От мессии до Шамана. Манга о Навсикае как поиск света во тьме

 

Я по правде хотел наказать человечество, но понял, что пытаюсь играть в бога, и у меня ничего не получилось.  

– Миядзаки

 

Фильм «Порко Россо» открыл более взрослую и темную сторону мира Миядзаки. Но самое мрачное и откровенное видение режиссера в этот период воплощалось в манге, особенно в эпической «Навсикае из Долины ветров», которую он закончил в 1994 г. Благодаря экранизации «Навсикаи» к 1984 году имя Миядзаки и название студии «Гибли» стали в Японии нарицательными. Фильм затронул два аспекта: расширение прав и возможностей женщин и экологическая катастрофа. Оба раскрываются через образ умной и активной героини, чье сострадание распространяется на насекомых, растения и саму землю. В этом фильме, пожалуй, самая возвышенная кульминация среди всех работ Миядзаки с темами из иудео‑христианской мифологии. Навсикаю, пожертвовавшую своей жизнью, чудесным образом воскрешают омы, гигантские насекомые, населяющие постапокалиптический мир тридцатого века. Ступая по кончикам гигантских золотистых усиков омов, она словно шагает по золотому полю в небе под аккомпанемент усиливающейся симфонической музыки, напоминающей окончание хора «Аллилуйя».

Эту сцену очищения и искупления едва ли можно сравнить с финальными сценами графического романа Миядзаки, манге о Навсикае из семи томов. Миядзаки начал работу над мангой в 1982 году, за два года до выхода фильма, а заканчивается она не на буквальной вершине, как в кульминации фильма, а, наоборот, в бездне, в крипте Шувы, куда Навсикая отправляется в поисках просветления. Однако крипта становится братской могилой всему человечеству, где умершие прошлого возвращаются к жизни, чтобы снова умереть.

И кто приводит их к геноциду? Сама Навсикая. За двенадцать лет и тысячу страниц манги она прошла путь от сияющей фигуры мессии до героини, которую один персонаж называет «хаосом разрушения и милосердия»[214]. Фильм заканчивается неестественным искуплением, как утверждают некоторые зрители, символом которого служит чересчур совершенная героиня. В отличие от фильма, у манги концовка темная и двусмысленная: в ней есть и надежда на выживание, и нелегкое решение страдающей героини уничтожить большую часть человечества.

Агония Навсикаи иллюстрирует всё более мрачное мировоззрение ее создателя в бурные годы с 1982 по 1994 год. Мы уже видели намеки на это в фильме «Порко Россо», вышедшем в 1992 году, но манга о Навсикае глубже погружается в эти проблемы и представляет собой эпическое путешествие отчаяния, разбавленное краткими светлыми моментами. Миядзаки работал над мангой в одиночестве, по ночам, дома, когда ему удавалось ненадолго сбрасывать с себя груз студийных обязанностей, которые только умножились после выпуска ряда успешных фильмов. Ранее режиссер заявлял, что оптимистичный тон первых фильмов того периода («Ведьминой службы доставки», «Лапуты») давал ему психологическую поддержку при освещении темных тем манги, но в то же время очевидно, что за эти двенадцать лет у него постепенно усиливалось пессимистичное отношение к будущему человечества. Он по‑прежнему оставался глубоко увлеченным человеком, но тот, кто закончил мангу печальной фразой «мы должны жить», уже был значительно старше и мрачнее того молодого художника, каким он был двенадцать лет назад.

То же можно и сказать и о его альтер эго из манги – Навсикае. Если в фильме фигура мессии обещала искупление, то героиня манги скорее напоминает шамана, необыкновенно одаренного посредника между природой, сверхъестественным и человеком. Шаман, как объясняет Джоан Галифакс, – это тот, кто имеет дело и с «ужасом», и со «светом дня», и такое определение предполагает, что шаману приходится совершать путешествия во тьму, твердо веря в то, что за пределами тьмы есть свет[215].

Не случайно самая красивая строчка из всего творчества Миядзаки оказалась словами Навсикаи в самом конце манги: «Жизнь – это свет, который сияет во тьме».

 

Свет и тьма играют в манге таким образом, что выходят за рамки иудео‑христианской структуры фильма и охватывают восточноазиатское и анимистическое мировоззрение. Эволюция Навсикаи в сторону шаманизма отражает растущий интерес Миядзаки к традициям и культуре Восточной Азии.

