Глава 15. Некоторые пути осуществления

Какими же будут форма, действия, особенности системы, которым рано или поздно таинственная Воля вменит в обязанность обеспечивать внешнее единство человечества, какие из возможных вариантов наиболее предпочтительны ― тема для раздумий достаточно интересная, а для тех, кто способен заглянуть за узкий горизонт текущих событий, тема еще и увлекательная, но, к сожалению, пока только для них. Многообразие вариантов, предлагаемых данной эпохой, столь изобилующей полными скрытых возможностей сил, столь богатой новыми субъективными обстоятельствами и объективными переменами, создает такой непроницаемый туман, что сквозь него могут угадываться лишь смутные образы гигантских форм. Современная расстановка сил и прошлый опыт дают основания для некоторых предположений ― но это все, что мы можем позволить себе в столь опасной сфере.

Мы исключаем из рассмотрения, как практически невозможную в современных международных условиях и на современном этапе международных представлений и морали, мысль о незамедлительном соглашении на основе союза свободных наций, хотя, очевидно, оно было бы идеальной основой, в качестве главной движущей силы предлагающей признать гармоничное соединение двух наиболее значимых в настоящее время принципов: национализма и интернационализма. Применение такого подхода означало бы, что проблема человеческого единства с самого начала утверждается на разумном и здоровом моральном основании, на признании, с одной стороны, за всеми значительными естественными человеческими сообществами права жить и быть самими собой, на уважении национальной свободы как утвердившейся нормы и главенствующего принципа человеческого поведения, а с другой ― свидетельствовало бы о том, что значимость порядка, помощи, взаимного и совместного участия, общей жизни и общих интересов в объединенной и взаимосвязанной человеческой расе получает должное признание. Идеальным общество или государство становится тогда, когда уважение индивидуальной свободы и свободного роста отдельной личности согласуется с уважением потребностей, эффективности, сплоченности, естественного роста и органического совершенства коллективной личности: общества или нации. В идеальном общечеловеческом союзе, в международном сообществе или государстве национальная свобода, свободное национальное развитие и самоосуществление могли бы подобным же образом находить все большую согласованность со сплоченностью, единым развитием и совершенствованием всей человеческой расы.

Принятие этого естественного принципа не избавляет, конечно, от возможных отклонений по причине того, совершенно действующего сочетания достичь довольно сложно; такие отклонения иногда сопровождали развитие и рост нации: в одних случаях в виде угнетения свободы, в других ― в виде угнетения действенности и порядка. Но если правильные условия данной задачи понять с самого начала, вместо того чтобы оставлять их на произвол судьбы и слепой военной удачи, появится возможность более быстрого разумного решения, при гораздо меньших трениях и насилии, неизбежных в таком процессе.

Но у человечества нет особых оснований рассчитывать на столь благоприятную судьбу. На идеальные условия надеяться нельзя, так как они требуют психологической чистоты, требуют, чтобы социальная атмосфера была насыщена всеобщей разумностью и научным мышлением, но превыше всего ― моральным величием и высокой нравственностью, которых ни само человечество, ни его лидеры и правители еще не обрели. А при отсутствии подобных качеств и свойств не от разума, справедливости и взаимной доброты, но от действия сил и их практического и законного использования будет зависеть решение этой и всех прочих проблем. И подобно тому, как проблемы, возникающие между государством и личностью, были осложнены и омрачены не только конфликтами между личным эгоизмом и коллективным эгоизмом общества, но и затянувшимися столкновениями промежуточных сил ― классовой борьбой, спорами церкви и государства, короля и знати, короля и общества, аристократии и народа, буржуазии и пролетариата, ― проблемы взаимоотношений наций и международного единства человечества тоже будут осложнены требованиями промежуточных сил. Помимо коммерческих интересов и союзов, культурных и расовых настроений, движений панисламизма, панславизма, пангерманизма, пананглосаксонизма и зарождающихся панамериканизма и панмонголизма, помимо иных не родившихся еще монстров остается серьезный промежуточный фактор, империализм ― этот чудовищный вооруженный титан-властитель, который по самой природе своей должен требовать, чтобы его ублажали, угнетая нации или создавая для них неблагоприятные условия, чтобы его нужды признавали более важными по сравнению с нуждами новорожденного международного сообщества. И, по всей видимости, он еще будет какое-то время получать требуемое, и долго еще его требованиям будет невозможно противиться; во всяком случае, их нельзя игнорировать или воображать, что они устранимы росчерком пера, строя воздушные замки беспочвенного идеализма.

