Глава 2. Правый брег святага озера Светлояр (Старичок-бедовичок — молодой крестьянин-шут)

 

А мы перенесемся на другой бережочек святага озера Светлояр, в прошлое, на несколько веков назад. На сколько — точно не скажу, сама не помню, но стоял всё тот же 6759 год. Где-то в сторонке возвышался чудесный город Большой Китеж, а на бережку девушки пускали в воду венки и пели:

 

       Ой ты, бог всех миров,

всех церквей и городов,

защити и обогрей,

отведи врагов, зверей,

нечисть тоже уведи

да во дальние земли!

 

Бог на небе умиленно слушал девичью песню, улыбался и ласково уводил большекитежских парней подальше от девушек, в лес за грибами.

А я отведу вас в Большой Китеж. Какой же это был красивый град: с шумными улицами, золотыми церквями, нарядными торговыми площадями, где торговали купцы, плясали скоморохи, попы венчали и отпевали, а крестьяне пахали да сеяли. Веселый такой городище, богатый. Одна беда — не защищен, не укреплен да и не вооружен! Но людям думать о том нет причины: знай, работай себе да гуляй, отдыхай!

Но бог он всё видит, он заботливый. Пришел день, и у доброй матери Амелфии Несказанной народилось дитятко богатырское, личиком аки солнце ясное, а на третий день жизни ростом он был, как семилеточка. Ходили люди дивиться на младенца невиданного, головами качали, говорили:

— Добрый мир при нем будет, добрый!

Так и назвали богатыря Добромиром. Рос Добромир не по дням, а по часам, не успела луна обновиться, как он в совершеннолетие вошел, наукам разным обучился: письму да чтению. И науки те впрок ему пошли. Начитавшись о подвигах небывалых русских сильных могучих богатырей, заскучала наша детинка, затосковала: сидит в светлице своей средь старых книг, читает да тоскует, подперев щеку кулаком.

Вдруг раскрытая книга выпустила из себя блеклый свет и жалобно потухла, ну, а потом и говорит:

 

Добромиру дома сидеть было плохо,

о «Вавиле и Скоморохах»

читать уже надоело!

 

Добромир удивился на чудо такое, но всё же ответил волшебной книге:

 

       Не наше бы это дело

махать кулаками без толку.

Но если только…

на рать, пока не умолкнет!

 

Захлопнул Добромир в сердцах волшебную книгу и поплелся во двор колоть дрова. А книжица вдруг ярко осветилась, и из нее вырывались наружу три призрачных, волшебных богатыря на удалых конях! Стали богатыри биться в окошко, створки открылись-распахнулись. Выскочили могучие воины во двор, встали подле Добромира да как гаркнут зычными голосами:

 

Выйдем, мечами помашем,

домой поедем с поклажей:

копий наберем браных,

одёж поснимаем тканных

с убиенной нами дружины.

Хошь и тебе половину!

Дома тебе не сидится?

Не сидится, бери дубину!

И про тебя напишут былину.

 

Добромир понял, что эти богатыри лишь духи и все их слова — пустомельство. Отмахнулся от них детинка и продолжил рубить дрова. Богатыри же, потоптавшись немножко во дворе, ускакали на небо, а там и сгинули. Добромир, глядя на них, конечно, расстроился, воткнул топор в чурку и пошел домой, но не в свою светлицу, а прямо в горницу матушки своей Амелфии Несказанной.

Матушка в тот вечор сидела у печки, вышивала портрет любимого сына и что-то тихонько мурлыкала себе под нос. Добромир кинулся ей в ноги:

— Милая моя матушка Амелфия Несказанная, не к лицу мне, добру молодцу, взаперти сидеть в светлой горнице, на бел свет глядеть сквозь письмена заветные! Хочу я всяким военным наукам обучаться, удалью молодецкой хвастаться, своей силе сильной применение иметь!

Вздохнула добрая матерь, отложила в сторону свое рукоделие и сына жалеючи, спровадилась за советом в палаты белокаменны, к городскому главе — посаднику княжьему Евлампию Златовичу.

