежный и обязательный успех. Мы увидели определенные трудности на этом пути, увидели также, что существуют направления, позволяющие эти трудности преодолеть. И пришли к выводу, что ни одно из направлений не кажется идеальным, таким, которое бы отвечало и высшей целесообразности, и самым лучшим намерениям человечества, обеспечивало бы наиболее благоприятные возможности для надежного успеха. Маловероятно, что человечеству удастся его воплотить (разве что на гораздо более зрелой стадии коллективного развития) в форме совершенной федерации свободных и равноправных наций, или же прибегнуть к принципу совершенной гармонии для урегулирования отношений между конкурирующими принципами национализма и интернационализма.

Теперь нам предстоит рассмотреть другой аспект проблемы ― как влияет объединение на источники человеческой жизни и прогресса. Политическое и административное объединение человечества не только возможно, но и предрешено современным развитием; растущее стремление к единству, на конкретном облике и отчетливом голосе которого печать страданий европейской бойни, может преодолеть противостоящий ему коллективный национальный эгоизм. Но остается вопрос, насколько неизбежен ― не на начальном относительно свободном этапе, но в процессе становления и развития ― жесткий единообразный порядок, влекущий за собой неизбежное подавление человеческих свобод, индивидуальных и коллективных, и тот деспотичный механизм, благодаря которому окажется под угрозой или в угнетенном состоянии, по крайней мере на какое-то время, свободное развитие самого жизненного принципа человечества. Мы видели, что в подобных обстоятельствах за этапом свободного устройства наступает этап ограничения и сужения, при котором достигается более жесткое единообразие и новое единство начинает приобретать более косные формы. И во всех предыдущих случаях это означало, а возможно будет означать и в данном, угнетение принципа свободы, который остается наиболее ценной наградой за все предыдущие духовные, политические и социальные битвы человечества. Предыдущий цикл развития, по-видимому, может повториться на новом уровне.

Такое развитие станет не только вероятным, но даже и неизбежным, если объединение человечества будет проводиться на основе немецкого идеала о возрастающем господстве над миром какой-либо одной, наиболее подходящей для этого империи, нации или расы. И тот же результат неизбежен, если Провидению угодно будет прибегнуть к помощи двух-трех, утвердивших свое господство над человечеством, наций-империй; или если действующей силой окажется хорошо организованная Европа, которая, следуя определенным программам политических мыслителей, приберет к рукам все остальное человечество и утвердит свою опеку над цветными народами на неопределенно долгий срок.

Мнимой целью и оправданием для подобной опеки может стать стремление придать менее развитым народам цивилизованный облик, европеизировать их. Что в действительности, как мы знаем, означает их эксплуатацию, поскольку при благожелательной, но силовой охране естественно стремление извлечь наибольшую выгоду из благоприятной ситуации: прежде всего собственные интересы и развитие, а уже потом интересы мира в целом. Такому режиму, чтобы выжить, придется рассчитывать только на силу и противостоять мечтам народов о свободном самоуправлении на том основании, что либо они не готовы к нему, либо их стремление недостаточно зрело ― два весомых аргумента, которые невозможно опровергнуть к удовольствию тех, кто их выдвинул. Прежде всего, такой режим будет стремиться сохранить принцип индивидуальной свободы для народов, стоящих у власти, и утверждать, что подчинение тех, кем управляют, вполне для них полезно и выгодно; но это недопустимо. Опыт прошлого учит: если у народа империи возникает привычка предпочитать принцип власти принципу свободы, она определенным образом воздействует на него и меняет, вначале неощутимо, а затем все более и более явно, весь строй его мыслей, и из покорности обстоятельствам развивается готовность жертвовать своей внутренней свободой. Из такой ситуации может быть только два выхода: либо среди народов, все еще находящихся в зависимом положении и во имя их же, так сказать, пользы управляемых другими, принцип свободы растет и набирает силу, либо же он теряет свое значение в мире в целом. Либо на мир снизойдет более высокое состояние, либо восстанет низшее; им не ужиться при одной и той же экономике человеческих отношений. Но если обстоятельства не способствуют прекращению такого объединения, то в девяти случаях из десяти побеждает неблагоприятная возможность[73].