 

Такие изменения в персонаже отражают и более личные аспекты психологии режиссера, его стремление бороться с внутренними перипетиями старения и болезненным осознанием сложности окружающего мира. Страсть и ярость, которыми горит Навсикая, вторят гневному разочарованию ее создателя обществом, которое само движется к катастрофе.

В предыдущей главе мы увидели, что события, произошедшие за период создания этой манги, словно специально сговорились и решили расстроить режиссера. Особо сильное давление на Миядзаки оказала мировая политика, она же привела к идеологической трансформации его мышления. Будучи убежденным марксистом большую часть своей взрослой жизни, он оказался потрясен и разочарован крушением Советского Союза в 1991 году. Зверства последовавшей за этим войны в Югославии также вызвали у него глубокую тревогу. Он выражал сожаление об отсутствии согласованных усилий по решению глобальных экологических проблем и опасности ядерной радиации. И, конечно, был бессилен, наблюдая за болезненным спадом японской экономики после опьяняющих высокомерных 1980‑х годов. Отголоски этого бесконечного спада и сопутствующее ему эмоциональное недомогание преследуют Японию и сегодня.

За двенадцать лет создания манги о Навсикае, которую Миядзаки начал в сорок один год, а закончил в пятьдесят три, режиссер достиг среднего возраста. «Я обнаружил, что понимаю себя, – признался он, – и это был совсем не тот я, который начинал [работать над мангой»][216].

Наверное, мы так и не узнаем, что именно Миядзаки начал «понимать» о себе к концу этого периода, зато можем догадываться, что часть этих лет он потратил на борьбу с темными сторонами своей души. В манге выделяются порой проблематичные материнские фигуры, и, возможно, это говорит о том, что мастер по‑прежнему болезненно переживал детские воспоминания о болезни матери и ее недавнюю смерть. В утомленном главном герое фильма «Порко Россо»  прослеживаются намеки на кризис среднего возраста и эскапизм, а Навсикая, альтер эго режиссера того периода, в отличие от Марко, хоть и пытается временами сбежать от мира, испытывает скорее метафизическую, внутреннюю тоску. Как и ее создатель, Навсикая испытывает давление со всех сторон, от нее постоянно чего‑то требуют, от нее зависят, но живет она в мире гораздо более экстремальном, нежели анимационная студия на окраине Токио. На протяжении тысячи страниц манги она вынуждена противостоять апокалиптическому насилию, которое происходит как у нее в душе, так и в диком окружающем мире.

Именно глазами Навсикаи мы рассматриваем основные проблемы манги, и именно ее моральный эмоциональный рост придает повествованию силу, благодаря этой силе в нем раскрываются самые сложные проблемы, с которыми, по мнению Миядзаки, предстоит разобраться миру. Манга, безусловно, эпическая, и в то же время ее можно назвать романом о взрослении, путешествием в зрелость, характеризующем не только главную героиню, но и самого Миядзаки.

Решения, которые предлагает художник, достаточно революционные и экстремальные, даже пугающие с точки зрения западного антропоцентрического мировоззрения, и говорят о переходе самого мастера к незападному мировоззрению. Во время своего путешествия Навсикая несколько раз оказывается на пороге смерти и делает открытия, говорящие о мучительной неуверенности в себе и внутренних переменах, которые переживал Миядзаки.

Чтобы понять путешествие Навсикаи и самого Миядзаки, нам нужно погрузиться в яркий мир манги. Несмотря на то что манга о Навсикае чрезвычайно популярна, она остается, пожалуй, самой малоизученной из его работ. У такого недостатка внимания критиков много причин. Наиболее очевидная из них – эпическая структура манги: сложный сюжет, постоянная смена сцен и мириада персонажей. Меняющийся эмоциональный и моральный фон также отпугивает критиков, предпочитающих рассматривать Миядзаки как позитивного и оптимистичного режиссера. Зрителям, которым полюбилась вдохновляющая героиня фильма, более темная и по‑настоящему тревожная Навсикая, возможно, показалась слишком сложной фигурой.

Тем не менее эту работу в основном оценивают, как шедевр с сильным взглядом на постапокалиптическое будущее и радикальным видением места человечества во Вселенной. Некоторые из этих качеств можно найти и в фильме, особенно когда слепая провидица, присутствующая при чудесном воскрешении Навсикаи, восхваляет силы «сострадания и милосердия». Однако она восхищается не силами человечества, а скорее силами насекомых – омов, что намекает на фундаментальный сдвиг в сторону от антропоцентризма. Тем не менее общая идеологическая структура фильма по‑прежнему ориентирована на человека, и основная борьба происходит между империалистической Тольмекией и промышленным Физитом. Кроме того, заключительные катарсические сцены фильма предполагают воцарение на земле пасторальной человеческой цивилизации.

