Глава 13. Три стадии формирования национального единства

Три стадии, которые были характерны для средневекового и современного этапа развития нации, можно рассматривать как естественный процесс создания из многообразных условий и разнородного материала новой формы единства ― как процесс скорее внешнего, нежели внутреннего ее развития. При внешнем способе действия психологическое состояние людей формируется путем изменения форм и привычек, воздействием внешних обстоятельств и установлений, а не путем прямого создания того нового психологического состояния, которое затем будет развивать свободно и гибко подходящие и удобные ему социальные формы. При таком процессе вполне естественно возникновение вначале определенного, не слишком строгого, но все же достаточно надежного общественного порядка и общего типа устройства общества, служащего каркасом, опорой будущего здания. Затем начинается период строгой организации, ведущий к единству и централизации контроля и вероятному общему уравниванию и приведению к единой норме, соответствующей главному направлению развития. И, наконец, если такому новому организму удается избежать омертвелости и единообразия своей жизни, если он продолжает оставаться живым и действенным творением Природы, тогда, после того как формирование основы завершено, и уже единство определяет интеллектуальные и жизненные нормы поведения, наступает период свободного внутреннего развития. В этом случае такая более свободная внутренняя активность, опирающаяся в своей сути и основе на сформировавшиеся потребности, представления и инстинкты общества, не будет опасна для утвердившегося порядка, не будет способствовать его разрушению или чинить препятствия для уверенного роста и формирования всего общественного организма.

Форма и принцип построения исходной, не слишком жесткой системы были обусловлены как предыдущей историей, так и нынешним состоянием тех элементов, которые необходимо было сплотить в единое целое. Но примечательно, что и с Европе, и в Азии существовала общая тенденция, которая не могла быть связана с взаимообменом представлений и поэтому объяснима только действием той же самой естественной причины и общей необходимости ― тенденция развития социальной иерархии, в основе которой лежат четыре различных типа социальной активности: духовная деятельность, политическая власть и двойная экономическая деятельность, связанная, с одной стороны, с товарным производством и торговлей, а с другой ― с подневольным трудом или обслуживанием. Дух и форма, а также их соответствие друг другу могли быть в разных частях мира различны, сообразно склонностям и особенностям того или иного общества, но основополагающий принцип оставался тем же самым. В каждом случае движущей силой была необходимость в крупной действенной форме для общей социальной жизни, необходимость иметь фиксированный статус, с помощью которого личные и мелкие общественные интересы могли бы быть подчинены власти данного религиозного, политического, экономического единства и их подобия. Замечательно, что исламская цивилизация с ее господствующим принципом равенства и братства в вере и своеобразным институтом рабства, не препятствовавшим взойти на трон даже рабу, никогда не была способна прийти к аналогичной форме общества и, несмотря на тесный контакт с политической, прогрессивной Европой, так и не сумела сформировать ни одного сильного, живого и хорошо организованного и сознательного национального единства, даже после распада империи халифов; осуществляется это только теперь, уже под влиянием современных представлений.