Все подобные средства опираются на силу и принуждение, а любое намеренно спланированное, длительное и повсеместное использование средств ограничения обычно ведет к тому, что отбивает охоту уважать принцип свободы у тех, кто прибегает к подобному принуждению, а понятие свободы теряет значение для тех, по отношению к кому такое принуждение применяется. Что, в свою очередь, способствует росту противоположного принципа ― авторитаризма, ведущего неизбежно к усилению жесткости, единообразия, механистичности, а значит, и консерватизма всей системы жизни. Такова психологическая взаимосвязь причины и следствия, избежать которой возможно лишь на основе всеобщего признания действующей власти. Но по своей природе и происхождению все режимы, учрежденные таким образом, отказываются от каких-либо уступок в этом направлении, поскольку держатся за счет подавления всего, что может оказывать сопротивление, за счет насильственного устранения всех противостоящих сил и тенденций. Возникает необходимость угнетать, ограничивать, возможно даже, уничтожать все формы свободы, способные поддерживать дух протеста или сопротивления, другими словами ― все те значительные привилегии свободного действия и самовыражения, которые составляют самую лучшую, наиболее яркую и действенную часть человеческой свободы. Им придется уничтожить, вначале насильственным образом, а затем путем официального подавления и угнетения, все элементы, именуемые нами национальной свободой; в этом процессе индивидуальная свобода была бы вначале уничтожена в тех частях человечества, которые находятся в зависимом и подчиненном положении, а затем уже, под влиянием и вследствие подобных действий, ― в самой нации или в нациях, стоящих у власти. Это довольно легко предвидеть, поскольку достоинство и свобода это те свойства, которые человек обретает в результате долгой эволюции и тяжких усилий; он пока еще не расположен уважать свободу других, хотя без этого его свобода тоже под вопросом; угнетать и властвовать везде, где только можно (нередко, так сказать, из высших побуждений) или быть жертвой обмана, рабом власть имущих ― вот к чему он тяготеет от природы. Поэтому каждое (кроме самых неизбежных) ограничение тех немногочисленных свобод, которые человеку удалось завоевать, становится шагом назад, какие бы сиюминутные преимущества это не сулило; и потому всякая организация угнетения и подавления, сверх той необходимой меры, что обусловлена несовершенным состоянием человеческой природы и общества, тормозит прогресс всей человеческой расы.

Если, с другой стороны, внешнее объединение человеческой расы совершается на основе союза свободных наций и империй, и если эти империи стремятся обрести психологическую целостность, превратившись в свободные сообщества, или же сама раса становится настолько развитой, что может допустить, чтобы объединенное человечество свободно создавало группы и союзы на основе принципа культурной и национальной общности, тогда опасность деградации будет намного меньше. Но все же вероятность ее сохранится. Так как мы видели, что в период объединения упор делается главным образом на принцип порядка и единообразия. Принцип же свободы создает препятствие росту единообразия, и хотя вполне совместим с истинным порядком и легко уживается с тем установившимся порядком, при котором он был утвержден, не столь легко ему примириться с порядком новым, требующим от него новых жертв, к которым он психологически еще не готов. Само по себе это не имеет большого значения, так как любое прогрессивное движение предполагает определенные трения и трудности, связанные с урегулированием; и если, с одной стороны, в какой-то степени ущемляется свобода, а с другой, ущемляется порядок, им не так уж сложно, приобретя некоторый опыт, найти иную норму своих взаимоотношений. К несчастью, всякому движению, связанному с самоопределением, в период, когда оно набирает силу, а обстоятельства благоприятствуют ему, свойственно переоценивать себя и преувеличивать свои требования, направлять усилия к одностороннему осуществлению, устанавливать деспотический порядок и угнетать или даже устранять другие предрасположенности и принципы, в особенности, те, которые инстинктивно ощущаются как наиболее далекие и чуждые его природе. А если оно наталкивается на сопротивление противоположных ему сил, тогда его самоутверждение становится злобным, насильственным и деспотичным; и мы тогда уже имеем не разногласия при согласовании, но противоборство враждующих сторон, яростно и с переменным успехом атакующих друг друга, ― действие и противодействие, эволюцию и революцию, ― пока одна из сторон не одержит в этом споре верх.