В манге эти империи людей сохранены и фактически расширены, и в них входит нация жрецов‑дороков, а также другие противоборствующие силы, в том числе более таинственные человеческие сообщества. Они разнятся от духовных «лесных людей» и деградировавших «укротителей червей» до монахов и жрецов, и, в самом конце, голосов людей, умерших тысячу лет назад, которые вовлекают Навсикаю в заключительный спор. Кроме того, манга усиливает роль нечеловеческих видов. В их числе особенно опасная форма жизни – «миазмы», чувствительные ядовитые споры, которые становятся биологическим оружием в руках враждующих людей и мутируют в жизненную форму невероятной силы, которая угрожает существованию человечества.

Из человеческих фигур наиболее выделяется крипта Шувы – органическое существо с человеческой плотью. Но, пожалуй, наибольший эмоциональный отклик вызывает Титан – гигантское искусственное создание, которое разбудили дороки и которое более тысячи лет назад создавалось как оружие. В фильме титаны служат лишь человекоподобным оружием, а в манге они превращаются в существо разумное и трагическое, которому Навсикая становится своего рода «матерью», создавая вместе с ним форму абсолютной власти в конце истории. В этой эволюции мира Миядзаки технологии наделены не только силой, но и чувствительностью.

Самые значительные нечеловеческие существа – гигантские омы – играют более важную и ответственную роль в манге, нежели в фильме. Своими огромными размерами, непроницаемыми панцирями и мириадами щупалец они пугают большинство людей, которые уничтожили бы их, если бы могли. В манге Миядзаки развивает образ омов, которые обладают коллективным разумом и представляют четкую альтернативу человечеству и жизненную силу – эта сила созидает и исцеляет, а не сеет хаос. В заключительной, кульминационной сцене манги Навсикая называет омов представителями морали в мире.

Таким образом, действие манги протекает в двух разных, но часто взаимосвязанных течениях: Тольмекийской и Дорокской империях, борющихся за скудные ресурсы и землю, оставшиеся им после разрушительных войн, и мире нечеловеческих разумных организмов. Именно по такому миру с мириадами противостоящих сил путешествует Навсикая. Мнение Филиппа Брофи о фильме, который называет «Навсикаю» «военной эпопеей, подрывающей повествовательную бинарность противоборствующих сторон и их принципов и предлагающей вместо нее гораздо большую силу, с которой им предстоит сражаться – саму землю, которую они пытаются завоевать», – еще более точно в отношении манги[217].

В конечном счете манга задает двойной вопрос, который неоднократно прозвучит и в более поздних версиях миров Миядзаки: что значит быть человеком и какую роль должно играть человечество в мире, где есть и другие виды? «Навсикая» радикально деконструирует представление о том, что значит быть человеком, отказываясь признать иудео‑христианское видение человечества как единственного источника морального и экологического руководства миром. В произведении содержится множество отсылок к христианству, а также буддизму и даосизму, и точек соприкосновения с анимистическим мировоззрением, которое интересными и увлекательными способами подрывает традиционный взгляд на отношения человека с природой.

 

«Навсикая» наполнена отчетливыми и запоминающимися персонажами: это и задумчивая княжна Ксяна, командующая тольмекийцами, которая явно контрастирует с Навсикаей свой жесткостью и железными амбициями; и Тет, дикая белка‑лисенок, которого приручает Навсикая и чья любовь и преданность в какой‑то момент спасают ее от смерти; и загадочный дорокский царь‑жрец Миралупа, который совершал злые поступки из добрых намерений, что удивительно напоминает саму Навсикаю.

 

Но именно Навсикая сплетает нити повествования воедино и создает провокационный нравственный центр. Героиня манги далека от оптимистичной юной девушки из фильма, по мере развития сюжета она все более пессимистична, а затем и вовсе обретает апокалиптическое мировоззрение. Делая Навсикаю шаманской фигурой, Миядзаки изменяет динамику взаимодействия человека и природы, и природа становится не только сильнее, но и многомернее. В отличие от мессии, шаман принадлежит миру и создан им, он так же относится к ветру и воде, как к человечеству.