Но и в тех случаях, когда такая подготовительная стадия достаточно уверенно проводилась в жизнь, последующие стадии возникали не всегда. Феодальный период Европы с ее разделением социальной структуры на четыре части ― на духовенство, на короля со знатью, буржуа и пролетариат ― во многом походит на четырехступенчатую структуру индийского общества, представленную жречеством, военным и торговым сословиями и шудрами[55]. Индийскую систему отличает иной тип представлений, явно более религиозного и этического, чем политического, социального и экономического характера; но все же определяющую роль играли представления социальные и экономические, и на первый взгляд кажется, что у нее не было причины, несмотря на некоторые детальные отличия, отклоняться от общего пути развития. Японии, с ее строгим феодальным порядком, под духовным и жреческим руководством микадо[56], а впоследствии и двойным руководством микадо и сегуна[57], удалось сформировать наиболее сильную и отличающуюся необычайно высоким самосознанием нацию из всех, когда-либо возникавших в мире. Китай с его выдающимся сословием ученых, объединявших в себе функции духовного и светского знания ― браминов и кшатриев ― и исполнительной властью императора и Сына Неба, в качестве главы и символа национального единства, также преуспел в создании единой нации. Иной результат был в Индии, обусловленный, помимо прочих причин, особой эволюцией социального устройства. Обычно такая эволюция вела к формированию светской организации и светского руководства; внутри самой нации она приводила к возникновению ясного политического самосознания и, как следствие, либо к подчинению жреческого сословия военному и правящему сословию, либо же к их равноправию или даже слиянию под властью духовного и светского главы. В средневековой Индии она, напротив, ведет к социальному господству жреческого класса и замещению политического сознания сознанием духовным, делает его основой национального чувства. Не был развит ни один светский центр, ни одному великому императору или царю, каким бы признанным и почитаемым авторитетом, какой бы властью и древностью рода он ни обладал, не удалось преодолеть, даже просто уравновесить авторитет и преобладающее значение жреческого класса и сформировать сознание не только духовного и культурного, но еще и политического единства.

Борьба между церковью и монархическим государством была одной из наиболее важных и существенных особенностей европейской истории. Будь результат этого конфликта противоположным, все будущее человечества оказалось бы в опасности. Церковь была вынуждена отказаться от своих притязаний на светскую власть. Даже нациям, оставшимся католическими, удалось с успехом отвоевать независимость и авторитет светской власти. Так, французский король контролировал французскую церковь и духовенство, что делало невозможным вмешательство папы в дела Франции. В Испании, несмотря на тесную связь папы и короля и теоретическое признание духовного авторитета первого, именно мирской владыка определял политику духовенства и управлял делами инквизиции. В Италии непосредственное присутствие главы католицизма в Риме было серьезным моральным препятствием, мешавшим политическому объединению нации; страстная решимость свободного итальянского народа иметь своего короля в Риме отражала на самом деле закон о том, что сознательная и политически организованная нация может иметь только одну высшую и центральную официально признанную власть ― светскую. Нация, достигшая или достигающая такой стадии, должна либо отделить духовную и религиозную жизнь от светской и политической путем индивидуализации религии, либо же обе эти сферы скрепить союзом государства и церкви, подчинив его единому авторитету светского главы, или же совместить духовного и земного главу в одном лице, как это было в Японии, Китае и в Англии в эпоху Реформации. Даже в Индии нашлись народы, достигшие определенного национального самосознания, выходившего за рамки чисто духовного единства; первыми из них были раджпуты и, в частности, Мевар, где раджа был одновременно главой и общества, и народа; другим народом, развившим национальное самосознание и очень близко подошедшим к достижению политического единства, были сикхи (их гуру Говинда-сингх предусмотрительно основал общественный и духовный центр в Кхалсе), а также маратхи, которые не только избрали официального светского правителя, представлявшего сознание всего народа, но и настолько стали мирскими людьми, что весь народ безо всякого различия, от брамина до шудры, на какое-то время превратили в народ потенциальных воинов, политиков и администраторов.