Именно так развивалось человечество в прошлом; борьба порядка и единообразия против свободы ― вот главный мотив всех крупных человеческих систем и событий: религиозных, социальных, политических. И нет никаких оснований предполагать, что в ближайшем будущем появится иной, более разумный принцип развития. Человек (в сравнении с любым из известных периодов прошлого) начнет действительно в целом обретать черты разумного существа, но он еще не стал таковым, за исключением, разве что, одного-двух свойств ― большей рассудительности и более гармоничного духа; он по-прежнему пользуется разумом главным образом для оправдания борьбы и взаимных разногласий, а не для достижения мудрого взаимопонимания. И все так же ум его и интеллект потворствуют желаниям и страстям. И потому можно предполагать, что даже при самых благоприятных обстоятельствах возобладает старый способ действий и борьба при объединении человечества разгорится вновь. Принцип власти и порядка будет стремиться к механической организованности; принцип свободы будет сопротивляться и требовать более гибкой, свободной и универсальной системы. Два старых врага вновь будут бороться за право контролировать человеческое единство, подобно тому как они уже делали это в прошлом, добиваясь права контролировать форму развивающейся нации. Обстоятельства при этом будут более благоприятствовать силе ограничения, а индивидуальной и национальной свободе придется, по-видимому, потесниться ― и их счастье, если это произойдет уже после того, как карательные команды законов и ограничений будут упразднены.

Такого может не случиться, если внутри самих наций дух свободы будет по-прежнему, набирая силу, процветать; поскольку это создаст условия, для того чтобы уважать свободу всех участвующих в процессе объединения наций. Но, как о том свидетельствуют происходящие в мире события, мы вступаем в период, угрожающий идеалу индивидуальной свободы практически полным порабощением идеалом государства, а возможно даже временной смертью или, по крайней мере, длительным состоянием оцепенения, комы, бедствия. Этап ограничения и механизации в процессе объединения должен быть связан, по-видимому, с соответствующим процессом ограничения и механизации внутри каждого, принимающего участие в процессе объединения, элемента. На что же может рассчитывать дух свободы при таком двойном нападении? Действующие формы свободы отомрут, и единственная возможность оздоровить ее развитие будет состоять в каком-то новом выражении свободы на основе нового мощного движения духовного и интеллектуального возрождения, способного согласовать индивидуальную свободу с коллективным идеалом общественной жизни, а свободу коллективной жизни отдельных обществ с появившейся впервые необходимостью более сплоченной жизни всего человечества.

В то же время нам следует понять, насколько далеко, реально и действенно принцип объединения сможет проникнуть в наиболее внешние и механические аспекты, на которые ориентирован политический и административный подход, и будут ли их наиболее крайние выражения содействовать или же, напротив, препятствовать истинному развитию расы в процессе ее совершенствования. Нужно понять также, какова роль национального принципа и вероятность его полного растворения, а в случае, если он сохранится ― место, которое займет национальное единство в новой объединенной жизни и форму его подчинения. Это связано с вопросом о контроле, с представлением о "Парламенте человечества" и иными представлениями о политической организации и их приложением к новой грандиозной проблеме в науке коллективного бытия. И, наконец, остается вопрос единообразия и полезности его для расы или необходимости для всеобщего единства. Очевидно, что при этом мы касаемся проблем, решение которых будет намного более умозрительным и менее конкретным по сравнению с тем, которое мы находили до сих пор. Оно остается пока в сфере туманного будущего, и все, что проливает на этот вопрос свет, связано с опытом прошлого и общими принципами жизни, природы и социологии; в свете же современных событий тоже мало что можно различить, стоит нам хоть немного углубиться в смутные перспективы грядущего, полные непредсказуемых возможностей. Мы не может рассчитывать на предвидение ― но только на рассуждение и понимание принципов.