При конкретном исполнении на первом месте стоит сила; нравственные же категории и разум она допускает только в том случае, если ее можно склонить или уговорить их признать, или, что чаще бывает, использовать в качестве поддержки, как глашатаев своих побед, даже для маскировки своих интересов. Иногда представления выступают во всеоружии и прокладывают себе путь, преодолевая сопротивление сил, с этими представлениями не связанных; иногда они меняют положение дел и ставят интересы себе на службу, делают топливом для своего очага, или, испив чашу мученичества, побеждают; но обычно им приходится действовать не только будучи в полускрытом, подавленном состоянии, но и приспособившись к могущественным силам, даже подкупая их и льстя им, ― сквозь них или из-за них. Иначе и невозможно; до тех пор пока средний человек не станет более интеллектуальным, более моральным и духовным существом, пока не превзойдет состояние витального и эмоционального, по преимуществу, и лишь условно разумного человека-зверя. Невоплощенному идеалу интернационализма придется какое-то время действовать, прибегая ко второму методу, приспосабливаясь к воплощенным уже силам национализма и империализма.

Возникает вопрос, будут ли они готовы сформировать со временем такую прочную и надежную систему, чтобы представление о справедливом интернационализме, увеличивающем свободу народов, переросло усилия мировых мыслителей и интеллектуалов и, прочно укоренившись в жизни, начало оказывать неослабное давление на государства и правительства, вынуждая их признать, если и не полностью, то хотя бы отчасти, справедливость его требований. На это можно ответить, что обычно государства и правительства признают моральные доводы только до тех пор, пока они не вынуждают их пожертвовать своими жизненными интересами. Ни одна прочная империя не захочет с радостью освобождать зависимые от нее области или давать согласие на то, чтобы подчиненная ей нация села за стол международных переговоров в качестве свободного участника. Старое восхищение свободой было тем идеалом, который вынудил Францию вмешаться в дела Италии, чтобы помочь ее свободному развитию, Францию и Англию принять участие в создании греческой нации. Свобода нации, признания которой во время войны добивались огнем и мечом (или, как бы мы теперь сказали, голосом артиллерии), стала уже чем-то установившимся и общепринятым, а потому имеющим право на жизнь. А сверх того предполагалось вернуть уже существующим свободным государствам людей их собственной национальности, находящихся под властью иностранного ига. Предполагалось создать большую Сербию, большую Румынию, восстановить "несостоявшуюся" Италию, вернуть Эльзас и Лотарингию Франции. Для Польши предполагалось подвластное России самоуправление ― до победы Германии над Россией, изменившей и интересы, и идеализм союзников. И многие считали, что подобного рода самоуправление при общем подчинении империи, а там, где оно еще не достигнуто, под "протекцией" или "влиянием" империи ― это гораздо более практичное решение, чем восстанавливать национальную свободу. Что, видимо, можно принять за признак подсознательного роста представлений о федеративной империи, которые мы обсуждали как один из вариантов будущего развития. Национальная свобода, как безусловный идеал, больше не имеет прежней общепризнанной привлекательности и творческой силы. Борющимся за свободу народам приходится в основном рассчитывать на собственные силу и энергию, и, если не считать действий отдельных энтузиастов и небольших групповых выступлений, чья помощь действенна только на словах и малоэффективна, они могут ожидать не более чем прохладной или нерешительной поддержки. Даже многих из прогрессивных мыслителей привлекает представление о зависимом самоуправлении для тех народов, что находятся в подчинении, и они, по-видимому, недовольны их мечтой о полной независимости. Империализм победным маршем шествует по планете, и образ его глубоко запечатлелся даже в самых свободолюбивых мечтах, как неотъемлемая часть человеческого прогресса.