Как пишет Галифакс, «во многих обществах шаман служит средоточием основных человеческих ценностей, которые определяют отношения между людьми, связью культуры с космосом и отношением человечества к окружающей среде»[218]. Фигура Навсикаи, безусловно, включает все эти аспекты, хотя временами она, кажется, находится в опасной близости от отказа от «человеческих ценностей» и вступления в индивидуальную связь с космосом. В других ситуациях она по‑прежнему играет роль мессии, как в фильме, вдохновляет других как моральный лидер и спасает их от физической опасности и страданий.

Она посредник, который связывает воедино всех героев повествования благодаря своему грозному арсеналу навыков. Это и практические навыки – умение летать и вести войну, и духовные – способность общаться с нечеловеческими существами, а также сочувствие и сострадание, которые вызывают у людей любовь и желание следовать за ней. Как мессия, Навсикая в манге по‑прежнему несет на своих плечах все тяготы мира. Но, в отличие от мессии, она не может повести свой народ из изгнания в землю обетованную или в райское место. Шаман знает, что не может быть другого дома, кроме того, что нас окружает, и мы должны бороться с миром природы за обретение своего места в нем.

В Навсикае мы видим эту борьбу за самоопределение, а разочарование в человечестве зреет в ней не случайно. В воспоминании (которое было и в фильме) маленькая Навсикая пытается защитить личинку ома. В этом эпизоде она маленькая уязвимая девочка, которая пытается спрятать насекомое под подолом. Маленький ом не понимает, что происходит, вылезает наружу, и его забирают взрослые, в числе которых мать и отец Навсикаи.

Их краткий разговор одновременно душераздирающий и разоблачающий:

Отец Навсикаи: Так она правда возится с жуками. Дай сюда, Навсикая.

Навсикая: Нет! Он хороший!

Отец: Жуки и люди не могут жить в одном мире.

(Взрослые протягивают руки и забирают маленького ома.)

Навсикая: Не убивайте его! Пожалуйста, не надо![219]

Но, конечно, именно это взрослые и собираются сделать. Эта короткая интерлюдия содержит много важных ключей к шаманской судьбе Навсикаи. Отец героини уверен, что она «одержима» насекомыми и считает это худшей возможной судьбой, потому что не видит связи между миром насекомых и миром людей. Но Навсикая думает иначе. Она хочет общаться с омами, потому что с самого детства чувствует, что у них есть силы и качества, которые делают их как минимум равными человеку. У сцены с маленьким омом есть и другое значение. Масахиро Кояма отмечает, что, проползая между ног Навсикаи, ом как бы разыгрывает своеобразную сцену собственного рождения[220]. Кстати, это единственное существо, которое «родит» Навсикая за весь сюжет. Она так и не выйдет замуж, и у нее не будет детей. Но это не означает, что она не является материнской фигурой. На самом деле это самая могущественная из множества материнских фигур в творчестве Миядзаки. За время своего путешествия она становится «матерью» многим нечеловеческим существам, от маленького ома до огромного Титана, которого она назовет «ребенком».

Навсикая начинает свой путь открытий в лаборатории, которую устроила в подвале замка своего отца. Принимая во внимание ее любовь к природе, неудивительно, что лаборатория наполнена растениями, а не стальными технологическими инструментами. Навсикая проводит исследования не для того, чтобы подчинить себе мир природы, а затем, чтобы его понять. Именно путем разведения растений она, как ей кажется, открыла одну из тайн Леса, этого разрушительного «моря». Она поняла, что не растениявыделяют ядовитые споры, а сама земля отравлена из‑за керамических войн тысячелетней давности и травит растения и их споры. В лаборатории Навсикая обеспечивает их чистой водой, и растения цветут и существуют гармонично и безопасно.

Гипотеза Навсикаи подтверждается, когда они с Асбером, князем и воином из Физита, терпят крушение в Лесу, где их спасают омы. Затем омы уходят, а Навсикая с Асбером погружаются еще глубже, на дно Леса, и обнаруживают там кристальный мир спокойствия и чистоты, где можно дышать незагрязненным воздухом и свободно гулять. Навсикая понимает, что Лес «вырос, чтобы очистить мир, который люди отравили. Деревья забирают яд из земли, умирают и вместе с ним превращаются в чистый песок». Героиня приходит и к более страшному осознанию, что «мы больше не нужны лесу» и что «это люди – отрава»[221]. Это откровение выведет ее от ее детского интуитивного знания о том, что омы равны людям, на более темный путь, где ей предстоит поломать голову над ролью человечества в межвидовом мире, в котором омы, похоже, превосходят людей.

