Глава 23. Формы правительства

Представление о Всемирном союзе свободных наций и империй, исходно независимых, но со временем и по мере накопления опыта взаимодействия оказывающихся все более связанными между собой, кажется, на первый взгляд, наиболее удачной формой для политического единства; только такая форма была бы практически ценной и способствовала тому, чтобы стремление к единству быстро превратилось в сознании человечества в действенный фактор. С другой стороны, в мире сейчас царствует идея государственности. Именно государство было наиболее успешным и действенным средством объединения, и именно оно более всего соответствовало тем потребностям, которые порождались и продолжают порождаться все более усложняющейся жизнью общества. Кроме того, ум современного человека к нему приспособился и привык, оно более всего подходит для логики и практичности разума, поскольку предлагает именно то, что нашему ограниченному интеллекту всегда кажется наиболее удачным средством: ясный и точный механизм, строгий метод организации. Поэтому не исключено, что, даже начав со свободного союза, народы, при столкновении со множеством проблем, вызванных более плотным взаимодействием их потребностей и интересов, не прибегнут к такой более жесткой форме Всемирного государства. Мы не можем сделать однозначный вывод о невыполнимости такого варианта в настоящее время и относительно тех трудностей, которые стоят на его пути; опыт показывает, что довод о невыполнимости немногого стоит. То, что сегодня человек действия отвергает как абсурдное и невыполнимое, у следующих поколений нередко получает признание и возможность реализоваться.

Но Всемирное государство означает такой центральный орган власти, который будет представлять или, по крайней мере, символизировать единую волю народов. Станет неизбежным объединение в руках такого центрального и единого руководящего органа всех необходимых сил или, во всяком случае, их основ ― военных, административных, судебных, экономических, законодательных, социальных, общеобразовательных. А вследствие этого неизбежно будет возрастать единообразие человеческой жизни ― по всему миру, во всех областях; может даже возникнуть желание выбрать или создать один общий и универсальный язык. И это как раз та самая мечта об объединении мира, которую мыслители-утописты предлагают нам все более и более настойчиво. Трудности достижения такого результата в настоящее время достаточно очевидны, хотя, возможно, и не столь велики, как кажется на первый взгляд, не так уж неразрешимы. Это больше не утопия, от которой можно отмахнуться, как от несбыточной фантазии мыслителя-идеалиста.

Прежде всего возникли бы затруднения, связанные с характером и типом устройства такого руководящего органа ― изобилующая сомнительными моментами и опасностями проблема. В древние времена в меньших масштабах она решалась довольно просто: народ-победитель устанавливал свое единоличное нераздельное господство над остальной территорией, как, например, в Персидской или Римской империях. Однако в новых условиях, в тех, что нынче свойственны человеческому обществу, такое решение не представляется более возможным, несмотря на все надежды и мечты, которыми тешили себя в прошлом могущественные нации или их цари и кайзеры. Само монархическое представление, после непродолжительной и ложной попытки сохранить себя и возродиться, начинает угасать, более всего напоминая предсмертную агонию ― судьба уже вынесла ему свой приговор. Современные проявления часто весьма обманчивы, но в данном случае они менее всего выглядят таковыми, поскольку сила, способствующая исчезновению доживающих свой век монархий, достаточно велика, непреклонна и возросла как никогда. Социальные устройства достигли зрелого самосознания и более не нуждаются в престолонаследном руководстве и в том, чтобы оно их олицетворяло ― разве что в исключительных случаях, как, например, в Британской империи, где оно остается символом единства. Монархия либо сохраняется номинально (как в Англии, где король обладает даже меньшей властью ― если это возможно, ― чем президент Франции, и несравнимо меньшей, чем главы американских республик), либо становится причиной бед и несчастий, врагом растущего демократического духа народов и в большей или меньшей степени превращается в оплот или, по крайней мере, в поддержку для сил реакции. Оттого престиж ее и популярность не увеличиваются, но падают, и при любом кризисе, приводящем ее к достаточно решительному противостоянию настроениям всей нации, она рушится без всяких шансов на спасение.

Итак, повсюду одна и та же ситуация: монархический строй либо уже рухнул, либо находится под угрозой ― и наиболее внезапно это происходит именно в тех странах, где монархическая традиция была достаточно сильной. Совсем недавно он пал в Германии, Австрии, в Китае, в Португалии, в России; был в серьезной опасности в Греции и Италии[101]; был низвергнут в Испании. Ни в одной стране континента, за исключением разве что нескольких мелких государств, у него нет шансов на спасение. В большинстве из них он существует по причинам, имевшим значение в прошлом, а нынче теряющим или уже потерявшим свою силу. Европейскому континенту, видимо, суждено со временем стать, подобно обеим Америкам, исключительно республиканским. Поскольку власть короля ― не более чем пережиток прошлого; она не отвечает действительной потребности, идеалам или характеру человечества наших дней. После ее окончательного исчезновения, можно будет говорить, скорее, об исчезновении пережитка, нежели чего-то жизнеспособного.