А Евлампий Златович в ту пору был занят работой наиважнейшей, в просторных подвалах пересчитывал богатство города Большого Китежа: сундуки со златом да драгоценностями. Рядом с ним толкались ключник и старший советник, которые так и старались сбить со счету городского главу да звали чай пить с пряниками сладкими. Тут вбегает к ним, запыхавшись, немой служка и жестами зовет посадничка наверх, в палаты белокаменны. Евлампий Златович расстроился, что его оторвали от дел научных; и, ругая всё на свете, а также самого себя за жалость к немому служке, поволок своих подданных в палаты. А в палатах томилась в ожидании Амфелия Несказанная. Завидев посадника, она кланялась низко, челом била, речь держала:

— Гой еси, отец ты наш Евлампий Златович, не вели со двора гнать, вели слово молвить за чадо свое ненаглядное, младого Добромира, единственного богатыря во всем великом граде Китеже. Нунь стал свет ему не мил без дела ратного! Отправь-ка ты его на год-другой в стольный Киев-град, на заставушку богатырскую, военному делу обучаться, к тем богатырям воеводушкам, что на весь честной мир славятся подвигами своими да делами ратными!

Евлампий Златович нахмурился и опять расстроился:

— Иди, иди до дому, матушка! А мы тут будем думу думати, как из такой заковырки нам всем повыползти.

Взял Евлампий за плечи белые Амелфию и бережно выпроводил ее из терема. Та пошла, а он еще долго смотрел ей в спину:

— Эх, неохота единственную силу-силушку в чужие края отпускать. Ой да переманят Добромира богатыри киевские к себе в дружинушку! Жди-пожди, ищи-свищи его опосля. Пропадай святой град без защитушки!

Вздохнул посадник тяжко, за ним следом вздохнули советник и ключник. Лишь немой служка мычал и жестами показывал на голубятню, где гулили почтовые голуби, крылышками махали да в дорогу просились.

Евлампий Златович, наконец, догадался:

— А и то верно, пошлю-ка я грамотку скорописчую на заставушку в стольный Киев-град, к богатырям тем киевским. Пущай сюда сами идут да научают нашего Добромира делам воинским!

Зашел посадник в терем и приказал писарю Яшке писать сию просьбу великую. Яшка сел за работу. А пока писарь писал, Евлампий Златович смотрел в окошечко: наблюдал, как немой служка бегал по двору, пытаясь отловить самую жирную голубку. Советник с ключником умно кивали головами.

А как грамотка была написана, немой служка привязал ее к жирной голубице и со свистом отправил почту в Киев, на заставушку богатырскую. Облегченно перекрестясь, Евлампий Златович и его свита, поперлись в терем чай пить да ужинать.

И полетела голубица по бескрайним просторам матушки Руси: мимо озера Светлояр, мимо Малого Китежа, мимо старого Нижнего Новгорода, мимо златоглавой Москвы и славного града Чернигова. Вон и Киев-град виднеется, а пред ним застава богатырская. А на заставе богатыри сидят, завтракают пшенной кашей, балагурят. Подлетела голубица к самому толстому богатырю и уселась ему на шлем. Не шелохнулся богатырь Илья Муромец, не почувствовал незваную гостьюшку на голове своей могучей. Зато Алеша Попович заприметил неладное на шлеме у Ильи Муромца и давай ржать, аки конь:

— Чи Илья сидит передо мной, чи голубятня? Не пойму никак! А чё наша дружинушка зрит-видат?

Обернулись дружиннички на своего воеводу и давай хохотать что есть мочи! Тут поднялся Микула Селянович на ножки резвые и огромной ручищей аккуратно снял голубку с шлема Ильи Муромца, отвязал он грамотку скорописчию и прочитал как смог:

— Гой еси, добрыя витязи, сильныя могучия русския богатыри киевские! Нунь привет вам шлет посадник княжий Евлампий Златович из святого града Велика Китежа. А дело у нас до вас сурьезное. Народился в Велик Китеже богатырь Добромир нам на помочь, граду на защитушку. Но одна бяда приколупалася: не обучен он делу ратому, бой-оборну вести не можитя. Приходите до нас. Обучайте Добромирушку наукам воинским. Хлеб, соль — наши, сундук злата — ваши. А как добратися до нас: голубка вас и сопровадит. Челом бьем да низко кланяемся.