Эпизод на дне Леса также можно рассматривать как первый из ряда эпизодов, где ей предстоит оказаться на волосок от смерти и каждый из которых приводит ее к новому откровению. В еще одном эпизоде она спасает маленького ома, которого захватили и мучили враги.

В фильме эти события приводят к явно мессианской сцене, где Навсикая жертвует своей жизнью ради маленького ома и воскресает благодаря коллективным усилиям его способных к состраданию сородичей, благодаря чему фильм заканчивается на оптимистичной ноте. Навсикая остается в любимой Долине ветров и ведет свой народ в многообещающее будущее.

В манге же в этом эпизоде Навсикая лишь тяжело ранена. Как и в фильме, омы исцеляют ее, она идет по полю золотых щупалец и отождествляется с пророческой фигурой с древнего гобелена. В манге нет и намека на Христову смерть и воскресение. Акцент здесь скорее на целительной силе омов. Навсикая ненадолго возвращается в Долину ветров, но это совсем не то утопическое возвращение домой, а скорее, лишь краткая передышка перед дорогой на войну. Покинув прекрасную долину, возможно, навсегда, Навсикая обращается, казалось бы, к бесконечному насилию и смерти.

Большая часть остальных семи томов манги посвящена сражениям, как воздушным, так и наземным, где Навсикая сталкивается с отвратительным хаосом и кровопролитием и видит целую деревню, погибшую от миазмов. «Смерть и ничего, кроме смерти, куда бы я ни отправилась», – размышляет она[222].

Несмотря на это, героиня продолжает свое путешествие и невольно участвует в кровавой и разрушительной битве с Дорокской империей, неохотно выполняя договоренность с тольмекийской княжной Ксяной. Эта битва – одна из самых захватывающих сцен манги, в которой раскрывается военное мастерство Навсикаи, в то время как остальная ее деятельность более спокойная и предполагает мессианскую и шаманскую грани. На какое‑то время она находит странное убежище – храм, где жрецы ныне запрещенной религии древних дороков поддерживают жизнь почти в мумифицированном состоянии. Изображение крылатого существа в синем наводит жрецов на мысль, что Навсикая может быть крылатым посланником, знаменующим апокалипсис. Они говорят ей: «Разрушение неизбежно… Все страдания – лишь испытания перед перерождением мира»[223].

Пока Навсикая общается со жрецами, снаружи распространяются ужасные миазмы, уничтожающие самолеты, поля, города и армии и начинающие последнюю Дайкайсо – апокалиптическую волну нападений насекомых. Дорокские крестьяне верят, что Дайкайсо очистит мир, и, как и мумифицированные жрецы, принимают Навсикаю за небесного посланника. Героиня использует их веру и свои телепатические способности для спасения нескольких дороков, но вокруг них разражаются хаос и насилие. Детские тела оставляют в печах, а обочины дорог завалены трупами.

Однако даже в этих кровавых томах действие иногда замедляется, и Навсикая продолжает собирать детали экологической головоломки. Она понимает, что миазмы злятся на свою короткую жизнь, их переполняет ненависть, которую они ощущают вокруг себя, и они отчаянно нуждаются в пище и ищут друг друга. Именно в этом поиске споры превращаются в гигантскую смертельную волну. Навсикая говорит: «Я никогда не встречала такого несчастного существа. Любая форма жизни может ощущать радость и удовлетворение… но этим знакомы только ненависть и страх»[224]. Даже в момент катастрофы Навсикая рассматривает плесень как еще одну форму жизни, а не как враждебную силу.

Измученная героиня засыпает и встречается с гигантским скелетоподобным существом, которое она называет Ничто (къёму, что также значит «пустота»). Ничто возвращается снова и, кажется, олицетворяет внутреннюю темноту Навсикаи и искушения нигилизма. У сцен с Ничто скорее психоаналитический, чем мистический привкус, который отражает борьбу самого Миядзаки с отчаянием. Вернувшись в реальный мир, героиня понимает, что омы сознательно идут на смерть от миазмов. Они едят плесень, умирают, а из их тел вырастает новый лес, который в итоге очистит землю. Навсикая считает, что насекомые «пытались съесть страдания плесени»[225].

Последнее и самое значительное столкновение героини со смертью происходит, когда вокруг нее грохочет апокалипсис Дайкайсо. Ничто злорадно замечает, что она и сама убивала, и называет ее «кровавой женщиной проклятого народа», и Навсикая решает умереть вместе с омами. Решив стать «частью леса», она позволяет ому проглотить себя[226].