Другими словами, институт утвержденной социальной иерархии, сыграв свою роль в качестве необходимой стадии начальных процессов формирования нации, должен видоизмениться и подготовить собственное исчезновение, для того, чтобы были возможны и другие стадии развития нации. Если средство, полезное для выполнения определенной работы и отвечающее определенному сочетанию внешних условий, продолжает свое действие, когда требуется выполнение уже совсем другой работы и изменились сами условия, оно неизбежно становится препятствием. Для того чтобы сплотить жизнь развивающейся нации вокруг единого центра, необходимо было изменить отношение к духовному авторитету одного класса и политическому авторитету другого и передать власть в руки светского, а не религиозного правителя; если же склонность народа к религии оставалась довольно сильной, нужно было разграничить подвластные единому национальному лидеру сферы духовного и мирского, авторитет которого оставался бы признанным каждой из них. И в особенности, для того чтобы сформировалось политическое самосознание, без которого не может оформиться никакое независимое национальное единство, было необходимо, чтобы все настроения, все активности и средства, способствующие его формированию, перешли, пусть даже и на время, под его руководство, а все прочие следовали им или оказывали поддержку. Церковь и господствующий жреческий класс не могут, оставаясь в пределах своих полномочий, создать организованное и политическое единство нации, так как они руководствуются иными (не политическими и не административными) соображениями, и нельзя ожидать, что они подчинят свойственные им чувства и интересы этому единству. Такое возможно, только если религиозное и жреческое сословие станет, как в Тибете, действительно руководящим политическим классом страны. В Индии господство касты, руководимой жреческими, религиозными и частично духовными интересами и соображениями, касты, которая господствовала над мыслью, обществом, над основными принципами национальной жизни, не будучи действительным правителем и исполнителем власти, всегда оказывалось препятствием на пути того развития, которым следовали более материально ориентированные европейские и монгольские народы. И только теперь после наступления европейской цивилизации, после того как каста браминов не только потеряла большую часть своей исключительной власти над жизнью нации, но и во многом сама стала мирской, на передний план вышли политические и мирские соображения, пробудилось политическое самосознание, оно овладело массами и сделало возможным организованное единство нации, переросло рамки просто культурной и духовной общности ― из неоформленной подсознательной склонности превратилось в настоящее единство.

Изменить социальную структуру настолько, чтобы мог возникнуть мощный и конкретный центр такого политического и административного единства, было задачей второй стадии развития нации. В это время постепенно отменяются даже те свободы, которые обеспечивала установившаяся социальная иерархия, и власть сосредоточивается в руках довольно сильного правительства, как правило, абсолютно-монархического типа. Современное демократическое правление допускает монарха только как формального владыку, как слугу государственной жизни, для одобрения исполнительной власти ― для действительного контроля он более не нужен. Однако на определенном этапе развития наций без сильной монархической власти не обойтись ― средневековье тому пример. Даже в свободолюбивой, изолированной от мира Англии ― колыбели индивидуализма ― тем ядром, вокруг которого складывалась, обретала прочную форму и зрелую силу нация, были монархические династии Плантагенетов[58] и Тюдоров[59]; на континенте же еще более выдающейся была роль Капетингов[60] и их последователей ― во Франции, домов Кастилии[61] ― в Испании, Романовых и их предшественников ― в России. В последнем случае можно даже сказать, что без Иванов, Петров и Екатерин не было бы и России. И даже в наше время почти средневековая роль, которую играли Гогенцоллерны в объединении и развитии Германии, вызывала у демократических народов тревожное изумление ― все это казалось им не слишком здравым и серьезным. То же самое мы видим на начальном этапе формирования новых наций на Балканах. Поиск монарха, призванного быть центром и поддержкой их росту и развитию, несмотря на всю трагикомичность, сопровождавшую это явление, совершенно понятен с точки зрения все той же потребности, оправдываемой не столько нынешними условиями[62], сколько подсознательным чувством этих народов. В Японии в процессе преобразования ее в современную нацию подобную же роль играл микадо; инстинктивное чувство реставраторов этого процесса вывело его на свет из беспомощного уединения только для того, чтобы обеспечить эту внутреннюю потребность. Стремление сильного диктаторского режима превратиться в революционном Китае в новую национальную монархию можно вполне объяснить тем же чувством, связанным как с практическими соображениями, так и с личными амбициями[63]. Именно ощущением той великой роли, которую власть монарха играет при централизации и оформлении национальной жизни в наиболее критический период ее роста, объясняется склонность (свойственная, как правило, Востоку, но не вполне чуждая и Западу) придавать ей почти священный характер; этим также объясняются страстная приверженность и служение великим национальным династиям, даже после того как они деградировали и приходили в упадок.