Стали богатыри решать: кого на выручку спровадить? Кинули жребий, тот пал на Добрыню Никитича. Поднялся тут Илья Муромец, похлопал по плечу младого Балдака Борисьевича, от роду семилетнего, да и говорит:

— Ну, дабы Добрыня зазря времени не терял, а зараз обоих воинов обучил, отплавляйся-ка и ты, сынок, в дорогу дальнюю!

Что ж, служба не нужда, а куда поманит, туда и нога. Сели Добрыня Никитич и Балдак Борисьевич на своих верных боевых коней и поскакали, быстры реченьки перепрыгивая, темны леса промеж ног пуская, мимо славного города Чернигова, мимо златоглавой Москвы, мимо старого Нижнего Новгорода да Малого Китеж-града. Голубка впереди летит, путь указывает.

Вот и озеро Светлояр виднеется, блином на сырой земле лежит, гладкими водами колыхается, голубой рябью на красном солнышке поблескивает. Рядом град стоит Большой Китеж, златыми куполами церквей глаза слепит, а на рясных площадях ярмарочные гуляния идут: люд честной гудит, торгуется, ряженые скоморохи народ забавляют, игрушки Петрушки детишек развлекают.

Приземлились наши путники (с небес на землю) на самой широкой площади, прямо в телеги с товаром плюхнулись. Народ врассыпную.

— Велканы-буяны! — кричат. — Великаны-буяны! Сзывайте войско охранное, бегите за городской головою!

Кинулись, бросились горожане, а войска охранного-то и нет. Стучатся они к Евлампию Златовичу большущей кучей, тот выходит из терема на крыльцо, в ус дует, квасу пьет да думу думает. А как подумал, так и догадался в чём дело. Покряхтел и люд честной успокоил:

— Похоже, что энто засланцы к нам прибыли, богатыри киевские, научать нашего Добромирушку вести бои оборонные, свят град от ворогов защищать!

— У-у-у! Да ладно те! Дык как же нам прокормить тако громадное убожище: усех у троих, в общем? — возмутился народ.

— Ну, как-нибудь, — развел руками посадник. — Чай казна-то не пуста!

Народ остыл-отошел и кумекать поплелся, как богатырей прокормить. А немой служка понесся к дому Добромира и постучался в окошечко. Вышел богатырь на крылечко, а служка жестами стал объяснять ему, что в граде чудном происходит. На удивленьице Добромир сразу понял служку и поспешил к воеводушкам! Вот уж они втроем обнимались, целовались, братьями назваными нарекались. И отдохнув, поспав, на пирах почестных погуляв, пошли богатыри битися, дратися — ратное дело постигать.

Год богатыри бились, другой махались, а на третий год поединками супротивными забавлялись. Народ кормит, поит великанов, крестьяне с ненавистными харями им харчи подносят. На третий год народ не выдержал, зароптал. Приперлись мужики к терему Евлампия Златовича, столпились кучкой виноватой: кричат, свистят, зовут посадника переговоры вести, крепкий ответ держать. Вышел на крыльцо посадник княжий, пузо почесал да спрашивает:

— Чего вам надобно, братцы?

— Царь наш батюшка, устали мы сирые, ждать, когда все эти поединки проклятущие позакончатся. Ведь вино богатыри хлебают бочками, мед едают кадками, гусей в рот кладут целиком, глотают их не жуя, а хлебов в один присест сметают по два пуда!

Тут из толпы выходит с горделивой осанкой Старичок-бедовичок в крестьянской одежде да в скоморошьем колпаке. Подходит он к Евлампию и говорит:

 

Не желают боле

крестьяне такой доли.

