Замок, проклятие и коллектив. «Ходячий замок»

 

У старости остались честь и долг.  

– Лорд Альфред Теннисон

 

По словам Миядзаки, кульминацией «Унесенных призраками» стала волшебная поездка на поезде, которая унесла Тихиро и ее друзей от суетного ритма купален в пространство мира и комфорта. Как видно из названия, следующий полнометражный фильм Миядзаки, «Ходячий замок» тоже подчеркивает активное движение, но на этот раз более случайного и экстремального характера. В этом фильме сказочный замок одновременно большой и внушительный и в то же время обветшалый, содержится в полном беспорядке и чуть не разваливается. Если иерархия купален в «Унесенных призраками» – одна из метафор студии «Гибли», то кое‑как шагающий замок Хаула – еще одна такая метафора. Весь сюжет фильма построен вокруг замка, и его разрушение на фоне горящего огнем мира, погрязшего в войне, а затем восстановление и превращение в место семейной поддержки и безопасности отражают отчаяние Миядзаки в текущих обстоятельствах и его утопические надежды на лучшее будущее.

 

Миядзаки только начал работу над «Ходячим замком», когда фильм «Унесенные призраками» получил премию «Оскар» как лучший анимационный фильм в 2003 году. Академия учредила номинацию годом ранее, и первый «Оскар» достался «Шреку». Выиграть «Оскар», соревнуясь с американскими фильмами (на этот раз в номинации было два фильма «Диснея»), – небывалая честь для японской анимации. Японские СМИ просто с ума сходили.

 

Однако Миядзаки не поехал в Лос‑Анджелес на вручение премии. Он познакомился с голливудской сценой благодаря энтузиазму Джона Лассетера, блестящего руководителя анимационной студии «Пиксар». Именно к Лассетеру обратился Судзуки за помощью в продвижении «Унесенных призраками», и с этим заданием глава студии справился превосходно. Он убедил компанию «Дисней» поддержать фильм и помог в важнейшем выборе англоязычных актеров озвучки для многих замечательных персонажей. Лассетер пригласил Судзуки и Миядзаки, с гордостью покатал режиссера на старинном самолете и соблазнил его вкусной едой и посещением своего собственного виноградника в Калифорнии[282].

Но не пресыщение Голливудом вызвало у Миядзаки нежелание появиться на церемонии, которая стала бы самым важным и праздничным моментом в жизни большинства людей. Позднее режиссер объяснит, что главной причиной стало его отвращение к американскому вторжению в Ирак: «Я чувствовал страшную ярость. По этой причине я не решился принять награду… Война в Ираке оказала на меня большое влияние»[283].

Злость Миядзаки по поводу вторжения в Ирак оказалась настолько сильна, что он добавил военный сюжет в «Ходячий замок», хотя злился, возможно, и по другим причинам. В интервью после завершения работы над «Ходячим замком» Судзуки упомянул, что Миядзаки взбесился, когда услышал, будто бы успех «Унесенных призраками» обусловлен исключительно масштабной маркетинговой кампанией (руководил которой, конечно, Судзуки). Продюсер описывает напряженное противостояние между Миядзаки и сотрудниками «Гибли», когда режиссер спросил: «Как вы считаете? Фильм «Унесенные призраками» стал хитом благодаря качеству истории или качеству маркетинга?» Когда один из сотрудников стал настаивать на важности маркетинговой кампании, Миядзаки вышел из себя. «В таком случае, господин Судзуки, – сказал он, – у «Ходячего замка» вообще не будет продвижения»[284].

Учитывая, сколько усилий студия и ее материнская компания «Токума» вложили в маркетинг предыдущих фильмов «Гибли», это заявление всех потрясло. Кампания «Ходячего замка» в самом деле была малозаметной, и Миядзаки демонстративно в ней не участвовал. Бурная реакция, которую он продемонстрировал на собрании работников (Судзуки описывает режиссера как «травмированного»), подчеркнула его неудовлетворенность многими вещами[285].

