Глава 10. Соединенные Штаты Европы

Мы вынуждены были уделить столько внимания возможностям империи, потому что развитие империалистического государства ― это преобладающее явление современного мира; именно оно определяет политические тенденции конца 19 и начала 20 веков, подобно тому, как развитие свободной, демократической нации определяло их в предшествовавшую нам эпоху. Французская революция сформулировала представление о свободном и независимом народе, и, несмотря на космополитизм введенного в революционную формулу идеала братства, она утверждала, прежде всего, представление о свободной, независимой, руководствующейся принципами демократии нации. Этот идеал к началу Великой войны не успел полностью утвердиться даже в западном мире: центральная Европа была демократизирована лишь отчасти, а Россия только начала обращаться к этой общей цели; и поныне в зависимости находятся целые европейские народы или их отдельные части[44]. Тем не менее, не смотря на свои несовершенства, представление о свободной демократической нации победило и в Америке, и в Европе. Народы Азии также восприняли этот определяющий идеал 19 века, и хотя движения демократического национализма в восточных странах, в Турции, Персии, Индии и Китае, не принесли на первом этапе явных результатов, действенность этого представления, имевшего такие мощные последствия, не может оспариваться ни одним серьезным исследователем. И несмотря на любые возможные видоизменения, несмотря на проникновение новых тенденций и противоположный движений, главные дары Французской революции ― национальное самосознание и самоуправление, свобода и просвещение народа, а также социальное равенство и право, столь необходимые для свободы политической, ― должны быть, несомненно, сохранены и признаны всеобщим достоянием, неотъемлемыми принципами грядущего миропорядка; так как демократическое самоуправление несовместимо ни с какой формой укоренившегося и жесткого неравенства.

Но прежде чем мощный импульс 19 века исчерпал повсеместно все свои возможности, даже прежде чем он смог полностью осуществиться в Европе, возникла новая тенденция, и передовые умы человечества были захвачены новой идеей ― идеалом совершенного государства. В сущности, идеал совершенного государства ― идеал социалистический; он базируется на втором понятии великого революционного лозунга ― равенстве, в то время как все движение 19 века было сосредоточено вокруг первого ― свободы. Первый импульс, заданный великим европейским переворотом, обеспечивал только некий тип политического равенства. Но частичное выравнивание социальных прав не затрагивало того основного неравенства и того политического превосходства, уничтожить которые не может ни одно построенное на конкуренции общество: превосходства имущих над неимущими, неравенства между более преуспевшими в борьбе за жизнь и менее удачливыми, что неизбежно связано с различием в способностях, неодинаковыми возможностями и теми препятствиями, которые создают разные обстоятельства и окружающие условия. Социализм, разрушая конкурентную форму общества и устанавливая кооперативные отношения, стремится устранить это основное неравенство. В прежние времена кооперативной формой человеческого общества были коммуны; но возрождение коммуны означало бы, на практике, возвращение к старому типу города-государства, а поскольку подобное возвращение невозможно в связи с тем, что современная жизнь стала намного более сложной, социалистические идеи можно осуществить, только прибегнув к помощи жестко организованного национального государства. Уничтожить бедность не методом грубого уравнительного распределения, но получив доступ ко всей народной собственности и распоряжаясь ею силами государства, предельно уравнять противоположности и способности за счет всеобщего образования и воспитания, опять же при помощи государства, ― вот основа современного социализма. Что означает отмену или, по крайней мере, сведение к минимуму, индивидуальной свободы. В действительности, демократический социализм еще придерживается старого идеала политической свободы: он настаивает на праве всех членов общества принимать участие в выборах, в оценке и смене правителей ― все же прочие свободы готов принести в жертву основной идее.