Как далеко зайдет такое настроение, когда человечество под влиянием этого нового порыва начнет организовывать международную жизнь на более широкомасштабной и подобающей основе? Возможно даже, что нетерпимость, которую Германия в дни расцвета ее имперских настроений открыто выражала по отношению к затянувшейся независимости малых народов, рассматривая их как досадную помеху укреплению прав крупных политических и экономических союзов, в будущем будет признана (может быть, в несколько ослабленном виде) вполне справедливой и в менее грубой надменной и агрессивно-эгоистической форме, вполне допустимой. Другими словами, возможно, что политический ум человечества будет склонен желать, а в конечном счете и настаивать на превращении государств в систему крупных империалистических объединений, вместо того чтобы поддерживать status quo из сложносоставных империй и свободных народов[69].

Но даже если развитие пойдет иначе и его последствия будут другими, существующие свободные и неимпериалистические государства войдут в конце концов в какой-либо международный союз или иную возможную в будущем систему, и их участие будет тогда напоминать положение мелкой средневековой знати по отношению к крупным феодальным правительствам, то есть им придется выполнять, скорее, роль вассалов, нежели партнеров. Война укрепила мнение о том, что на международной арене в счет идут только великие державы; все прочие существуют лишь потому, что находятся под чьим-то покровительством, входят в союз или их до поры до времени просто терпят. До тех пор пока мир был организован по принципу независимых народов, такое отношение могло иметь лишь скрытый смысл и не оказывать какого-либо действительного влияния на жизнь малых народов, но как только необходимость совместного действия или продолжительного активного взаимодействия станет частью или основой мировой системы, интерес к ним сразу возрастет. Положение небольшого государства, выступающего против воли великих держав или их союза, будет гораздо хуже нейтралитета малых стран в нынешней войне или частной компании, окруженной могущественными попечителями. Такому государству придется признать руководство той или иной группы окружающих его левиафанов, и его независимый вес или деятельность в совете наций будет сведена к нулю.

Несомненно, право небольших наций на существование и признание их интересов, идущих вразрез с империалистической агрессией, все еще имеет силу; именно эта тема стала одной из причин последнего международного столкновения. Но одно дело ― признание такого права, защищающего от агрессии какой-либо одной из зарвавшихся держав, и совсем другое ― право на участие в международном объединении, признанном большинством ведущих держав мира и отвечающем общим целям и интересам; и, вероятно, в ближайшем будущем оно будет рассматриваться совсем в ином свете. Неудобство, связанное с тем, что определенное число небольших государств настаивало на своем нейтралитете либо же предельно ограниченном участии в этом грандиозном международном конфликте, довольно остро ощущалось не только его действительными участниками, которые были вынуждены иной раз прибегать к прямому или косвенному давлению, чтобы свести это неудобство к минимуму, но и теми небольшими государствами, для которых такой нейтралитет был всего лишь меньшим злом, нежели тяготы и опасности непосредственного участия в войне. Любая международная система расценила бы подобное отстаивание своих независимых прав как мелочный эгоизм и недопустимое препятствие важным общим интересам или, возможно, как препятствие на пути решения конфликтных ситуаций, связанных с основными интересами мирового значения. И конечно же, более вероятно, что при любом варианте устройства международного союза великие державы будут надеяться, что их значимость окажется равной их силе и влиянию; и при самом демократическом устройстве взаимоотношений, на практике оно выльется в господство великих держав. Тот или иной тип устройства может только маскировать факты, он не в силах их отменить: какие бы представления ни олицетворяла сама форма устройства, ее действие всегда будет действием тех конкретных сил, которые могут эффективно ею пользоваться. Большинство правительств либо сформированы на демократической основе, либо прошли через нее, но подлинной демократии не было нигде ― от имени народа властью распоряжаются власть имущие, профессиональные политики и буржуазия. Точно так же в любом международном совете от имени человечества будут руководить и осуществлять контроль лишь несколько великих империй.

