Пределы применимости математического аппарата логики

Основоположник формализма в математике Гильберт всегда подчеркивал пределы познавательных возможностей математического аппарата логики: «Неопределенные, которые фигурируют в аксиомах (вместо понятий «нечто» и «все» обыкновенной логики), представляют собой исключительно совокупность предметов и комбинаций, которыми мы уже владеем при данном состоянии теории или которые мы начинаем вводить. Как только мы из рассматриваемых аксиом начнем выводить предложения, мы получим право заменять упомянутые предметы только этими предметами и этими комбинациями. Но если мы увеличиваем число основных предметов, то не нужно забывать, что тем самым аксиомы также испытывают расширение, и они, следовательно, должны быть снова проверены и, в случае нужды, изменены».[12] Разработчики математической логики начала ХХ в., увлеченные идеей формализации знаний пытались вслед за математикой свести и другие науки к логике, забывая при этом об интуитивном этапе познания предмета исследования, как необходимой предпосылке построения логических конструкций. Специалист по математической логике Л. Кутюра по случаю десятилетнего юбилея выхода в свет первых томов «Математического формуляра» Дж. Пеано, говорил, что логистика дает в распоряжение изобретательности «леса и крылья». По поводу претензий школы логистики на исключительную роль в познании истин, А. Пуанкаре - последний энциклопедист из выдающихся ученых XX столетия, который мог одинаково успешно работать в области математики, физики и астрономии, бывший прекрасным методологом науки, – отвечал оппоненту: «Как, уже десять лет, как вы имеете крылья, и вы еще не полетели!» [13].

Завершается ХХ столетие. Современная логика – последовательница логистики создала множество систем, описывающих отдельные фрагменты содержательных рассуждений. Условно эти системы классифицированы на: классическую логику, в которую входят логика высказываний и логика предикатов, и неклассическую логику, в которую входят модальная логика, интуиционистская логика, многозначная логика, неклассическая теория логического следования, паранепротиворечивая логика, логика квантовой механики и др. При этом каждая составляющая, в свою очередь, имеет свою особенную логику высказываний и логику предикатов. Но ни одна из них не может претендовать на выявление логических характеристик мышления в целом. Для моделирования структуры правовых норм специально разработаны «нормативная логика» (предмет исследования - логическая структура и логические связи нормативных высказываний) и «деонтическая логика» (цель применения - отделение необоснованных схем рассуждения от обоснованных и систематизация последних). Однако полученные с их помощью модели имеют только качественный характер. Если проанализировать логические структуры правовых баз данных, приспособленных в настоящее время для персональных компьютеров, то обнаружится, что все они представляют собой варианты поисковых систем с жестко заданным и чрезвычайно ограниченным набором ключевых слов и поэтому не непригодны для нормативного моделирования. Оценивая принципы логического моделирования структуры правовых норм, правоотношений и нормативных умозаключений, В. Кнапп и А. Герлох указывают, что лежащая в их основе классификация правовых норм является упрощенной абстракцией действительных правовых норм носящих сложный характер. При этом, для детального моделирования содержания правовой нормы, универсального модального оператора оказывается недостаточно и необходимо применять средства логической теории человеческого взаимодействия[14]. Исследуя сравнимость и совместимость правовых понятий, эти авторы приходят к выводу, что несравнимость понятий «наследственное право» и «избирательное право» нельзя доказать логическим рассуждением в рамках любой из логических теорий, поскольку наличие общего признака «право», делает формально сравнимыми эти понятия. Для доказательства несравнимости этих понятий, по мнению авторов, нельзя обойтись без аппарата теории права[15]. Однако вводимые для этого постулаты весьма спорны. Так, для гражданских правоотношений формализация осуществляется исходя из допущения эквивалентности прав и обязанностей сторон в правоотношении. При этом, вопрос об обоснованности этого постулата авторами не рассматривается.