Поэтому развитие социалистического принципа будет, по-видимому, вести к эволюции превосходно организованного государства национального типа, которое сможет обеспечивать и контролировать образование и воспитание, сможет управлять и руководить всеми экономическими движениями, принимая для этого, а также для убежденности в собственной эффективности, нравственности и социальной справедливости, в собственном благополучии, самое непосредственное участие в организации всей жизни или, по крайней мере, большей ее части, как внешней, так и внутренней, составляющих его индивидуумов. Практически это можно осуществить средствами государственного контроля, которого в прежние времена общество добивалось при помощи социального принуждения, жесткого кодекса традиций, непосредственными указами, шастрами[45]. Это был, в сущности, неизбежный результат самого революционного идеала. Впервые взятое на вооружение якобинцами под давлением внешней угрозы в царство террора, подобное отношение продолжало распространяться и укрепляться, под воздействием уже внутренней потребности, в течение всей второй половины 19 века; широко проникло в жизнь ― пусть еще и несовершенно, но уже как первый проблеск грядущего совершенства ― при соединении внутренней и внешней необходимости во время последней войны. То, что в начале было лишь идеалом, в направлении которого предпринимались только первые робкие шаги, нынче стало осуществляемой программой, доказывающей со всевозрастающей убедительностью и наглядностью, хотя и несколько поспешно и несовершенно, свою дееспособность. Правда, для осуществления данного идеала в жизни необходимо упразднить, по крайней мере временно, даже политическую свободу; но это, можно возразить, не более, чем потребность момента, уступка временной необходимости. И то, что правители, облеченные с согласия народа абсолютной властью и неоспоримым авторитетом, исполняли в военное время частично и временно, в более свободных мирных условиях может быть исполнено в полном объеме силами самоуправляемого демократического государства.

В таком случае в ближайшем будущем человеческое общество примет, вероятнее всего, облик самоуправляемой, политически свободной нации, стремящейся к совершенной социальной и экономической организации и готовой ради этого полностью отдать индивидуальную свободу под контроль хорошо организованного государства[46]. И подобно тому как Франция в конце 18 и начале 19 веков была величайшим провозвестником и поборником политической свободы и политического равенства, Германия в конце 19 и начале 20 веков стала основным проповедником и поборником представления об организованном государстве. Здесь родилась теория социализма, именно здесь его пропаганда оказалась наиболее эффективной, и большая часть нации поверила новому евангелию, и именно здесь были основательно и с блеском разработаны и проведены в жизнь основные социалистические мероприятия, а также те, которые утвердили государственный контроль над личностью во имя общего блага и эффективности нации. И не так важно, что их осуществляло антисоциалистическое, военное и аристократическое правительство: результат доказывает непреодолимую силу новой тенденции, для полноты ее триумфа недоставало одного ― передачи исполнительной власти от прежних хозяев народу.

На протяжении последних десятилетий рост популярности немецких представлений и усиливающаяся тенденция следовать немецким методам государственного вмешательства и государственного контроля заметен и в других странах, даже в Англии, родине индивидуализма. Поражение Германии в Европейской войне вовсе не означает поражения ее идеалов, точно так же, как поражение, нанесенное союзом европейских держав революционному и наполеоновскому духу во Франции, даже временный триумф монархической и аристократической системы, не означали, что новые представления потерпели крах и не могут поэтому распространиться по всей Европе. Несмотря на то, что немецкий милитаризм и юнкерство были разрушены, распад имперской формы правления только ускорял более полное развитие и победу великой тенденции нашего времени ― стремления к совершенно организованному социалистическому государству, стремления, набиравшего силу за их спиной и вынуждавшего их способствовать его росту; в то время как сам итог войны подталкивал народы, противостоящие Германии, к более быстрому достижению того же самого идеала.