Мы видим, что существуют два противоположных решения и некоторое количество промежуточных вариантов. В настоящее время нация представляет собой надежное коллективное устройство, по отношению к которому все прочие общности занимают подчиненное положение; даже империи до настоящего времени создавались как следующий шаг развития нации, и нынешние империи существуют не ради самих себя, не ради сознательного построения более широкомасштабного сообщества, как во времена Римской империи, но повинуясь инстинкту господства и распространения, территориальной, финансовой, товарной, а также витальной, интеллектуальной и культурной ненасытности могущественных и преуспевающих наций. Тем не менее это не оберегает нацию от возможности раствориться в сообществе более крупного масштаба. В любом человеческом единстве всегда должны сохраняться внутренние группировки, даже в наиболее цельном, нетерпимом и единообразном, поскольку это заложено в самом принципе не только человеческой природы, но всей жизни и каждого сообщества; мы сталкиваемся здесь с фундаментальным законом универсального бытия, с фундаментальной математикой и физикой творения. Но это совсем не означает, что нация тоже должна сохраниться как групповое единство. Она может и исчезнуть; уже возникает тенденция отрицать национальность: перед войной родилось и набирало силу противоположное представление о sans - patrie [74], о гражданстве мира; даже будучи временно побежденным, преданным забвению и потерявшим привлекательность, оно ни в коей мере не погибло ― впоследствии, по всей видимости, ему придется возродиться с гораздо большей силой. С другой стороны, сама идея нации может не потерять свое значение и так или иначе отстоять ― после какой-то борьбы и зависимого положения ― право на жизнь, свободу, право на самостоятельную роль внутри более крупного единства. Наконец, она может сохраниться, только потеряв большую часть своей жизненной силы или даже почти полностью утратив и ее, и какую бы то ни было живость духа, поддерживавшего ее самостоятельное и независимое существование, сохраниться просто ради удобства, скорее, как административный, нежели психологический факт, подобно французскому департаменту или английской провинции. Но все же сохранить определенные признаки чисто внешней обособленности как основу для возможного распада человеческого единства, который неизбежно начнется, если объединение окажется не настоящим, но механическим и если им будут продолжать руководить политические и административные мотивы, поддерживаемые, скорее, соображениями экономического, социального или просто культурного удобства ― то есть объединением, так и не сумевшим стать материальной основой для духовного единства человечества.

То же касается и идеала единообразия; так как для многих умов, особенно жесткого и механического склада, для тех, у кого логика и интеллектуализм сильнее воображения и свободного живого инстинкта, или тех, кто легко прельщается красотой идеи и готов забыть ее ограниченность, единообразие представляет собой идеал, нередко даже высочайший из возможных идеалов. Единообразие человечества вовсе не маловероятная случайность, даже если оно и немыслимо в нынешних обстоятельствах, и его в определенном смысле трудно себе сейчас представить ― разве что в отдаленном будущем. Поскольку существует или существовала устойчивая тяга к единообразию живых привычек, единообразию знания, политическому, социальному, экономическому единообразию, общеобразовательному, а все это вполне логично и естественно должно вести к единообразию культуры. Если это произойдет, на пути всеобщего единообразия останется одно препятствие ― языковые различия. Язык создает и обусловливает мысль в той же мере, в какой создан и обусловлен ею, и до тех пор, пока существуют языковые различия, всегда будет существовать свободное разнообразие мысли, знания и культуры. Но легко себе представить, что общее единообразие культуры и тесной взаимосвязанности жизни породят настойчивую потребность во всеобщем языке, ощущаемую уже и ныне; а всеобщий язык, однажды появившись на свет и найдя свое применение, может привести к гибели языков местных, подобно тому, как латынь уничтожила языки Галлии, Испании, Италии, или как английский уничтожил корнуэльский, гэльский, шотландский и ирландский, повлиял на валийский. С другой стороны, в наши дни наблюдается возрождение, связанное с усилением субъективизма человеческой мысли и принципа свободного разнообразия, с отказом от единообразия. Если возобладает эта тенденция, тогда объединение расы произойдет при должном уважении свободы культуры, мысли и жизни входящих в его состав частей. Но есть и третий способ утверждения единообразия, допускающий или даже поддерживающий такой минимум разнообразия, который не угрожает его основным положениям. В этом случае в пределах его жизненных возможностей могут появиться варианты, достаточно сильные и в какой-то степени самостоятельные, хотя и не независимые; они могут быть и весьма приглушенных тонов и оттенков, но все же вполне отчетливыми, для того чтобы послужить основой в случае распада единообразия на новом этапе преобразований.