Склонность к республиканскому строю ― это чисто западное изобретение; и чем западнее, тем она сильнее. Наибольшей силы она достигла в Западной Европе, а сейчас господствует и в новых государствах Америки. Может сложиться впечатление, что монархическая идея вновь обретет силу и новый источник жизни, после того, как восточный континент, успешно претерпев муки переходного периода, вольется в общую жизнь мира, поскольку в Азии монархическая власть была не только физическим явлением, обусловленным особенностями политических запросов, но и духовным символом, наделялась сакрально-священным характером. Однако в Азии, как и в Европе, монархия была этапом исторического роста, следствием определенных обстоятельств, а потому ей тоже предстоит исчезнуть, как только эти обстоятельства перестанут существовать. Истинное азиатское мышление за покровом внешних проявлений ― не политических, но социальных, монархических и аристократических покровов, ― всегда в сущности своей тяготело к демократии и к теократическому духу. Япония, с ее глубоко укоренившимся монархическим чувством, являет собой одно из наиболее ярких исключений из общего правила. Стремление к переменам уже царит повсюду. Китай, будучи, по сути, страной демократической, хотя официально и допускавший в свою демократическую систему интеллектуальный аристократизм и символического императора-властителя, к настоящему времени стал явно республиканским. Трудность возрождения монархии или временного ее замещения диктаторским режимом объясняется природным демократическим чувством, закрепленным нынче в признании демократической формы, как высшей формы правления ― тем ценным вкладом Запада в данную проблему, которую старым чисто социальным демократиям Востока так и не удалось решить. Вместе с падением последней из столь долго процветавших в Китае династий рухнул и этот элемент прошлой истории, который был, скорее, поверхностным, нежели отвечающим самой сути его социального характера и обычаев. В Индии монархическое настроение, которое всегда сосуществовало с теократическим и социальным, но никогда не господствовало над ними, за исключением разве что короткого периода правления Моголов, было безнадежно ослаблено, хотя и не вычеркнуто из жизни, во время правления британской бюрократии и при политической европеизации активного сознания народа[102]. В Западной Азии монархия исчезла в Турции и сохраняется только в тех государствах, которым монархия нужна как централизующая сила или опора.

На двух полюсах азиатского мира, в Японии и в Турции, монархия, после того как война закончилась, продолжала сохранять некоторые черты своего старого сакрально-священного характера и находила им поддержку в настроениях народа. В относительно демократической Японии настроение, связанное с образом микадо, явно ослабевает; несмотря на свой еще живой авторитет, он не располагает уже реальной властью, а рост демократии и социализма только способствует процессу ослабления и ограничения его власти и вполне может привести к тем же результатам, что и в Европе. Мусульманский халифат, возглавлявший изначально теократическую демократию, превратившийся в процессе быстрого роста мусульманской империи в политический институт, развалился теперь на части. Упраздненный халифат мог сохраниться только как чисто религиозное руководство, но и в этом случае его единству угрожали новые духовные и националистические движения в Персии, Аравии и Египте. Кроме того, для современной Азии характерно одно очень важное явление: вся активная сила, определяющая ее будущее, находится в настоящий момент не у духовенства или аристократии, но, как в России накануне революции, в руках вновь возникшей интеллигенции, немногочисленной, но набирающей силу и настойчиво добивающейся возможности и призванной стать чрезвычайно действенной, оттого что именно она унаследовала духовную силу. Азия может вполне сохранить свою древнюю духовность; в час величайшей слабости ее престиж возрос, даже с точки зрения позитивного европейского мышления. Но какое бы направление ни приняла эта духовность, она будет обусловлена мышлением новой интеллигенции и, уж конечно, будет развиваться в русле, отличном от прежних представлений и символов. Поэтому старые формы азиатской монархии и теократии обречены, по-видимому, на исчезновение; в настоящее время нет никакой надежды на их возрождение в новых формах, хотя, возможно, это может произойти в будущем.