Если бы положение дел ограничивалось только этим, естественный ход событий на фоне распада немецкой формы империализма логически привел бы к новому устройству мира как системы независимых, но все более совершенствующих свою государственность наций, без особой напряженности взаимодействующих между собой и сохраняющих свою самостоятельность. С тех пор как человеческий разум находится в процессе мощного революционного брожения, желанным идеалом для него остается возможность создания федерации свободных наций, парламента мира ― Всемирной федерации. Однако обстоятельства не оставляют никакой надежды на столь идеальный итог в ближайшем будущем, поскольку в мире действуют не только националистические, демократические и социалистические представления. Империализм заявляет о себе с не меньшей силой. К настоящему времени только очень ограниченное число европейских народов остаются нациями как таковыми; все они ― свободные нации, в подчинении которых находится то или иное человеческое общество, полностью или частично от них зависимое. Даже у небольшой Бельгии есть свое Конго, колонии у Португалии, в восточном архипелаге расположены зависимые от Голландии области; а мелкие Балканские государства мечтают возродит "империю" и править не только своими народами, но вынашивают мысль распространить господство на весь полуостров. Горячо любимая Мадзини[47] Италия намерена осуществить свои амбиции в Триполи, Абиссинии, Албании, Греции. Очевидно, что империалистические настроения будут в ближайшем будущем не ослабевать, а возрастать. Идея переустройства Европы на строго национальной основе, овладевшая в начале войны умами либерально настроенных кругов английского общества, еще далека от своей практической реализации; если все же ей удастся как-то воплотиться в жизнь, то останутся еще Азия и Африка ― сфера приложения империалистических амбиций западных стран и Японии. Незаинтересованность, которая дала возможность большей части американского общества ратовать за свободу Филиппин и которая сдерживала желание использовать в своих интересах затруднения, возникшие у Мексики, была бы просто невозможна для умонастроений Старого Света; еще неясно, правда, как долго такое отношение сможет противостоять вспышкам империалистических настроений в самой Америке, все чаще озаряющим ее политический небосклон. Ум человечества захвачен национальным эгоизмом, жаждой господствовать, жаждой создавать и расширять свои владения, хотя, возможно, используемые при этом методы несколько видоизменились под влиянием более высоких побуждений и более совершенной национальной морали, начинающих проявляться в жизни. Но до тех пор пока не изменится сам дух отношений, объединение человечества в федерацию свободных народов будет оставаться возвышенной утопией.

Вне всякого сомнения главной целью нашего развития должны быть свободный союз и единство, и до тех пор пока мы их не добьемся, мир будет подвергаться постоянным изменениям и революционным преобразованиям. Всякий установившийся порядок в силу своего несовершенства, в силу того, что он всегда настаивает на каком-либо устройстве, допускающем несправедливость или противодействующем новым силам и отношениям, или же в силу того, что он уже пережил свою полезность и оправданность, должен закончиться разладом, сопротивлением и переворотом, должен измениться сам или быть измененным извне; в противном случае он будет вызывать катаклизмы, вроде тех, что периодически омрачают все человеческие достижения. Но еще не настало время, когда на смену искусственным и несовершенным отношениям придет истинный принцип устройства общества. Глупо ожидать появления федерации свободных наций, пока не исчезло их теперешнее неравенство, или же пока весь мир не возвысился до общей культуры, имеющей более высокое нравственное и духовное основание, по сравнению с тем, которое нынче существует и возможно. Еще процветает и господствует империалистический инстинкт, и он пока сильнее принципа национализма; возникновение мировых империй ослабило, по крайней мере на какое-то время, тенденцию развития свободных народов. Остается надеяться, что на смену старому типу искусственной, построенной преимущественно на политической основе империи придет более истинный и более нравственный вариант союза, а существующие империи, заинтересованные в росте собственной силы и движимые просвещенным своекорыстием, поймут, что признание национальной автономии ― это мудрая и необходимая уступка все еще живому инстинкту национализма, способному служить делу усиления, а не ослабления могущества и единства империи. Таким образом, хотя еще и невозможно в настоящее время создание федерации свободных народов, все же вполне возможно сплочение системы федеративных империй и свободных наций в новый, не известный еще миру более тесный союз; и тогда с помощью этого, а также и других шагов в более или менее близкой перспективе может родиться некая форма политического единства человечества[48].