Если бы дело обстояло иначе, такое положение могло продолжаться недолго, то есть до тех пор пока бы не проявились некие новые силы и не остановили или не разрушили господствующую в мире тенденцию к созданию крупных империалистических объединений. Ситуация в таком случае была бы чем-то, напоминающим феодальную Европу периода ее бесплодных и мучительных попыток создать объединенный христианский мир, ― великим скрещением разнородных, сложных, перекрывающихся и взаимопроникающих интересов, множеством мелких государств, имеющих какое-то самостоятельное значение, но затмеваемых и отчасти подавленных несколькими крупными державами, теми великими державами, которые и создают всю неизбежную сложность общих, раздельных и противоречивых интересов, какими бы средствами мировая система ни поддерживалась, и готовых опереться на любую помощь и поддержку со стороны, на любую поддержку классов, представлений, общественных тенденций и институтов, которую им удастся встретить. Возникает вопрос об азиатских, африканских, американских регионах и рынках, вопрос классовой борьбы, зарождающейся как национальная проблема и перерастающей в интернациональную; вопрос социализма, анархизма и некоего подобия века конкуренции, когда все человечество боролось за господство; вопрос о столкновении европейских, азиатских, американских интересов. Из этого запутанного клубка вопросов должно родиться какое-то решение. Вполне может оказаться, что достигнуто оно будет методами, очень отличными от тех, с которыми история уже успела нас познакомить. Война может быть упразднена или ее вероятность уменьшена до состояния отдельных редких вспышек гражданской войны, возникающих на фоне международного содружества или конфедерации, но ей на смену придут новые формы принуждения, например, коммерческое, усиление которого мы в настоящее время как раз и наблюдаем, могут появиться иные средства, о которых мы пока еще не можем подозревать. Но в целом ситуация для человечества, скорее всего, останется такой же, какая уже была в прошлом при противостоянии меньших, не вполне оформленных сообществ, и ему, возможно, придется следовать путем тех же побед и неудач.

Наиболее естественным упрощением проблемы (хотя сейчас это и кажется невероятным) был бы раздел мира между несколькими подобными империями, сообществами, представляющими собой отчасти федеративные, отчасти конфедеративные содружества или империи. Хотя это и невозможно при той степени национального эгоизма, который сейчас процветает, развитие представлений и сила изменчивых обстоятельств могут в один прекрасный день привести к подобному варианту, а он, в свою очередь, ― к более тесному союзу. В Америке, по-видимому, постепенно увеличивается взаимопонимание между расширяющими свой космополитизм Соединенными Штатами и республиками Центральной и Южной Америки, которое при определенных обстоятельствах может вылиться в межамериканское федеративное государство. В недалеком будущем может вполне осуществиться идея Германской федеративной империи, если Германия и Австрия сумеют оправиться от последствий войны; если же им помешает их состояние полной разрухи, она может осуществиться в отдаленном будущем[70]. Такие же сообщества не исключены и в азиатском мире. Вступление человечества в крупные естественные сообщества могло бы способствовать уменьшению числа серьезных международных проблем и, по мере роста мира, взаимопонимания, по мере расширения представлений, вести к безболезненному окончательному объединению во Всемирное государство.