У монархического строя есть только одна возможность сохраниться: если его форма будет оставлена как удобный символ единства тех неоднородных империй, которые будут выступать в качестве самых крупных участников любого союза, основанного на современной политической карте мира. Но даже и для них подобный символ может быть не обязательным. Франция без него вполне обошлась, обходится и Россия. В Австрии он стал для некоторых входящих в нее народов ненавистным знаком порабощения и был обречен погибнуть, даже независимо от событий Мировой войны. Только в Англии и в отдельных небольших странах он имеет безобидный характер и полезен и потому поддерживается общим настроением. Если представить, что Британская империя[103], по-прежнему лидирующая, наиболее влиятельная и мощная сила мира, становится ядром или моделью будущего объединения, тогда, возможно, монархическому элементу удастся сохраниться в этом образе ― лишенный содержания образ может быть полезен в качестве поддержки и центра тех возможностей, которые будут расти и определять жизнь в будущем. Однако ему противостоит укоренившееся на всем Американском континенте республиканское настроение, а также все более распространяющаяся республиканская форма правления; нет никакой уверенности в том, что даже номинальная монархия, представляющая собой только один элемент всего неоднородного целого, будет понятна остальным, какая бы форма общего объединения ни победила. В прошлом она, по крайней мере, утверждалась на правах победителя. Даже если Всемирное государство увидит в ней определенную, с точки зрения предыдущего опыта, пользу и согласится ввести монархический элемент в свою конституцию и тем самым возродить его, то, выразится это, скорее всего, уже в некой новой форме демократической монархии. Но подобной демократической монархии ― в противоположность монархии, играющей пассивную роль, ― современный мир как раз то и не развивал.

Есть два определяющих момента современного мира, которые видоизменяют всю проблему. Во-первых, при такого рода объединении роль индивидуумов выполняют целые народы и, во-вторых, именно этим народам, как зрелым и достаточно сознательным общественным единицам, предопределено идти либо путем провозглашенных форм социальной демократии, либо путем некой иной формы социализма. Вполне резонно допустить, что Всемирное государство будет склонно бороться за утверждение того же самого типа общественного строя, который характерен для входящих в его состав обществ. Проблема будет выглядеть проще, если мы предположим, что трудности, создаваемые конфликтующими национальными характерами, интересами и культурами либо исчезнут, либо их удастся победить и свести к минимуму путем подавления национальных настроений и по мере роста всеобщего интернационализма. Подобный вариант вполне допустим, даже несмотря на довольно решительное противодействие интернационализму и мощный рост националистических представлений, возникших в ходе Мировой войны. Так можно предположить, что, после того как влияние порожденных войной чувств ослабеет, интернационализм возродится с удвоенной силой. В таком случае силы, заинтересованные в объединении, может привлечь идеал Всемирной республики, состоящей из множества областей-наций ― областей вначале очень разных, руководимых советом или парламентом, ответственным за объединенные демократии мира. Или же объединение примет форму скрытой олигархии международного совета, опирающейся в своем правлении на согласие, выражаемое на выборах или как-то иначе, некой полупассивной демократии. Современная демократия как раз именно такая; единственно демократическими остаются: общее мнение, периодические выборы и право народа отказать в перевыборах тем, кто ему не подходит. Правительство в основе своей состоит из буржуазии, профессионалов, бизнесменов и землевладельцев (там, где подобный класс существует), усиленное некоторым числом вновь избранных из рабочей среды, которые довольно скоро усваивают политический характер и представление правящих классов[104]. Если Всемирному государству предстоит утвердиться на современной основе, оно вполне может на этом принципе сформировать центральное правительство.

Современный мир находится в переходном состоянии и Всемирное государство, построенное на буржуазной основе, не кажется вероятным итогом. В каждой из более развитых наций господству среднего класса угрожают с двух сторон. Во-первых, существует неудовлетворенность со стороны интеллектуалов, которые видят в его прозаическом деловом практицизме и упорном торгашеском духе препятствие для осуществления собственных идеалов. А во-вторых, существует недовольство могучей всевозрастающей силы рабочего класса, который видит, что демократические идеалы и изменения служат интересам среднего класса; сам же рабочий класс не может предложить никакой замены парламентаризму, благодаря которому класс обеспечивает себе власть[105]. Невозможно предугадать, к каким изменениям приведет союз этих двух недовольных сторон. В России, где он оказался наиболее прочным, он возглавил революцию и заставил буржуазию подчиниться его контролю, хотя компромисс, таким образом достигнутый, не мог дольше выносить лишений, связанных с войной. С тех пор старый порядок был ликвидирован, а новые тенденции праздновали полную победу. И к новой форме видоизмененной олигархии с демократической основой можно было идти двумя путями. Управление современным обществом в настоящее время становится делом всевозрастающей сложности, в каждой его части требуется специальное знание, особая компетенция, способности, и каждый шаг к государственному социализму должен только усиливать эту тенденцию. Необходимость в такого рода специальной подготовке или нужда в знаниях советника и администратора, использующих свои способности в согласии с демократическими настроениями века, могут привести к некоему современному варианту древнего китайского принципа руководства, с демократической организации жизни низов и правлением своего рода интеллектуальной бюрократии в верхах, привести к появлению официальной аристократии знания и способностей, избираемой из общей массы, без отчетливого классового разделения. Равноправие возможностей было бы обязательным, но подобная руководящая элита сама представляла бы в обществе некий особый класс. А с другой стороны, если, по мнению некоторых, индустриализм современных наций претерпит изменения и превратится в определенный тип цехового социализма, цеховая аристократия рабочего класса вполне может стать руководящим органом общества[106]. Какая бы из двух возможностей ни осуществилась, развитие Всемирного государства будет идти в одном направлении и вырабатывать руководящий орган того же самого типа.