Как и в случае с «Ведьминой службой доставки», Миядзаки вмешался только после того, как была проделана большая предварительная работа над фильмом. Как поклонник книги, по мотивам которой снят «Ходячий замок», Миядзаки поехал в Соединенное Королевство на встречу с автором Дианой Уинн Джонс – она вспоминает их «чудесную беседу» за чаем с огромным тортом. Первоначально студия планировала привлечь в качестве режиссера человека не из числа сотрудников – талантливого режиссера Мамору Хосоду. Команда отправилась в Великобританию, и работа шла полным ходом, а потом большую часть сотрудников уволили, и Миядзаки вступил в должность режиссера. Причины этого решения неясны; историк студии «Гибли» Сэйдзи Кано говорит о некоторых «проблемах», используя английское слово «trouble»[286].

Кадровые перестановки случались и до этого, но смена команды на столь позднем этапе говорит о том, что студия переживала сильнейший стресс. В некотором смысле это может показаться нелогичным. К 2003 году Миядзаки и его старшим партнерам по студии «Гибли» удалось создать процветающую компанию. Она располагалась в современном здании в тихом пригороде Токио с прямым сообщением с центром, по соседству с собственным рабочим местом Миядзаки, очаровательной мастерской европейского типа с высокими потолками и винтовой лестницей.

Того, что режиссер представлял себе еще во время работы над «Ведьминой службой доставки», наконец удалось достичь. В студии работало больше ста сотрудников, и у них была гарантированная занятость, в отличие от других вакансий в нестабильном анимационном бизнесе.

В «Гилби» даже открыли детский сад для детей сотрудников. За последнее десятилетие под руководством Миядзаки и по проекту его сына Горо неподалеку основали Музей студии «Гибли», очаровательное место, которое особо не афишируется и в то же время настолько популярно, что входные билеты приходится покупать за месяц. Экспозиция построена по принципу искусства «накопления вещей из прошлого», и коллекция напоминает «накопительную» архитектуру ходячего замка и содержит много отсылок к миру «Унесенных призраками» [287].

Самым впечатляющим достижением «Гибли» стала десятилетняя вереница анимационных хитов, куда вошли не только фильмы Миядзаки, но и такие работы, как «Помпоко» Такахаты (Heisei tanuki gassen pompoko, 1994) и нежный романтический «Шепот сердца» (Mimi o sumaseba, 1995) ныне покойного режиссера Ёсифуми Кондо. Кассовые сборы обеспечили экономическую стабильность студии, а «Оскар» «Унесенных призраками» сделал Миядзаки еще более знаменитым, чем «Принцесса Мононоке».

Миядзаки всё меньше хотелось появляться на публике, и в тех немногих интервью, что он давал, он казался пессимистичным на грани нигилизма и всегда держал дистанцию. Несомненно, успех студии привел к усилению ощущения давления. Миядзаки часто говорил о завершении карьеры и необходимости воспитать новое поколение режиссеров, но тот факт, что он взял на себя режиссуру «Ходячего замка» вкупе с последующим уходом Хосоды, который решил основать собственную студию, означал внутренние конфликты. Хосода говорил о создании «веселого» фильма, а Миядзаки выразил желание создать «мелодраму, разыгравшуюся посреди пожара войны»[288].

Конечный продукт, несмотря на относительное отсутствие рекламы, стал еще одним блокбастером в Японии. После международной премьеры на Венецианском кинофестивале «Ходячий замок» станет самым кассовым фильмом Миядзаки за рубежом. Некоторые критики в Японии и за ее пределами сомневались в его качестве, находя слишком трудным для понимания. Совсем недавно Сюнсукэ Сугита назвал фильм «провалом»[289]. Этим критикам фэнтезийная военная мелодрама Миядзаки представлялась грубым произведением, сложным для осознания, неловко слепленным воедино и с вымученным, неестественным счастливым концом.

В целом я склоняюсь к положительной оценке «Ходячего замка» Сэйдзи Кано как работы более поэтической, чем повествовательной, в которой пестрый гобелен образов соединился в целостную многогранную картину[290]. Фильм остается своеобразным и привлекательным творением – амбициозным и злым, и в то же время, содержащим незабываемые образы утешения, красоты и любви.