И вновь о том, как организовать управление человеческой расой. Оно может быть основано на жесткой регламентации жизни, подчиненной центральной власти (подобно тому, которое предполагается некоторыми социалистическими программами для управления нацией), и режиме подавления всякой индивидуальной и региональной свободы, для того чтобы создать строгую и единообразную схему человеческого восприятия, экономической жизни, социальных привычек, морали, знания, даже религии ― во всех областях человеческой активности. Такое развитие может показаться маловероятным, а в ближайшем будущем и просто нереальным, поскольку для этого пришлось бы вовлечь в процесс огромные массы людей, преодолеть серьезные трудности и решить многие проблемы, прежде чем сделать его возможным. Но мысль о невозможности такого поворота событий не учитывает двух важных факторов: роста науки (с ее возрастающей способностью легко манипулировать, как огромными массами людей ― свидетельством тому нынешняя война, ― так и широкомасштабными проблемами) и стремительного развития социализма[75]. Повсеместная победа идей социализма, под каким бы он ни выступал видом, или его практическое претворение могут естественным образом привести к международной социализации, которая была бы вполне возможна благодаря росту науки и научной организации, то есть к устранению пространственных и количественных трудностей. С другой стороны, вероятно, что после периода достаточно строгой борьбы между идеалом распорядка, единообразия и идеалом свободы социалистический период, утвердившись на время, подобно периоду абсолютной монархии в Европе, сменится другим более вдохновенным принципом так называемого философского анархизма ― единства, основанного на наиболее полной индивидуальной свободе и свободе естественного непринудительного группирования. Кроме того, может быть достигнут компромисс между жесткой господствующей регламентацией жизни и подчиненной ей свободой, сохраняющей, даже в случае потери своей жизнеспособности, способность разрушить режим, после того как человечество почувствует, что такая регламентация ― не единственная его судьба, и что настало время для нового этапа поиска и эксперимента в интересах будущего развития.

Столь значительные вопросы невозможно рассмотреть досконально. Все, что мы можем, так это попытаться вычленить те конкретные представления, которые будут определять общее движение к объединению. Сама же проблема достаточно темна и велика; однако свет понимания, пусть даже в виде редких вспышек, озаряющих нашу тему, помогает уменьшить трудности ее решения и неопределенность.