На мысль о другом возможном решении наводит пример развития нации из ее первоначальной более свободной феодальной формы. Подобно тому, как длительное столкновение различных сил и равноценных могуществ вело к необходимости выдвинуть на передний план ― вначале просто как равного среди равных ― феодального короля, а впоследствии закрепить его роль в единовластной монархии, так и в случае, если империи и нации мира не сумеют добиться определенного мирного решения, если усиление классовой борьбы и рост трудностей коммерческого характера, столкновение различных новых представлений и тенденций приведут к затяжной неразберихе, беспорядкам и непрекращающимся переменам, тогда в роли верховного правителя может выступить некая нация, берущая на себя миссию выработать и утвердить хоть какой-то, пусть даже не вполне надежный порядок. Мы пришли к выводу, что одной нации военным путем всего мира не победить, потому что для этого нет и в будущем не ожидается соответствующих условий. Но нация-империя, такая, например, как Англия, распространившаяся во всем мире и ставшая к тому же морской державой, знающая, как удачно объединить свои составные части и организовать их внутренние силы, обладающая способностью быть представителем и защитником основных прогрессивных и либеральных настроений нового времени, готовая к союзу с другими силами и народами, заинтересованная в их победе и доказавшая, что владеет секретом создания немедленной и действенной международной организации, могла бы стать международным арбитром и надежным центром международного правительства. Появление такой возможности в любой форме ― дело пока еще отдаленного будущего, но если обстоятельства изменятся, она может реализоваться и раньше.

Предположим, что задача навести порядок в мире окажется слишком трудной и не удастся достигнуть никакого постоянного соглашения или утвердить прочную авторитетную власть, тогда за нее может взяться не одна господствующая империя, а две-три великие державы, имеющие общие интересы и объединенные желанием сократить возможные различия и беспокойства и достаточно при этом сильные, чтобы утвердить свою власть, сломить всякое сопротивление и настоять на каком-либо действенном международном законе и правительстве[71]. Такой процесс окажется достаточно болезненным и повлечет за собой массу жестокостей, вызванных психологическим и экономическим принуждением. Но если при этом будет сохраняться стремление к успеху и готовность искать более приемлемую форму законности и справедливости, и даже просто устойчивого порядка, в конце концов все же удастся найти общую моральную поддержку и заложить основу для развития более свободных и совершенных форм.

Однако нельзя не учитывать то обстоятельство, что в процесс межправительственного и политического развития, которое мы рассматривали отдельно, может вмешаться затяжная и изнурительная классовая борьба. Интернационализм рабочего класса, подобно всем прочим формам интернационализма ― научному, культурному, миротворческому, религиозному, ― рухнул под свирепым натиском войны, и во время этого великого кризиса борьба между трудом и капиталом приостановилась. Но осталась надежда, что после войны дух единства, доверия и компромисса вновь сумеет утвердиться и угрожающий конфликт будет предотвращен. Ни человеческая природа, ни история этих надежд не оправдали. Классовые противоречия довольно долго представляли собой, подобно европейскому столкновению, серьезную угрозу. Началу последнего предшествовали большие надежды на мирный исход и усилия европейских совещаний и переговоров не допустить войны. Надежда на согласие между трудом и капиталом, идиллически устраняющая все серьезные причины конфликта бесхребетными строфами благозвучного компромисса во имя высших национальных интересов, не могла, по-видимому, не быть беспочвенной и иллюзорной. Основную причину конфликта не могли изменить даже социалистическая ориентация правительств и возраставшая национализация промышленности. Так как по-прежнему главным оставался вопрос форм и условий нового государственного социализма, в каком бы направлении он ни решался ― в интересах ли рабочего класса или капиталистического государства, какой бы демократии он ни придерживался ― рабочей ли, правящих ли классов или бюрократии. Этот вопрос провоцировал столкновения, способные с легкостью перерасти в международный или же, по крайней мере, в межевропейский конфликт, даже расколоть нацию, в то время как война способствовала ее сплочению. Результаты подобной борьбы вели к непредсказуемым последствиям и должны были либо изменить представления и жизнь людей, повернув их в совершенно новых направлениях, либо разрушить границы существующих наций и империй[72].