Однако при рассмотрении обеих возможностей мы не учитываем значение мощного фактора национализма, а также противоборствующих интересов и склонностей, им порождаемых. Предполагалось, что лучший способ преодолеть противоборствующие интересы ― это создать своего рода Всемирный Парламент, опирающийся, надо полагать, на свободно формируемое и свободно выражаемое мнение большинства. Парламентаризм ― изобретение английского политического гения ― необходимая стадия в эволюции демократии, так как без него не удается выработать общедоступную способность обсуждать, при минимальных разногласиях, серьезные проблемы политики, системы управления, экономики, законодательства, затрагивающие крупномасштабные общественные структуры, а также способность ими управлять. Кроме того, он оказался самым удачным из всех известных средств, позволяющим защитить свободу отдельных граждан и общества в целом от угнетения ее государством. Поэтому нации, принимающие современную форму общественного устройства, естественным образом и по праву принимают такой механизм руководства. Но не найден еще способ соединения парламентаризма и современной тенденции к более демократической демократии; парламентаризм всегда оставался инструментом власти аристократии в новом виде, либо среднего класса. Кроме того, сам его подход отнимает огромное количество времени и сил и предполагает противоречивое, неоднозначное и часто непонятное действие, которое вымучивает в конце концов некий терпимый результат. Такой метод плохо согласуется с более строгими, набирающими силу, более насущными представлениями об эффективности правительства и администрации и может оказаться гибельно неэффективным в столь сложном вопросе, как управление миром в целом. Кроме того, практика парламентаризма показывает ― это управление, а часто и тирания, большинства, даже самого незначительного большинства, в то время как современный мир все большее значение начинает уделять правам меньшинств. Во Всемирном же государстве эти права должны будут приобрести еще большее значение, когда любая попытка перешагнуть через них сможет легко вызывать серьезные разногласия и расстройства, даже потрясения, гибельные для всей структуры. Но, кроме всего прочего, Парламент народов должен быть, несомненно, объединенным парламентом свободных наций, и просто не в состоянии утвердиться при существующем ныне аномальном и хаотичном распределении сил в мире. Одна только проблема Азии, если не будет решена, станет губительным препятствием, а она не единственная; слишком многочисленны неравноправие и искажения, слишком всеобщий их характер.

Более вероятной формой мог бы быть высший совет свободных наций и империй всей мировой системы, но в этом случае возможны свои трудности. Такой подход был бы вполне приемлем, если бы исходная фактическая власть нескольких мощных империй, голос и сила которых преобладают во всех случаях над более многочисленными, но меньшими по размеру неимпериалистическими содружествами, подверглась впоследствии прогрессивной и, по возможности, мирной эволюции, в результате которой данная система олигархии превратилась бы в систему более справедливую и идеальную, империалистические представления постепенно бы исчезли, великие империи влились своей независимой жизнью в жизнь объединенного человечества. В какой мере национальный эгоизм позволит подобному развитию продолжаться, не вступая с ним в борьбу и не вызывая опасных потрясений, это еще вопрос, и вопреки поверхностному либерализму, о котором сейчас так широко и открыто заявляется, вопрос, внушающий серьезные и зловещие опасения.

В целом, к какому бы пути мы ни обратились, вопрос о форме Всемирного государства остается запутанным и связанным со множеством сомнений и трудностей, которые в одночасье не решить. Одни вызваны еще живыми настроениями и интересами прошлого; другими грозят стремительно растущие революционные силы будущего. Из этого не следует, что их нельзя преодолеть, однако путь и направление каждого подобного шага остается за пределами оценок и расчетов; только практика и эксперимент под давлением сил и потребностей современного мира могут их, в действительности, прояснить. Форма же правительства ― проблема не столь важная. Настоящая проблема в объединении всех сил и в том единообразии, которым любая способная к управлению система Всемирного государства вынуждена будет расплачиваться.