ЧАСТЬ 2

Глава 17. Закон природы в человеческом прогрессе ―
единство в разнообразии, закон и свобода

Из всех земных существ только человеку, для того чтобы организовать жизнь надлежащим образом, требуется ее правильно понять и осмыслить. В этом он полагается либо на свой разум, пользуясь им как единственным или основным инструментом (как того требует его рационализм), либо более широко и полно ― на совокупность своих способностей. Ему необходимо знать истинную природу бытия и то, как она претворяется в жизненных ценностях, а, точнее говоря, знать законы Природы и, в особенности, его собственной природы, действие сил внутренних и внешних, знать, как их правильно использовать в интересах большего совершенства и счастья, своего и своих собратьев. Принято говорить, что его задача ― научиться жить в согласии с Природой. Однако не следует при этом рассматривать Природу в обычном смысле, в виде некоего известного закона, от которого человек отклонился; сам закон тоже меняется, развивается, эволюционирует и, восходя от одной вершины к другой и преодолевая все новые и новые пределы, достигает еще больших возможностей. За всеми подобными изменениями стоят определенные важные принципы или истины бытия, остающиеся неизменными, и именно они должны, прежде всего, определять наше развитие и совершенствование, быть его опорой и каркасом. В противном случае будет царить бесконечный хаос, но не мир, способный вынести все столкновения принадлежащих ему сил.

Предшествующая человеку жизнь животных и растений не обременена ни необходимостью подобного знания, ни сопровождающей его сознательной волей, вынуждающей исполнять познанное. Не обусловленная ими, она защищена и от многочисленных ошибок, искажений и болезней, поскольку течет спонтанно, в согласии с Природой, в созвучии с ее знаками и волей, и неспособна ни сознательно, ни бессознательно уклоняться от ее законов и указаний. Человека же, напротив, отличает склонность обращать свой ум и волю против Природы, способность управлять ее движениями, даже уклоняться от диктуемого ему направления. Но здесь мы сталкиваемся с некой словесной казуистикой, поскольку мышление человека тоже часть Природы ― гораздо более важная, если не величайшая часть. Можно сказать, что здесь Природа начинает отчасти осознавать свои же законы и силы, сознавать свою битву во имя прогресса и, вдохновляясь сознательной волей, устанавливать все более и более высокий закон в подвластных ей процессах жизни и бытия. Дочеловеческой жизни свойственна витальная и физическая борьба, но не ментальный конфликт. Человек оказывается во власти ментального конфликта и потому воюет не только с другими, но и с самим собой; однако благодаря такой войне с самим собой он способен на то, что невозможно для животного, ― на внутреннюю эволюцию, на поступательное развитие и все большее возвышение, на постоянное преодоление своих пределов, на восхождение.

В настоящее время такая эволюция совершается при столкновении и развитии претворяемых в жизнь представлений. В своем изначальном виде человеческие представления о жизни это просто осмысление действия сил и тенденций самой жизни, проявляющихся в форме потребностей, желаний и интересов. Человеческому разуму свойственна определенная практичность, более или менее строгая и точная, которая помогает учитывать их и придавать им то или иное значение в соответствии с накопленным опытом, предпочтениями и взглядами. Одни человек принимает и взращивает с помощью воли и разума, другие ― отвергает, лишает поддержки, даже старается уничтожить. Но на основе простой первоначальной схемы складывается другой, более сложный характер представлений о жизни; от простого осмысления и готового функционального подхода он идет дальше, к упорядоченной оценке сил и тенденций, которые проявлялись или проявляются в нем и окружающих его условиях. Он изучает их как устойчивые процессы и правила Природы и стремится понять их закон и норму. Пытается понять законы своего ума, жизни, тела, законы и принципы событий и сил, его окружающих и составляющих внешние условия, пытается определить область и характер их проявления. Поскольку мы представляем собой организмы несовершенные и развивающиеся, такое изучение законов жизни связано с рассмотрением двух аспектов: нормы существующей и той, которая допустима или возможна, то есть закона существующих условий и закона возможностей. Последнее относится к человеческому интеллекту, склонному к произвольным и весьма преувеличенным формулировкам, к форме утвержденного идеального стандарта или набора принципов, от которых реальная жизнь отклоняется или отступает, либо в направлении которых она развивается и устремлена.