Одна из его самых трогательных сцен – воспоминание из прошлого о том, как волшебник Хаул поймал упавшую звезду. Этот образ преследовал Миядзаки еще с колледжа, и он признавался, что стал аниматором отчасти для того, чтобы создать одну лишь эту сцену. Во многих отношениях сам фильм можно уподобить падающей звезде, иногда темной и плотной, а иногда испускающей лучистые искры, что подтверждает слова Навсикаи «жизнь – это свет, который сияет во тьме».

В картине сочетаются сцены битвы и разрушения с нежными романтичными эпизодами с участием невероятных главных героев – самовлюбленного молодого волшебника и юной девушки Софи, которую ведьма своим проклятием превратила в старуху, что стало недобрым предзнаменованием последующих событий. Софи непоколебимо борется с трудностями пожилого возраста, которые вызывают у японцев сильную тревогу из‑за быстрого старения населения. В конечном счете фэнтезийный сюжет помогает справиться со страхом старения и смерти и смотреть на это оптимистично. В фильме признается темнота человеческой природы, но в оптимистичном финале мы видим некую общность разных людей, любящую и поддерживающую. Это своего рода валентинка возрастным коллегам режиссера, особенно его многочисленным пожилым сотрудницам, показывающая, что старость скорее освобождает, чем гнетет.

 

«Ходячий замок» – первый из заключительного трио фильмов Миядзаки, и в нем содержится много элементов того, что мы могли бы назвать «поздним миром Миядзаки». Вместе с «Поньо» и «Ветер крепчает» эта работа запускает такую мощную молодую энергию, что она опровергает возраст создателя и показывает всё еще важное для него желание поразить аудиторию из самодовольства.

 

Во всех трех фильмах Миядзаки активно противостоит миру двадцать первого века, в котором традиции, история и даже магия быстро исчезают. В «Унесенных призраками» он уже критиковал современный образ жизни, но последние три картины стали еще более активистскими. Он не просто выдвигает обвинения – они принимают форму сознательного и иногда злого сопротивления вселенной, которая, похоже, становится всё более разрозненной, хаотичной и равнодушной.

 

Замок Хаула можно рассматривать как особую форму сопротивления стерильному материалистскому миру. В этом отношении Миядзаки, вероятно, опирается на концепцию замка Дианы Уинн Джонс как некой освобождающей и магической сущности, только режиссер использует оригинальный роман в качестве фундамента, на который водружает собственные необыкновенные конструкции.

 

Основную сюжетную линию романа он сохранил: после того как Ведьма Пустоши превращает Софи в девяностолетнюю старуху, та бежит из города и бродит по пустоши, где находит убежище в таинственном замке, который передвигается с места на место на курьих ножках. Софи узнает, что замок принадлежит волшебнику Хаулу, который оказывается самовлюбленным молодым человеком с дурной славой, склонным разбивать девичьи сердца и избегать трудных ситуаций. Она обнаруживает, что Хаул заключил тайный договор с демоном огня Кальцифером, которому отдал свое сердце в обмен на магические способности. Софи убеждает Хаула взять ее в замок домработницей, и их отношения, вначале состоящие из взаимных придирок, постепенно перерастают в более нежные. Причудливая любовь Софи в конечном счете спасает Хаула от его эгоизма и трусости, и история заканчивается тем, что Софи снова становится молодой и они женятся.

Критики сосредоточили пристальное внимание на существенных различиях между книгой и фильмом. Вдохновением для написания этого романа Диане Уинн Джонс послужила «Баллада о Тамлине», песня из британского фольклора о юной девушке, которая спасает своего возлюбленного, заколдованного королевой‑феей. Автор играет с классическими правилами сказочного жанра и в итоге создает фантастический роман, в котором содержатся комментарии о природе сказок и парадоксах судьбы.