Это почти хрестоматийный пример того, как шаман «переходит черту». Навсикая не умирает, зато ее сознание меняется, и ее тело находят бывшие спутники. С ними группа чужаков, известных как лесной народ, которые живут глубоко в Лесу, в гармонии с ним, и питаются личинками насекомых. Навсикаю, которая по‑прежнему находится без сознания, чествует Сельм, молодой человек, возглавляющий лесной народ, и объявляет: «Навсикая – сам Лес в человеческом обличье. Она находится между двух миров»[227].

Спутники заботятся о ней и надеются, что она проснется, а Навсикая попадает сначала в мир воспоминаний, а затем в другой мир. Она вспоминает свою неудачную попытку защитить маленького ома в детстве, а затем к ней является дух Миралупы, злого дорокского императора, который несмотря на то что мертв, остается в мире и ищет Навсикаю. В сновидении героиня осознает свою внутреннюю темноту, и вместе с Сельмом и императором они путешествуют через Лес. За Лесом перед ними открывается пасторальный пейзаж, который возник спустя тысячу лет очищения. Навсикая хочет остаться там, но не может, понимая, что люди «сожрут эту хрупкую новорожденную землю и снова сделают с ней то же самое». Покидая этот оазис, она говорит: «Вот бы мы выжили и стали чуточку умнее… тогда бы мы жили с вами»[228].

По мнению Эндрю Осмонда, этот эпизод стал бы очевидным и оптимистичным финалом классического научно‑фантастического повествования[229]. Почти переступив порог смерти, Навсикая открыла «истину», что Лес, пусть и медленно, очищает мир от загрязнения, вызванного человеком, а люди, возможно, когда‑нибудь снова будут жить на «чистой зеленой земле». Читателю оставалось бы лишь осторожно на это надеяться.

Но манга продолжается еще одним томом, и перед читателем предстает более тревожное видение судьбы человечества. Пробудившись, Навсикая отказывается от приглашения Сельма остаться с ним и лесным народом. Она признается ему, что «слишком сильно любит людей этого мира», и возвращается к финальной битве, разыгравшейся между выжившими тольмекийцами и дороками. Последний том манги посвящен не столько апокалиптическим битвам, сколько темам искушения и силы.

Последний путь Навсикаи лежит к крипте Шувы, где ее ждет откровение о роли человечества на земле. По пути она попадает в эдемский сад и видит грибные облака, а затем встречает две страшные разрушительные силы в гуманоидной форме. Первая из них – Титан, человекоподобное оружие, созданное в последние мгновения старой земли перед Семью днями огня. Дороки вернули его к жизни, и он следует за Навсикаей, называя ее мамой. Навсикая решает использовать гиганта, чтобы добраться на нем в Шуву, а по пути берет с собой двух тольмекийских князей, братьев бывшего товарища Навсикаи по оружию – княжны Ксяны. По пути они попадают в место, где им открывается одно из важнейших откровений манги. Они останавливаются, чтобы похоронить Тета, который погиб от радиации омов, и попадают в эдемское место исцеления, известное как Сад. Там героиню кормят, купают, одевают и оставляют в безмятежном состоянии радости. Сад напоминает Европу до начала индустриализации, в нем много фруктов, цветов, библиотек, и даже есть музыкальный зал, где хранятся все великие сокровища человечества. В поистине восхитительной сцене, дающей краткое облегчение после всех страданий манги, два пухлых принца играют фортепианные дуэты в большом залитом солнцем зале, полном книг и «всей музыки, которую произвело человечество»[230]. Навсикая, свежая, чистая и спокойная, забывает о своем прошлом и, кажется, готова согласиться на приглашение хозяина Сада остаться там навсегда. Мастер, прекрасное и бессмертное создание, временами напоминает Навсикае ее почившую мать.

Конечно, есть одна загвоздка. Навсикая начинает понимать, что предает свой долг. Но Мастер отказывается ее отпустить. Навсикая осознает, что на самом деле этот Сад охраняет крипту Шувы и что «образ ее матери был ловушкой, а [ее] собственные желания – приманкой», и в то же время понимает, что никогда не была уверена, любила ли ее мать на самом деле[231]. Мастер продолжает убеждать ее остаться, указывая на то, что и другие приходили в Сад и уходили, чтобы спасти мир, но закончили свою жизнь в разочаровании и отчаянии. Навсикая не перестает бороться и с помощью Сельма вырывается из ловушки этого псевдо‑Эдема.