Не более оптимистичны и другие авторы, исследования которых в области определения применимости описания норм права на языке формальной логики приводят к неразрешимой ситуации, когда на конкретно сформулированный вопрос о применимости к данным обстоятельствам санкций к нарушителю условий договора, их логические предписания дают альтернативный ответ: можно применять, а можно и не применять.

Другой вид формализации правовых норм путем логико-математического моделирования предложен О.А. Гавриловым[16]. Этот вид формализации основан на принципе логической структуры правовой нормы, элементы которой (гипотеза, диспозиция и санкция) соединяются (по крайней мере теоретически) последовательной логической связью.

Общая логическая структура правовой нормы при этом приобретает следующий вид:

(ГÉД)&(ДÉС), где

Г – гипотеза;

Д – диспозиция;

С – санкция;

É - импликация («если..., то»);

& - конъюнкция («И»);

черта над буквой отрицание суждения или понятия, заключенные в скобках действия выполняются ранее действий, находящихся вне скобок.

Однако, при таком подходе к формализации, семантическая неоднозначность в словесной формулировке нормы приводит к распространенной ошибке неоднозначного использования дизъюнктивных связей между элементами нормы. Например, в толковании конструкции ст. 112 УК РСФСР 1960 г.: «Умышленное причинение телесного повреждения или нанесение побоев, повлекшее за собой кратковременное расстройство здоровья или незначительную стойкую утрату трудоспособности – наказывается лишением свободы на срок до одного года или исправительными работами на этот же срок», возникают разногласия. Действительно, названная статья в символической записи приобретает следующий вид:

(PÈF)É(RÈQ)=SÈT, где

P - причинение телесных повреждений

F - нанесение побоев

R - кратковременное расстройство здоровья

Q - утрата трудоспособности

S - лишение свободы на срок до 1 года

T - исправительные работы на срок до 1 года

È - дизъюнкция («или»).

При этом неясно, относятся ли слова «повлекшее за собой...» ко всем перечисленным преступным действиям, либо только к нанесению побоев[17]. Поэтому предлагается и другой вариант этой нормы.

P(FÉ(RÈQ))=SÈT,

поскольку отсутствие в тексте нормы «логических скобок», приводит к двусмысленности в применении нормы.

Более общая проблема выбора варианта формализации состоит в том, что любая формализованная запись имеет целью обеспечить простоту и наглядность соотношений в целом классе однородных явлений, к которым причисляется исследуемое явление. Для этого используется строго ограниченное число операторов, каждому из которых присваивается единственное значение. Рассмотрим с позиций этих требований предложенную В. Кнаппом и А. Герлохом развернутую логическую модель структуры правовой нормы:

(х,у)(ОсUЕСр)&хсŪЕ(р)®(х,у)ОUК(q) (1),

где х,у – лица;

р – вещь;

с – условие;

Операторы имеют следующие значения:

О – обязательно;

U – действие;

Ū – отсутствие действия;

С – следует;

E – дать;

К – совершать.

Формула (1) читается следующим образом: ”Если любому х при условии с обязательно дать любому у вещь р и если х, несмотря на то, что условие с имеется, не дает вещь р, то для х обязательно по отношению к у поведение q. [18]

Сразу же отметим, что по структуре данное выражение является совокупностью части диспозиции и санкции. Поэтому, вопреки утверждению автора, оно не может рассматриваться как полная правовая норма. Далее, в предложении обозначены условие «с» и поведение «q». Естественно, что в различных видах сделок по передаче имущества характер условий «с» и поведения «q» будет различным. Закрепив за всеми видами сделок обобщенное представление в виде (1), мы будем обязаны для каждого вида сделок, закрепленных в законодательстве вводить отличительные знаки, например с₁, с₂... сn; q₁, q₂... qn; и т.д. для того, чтобы избежать чисто формальной синонимии в обозначениях. С познавательной точки зрения такой подход нам не дает нового знания, потому что условия с₁, и с₂; поведение q₁, и q₂ и т.д. в предложенном выражении несравнимы между собой в силу исходного абстрагирования автора от внутренней структуры этих условий и поведения. Но ведь именно они, эти условия и действия, являются содержательной стороной любого нормативного предписания. Абстрагировавшись от них, автор перевел проблему из области содержательного анализа нормативных предписаний в область замены естественных языковых обозначений искусственными, создав при этом дополнительную проблему по освоению искусственного языка. А ведь задача исследования как раз и состоит в разработке такого аппарата формализации, который бы обеспечил возможность наглядного сравнения условий и действий в реальной жизни с нормативным их описанием, а кроме того, на основе единого принципа представления условий и действий, обеспечил бы сравнение различных правовых норм с целью их научной классификации.