Миядзаки сохранил магическое заклинание и историю любви, но в качестве центральной темы в фильме выбрал войну. В романе Джонс о войне есть лишь краткое упоминание в связи с тем, что трусливый Хаул пытается от нее «уклониться», а в фильме всё развитие событий происходит в рамках войны. Миядзаки дополняет сюжет книги ярким и ненужным сражением, в котором маги превращаются в крылатое орудие разрушения, города сгорают в пожаре, а замок разваливается на части. Хаул, вначале пассивный и тщеславный, становится яростным и гневным противником войны.

Кроме того, режиссер создает очаровательный визуальный гобелен, в центре которого традиционные фахверковые города в европейском стиле (вдохновением ему послужила поездка в Эльзас). Миядзаки включает в фильм мрачные образы индустриализации, вроде изрыгающих дым поездов, грохочущих у окон шляпной лавки, где работает Софи, и уравновешивает их светлыми садами и роскошными природными пейзажами. В одной из таких сцен он изображает мерцающее озеро среди альпийских гор.

У озера Софи и два ее компаньона, помощник Хаула по имени Маркл и волшебное пугало по прозвищу Репка, развешивают постиранное белье на веревки, и романтическая фантазия переплетается с домашним бытом.

Замок в книге Джонс обладал магическими свойствами: не только способностью двигаться, но и множеством дверей, которые открывались в разных частях света. Эти свойства Миядзаки сохранил, но сделал замок еще более грозным, создав противоречивое пространство, которое является одновременно органическим и механическим и в котором сохраняются прошлое и верность традициям, и в то же время есть скорость, гибкость и разрозненность.

Миядзаки давно увлекался замками, и ходячий замок Хаула практически стал среди них «звездой», визуальным воплощением силы, соединяющей в себе множество качеств из многовековой истории замков. Из источника сверхъестественной и военной силы оно превращается в убежище для самых разных существ, место для ссор и испытаний влюбленных, а также хранилище сердца Хаула, буквально заключенного в центре замка. В отличие от замка Калиостро в более раннем фильме, в этом замке заключенным (хотя и с правами хозяина) является сам волшебник Хаул, а не юная девушка. От традиционных сказочных сюжетов этот роман отличает то, что спасти нужно самого Хаула, и сделает это не юная девушка, а старуха.

Замок Хаула занимает в фильме центральное место с самого начала, когда это неуклюжее прямо возникает из тумана на горизонте под постепенно набирающую силу музыку. Первые кадры полностью сосредоточены на внешнем виде замка. Сквозь облака Миядзаки дразнит нас проблесками прочного металлического фасада, усеянного башенками, водосточными трубами, похожими на глаза надстройками и даже большим высунутым языком. В следующем кадре мы видим костлявые ноги замка, которые практически скачут по крутому горному хребту.

 

Японский критик Мари Котани видит в замке «символ постмодернизма» и описывает его как «коллекцию искореженного хлама, напоминающую монстра, собранного из металлолома и в то же время похожего на гигантское живое существо».

 

На мой взгляд, хаотичная постройка имеет не только эстетическую, но и духовную ценность и говорит о том, что Карл Кассегард, описывая современное японское общество, называл «фрагментированным сознанием» современного состояния[291].

В своем эссе об этом фильме, дающем почву для размышлений, Доминик Чен характеризует замок как «аутопоэтическую систему», живое существо, которое постоянно саморегенерируется благодаря «эмоциональной энергии» Хаула и Кальцифера. Чен видит в многочисленных порталах замка метафору интернета, а в Хауле «одинокого хакера», который «с помощью магических способностей (технологий) строит сеть, собирает данные и пытается изменить мир своим талантом»[292]. Независимо от того, рассматриваем ли мы Хаула как доброго хакера, его способность свободно перемещаться между разными точками мира говорит об открытости (и уязвимости) замка для внешней среды.