Однако настоящее откровение ждет ее не в Саду, а во внешнем мире. В беседе с Мастером и Сельмом Навсикая понимает, что ошиблась, полагая, что омы и Лес естественным образом очищают мир. К своему ужасу, она узнает, что всю экосистему мира спроектировали последние люди как раз перед апокалипсисом тысячу лет назад. Эти люди не только изменили экосистему, создав Лес, чтобы постепенно избавиться от загрязняющих веществ промышленной цивилизации, но и переделали самих людей, чтобы те могли жить в мире. Еще более тревожным является тот факт, что нынешние люди, жители мира Навсикаи, не смогут жить в новом, очищенном мире, который создает экосистема. Вооружившись этим откровением, Навсикая с Титаном отправляются в крипту Шувы, где героиня встречается с последней формой искаженной жизни, живыми стенами плоти, образующими крипту. На этих стенах, по одной строчке в каждый день летнего и зимнего солнцестояния, появляются технологические указания для ученых, которые охраняют, или, точнее, выращивают крипту. В повествовании, которое до сих пор развивалось через образы и разговоры, Навсикая вместе с читателями вдруг обнаруживает надписи на стене. Эти указания в конечном счете составят план создания новой человеческой расы, которая будет жить в очищенном мире. Чтобы убедить героиню содействовать в этом утопическом плане, хозяин крипты принимает человеческое обличье и вовлекает ее в последний спор.

Навсикая отвергает этого «бога из машины». В последнем противостоянии манги она спорит с хозяином крипты о будущем человеческой расы и с помощью образов чистоты и света, использованных самим хозяином, рисует мир, в котором должны быть также нечистоты и тьма. Хозяин утверждает, что «жизнь – это свет», а Навсикая возражает запоминающейся фразой: «Нет! Жизнь – это свет, сияющий во тьме», – и добавляет: «Всё рождается из тьмы и возвращается во тьму»[232].

Хозяин пытается ее убедить, что крипта защищает человечество и в ней хранятся репродуктивные клетки, которые люди поместили туда перед апокалипсисом, чтобы возродиться в очищенном мире. Если Навсикая разрушит крипту, то, по сути, уничтожит человечество, потому что ее народ не сможет жить в новом мире, начнет кашлять кровью и погибнет.

Словами, которые звучат сейчас еще более холодно и точно, чем в 1994 году, хозяин крипты описывает мир до создания Леса: «отравленный воздух, карающий солнечный свет, выжженная земля, новые болезни, возникающие каждый день. Смерть была повсюду». Он объясняет: «Мы решили доверить всё будущему»[233].

Навсикая соглашается с его аргументами, по крайней мере, отчасти, и отвечает: «Я не сомневаюсь, что вас создали из идеализма и чувства цели в эпоху отчаяния». Но она порицает неустанное стремление к чистоте и спрашивает: «Почему эти мужчины и женщины не понимали, что жизнь составляют чистота и разрушение вместе?» Когда хозяин напоминает ей, что и ее собственное тело не сможет пережить утро нового мира, она утверждает: «Это решать планете». Хозяин восклицает: «Это нигилизм! Ничто!» Но героиня приводит пример не из мира людей и возражает, что «сочувствие и любовь омов родились из глубины Ничто»[234]. Навсикая считает, что нравственный тон задает не человеческий мир, а настоящие нигилисты – это люди, построившие крипту, чтобы создать искусственную расу будущего, не имеющую подлинной связи с планетой.

Она говорит воскресшим мертвецам, что они всего лишь тени, которые поддерживают в живых своих собратьев только для того, чтобы они служили замыслу крипты. «Мы можем познать красоту и жестокость мира и без помощи огромной гробницы и ее слуг, – утверждает она, – наш бог живет в каждом листочке и в самых маленьких насекомых»[235].

Этим заключительным высказыванием она призывает Титана, который уже «хозяйничает» вокруг Шувы и производит катастрофические взрывы с облаками в форме грибов. Она приказывает ему: «Направь свой свет на это место». Но свет Титана смертелен. Мы видим, как его роковое сияние взрывает крипту, и та начинает умирать. Истекает кровью в итоге крипта, а не Навсикая и ее собратья, крича, что ее клетки погибают. В стоне агонии крипта распадается. Истощенный огромной затратой энергии Титан погибает и спрашивает свою «мать» Навсикаю, стал ли он «хорошим человеком». Навсикая отвечает: «Ты мой сын, и я тобой очень горжусь»[236].