Необходимо отметить, что моделирование норм В. Кнапп и А. Герлох проводят в рамках деонтической логики, т.е. специальной дисциплины, предназначенной для исследования логической структуры и логических связей нормативных высказываний. Поэтому настораживает предварительная оговорка, относящаяся к объему исследования: «Речь идет о т.н. нормативном содержании правовых предписаний, т.е. тех их частей, которые не имеют характер обязываний, запретов или разрешений, а имеют значение декларации, рекомендаций и т.п.»[19]. Следует признать, что уже сама постановка проблемы путем выделения в правовых предписаниях, т.е. в нормах, ненормативного содержания, некорректна, поскольку в норме нет и не может быть частей, носящих ненормативное содержание. Анализ действующих норм говорит об обратном, в словесном выражении норм, порой, недостает частей, имеющих нормативный характер, которые входят в контекст нормы, но словесно не представлены.

Например, обязанность продавца в договоре купли-продажи принять уплаченные за товар деньги предполагается, презюмируется, но текстуально не обозначена.

По существу, авторы ограничивают свой анализ нормами административного и уголовного права, да и только в тех частях, которые лишены гипотез-констатаций, т.е. полностью исключается содержание общих частей соответствующих кодексов. Более того, при формализации допускается ошибка отождествления статьи закона с самой нормой. Переводя на юридический язык те допущения, которые делаются в упомянутой работе, необходимо отметить, что в качестве второстепенных «ненормативных», подлежат исключению из анализа следующие элементы нормы: во-первых, ее гипотеза – это не что иное, как декларация, в терминологии авторов, т.е. перечисление тех фактов, при наличии которых действующее лицо признается субъектом соответствующего правоотношения; во-вторых, содержание диспозиции и санкции, т.е. описание поведения кредитора в обязательстве нормативно может быть представлено как в виде рекомендаций к возможным видам поведения, так и в виде императивных предписаний. Кроме того, анализ контекста норм гражданского права позволяет выявить в нем цепочку деклараций, т.е. констатаций имущественных состояний субъектов в процессе реализации правоотношений, с которыми законодатель однозначно связывает обязывания, запреты и разрешения.

Например, обязывание нести риск случайной гибели имущества возлагается на лицо, которое декларировано, т.е. объявлено имеющим право собственности на это имущество.

Такие начальные допущения авторов выводят предмет их исследования за рамки действительно нормативных предписаний права. Более того, авторы действуя с позиций деонтической логики, не считают необходимым различать юридические акты (такие, как нормативные и индивидуальные акты управления, решения суда, которые имеют одновременно характер обязывания, запрета или разрешения) и нормы права, при этом, все же признавая, что с точки зрения теории права, между ними существует различие.

Таким образом, приходится констатировать, что предметом исследования деонтической логики являются не нормы права в их юридическом значении, а отдельные элементы правовых норм, т.е. высказывания, носящие диспозитивный и императивный характер. Немудрено, что в результате авторы приходят к неутешительному выводу о том, что проблема истинности и ложности нормативного предписания, как целого, оказывается за пределами круга их исследования. Между тем именно проблема истинности и ложности, а также объективной полноты нормативного предписания наиболее актуальна как в законотворчестве, так и в правоприменительной деятельности.