Замок Хаула с конструкцией лоскутного одеяла, способностью перемещаться в пространстве и открытостью к окружающему миру иллюстрирует сложные и нестабильные условия современного мира. В то же время корнями он уходит к богатой истории замков Миядзаки. И это далеко не только очевидные замки, как в фильмах «Калиостро» и «Лапута». Крепость Татара в «Принцессе Мононоке» и многоэтажные купальни в «Унесенных призраками», где правят женщины‑лидеры, тоже имеют структуру замков. Кажется, ходячий замок поначалу отступает от этой парадигмы женского управления и даже называется «ходячим замком Хаула», и волшебник не только его владелец, но, очевидно, еще и создатель. На самом деле ситуация гораздо сложнее. Хаул управляет замком благодаря договору с Кальцифером, демоном огня, которого озвучивает мужской голос. Таким образом, контроль над замком осуществляют мужские персонажи, хотя и разделяют власть.

Затем появляется Софи и добавляет женскую ноту. Несмотря на то что она пробралась в замок, спасаясь от холода и отчаяния, оказавшись внутри, она навязывает свой собственный элемент контроля, готовя еду и занимась уборкой. Положение домработницы – гораздо более приземленная роль, чем у многих других героинь Миядзаки, но Котани замечает, что, уборка Софи на самом деле очищает личность Хаула, а это сложная задача[293].

Энергичная забота Софи об остальных жителях замка обеспечивает ей место в пантеоне матерей‑спасительниц из фильмов Миядзаки, который тянется как минимум до Навсикаи.

Софи обнаруживает, что замок, отнюдь не красивый и даже не внушительный, по сути, служит логовом самовлюбленного и поверхностного подростка. В замке, грязном, неудобном и заросшем паутиной, одна‑единственная роскошь – ванная Хаула, но и та настолько запачкана волшебными порошками, что Софи отводит глаза, когда впервые там убирается. Ее решительная борьба с грязью и неопрятностью замка не только напоминает доблестный труд Тихиро по чистке купален в «Унесенных призраками», но и предлагает способ преодолеть травму на почве проклятия старости, пробуждая в героине резервы энергии и настойчивости.

Сила проклятий и заклинаний – еще одна значимая тема «Ходячего замка», и она перекликается с другими важными работами Миядзаки. Проклятия имеют глубокие коннотации, связанные с магией, ритуалами, судьбой и идентичностью. Хотя магия играет важную и положительную роль в «Лапуте» и «Ведьминой службе доставки», проклятия и заклинания практически отсутствуют в ранних работах Миядзаки. Возможно, они не случайно начинают появляться в поле зрения лишь по достижении режиссером среднего возраста, и впервые мы встречаемся с проклятием у Марко, героя фильма «Порко Россо» 1992 года.

Проклятия и заклинания в фантазиях Миядзаки часто имеют разрушительные последствия, например, проклятие умирающего вепря, которое изгоняет Аситаку из его племени и угрожает ему гибелью в «Принцессе Мононоке», или заклинание, которое Юбаба наложила на Хаку, лишив его памяти, в «Унесенных призраками». Иногда заклинания неэффективны, как, например, в «Поньо», когда отец Поньо пытается вернуть ей облик рыбы, тем самым вернув себе власть и контроль. В целом появление проклятий и заклинаний в более поздних работах Миядзаки вносит в его фильмы темное подводное течение и пробуждает мир, который кажется всё более произвольным, неуправляемым и таинственным.

В «Ходячем замке» много проклятий, и одно из них – проклятие старости, которое Ведьма Пустоши наложила на Софи. Однако вместо того, чтобы прийти в отчаяние, благодаря этому вынужденному превращению Софи начинает действовать и быстро находит себе работу в замке Хаула. От традиционного фэнтези можно было бы ожидать, что остальной сюжет будет вращаться вокруг попыток Софи снять злые чары, но Софи принимает свой новый облик довольно безболезненно, находя утешение в уборке и заботе о Хауле, к которому ее любовь только крепнет. Благодаря растущей силе и зрелости, а также любви к Хаулу она постепенно занимает всё более активную позицию в замке. К концу фильма Хаул учится защищать Софи, а она находит решимость защищать не только его, но и других жителей замка: Кальцифера, Маркла, маленького ученика Хаула, преобразившуюся Ведьму Пустоши и старого охрипшего пса Хина.