Война дала повод для множества предположений к созданию такого союза, но, как правило, они сводились к переустройству международных отношений в Европе. Одно из них состояло в упразднении войны средствами более сурового международного закона, охраняемого международным Судом и поддерживаемого всеми нациями, согласными применить его против правонарушителя. Такого рода решение останется пустой фантазией, если за ним сразу же не последуют дальнейшие и более перспективные начинания. Закон, на который будет опираться подобный суд, должен проводиться в жизнь либо союзом неких сильнейших держав, вроде коалиции главенствующих в Европе победителей-союзников, либо согласованными действиями всех европейских держав, либо Соединенными Штатами Европы, либо же какой-то иной формы европейской федерации. Господствующий союз великих держав был бы просто-напросто повторением системы Меттерниха[49] и со временем несомненно развалился бы, в то время как союз европейских держав может означать только, как показывает опыт, неудачную попытку соперничающих группировок добиться какого-то взаимопонимания, способного отсрочить, но не навсегда прекратить прямую борьбу и столкновения. В столь несовершенных системах такой закон может признаваться до тех пор, пока он будет выгоден, лишь до тех пор, пока другие державы, жаждущие перемен и реорганизации, отвергаемых остальными, не поймут, что настал благоприятный для сопротивления момент. Внутри страны государственный закон гарантируется лишь до тех пор, пока существует признанный авторитет, уполномоченный утвердить его и осуществлять необходимые изменения, обладающий достаточной силой пресекать все его нарушения. Тем же преимуществом должен отличаться и международный всеевропейский закон, если он рассчитывает иметь какой-то вес, помимо одной моральной силы, игнорируемой каждым, кто достаточно для этого силен и находит преимущества в том, чтобы с нею не считаться. Поэтому некая форма европейской федерации, пусть и несовершенная вначале, все же необходима, раз уж поддерживающее эти предложения представление о новом мироустройстве нуждается в своем практическом выражении; получив признание, такая федерация должна будет неизбежно укрепляться и приобретать постепенно форму Соединенных Штатов Европы.

Каким бы образом Европейское единство ни сложилось, если оно все же возникнет, его можно будет укреплять и совершенствовать, противодействуя множеству разрушительных тенденций, множеству причин для разногласий ― а как долго будет тянуться борьба, покажет жизнь. Но очевидно, что на современном уровне человеческого эгоизма, если такое единство все-таки возникнет, это будет слишком мощный инструмент для подавления и эксплуатации остального мира группой наций, оказавшихся к настоящему моменту на гребне прогресса. Оно неизбежно вступит в противоречие с идеями азиатского единства, американского единства и, несмотря на то, что подобные континентальные союзы, заменяющие собой нынешние меньшие национальные единства, могли бы быть шагом к окончательному объединению всего человечества, их появление способно привести к катаклизмам такого вида и масштаба, что на их фоне последняя катастрофа покажется малозначительным эпизодом, а человечеству придется надолго распроститься со своими надеждами на скорый и реальный прогресс. Но главное возражение против идеи Соединенных Штатов Европы состоит в том, что человечество в целом настроено искать решения своих проблем на более общем трансконтинентальном уровне, на общечеловеческой основе. И с этой точки зрения, разделение по континентальному признаку было бы слишком реакционным и порождало бы чересчур серьезные препятствия на пути человеческого прогресса.

Европа находится в необычном положении: она готова к Всеевропейскому союзу, но в то же время вынуждена его превзойти. Не так давно конфликт этих двух тенденций странным образом отобразился в неких теоретических рассуждениях о природе нынешнего Европейского противоборства. В соответствии с ним вина Германии, развязавшей эту войну, заключалась в чрезмерность ее национального эгоизма и игнорировании более общего представления о Европе, по отношению к которой нация должна занимать подчиненное и второстепенное положение. Жизнь Европы в целом ― вот всепоглощающее единство; на первом месте должны стоять именно ее интересы, а национальный эгоизм допускаться только как составная часть общего эгоизма. В действительности это не что иное, как воплощение в жизнь появившихся несколькими десятилетиями раньше представлений Ницше, утверждавшего, что национализм и война не более чем пережитки прошлого, и идеалом просвещенного интеллекта должно стать не благо патриотов, но благо европейцев. Сразу возникает вопрос, какова же тогда возрастающая роль Америки в области мировой политики, а также Японии, Китая, движения возрождения Азии? Поэтому автору теории пришлось, отступая от первоначальной формулировки, пояснить, что под Европой он понимает не Европу как таковую, но все нации, которые восприняли принцип европейской цивилизации как основу своей политики и социального устройства. Такое более философское определение имеет явное преимущество, поскольку включает Америку и Японию и рассматривает тем самым все свободные или господствующие нации как возможных партнеров одного общего круга, а также оставляет доступ в него другим ― всем, кто сможет доказать (силовым путем, как Япония, или как-то иначе), что они восприняли европейский стандарт.