§ 3. Специфика юридических понятий и возможность
математизации правовых исследований

Каковы же причины столь слабого уровня математизации исследований в области права? Одна из основных причин указана Н.М. Коркуновым: «Редкий законодательный акт – есть цельное выражение единой мысли. Если же единства логического нельзя найти в самом законодательстве, его приходится приискивать суду самостоятельно, и это, конечно, творческая деятельность»[20].

Этот вывод был сделан в начале XX в. Но он актуален и сегодня. Как признает А.Г. Ольшанецкий: «Среди юристов не сложилось еще единого мнения о логической природе, логической специфике юридических понятий, их конструктивной роли в развитии науки правоведения, в образовании нормативно-правового детерминанта, его логического движения в регулятивном механизме общественных систем. Мнение ученых в этом отношении неоднозначны, имеют спорный, порой противоречивый характер. В частности, высказывается мнение, что определенной логической спецификой обладают лишь некоторые понятия уголовного права. В понятиях других отраслей права специфически юридического либо незначительно, либо его вообще нет... Им присущи лишь особенности внелогического характера. В структуре... их содержания, в характере признаков, образующих его, нет каких-либо особенностей, которые давали бы возможность выделить эти понятия в особый класс научных понятий»[21].

Слабая степень дифференциации понятийного аппарата гражданского права имеет своим результатом то, что находятся и защитники особенностей, исключительности положений понятийного аппарата права в сфере научных понятий. Те или иные попытки ученых дать истинную характеристику норм права нередко расценивались как «отступления от подлинно научного марксистско-ленинского понимания истины, прямой шаг к субъективному идеализму».[22] Какие же доводы выдвигают противники внедрения математических средств в исследования, связанные со структурой норм права?

По мнению О.А. Гаврилова существует пять основных причин, по которым математика не может стать универсальным инструментом исследований в области права:

1. С ростом сложности и целостности социально-правового объекта значительно уменьшается возможность его расчленения на формализуемые элементы.

2. Основные категории общественных наук – это сложные, многогранные и многоплановые понятия, связанные множеством не формализуемых связей таких, как базис, надстройка, производительные силы, производственные отношения, государство, право, экономика, политика, демократия и др.

3. Государство и право, как явление классового общества, представляют собой целостные социально-политические системы. Они характеризуются большим числом качественных признаков и связей, которые не являются не количественными, ни вероятностными, ни функциональными (в математическом смысле слова) и поэтому не поддаются математической формализации.

4. Проводя сравнительный анализ математических методов и традиционных средств юридической науки, нельзя не видеть их взаимодополняющей противоположности.

5. Отличительная особенность исследований, выполненных на базе традиционных качественных методов, – их всесторонность и многообразность, гибкость охвата явлений. Отличительная черта математических исследований – это их высокая точность. Применяя традиционные приемы юридической науки, исследователь-юрист получает выигрыш в полноте картины, но зато теряет все точности. И наоборот, применяя количественные методы исследования, он выигрывает в точности научного описания, но зато теряет в его гибкости и всесторонности[23].

Поскольку изложенные взгляды, как уже упоминалось, имеют сторонников среди правоведов, проведем анализ их достоверности.