 

Проклятие Софи, несмотря на боль, которую испытывает девяностолетнее тело, можно рассматривать как некую форму освобождения. В замке она обретает уверенность. Если восемнадцатилетняя, физически здоровая Софи постеснялась бы попросить приюта, то физическая немощность девяностолетней Софи вынуждает ее саму войти внутрь.

 

Вначале она просит Кальцифера позволить ей остаться, а потом превращается в грозную хозяйку, обретая силу через труд, что роднит ее с другими, более юными героинями Миядзаки, например, Кики и Тихиро.

Превращение Софи в пожилую женщину способствует и развитию ее отношений с Хаулом, потому что она не может использовать кокетство или сексуальность, к которым застенчивая восемнадцатилетняя Софи в любом случае не прибегала бы. Ей приходится полагаться на свой ум и сообразительность, а также заботиться о благополучии замка и его обитателей.

Котани делает радикальное предположение, что настоящее проклятие Софи было более коварным и случилось раньше – это проклятие быть молодой девушкой[294]. Именно молодых девушек общество всячески ограничивает и заставляет вести себя определенным образом, например, быть очаровательными или кокетливыми. Когда мы впервые встречаем Софи, она, кажется, осознанно отказывается от такой роли и даже специально носит скромную шляпу, явно отличающуюся от роскошных головных уборов, которые продаются у нее в лавке. И именно превращение в старуху позволяет ей окончательно отказаться от роли молодой девушки.

Миядзаки последовательно изображал юных девушек, разрушающих эту парадигму и своими действиями, и отношением к ней, но предыдущие персонажи сёдзё были женственными и симпатичными. В отличие от них, пожилая Софи, с огромным носом, морщинистым лицом и обвисшим, приземистым телом явно не симпатична. Режиссер даже включает в фильм сцену, где она храпит у огня, что было бы немыслимо для любой другой из его юных героинь. Даже в конце фильма она сохраняет уверенность в своих силах, сострадательность и прямоту, которые развились благодаря ее превращению, и это преображение остается с ней в виде серебряных волос, даже когда тело обретает прежнюю молодость.

Если старение Софи не «настоящее» проклятие, то есть ли в фильме настоящее? На самом деле их даже несколько, в том числе традиционный магический договор, который держит Кальцифера в заточении в очаге замка, а также заклинание, из‑за которого принц превратился в пугало. С точки зрения современного общества, самым значимым, хотя и более аморфным, является проклятие, которое сковывает молодого волшебника Хаула. Следуя оригинальному сюжету, в начале Миядзаки представляет Хаула как самовлюбленного эгоистичного похитителя сердец, который использует магию, видимо, только в своих эгоцентричных целях. Затем мы понимаем, что, как и в книге, Хаул связан договором с демоном огня Кальцифером, который завладел его сердцем. Возможно, в техническом смысле это не проклятие, но из‑за него Хаул не может стать по‑настоящему сострадательным взрослым, ведь его сердце и душа такие же, как у подростка.

Миядзаки же ограничивает Хаула еще одним проклятием, которое можно назвать духовным. Это растущее негодование и ужас Хаула перед лицом войны, которые разрастаются вокруг него и других обитателей замка. Из‑за своей ярости Хаул в конечном счете превращается в ужасного хищного монстра и не может вернуться в облик человека.

Фильм «Ходячий замок» выходит за рамки оригинального волшебного романтического произведения Джонс и показывает мир, где оружие превращает окружающую среду в «море огня», которое угрожает поглотить не только Софи и Хаула, но и других невинных жителей городов вокруг них. Рядом с Софи Хаул начинает многое понимать и осознавать, он становится нетерпим к войне и поведению других волшебников, которые служат военным. В кульминационный момент повествования он признается Софи: «Мне наконец есть что защищать. И это ты».

Оправданная ярость Хаула по отношению к всепоглощающей жестокости вокруг него не обязательно является отрицательным чувством. Поначалу его превращение в крылатое существо, сражающееся с другими магами, говорит о новых глубинах страсти и праведности в его душе. Но продолжительная трансформация начинает угрожать его человеческой личности. Кальцифер предупреждает Хаула, что если тот будет столько летать, то не сможет снова стать человеком.