И хотя такой этап национального развития полезен и имеет конкретное значение, он неизбежно связан с подавлением внутренних свобод народа и у современного человека вызывает вполне естественную, хотя и ненаучную реакцию осуждения монархического абсолютизма и его свойств. Это всегда время ограничений, жесткого единообразия, контроля и однонаправленности; универсализация одного закона, одного правила, единого авторитета ― вот его плоды; для него характерны утверждение и абсолютизация авторитета, ограничение и полное подавление свободы и свободного разнообразия. Период Новой монархии от Эдуарда IV до Елизаветы в Англии, период Бурбонов от Генриха IV до Людовика XIV во Франции, эпоха, продолжавшаяся от Фердинанда до Филиппа II в Испании, правление Петра Великого и Екатерины II в России ― это то время, когда упомянутые народы достигли зрелости, полностью сформировали и укрепили свой дух, добились надежной организации. И в каждом случае это был период абсолютизма или движения к нему, период, когда формируется или утверждается определенное единообразие. Такой абсолютизм уже принял одну из наиболее примитивных форм своего выражения, возрождающую представление о государстве и его праве по своей воле распоряжаться жизнью, мышлением и сознанием народа, для того чтобы сделать его единым и неделимым целым: единым умом и телом, способными в совершенстве действовать и подчиняться[64]. Именно с этой точки зрения оказывается разумно обоснованным стремление Тюдоров и Стюартов[65] навязать народу монархический авторитет и религиозное единообразие, становится понятен истинный дух религиозных войн во Франции, католическо-монархическое правление в Испании, с его жестоким методом инквизиции, понятна угнетающая воля абсолютной церковной власти в России, жаждущая к тому же утвердить совершенно национальную церковь. Такое усилие потерпело поражение в Англии, поскольку после Елизаветы не отвечало никакой действительной потребности ― нация была уже хорошо сформированной, сильной и вполне защищенной от возможного разрушения извне. Где бы оно ни достигало своей цели, в протестантских ли странах или католических, а в редких случаях и там, где, как в Польше, такое движение отсутствовало или терпело поражение, его результат был разрушительным. Подобное движение всегда сопровождалось насилием над человеческим духом, но виной тому была не просто какая-то врожденная слабость правителей ― это неизбежная стадия формирования национального единства политическими и механическими средствами. И если Англии, несмотря на его действие, удалось остаться единственной в Европе страной, где свобода продолжала развиваться естественным образом, то случилось это, вне всякого сомнения, благодаря сильным качествам самого народа, но, более всего, благодаря особенностям ее истории и островному положению.

Развиваясь, монархическое государство уничтожает или подчиняет религиозные свободы людей и делает церковный закон раболепным и преданным вершителем его божественного права, а религию ― служанкой земного трона. Оно упраздняет вольности аристократии и оставляет их вольности себе; им же дозволяется только то, что может служить поддержкой и опорой власти короля. Воспользовавшись при борьбе со знатью силой буржуазии, оно везде, где только возможно, устраняет ее действительные и живые гражданские свободы и допускает в качестве особых прав и привилегий только их самую внешнюю форму, только некоторые элементы. Что до народа, то у него и вовсе нет свобод, которые бы надо было отнимать. Так монархическое государство воплощает в своих проявлениях жизнь всей нации. Церковь оказывает ему моральную поддержку, знать служит военной доблестью и силой, буржуазия платит изворотливостью и талантом юристов, ученые, мыслители и все, кому свойственна от природы деловая активность, поддерживают его литературным гением или административным талантом, в то время как народ облагается податью и жизнью своей служит личным и национальным амбициям монархии. Но вся эта мощная структура, весь взаимозависимый порядок в своем триумфе обречены на поражение; новые требования и действия предрекают их гибель ― либо моментальную, либо постепенную, при поэтапной сдаче позиций и отречении от себя. Они пользуются признанием и поддержкой до тех пор, пока нация сознательно или неосознанно в них нуждается и одобряет; но после того как они свою задачу выполнили и их значение уменьшилось, неизбежно вместе с ростом самосознания встает извечный вопрос: уместно ли дальнейшее угнетение или непрерывное сопротивление? Когда прежний порядок превращается только в видимость монархии, рушится сама его основа. Священный авторитет церкви, духовные основания которого подвергаются сомнению, не может дольше утверждаться земными средствами ― мечом и законом; аристократия, оберегающая свои привилегии, но утратившая истинное значение, становится, с точки зрения низших сословий, явлением странным и сомнительным; буржуазия, сознающая свои возможности, недовольная своей социальной и политической несамостоятельностью, пробуждаемая голосом мыслителей, поощряет движение протеста и взывает к помощи народной; и тогда народные массы ― бессловесные, угнетенные, страждущие, ― вдохновленные новой поддержкой, которой у них раньше не было, восстают, чтобы свергнуть социальную иерархию. Что означает гибель старого мира и рождение новой эры.