Первый из приведенных тезисов ошибочен по той причине, что целостная сложность любой, в том числе и социально-правовой системы, характеризуется высокой степенью дифференциации функций между составляющими ее элементами. Например, на уровне биологических систем не составляет труда выделить специальные органы, ответственные за передвижение у такого сложного объекта как человек. В то же время это невозможно сделать для земляного червя в силу сравнительной простоты его внутренней организации. В рамках гражданского права, наблюдая за деятельностью юридического лица, нетрудно определить в рамках какого правомочия реализуются его действия с вещью. Для этого чаще всего нет необходимости вникать в сущность наблюдаемой деятельности. Достаточно на основе формальных признаков определить в каком из функциональных подразделений юр. лица находится данная вещь. Если вещь находится в производственном подразделении, то действия с ней осуществляются в рамках правомочия пользования. После того, как продукция поступила на охраняемый склад, действия с ней осуществляются в рамках правомочия владения. Наконец, отчуждение вещи в рамках правомочия распоряжения осуществляется совместными действиями структурами управления юридического лица и службы реализации готовой продукции. Значительно труднее определить характер правомочий, в рамках которого индивидуальный собственник воздействует на принадлежащую ему вещь. Поскольку функционально индивидуум нерасчленим на элементы, то отсутствует и возможность формальной, косвенной оценки характера его действий. Поэтому каждый раз требуется вникать в содержание самих действий индивидуального лица, чтобы выяснить, в рамках какого из трех основных правомочий он в данный момент осуществляет действия с вещью.

Ошибочность утверждения во втором тезисе обусловлена тем, что сложные, многогранные и многоплановые понятия автор пытается представить в качестве основных, в то время как на деле они являются производными от основных категорий, таких как субъект, объект, предмет (для правовых категорий), которые автором даже не упоминаются в качестве основы для конструирования сложных понятий.

Недостоверность вывода автора в третьем тезисе обусловлена игнорированием им закона диалектики о переходе количества в качество, согласно которому только накопление определенных количественных изменений в социально – политической системе приводит к ее качественному изменению. Кроме того, утверждение о том, что функциональность в математическом смысле не имеет отношения к функциональности элементов социально-политической системы, ошибочно по той причине, что математика возникла как обобщение логических законов на основе которых построены все существующие в мире природные и социальные системы. Изложенная позиция свидетельствует также о том, что автор смешивает основные, а потому количественно и функционально неделимые системообразующие элементы в праве со сложными многоэлементными системами, которыми являются, в частности, государство и право.

Четвертый тезис о взаимодополняющей противоположности математических методов и традиционных средств юридической науки, свидетельствует об обратном тому, что пытается доказать автор. Системность исследований и объективность полученных результатов для сложных объектов можно обеспечить только в рамках универсального принципа дополнительности, открытого еще Н. Бором, согласно которому всякое истинно глубокое явление природы требует для своего определения по крайней мере двух взаимоисключающих дополнительных понятий[24]. Применительно к праву этот принцип выражается в соотношении между субъективными правами и обязанностями. Взятые по отдельности, они неполны и поэтому могут быть определены только совместно, друг через друга. Говоря строго, они вообще не существуют порознь.

Недостоверность вывода в пятом тезисе обусловлена подменой понятия в рассуждении. Начальный тезис относится к характеристике математических исследований в целом, а вывод сделан только применительно к узкому классу количественных методов исследования. Однако известно, что математические методы включают в себя не только количественные, но и качественные, например, логику. Более того, количественные методы в математике базируются на качественных. Именно математика дает и широту картины и точность, а качественные методы – фрагментарность и размытость деталей. Поэтому качественные методы – лишь преддверие подлинно научного исследования. Необходимо отметить, что характер доводов против применения математики в фундаментальных правовых исследованиях с удивительной точностью совпадает с возражениями, которые уже приводились несколько веков тому назад по поводу таких наук, как физика, химия и пр., в которых сегодня математика является основным средством анализа.[25]