Хаул всё чаще совершает ночные полеты и борется с врагом, но постепенно превращается в то, что сам презирает, – бессмысленное орудие войны. В этом отношении он напоминает Сан в «Принцессе Мононоке». В отличие от Аситаки, на Сан не лежит явное проклятие, но она проклята самой судьбой – родители бросили ее волкам, когда она была еще ребенком, и она стала изгоем. Как и Сан, Хаул вторит Камо‑но Тёмэю, который пытался отвернуться от жестокости двенадцатого века. У Хаула даже есть тайный домик и сад, где, как и Камо‑но Тёмэй, он может отдохнуть от разочаровывающего внешнего мира. Однако Сан и Хаул отличаются от средневекового монаха своей предельной готовностью взяться за оружие, чтобы сохранить добро, которое еще существует в мире.

В изображении Хаула в качестве воина и в увеличении роли войны Миядзаки сильно отходит от оригинала, хотя стоит признать, что война преподносится на удивление поверхностно. В отличие от очаровательно детализированных бытовых сцен развешивания белья или приготовления завтрака, кровавая реальность войны в фильме не изображена, а заменяет ее отдаленная перспектива. Режиссер включил в фильм свои фирменные оригинальные летательные аппараты, и на этот раз они обретают анималистическую форму или даже напоминают насекомых, а примечательно в них почти полное отсутствие человека. Это касается и жертв войны. Миядзаки изображает многочисленные бомбежки, небо в огне, горящие дома. Эти картины говорят о поджогах Токио, которые он видел в детстве, и бомбардировке Кобе, запечатленной в знаменитом фильме его партнера Такахаты «Могила светлячков». Однако, в отличие от «Могилы светлячков», здесь мы так и не видим землю. Мы ничего не знаем о жизни и смерти жертв бомбардировок и можем лишь строить предположения.

Поэтому самым личным аспектом войны становится яростный гнев Хаула, вылившийся в его рискованное превращение в нечеловеческое существо. В своем нечеловеческом облике он ироничен: ясно, что Хаул единственный участник битвы, которому небезразлично человечество, и свое сострадание он выражает в жалобе Кальциферу о том, что другие воюющие маги «как плакать – и то забудут».

Превращение Хаула в воина – попытка защитить не только Софи, но и других членов его псевдосемейки, к которой присоединилась, что весьма удивительно, и Ведьма Пустоши. Ведьму, впервые представшую перед нами грозной и гламурной, когда она наложила на Софи заклятие, другая волшебница и советница короля мадам Салиман превратила в жалкую старушку, явно напоминающую слоеный пирог, оставленный под дождем. Оказывается, Ведьма Пустоши, как и Хаул, заключила договор с демоном огня, который искусственно поддерживал в ней молодость и красоту. То, что Миядзаки возвращает ей истинный облик (что отличается от оригинального сюжета), не только в высшей степени визуально занимательно, но и косвенно контрастирует с интеллектом и полноценной личностью Софи, так как ведьма одержима тщетным стремлением к искусственной молодости и красоте.

Страсть, с которой Хаул защищает свою территорию и семью, говорит о его вновь обретенной мужественности, одновременно традиционной и революционной. Эндрю Осмонд сравнивает Хаула с Марко, героем «Порко Россо», и предполагает, что каждый фильм «становится отражением пределов мужественности, которая изображается как благородно идеалистская и в то же время неисправимо детская, пока ее не уравновесит любовь»[295]. В отличие от Марко, Хаул не избегает своей возлюбленной, ждущей его в саду, выполняя над садом воздушные трюки. Он сам создает сад для Софи, превращает замок в удобный дом и сам навсегда (как мы понимаем) превращается обратно в человека.