Европа, несмотря на то что в своей самооценке она противополагает себя остальному миру ― что ясно видно на примере часто выражаемого возмущения по поводу присутствия в Европе Турции и желания положить конец власти азиатов над европейцами, ― неразрывными узами связана и с Америкой, и с Азией. Некоторые из европейских стран сохранили свои колонии в Америке, все они имеют какие-то владения и интересы в Азии (только Япония остается неподвластной Европе), а также в Северной Африке, культурно единой с Азией. Поэтому Соединенные Штаты Европы будут означать, по сути, федерацию свободных европейских наций, под властью которой остаются и наполовину порабощенная Азия, и значительные области Америки; а в опасной близости от нее продолжат свое существование независимые народы, самой разобщенностью своей создающие для федерации постоянную угрозу, вселяющие тревогу и омрачающие ей жизнь. Неизбежным результатом такого положения в Америке должно стать сближение латинских центра и юга с англоязычным севером и упор на доктрину Монро[50], с труднопредсказуемыми последствиями, в то время как в Азии возможно только одно или два приемлемых решения сложившейся ситуации: либо исчезновение пока еще свободных азиатских государств, либо их более мощное и всеобщее возрождение, уход Европы из Азии. Подобное движение было бы всего лишь продолжением старого направления развития человечества и сводило бы к нулю космополитические условия, создаваемые современной культурой и наукой; но они неизбежны, если национальная идея будет поглощена идеей европейской, то есть континентальной, а не более широким представлением о едином человечестве.

Поэтому, если в результате нынешнего переворота возникнет какой-то тип наднационального устройства, то ему помимо Европы придется включить в себя еще и Азию, и Африку, и Америку и быть по свое природе организацией для устройства международной жизни входящих в ее состав и свободных наций, таких как Швеция, Норвегия, Дания, Соединенные Штаты, латиноамериканские республики, и наций империалистических и колонизаторских, а это ― большинство стран Европы. Последние или останутся такими же, как и сейчас, свободными, но сохраняющими свою власть над подчиненными народами, все более и более нетерпимыми к своему угнетению, или же они могут, благодаря росту нравственного начала ― еще такому далекому от совершенства ― измениться, превратившись в центры свободный федеративных империй или взяв на себя роль попечителей тех народов, которые по-прежнему отстают в развитии, пока последние не научатся самоуправлению ― что не так давно потребовалось от Соединенных Штатов на Филиппинах. В первом случае единство, порядок, утвердившийся закон будут взращивать беспримерную систему несправедливости, на нее же в какой-то мере и опираясь, подвергаться воздействию бунтов и революций со стороны Природы и тех мощных волн возмездия, посредством которых она в конце концов отстаивает права человеческого духа, сметая те ошибочные движения, которые она временно терпит как необходимый элемент развития. Второй вариант даст какую-то возможность для того, чтобы новый порядок, пусть вначале и далекий от неоспоримого идеала свободной ассоциации свободных человеческих сообществ, мог бы мирным путем, естественным духовным и этическим развитием человеческой расы вести ее к созданию такого безопасного, справедливого и здорового политического, социального и экономического основания, которое позволило бы человечеству отвратиться от забот низшего характера и начать, наконец, развивать более благородную часть своей неисполненной судьбы, свое высшее "Я", а если и не его ― так как неизвестно еще, чем завершится эксперимент Природы над человеческим типом ― то, по крайней мере, самых величайших возможностей, на которые только способен наш человеческий разум.