История любой науки свидетельствует о том, что на начальном этапе познания, на котором производится накопление научных фактов о наблюдаемых свойствах изучаемых явлений и эмпирических закономерностей (в виде тенденций развития интересующего нас явления в практической жизни), используют приемы наблюдения, эксперимента, измерения, описания, способы обобщения сравнения анализа и синтеза, классификацию и систематизацию. Для реализации этих способов в правоведении широко используют традиционные общенаучные методы, такие как философский, метод сравнительного правоведения, метод комплексного исследования. Однако подлинно теоретический уровень достигается в том случае, когда выдвигаются научные гипотезы, формулируются законы и создаются теории. Этому уровню соответствуют различные методы объяснения конкретных явлений, среди которых можно выделить гипотетические, структурные, функциональные, метод абстрагирования, включающий в себя идеализацию и обобщение некоторых понятий, и метод обоснования гипотез и построения теорий. Этот уровень достижим только путем привлечения математики, как наиболее универсального инструмента анализа материального мира. Диалектическая связь этих двух уровней заключается в том, что установление эмпирических фактов, как первоначальный этап познания, всегда осуществляется на базе определенных теоретических знаний предшествующего уровня, а сами эмпирические факты являются базой для повышения уровня теоретического знания в исследуемой области. Поэтому взаимодополняющая связь традиционных и математических методов заключается не в их противоположности, а как раз в том, что универсальность математических методов позволяет обеспечить наглядность, точность и полноту исследуемого явления. Благодаря этому расширяется поле для осмысления при помощи традиционных средств тех областей исследуемого явления, которые были скрыты от наблюдателя фрагментарностью эмпирической картины явления.

Приведенный обзор приемов математического описания правовых норм свидетельствует о том, что основным препятствием на этом пути является неоднозначность понятийного аппарата юридической науки, которая многократно возрастает при некритичном использовании математических средств для его анализа. Противоречие состоит в том, что без применения математического аппарата невозможно обеспечить полноту и точность правовых исследований, а применение математического аппарата невозможно в условиях существующей неоднозначности понятийного аппарата права.

Рассмотренный в данном разделе алгоритм формализации задает в качестве первого практического шага по установлению структуры отношений собственности выделение и оценку основных правовых категорий. Поскольку на любом уровне иерархии права основными элементами являются категории субъект-объект, то целесообразно системный анализ права начинать с его верхнего иерархического уровня путем определения функционального назначения этих элементов. Поэтому следующая глава работы посвящена оценке существующих взглядов на правовые категории.

РАЗДЕЛ II.

ПРОБЛЕМЫ ПРАВОВЫХ КАТЕГОРИЙ
В РОССИЙСКОЙ ЦИВИЛИСТИКЕ

ГЛАВА III.

ПОНЯТИЕ СУБЪЕКТА В ФИЛОСОФИИ И ПРАВЕ
(СРАВНИТЕЛЬНЫЙ АНАЛИЗ)

Понятие субъекта имеет междисциплинарное, общенаучное значение. Поэтому для восстановления непрерывности понятийного ряда этой категории от наиболее обобщенного философского уровня до уровня субъекта правоотношения, весьма важно определить степень координации понятий «субъект» в философии и в праве. Для этого обратимся к истории эволюции понятия субъекта в философии.

Вопросы теории субъекта в философии

В Древней Греции под субъектом познания понимался отдельный индивид с его естественно-психологическими свойствами. Чувственность миросозерцания основанного на обыденном сознании и мифе, при котором индивид не вычленяет себя из общества, не требовала противопоставления объективного и субъективного, как признака определенного уровня развития гносеологии. Субъект и объект в философии этого периода не расчленяются, поскольку социальная природа субъекта и процесса познания еще не осознаны обществом.

Впервые противопоставление субъективного и объективного, как отражение в теории реальных противоречий личности и общества было введено софистами. Наибольшего развития в теории это противопоставление достигло в период рабовладельческой афинской демократии, когда развитие экономических отношений в обществе приводит к духовному отделению личности от общества. В этот период конца V века базой для политико-экономической экспансии афинской демократии и ее орудием послужила дифференцированная свободно-инициативная личность, окончательно порвавшая с родовыми авторитетами. При этом центр тяжести переносится с традиционно общественных институтов и норм на индивида[26].

Философы эллинистического и римского периодов, субъектами познания и культуры, как и их предшественники, считали отдельного индивида. Но его личность, в их представлении, уже полностью автономна, оторвана и противопоставлена космосу. Она ищет в самой себе основание своего существования. Только личность признавалась самодовлеющей, высшей ценностью. На этом было основано и стоическое учение о тождестве человеческой души с мировым разумом, и христианские идеи бога как личности. Объективное понималось как истинное, настоящее, субъективное – как искаженное[27].