К более углубленному пониманию приводит нас представление об эволюции Природы и жизни. И сущее, и возможное ― все это выражения одних и тех же постоянных истин бытия и сил или свойств Природы, избежать которые мы не можем, и не имеем к тому необходимых средств, поскольку вся жизнь это самоосуществление Природы, а не разрушение или отрицание ею самой себя; кроме того, мы можем возвышать и мы склонны возвышать, изменять и расширять формы, устроения и ценности этих постоянных истин и сил человеческой природы и бытия, и в процессе нашего развития такие изменения или усовершенствования могут даже восприниматься как некие серьезные преобразования, таковыми в действительности не являясь, претендующими на серьезное изменение, хотя никаких значительных перемен при этом могло и не быть. Существующие условия это только форма, значение или способность выражения, отвечающая нашей жизни и природе; их нормы и законы обусловливают устройство общества и его движение на данной ступени эволюции. Возможности же указывают на новую форму, значение и способность выражения и на соответствующее им новое устройство, на то движение, которое будет подходящей для них нормой и законом. Оказавшись между действительным и возможным, интеллект склонен ошибочно принимать существующий закон и форму за вечный закон природы и бытия, а любое изменение рассматривать как отклонение и падение, или же, напротив, ошибочно принимать будущие и возможные закон и форму за идеальные принципы жизни, а все отклонения от них считать ошибкой или объяснять греховностью природы. В действительности же вечно лишь то, что остается неизменным при всех переменах, а идеал это просто его развивающееся выражение. И тогда на роль вечного идеала мог бы претендовать такой самый дальний предел (если только таковой существует ― мы ведь не знаем своих предельных возможностей) высоты, широты и полноты самовыражения, на который только способен человек, коль скоро такой предел стал бы нам известен.

Какие бы представления и идеалы человек ни извлекал из жизни и не пытался к ней применить, они всегда будут оставаться лишь выражениями самой жизни, стремлением обнаружить и утвердить ее более высокий закон, с большей полнотой претворять ее возможности. Наше мышление представляет собой сознательную часть движения Природы в постепенном самоосуществлении тех значений и возможностей, которые характерны для ее человеческого способа жизни. Будь наше мышление совершенным, его знания и воля находились бы в единстве с универсальностью того сокровенного Знания и той сокровенной Воли, которые Природа пытается проявить вовне, и не возникал бы тогда интеллектуальный конфликт. Так как в этом случае мы могли бы отождествиться с ее движением, знать ее цель и разумно следовать вырабатываемым ею направлениям, то есть исполнять ту истину, на которую указывает Гита, утверждая, что действует лишь одна Природа, движения же ума и жизни это только действие свойственных ей форм выражения. Дочеловеческая жизнь инстинктивно, механически делает то же самое ― в пределах своего типа она живет в созвучии с Природой и свободна от внутреннего конфликта, хотя и не избавлена от противоречий с жизнью внешней. Жизнь, превзошедшая человеческий уровень, достигнет такого совершенства сознательно; и тогда ей будут доступны сокровенное Знание и Воля, она найдет свое осуществление в Природе, благодаря свободному, спонтанному и гармоничному движению, неспешному и непрестанному, и достигнет, наконец, той полноты развития, которая остается ее неизменной и потому предопределенной целью. Но пока из-за несовершенства нашего мышления мы улавливаем только отблеск ее тенденций и целей, и каждый такой отблеск возводим в абсолютный принцип или ранг идеальной теории жизни и поведения; воспринимая какую-то одну сторону ее процесса, относимся к ней как к цельной и совершенной системе и пытаемся устроить свою жизнь, руководствуясь только ею. Природа, в свою очередь, действуя через несовершенный индивидуальный и еще более несовершенный коллективный ум, превращает события и возможности нашего существования в противостоящие друг другу принципы и силы, к которым нас склоняют интеллект и эмоции, и, поощряя одни и угнетая другие, ведет их сквозь разворачивающуюся в уме человека борьбу и конфликт к взаимопониманию и чувству их общей значимости, а постепенно и к правильному отношению, к соединению их свойств, что отражается в растущей гармонии и согласованности освоенных сил в гибкой многозначности человеческой жизни.