Героиня оставляет Титана в обломках крипты и выбирается к своим собратьям, собравшимся снаружи. Миядзаки отходит от классического утопического финала научной фантастики, и немногочисленные остатки человечества попадают не в новое утро очищенного мира, а возвращаются в свой «сумеречный мир». Навсикая произносит последние слова: «Пойдемте. Не важно, насколько будет сложно… мы должны жить»[237]. Манга заканчивается кратким эпилогом, откуда мы узнаем, что Навсикая осталась в землях дороков, по одной легенде – вернулась в Долину ветров, а по другой – стала жить с лесным народом.

Такое неоднозначное завершение привело к множеству споров. Эта манга «трогает сердце читателя, задевает душу и меняет жизнь», – пишет Каору Нагаяма, оценивая произведение как «впечатляющую работу большой глубины». Масахиро Кояма называет ее «поворотным моментом» и рассуждает о ее «темной силе». Йоко Гои считает мангу «произведением очистительной тьмы». Больше беспокойства вызывает мнение критика Сюнсукэ Сугиты, который считает, что, «уничтожив репродуктивные клетки, [Навсикая] совершила геноцид». Как резюмирует Кано, манга о Навсикае – «шедевр фэнтези, тяжелый труд, в котором [воплотились] страдания и философские перипетии самого Миядзаки за период с 1980‑х по 1990‑е годы»[238].

Возможно, эта манга послужила для мастера способом проработать собственные психологические проблемы, тянущиеся с детства. Сугита предполагает, что повторяющиеся сцены спасения младенцев (как людей, так и маленьких омов) напоминают о травматическом инциденте маленького Хаяо, когда его семья не смогла помочь соседям, пытавшимся спастись от бомбежки. То, что Навсикая постоянно рискует своей жизнью ради спасения других, можно рассматривать как своего рода проработку чувства вины и даже некую форму искупления.

Но решение Миядзаки позволить своей героине уничтожить мириады нерожденных детей наводит на мысль о еще более глубоких внутренних конфликтах, сочетании чувства вины за прошлые поступки и отчаяния по поводу будущего или, по крайней мере, будущего западных технологий.

Чтобы это понять, нам нужно вернуться к его решению перевести героиню из образа мессии в образ шамана. Наиболее ярко это проявляется в ее «пороговом переживании», когда в отчаянии она хочет присоединиться к омам и идет на смерть. Затем она возвращается к жизни, но не в качестве мессии, лидера или спасителя, а как человек, который любит всё на этой земле. Как утверждает Эрико Огихара‑Шук, «в аниме две религиозные традиции [христианская и восточноазиатская] соединяются, а в манге противостоят друг другу, и в конце побеждает анимизм»[239].

Христианство или нечто очень близкое воплощают дорокские крестьяне и еще одна группа – презренные укротители червей, которые считают Навсикаю «апостолом» или самим божеством. Навсикая не пренебрегает статусом «апостола», чтобы спасти дороков, а укротителям червей она специально показывает, что божеством не является, и заставляет их прикоснуться к ее лицу, чтобы доказать, что состоит из человеческой плоти.

 

Постоянное стремление Навсикаи любить и заботиться обо всех формах жизни, как видно по ее последнему разговору с хозяином крипты, подчеркивает ее глубокую связь с природой. Окончательный приговор Навсикаи в отношении репродуктивных клеток вынесен не столько против человечества, сколько из более широкого видения земли: человечество может выжить, а может и погибнуть, но в любом случае лучше довериться природе, чем искусственной технологической инженерии.

 

Навсикая делает выбор не в пользу и Запада, и того, что Ламарр называет «технологическим состоянием», которое держит человечество в тисках всё ускоряющейся гонки, из‑за которой эксплуатируется и разрушается планета. Эта идея подтверждается ее пребыванием в эдемском Саду, также служившем хранилищем великих артефактов западной цивилизации. В интервью с Ёйти Сибуей Миядзаки признает, что этот эпизод стал поворотным моментом в повествовании. Он говорит: «Я не планировал этот Сад, но потом, чтобы он появился, мне пришлось расширить сюжет манги». На что Сибуя отвечает: «Значит, Сад возник естественным путем? Я был уверен, что он представляет собой соблазн европейских идей в целом». Миядзаки не соглашается конкретно с этим утверждением, но и не спорит с предположением журналиста о том, что манга «свелась к глубокому восточноазиатскому мировоззрению»[240].

Это «восточноазиатское мировоззрение» ясно основывается на анимистическом видении, при котором все виды живых существ связаны между собой и ни один из них не превосходит другой. Такой подход еще больше подчеркивает различные стратегии в отношении технологии. Если земля существует не для т<