Философия средневековья – в поисках рационального доказательства истин религии исходила из догмата тождественности происхождения власти на Земле и иерархической структуры субъектов, наделенных этой суверенной властью: бог – церковь – феодал. Сохранившееся со времен римской империи соединение в одном лице (феодала) властной и хозяйственной функций имело следствием признание качеств субъекта уже не за каждым индивидом, а только за обладающим властной функцией в обществе.

Для философии возрождения характерно резкое противопоставление объективного и субъективного.

Обычно новую европейскую буржуазную философию связывает с ее основателями Бэконом и Декартом. Субъект и объект в этой философии мыслятся как противоположности идеального и материального. Согласно этой концепции чистая природа, как объект может быть адекватно познана только очищенным от искажений субъектом – «чистым разумом». Поиск чистого разума, чистого сознания, разума как творческой субстанции субъекта пронизывал всю философию Нового времени.

Абсолютизировав противоположности материального и идеального (соответственно объективного и субъективного), философия вынуждена была искать теоретические пути их соединения. Признание (в силу исторической инертности мышления) в качестве субъекта отдельного индивида, его познавательных способностей поставило философию Нового времени перед проблемой согласования всеобщих и необходимых идей с одной стороны и индивидуального единичного опыта – с другой. На стороне субъекта противоположность субъективного и объективного приняла форму соотношения познавательной способности и идей. В этом направлении проблему разрабатывал Декарт. В философии Декарта отношение субъекта к объекту – это отношение познавательных способностей и идей, с одной стороны, и первичных и вторичных качеств – с другой. Противоречия всей гносеологической концепции вызвано тем, что разум, познание он понимает не как социальное явление, а как способность, данную индивиду от природы.

На стороне объекта противоположность субъективного и объективного проявилась, как противоположность первичных и вторичных качеств, выступив позже (в философии Канта) как противоположность вещи в себе и вещи для нас.

Спиноза и Лейбниц – скорее сняли противоречие, чем решили его. Например, Лейбниц ввел понятие Монад – «метафизических точек». Монады выступали и объектом и субъектом познания. Человек как монада познает окружающий мир состоящий из монад. Такое представление познающего субъекта предвосхитило проблему перехода субъекта в объект и обратно, развитую впоследствии Гегелем.

Субъект и объект в эмпирическом направлении философии XVII-XVIII вв. представлены разработками материалистов-эмпиристов Ф.Бэкона, Т.Гоббса, Дж.Локка, которые стремились свести чувственный образ к вещи. Ф.Бекону, родоначальнику английского эмпиризма, принадлежит идея активности субъекта по отношению к объекту. Эта активность доводилась им до идеи творения объекта субъектом в процессе познавательного отношения[28]. Согласно его концепции познание «истинности вещи» не может происходить без предварительного образования объектов, которые в современной терминологии называют абстрактными объектами.

Английский философ Дж. Локк субъектом познания считал отдельного индивида, познавательные способности которого он интерпретировал психологически [29].