Социальная эволюция человеческой расы это, по сути, неизбежное развитие отношений между тремя постоянными факторами: индивидуальным, общественным и общечеловеческим. Каждый из них стремится к полному осуществлению и удовлетворению, но вынужден при этом развиваться не самостоятельно, но во взаимодействии с остальными. Главной естественной целью индивида должен быть его внутренний рост, полнота развития и проявления во внешней жизни; но выполнимо это только через отношения с другими индивидами, с различного рода общественными организациями, религиозными, социальными, культурными и политическими, к которым он принадлежит, и с представлением человечества как целого и его нуждами. Общество должно стремиться к своему осуществлению, но какими бы ни были сила его массового сознания и общественная структура, может завершить свое развитие, только опираясь на конкретных людей и при воздействии обстоятельств, диктуемых ему окружающими условиями, подчиняясь условиям, налагаемым на него отношениями с другими обществами, отдельными людьми и человечеством в целом. Человечество, как целое, в настоящее время не живет еще сознательно организованной общей жизнью; оно только начинает ее устраивать, что более связано с обстоятельствами, нежели с человеческим интеллектом и волей. И тем не менее представление об общечеловеческом бытии, сам факт его наличия, его природа и судьба всегда оказывали самое сильное влияние на человеческую мысль и действие. Одна из главных забот этики и религии неразрывно связана с обязательством человека перед человечеством. Воздействие значительных миграций и движений, происходивших в человеческой расе, постоянно влияло на судьбы независимых обществ, и всегда существовало обратное воздействие независимых обществ ― социальных, культурных, политических, религиозных, ― стремившихся распространиться и охватить, по возможности, всю расу целиком. Добиться же организованной общей жизни и искать коллективного осуществления и удовлетворения человечество сможет только при взаимодействии его, как целого, с входящими в его состав частями и при поддержке, получаемой ими от развивающейся индивидуальной жизни и жизни обществ, успех которых и будет составной частью более крупных реалий жизни всей человеческой расы.

Природа всегда действует, используя все три категории, ни одна из которых не может быть отвергнута. Она начинает с видимого проявления единства и множества, общего и составляющих его элементов, и создает элементы-посредники между этими двумя полюсами, без которых невозможно полное развитие ни общего, ни отдельных элементов. В жизненном плане она всегда создает три категории: род, вид и индивидуальность. Но если в животной жизни ее устраивает жесткая разобщенность и групповая совокупность, в человеке она, напротив, стремится преодолеть созданные ею разделения и подводит весь вид к ощущению единства и достижению общности. Человеческие общества формируются не столько стадным инстинктом множества индивидов, принадлежащих одному и тому же роду и виду, сколько местным объединением, общностью интересов и представлений; и всегда возникает тенденция к преодолению этих пределов за счет большей широты мыслей и чувств, складывающихся при более тесном взаимодействии рас, народов, интересов, представлений и культур. Но даже если преодолевается их независимость, сами по себе они не отвергаются, поскольку существование их покоится на основополагающем принципе Природы ― многообразии единства. И потому, видимо, идеальной или конечной целью Природы должно быть развитие каждого индивида и совокупности индивидуумов до наибольшей полноты их способностей, развитие каждого общества и всей совокупности человеческих обществ до наибольшей полноты той многогранной жизни и ее возможностей, которую их развитие и призвано было выразить; вершиной же этого развития должно стать создание объединенной жизни человечества, доведенной до наибольшей полноты и удовлетворенности не за счет угнетения полноценной жизни индивида или небольших сообществ, но при помощи достижений, даруемых тем разнообразием, которое они представляют. Это, по-видимому, самый плодотворный путь приумножить человеческие ценности и сделать их всеобщим достоянием.

Таким образом, процесс объединения человечества должен был бы строиться на общем принципе взаимообмена и взаимной ассимиляции, пре