Как отмечалось ранее, многие критики осудили «счастливый конец» «Ходячего замка», сочтя его наигранным и чересчур сентиментальным. Критики отмечают, что окончанию войны нет никакого реального объяснения, кроме заявления королевской советницы мадам Салиман, которая говорит: «Пора положить конец этой глупой войне». После выхода фильма в газете «Асахи Симбун» даже опубликовали статью о «трех загадках» «Ходячего замка»: как Софи сняла с себя заклятие? Почему замок построился заново? Почему закончилась война?[296]

Режиссер не дает четких ответов ни на один из этих вопросов, оставляя некоторых зрителей недовольными отсутствием логического разрешения. В конце фильма Миядзаки предлагает образ сопротивления аномии современного общества в виде «семьи», которую создают вокруг себя Софи и Хаул. В этой новой семье есть старушка – Ведьма Пустоши, ребенок – ученик Хаула Маркл, и даже домашнее животное – старый пес Хин, не говоря уже о волшебном существе Кальцифере, который после освобождения от договора всё равно возвращается к ним, потому что соскучился.

Проблемы семьи важны и спорны во всём мире, но разумно будет предположить, что японское общество испытывает особые трудности в этом отношении. Как отмечает Сугита, японская семья претерпела значительные изменения в последние два десятилетия двадцатого века[297]. Хотя статистика разводов в Японии осталась гораздо ниже, чем в других промышленно развитых странах, отношения между поколениями становились все более негативными, что приводило к таким явлениям, как хикикомори, когда молодые люди (обычно мужчины, но не всегда) оставались жить с родителями, при этом отказываясь общаться с ними или с внешним миром. В этот период среди молодежи возрос уровень насилия, и в СМИ появлялись по‑настоящему шокирующие истории об издевательствах и злоупотреблениях со стороны молодых людей, чьи семьи, по‑видимому, не имели ни малейшего представления об их поведении.

Именно с такой атмосферой токсичности в семье явно борется режиссер в «Ходячем замке». Хаул едва ли напоминает классического хикикомори, но его нарциссизм, безответственность и изолированность от общества в начале фильма говорят о том, что молодой человек социально неразвит. Другие персонажи в начале фильма тоже, похоже, мало интересуются семейными отношениями, разве что Софи довольно поверхностно общается со своей сестрой Летти.

Миядзаки подчеркивает силу семейных связей сценой в конце фильма, когда маленький ученик Хаула Маркл спрашивает Софи, являются ли они «семьей». Она решительно подтверждает это, и Маркл крепко прижимается к ее юбке, что предполагает одновременно и отчаяние, и чувство облегчения. То, что Софи принимает в семью и Ведьму Пустоши, также добавил в сюжет режиссер. Доброта Софи к бывшему врагу не только говорит о ее вновь обретенной зрелости и развитии сострадания, но и иллюстрирует модель принятия и любви по отношению к пожилым и немощным людям. Независимо от того, есть ли у самой Софи способности в магии (а намеки на это появляются и в книге, и в фильме), ее способность видеть лучшее в людях, от Хаула до Кальцифера и ведьмы, – уже особенный талант.

В конце фильма Софи с ведьмой невольно разрушают замок. Софи делает это ради Хаула, потому что боится, что замок приведет к нему врагов. Участие ведьмы в разрушении носит более эгоистичный характер – она хочет забрать сердце Хаула и, заполучив его, лишает Кальцифера силы, которая защищала замок. Парадоксально то, что последнее пересечение между замком и проклятием становится некой формой освобождения. В «Унесенных призраками» Миядзаки решил не разрушать купальни, возможно, опасаясь того, что этот образ косвенно связан со студией «Гибли», а в «Ходячем замке» он допускает тотальное разрушение ради создания нового, улучшенного сообщества. Как предполагает Чен, «разрушение замка – олицетворение личностных изменений [Хаула], его освобождение от закрытой, отстраненной личности»[298]. Он уже не подросток, прячущийся за защитным щитом магических заклинаний, он выходит в мир, и теперь у него есть поддержка семьи.

Финальная картина – замок, преобразившийся волшебным образом. На этот раз это гостеприимная обитель, зеленая летающая усадьба. Как и замок в «Лапуте», он может летать, но, в отличие от Лапуты, он создан для семьи, а не в качестве теоретического утопического идеала, и сохраняет связи с землей.