Нам уже ясна внутренняя оправданность этого великого революционного движения. Нация формируется и существует не ради себя самой; ее задача ― дать человеческому объединению общую форму, в рамках которой весь народ, а не только отдельные классы и индивидуумы, имел бы возможность для более полного развития своей природы. Пока продолжается ее формирование, такое более мощное развитие может быть ограниченным, и на первом месте царят власть и закон ― но не в том случае, когда уже нет сомнений в ее жизнеспособности и возникает потребность во внутреннем расширении. Тогда старые узы должны быть разрушены, а использовавшиеся при ее формировании средства отброшены как препятствия для роста и развития. Тогда лозунгом народа становится свобода. Церковный порядок, угнетавший свободу мысли и новое этическое и социальное развитие, должен быть низвергнут со своего деспотического трона, чтобы человек стал интеллектуально и духовно свободным. Должны быть уничтожены монополии и привилегии монарха и аристократии, чтобы сила, процветание и действенность нации могли служить каждому. И, наконец, буржуазный капитализм должен быть склонен или принужден к тому, чтобы принять такой экономический порядок, который бы исключал страдания, бедность и эксплуатацию, а благосостояние общества более равномерно распределялось среди всех, кто принимает участие в его создании. Всеми средствами человек должен стремиться обрести себя, обнаружить свое внутреннее достоинство и свободу своей природы, иметь право проявлять свои высочайшие способности.

Поскольку одной свободы недостаточно, возникает также потребность в правосудии, все более настойчиво звучит требование равноправия. Полного равенства в мире, естественно, быть не может; однако это понятие нацелено против несправедливости и неоправданной разнокачественности, которые допускал старый социальный порядок. Тогда справедливый социальный порядок будет предполагать равенство возможностей, равноправие в общедоступном образовании, для того чтобы каждый мог развивать и использовать все свои способности, а вместе с этим и возможность в равной степени пользоваться преимуществами общей жизни ― право всех, кто, используя свои способности, вносит вклад в его могущество, в его жизнь и развитие. Как мы отмечали, эта потребность имела все основания принять форму идеала о свободном сотрудничестве, направляемом и поддерживаемом мудрой и либеральной центральной властью, выражающей общую волю; но в действительности она обратилась к старому идеалу о совершенном и действенном государстве ― более уже не монархического, церковного и аристократического, но светского, демократического и социалистического типа; и свобода была принесена в жертву этой самой потребности в равноправии и общей действенности. Мы не будем сейчас касаться психологических причин такого обращения. Возможно, свобода и равенство, свобода и власть, свобода и организованная действенность никогда не смогут прийти к удовлетворительному согласию, до тех пор пока жизнь как отдельных людей, так и всего общества будет строиться на эгоизме, до тех пор пока сам человек не подвергнется серьезным духовным и психологическим изменениям и не устремится за рамки обычного социального порядка к третьему идеалу, которым революционные мыслители Франции, благодаря какому-то своему внутреннему чутью, дополнили лозунг свободы и равенства, к величайшему из трех, хотя еще и мало что для нас значащему ― к идеалу братства, или, выражаясь менее сентиментально и более точно, внутреннего единства. Но это уже не механизм ― социальный, политический или религиозный, ― он должен родится в душе, восстать из скрытых внутренних, божественных глубин.