Дальнейшее развитие идей эмпиризма XVII-XVIII вв. происходило в системах субъективного идеализма, философии Дж. Беркли и Д.Юма. Дж. Беркли считал субъект и объект чувственно определяемыми явлениями. Д.Юм определял субъект – как чувственное существо, а его познавательные способности - это особенности индивидуальной психики. В конце XIX и в ХХ в. эта концепция повторяется в иррационализме А.Бергсона (интуитивизм). Из понимания субъекта как чего-то изменяющегося, находящегося в постоянном движении, следовал агностический вывод о том, что субъект способен заниматься познанием явлений, а не всей действительности. По Гегелю познает дух (общество в целом), развивающийся по диалектическим законам, а человек – только орган, орудие познания духа. Рассматривая социальную практику, во-первых как опредмечивание и распредмечивание духа, и, во- вторых, как опосредующее звено между субъектом и объектом, Гегель, по определению К.Маркса, исходит из конструкции субъекта, как непрерывного процесса, в ходе которого субъект проходит последовательно стадии самоотчуждения и возвращения к себе из этого отчуждения [30]. Метафизичность такой трактовки Гегеля Марксом заключается в изначальной предпосылке о тождественности субъекта до самоотрицания и после его «возвращения к себе». Действительно, самоотрицание познающего субъекта обусловлено осознанием несоответствия имеющихся в его распоряжении способов воздействия на природу тем новым эмпирическим фактам, с которыми ему приходится сталкиваться в практической деятельности. Устанавливая адекватные новой реальности способы воздействия на окружающий мир, субъект тем самым отрицает себя в качестве субъекта низшего уровня познания, (становясь объектом воздействия со стороны одного или нескольких лиц - носителей нового знания, которые выступают в качестве субъекта, преобразующего общественное сознание на данном временном этапе) и, переходя вследствие приобретения дополнительного знания на качественно более высокий, иной уровень, чем он был на начальном этапе. Таким образом, на начальном и конечном этапах развития мы имеем нетождественных друг другу субъектов. Процесс развития субъекта во времени идет не по кругу а по спирали. Такая взаимообусловленность и взаимопроникновение субъекта и объекта играют, как будет показано далее, существенную роль в определении субъекта права.

Материализм и идеализм в философии были основными направлениями изучения мира до разработки диалектического мировоззрения. Ограниченный подход к трактовке субъекта в рамках этих учений продемонстрируем на нескольких примерах.

Известно исходное положение материализма, состоящее в том, что материя, природа, бытие существуют вне и независимо от сознания[31]. Это положение метафизично по той причине, что лишает мир динамики, обусловленной движущей силой сознания, преобразующего мир. Действительно, на уровне субъект объектного рассмотрения природы, как целостного явления, сознание представляет собой лишь одну из форм существования субъекта, активно воздействующего на объект – окружающий мир. Натуралисты, исследуя разные эпохи существования Земли до появления на ней человеческого разума, выделяют различные движущие силы в качестве субъектов этого развития. Но сознание, однажды возникнув на Земле, прочно заняло место субъекта в природе. Субъект и объект только в совокупности составляют целостный развивающийся мир. Отрицать активную роль сознания в бытии материи и природы – значит рассматривать мир в застывшем, искусственно расчлененном состоянии, из которого удалена активная первопричина его саморазвития.

Ограниченность материалистической философии по поводу субъект объектного деления мира заключается в том, что к этапу в истории Земли до появления сознания, и его носителя-человечества, она считает неприменимым субъект объектный метод исследования[32]. Указанный подход противоречит концепции универсальности философских методов познания действительности, поскольку познание – частный случай активной преобразующей деятельности, последняя и служит движущей силой развития явления, как целого. Никто не станет отрицать, что Земля в целом и любое природное явление проходили длительный путь развития и до появления человека. Для познания закономерностей развития и используется субъект объектный метод деления исследуемого явления, универсальный смысл которого не ограничивается разделением познающего и познаваемого элементов в явлении (сознания и материи) на созерцательном уровне, а направлен на выделение активного начала, оказывающего определяющее воздействие на развитие явления, и пассивного элемента, который является объектом воздействия для субъекта.

Ограниченность и материализма и идеализма в понимании сущности субъекта состоит в абсолютизации относительного, приуроченного к определенному моменту времени, выделения в изучаемом явлении конкретных субстанций в качестве субъекта и объекта и придании этому относительному во времени, условному разграничению абсолютного характера, не зависящего от времени.

Там, где абсолютное вневременное значение придается объекту (в марксистской трактовке – материи), там господствует материализм, который по своей сущности метафизичен, в силу того, что он игнорирует субъект объектную диффер