Отправляй, царь батюшка,

всех троих в обратушку!

 

Посадник покраснел от злости на наглость такую. Разозлился и бог на небе: нагнал туману — ничего не видать!

Говорит Евлампий Златович грозно:

— Геть, проклятый отседова! Ни одной доброй вести не принес ты мне за всю свою жизнь горемышную. Пошел вон из града, с глаз моих долой! Иди-ка ты… а в малый Китеж-град, там и шляйся, ищи-свищи себе позорище на буйну глупу голову!

Схватили Старичка-бедовичка два дворовых мужика и поволокли его к воротам городским. Народ притих, стал потихоньку расходиться по домам.

Вытолкали бедовичка из Большого Китежа, и побрел он житья-бытья просить в Малый Китеж-град. А как ворота Малого Китежа за ним захлопнулись, так тут же в Большом Китеже маковки на церквях посерели и померкли. Тер их тряпкой игумен Апанасий, тер да всё без толку, маковки так блеклыми и остались. Развели руками монахи да и разбрелись по своим кельям, чертовщину с опаскою проклиная.

Застала темна ночушка Евлампия Златовича в раздумьях тяжких. Сел он на кроватушку в ночной рубашечке да сам с собой беседы ведет:

— Нет, оно-то оно — мужик стонет, но пашет. А и мужика, как ни крути, жалко. Но опять же, казна городская пустеет.

Вдруг ставенки от ветра распахиваются, и в окошечко влетела Белая баба, опустилась она на пол, подплыла к посадничку княжьему, села рядышком, заглянула ласково в его очи ясные, взяла его белы рученьки в свои руки белые и слово молвит мудреное:

— Погодь, не спеши, милый князь, не решай сумбурно судьбу народную. Не пущай богатырей в родну сторонушку. Я пришла за ними, аки смертушка, аки воля-волюшка. Коль оставишь их при себе еще на год-другой, то отойдут они со мной в мир иной на бытие вечное, нечеловечное. А коль отправишь их взад на заставушку, так и не видать тебе большого Китежа: сбягешь вослед за Старичком-бедовичком ты в малый град да там и сгинешь навеки! — сказала это Белая баба и исчезла.

Испужался Евлампий Златович, пробомотал:

— Нежить треклятая!

Опустившись на коленочки, пополз он в красный угол к святой иконочке, челом побил, перекрестится ровно дюжину раз и пополз обратно. Залез, кряхтя, на кровать и уснул в муках тяжких на перине мягкой под одеялом пуховым.

 

А наутро встал, издал указ:

«С Добрыни и Балдака слазь!

Велено кормить, кормите.

И это… боле не робщите!»

 

Выслушали мужики приказ боярский внимательно да и разошлись по полям, по огородам: сеять, жать, скотину пасти, богатырям еду возить подводами.

Проходит год, проходит другой в крестьянских муках тяжких. А ироды былинные на выдумки спорые, принудили они народец китежский не токо себя кормить, но еще и заставушки богатырские недалече у стен городских поставить. Сами же забавлялись в боях потешных, перекрестных. Добрыня Никитич ковал в кузнице мечи, раздавал их горожанам, те их в руки брать отказывались.

— Да господь нам и без того завсегда поможет! — отвечали миряне и расходились по своим делам.

Вот и лежали мечи унылой горкой, даже дети к ним подойти боялись. И Добрыня Никитич не выдержал, нахмурил брови, расправил плечи да и разразился грозной речью:

— На Русь печальную насмотрелся я да с такой горечью, что не утешился. Сколько ж ворогом народу топтано, и не счесть уже даже господу! На своем веку нагляделся я на самых на дурных дуралеев, но таких, как вы, по всей сырой земле ни сыскать, ни отыскать, ни умом не понять!

Балдак Борисьевич ему поддакивал:

— Да уж, чудной народец, блаженный: разумом, как дитя, а мыслями где-то там, в сторонке. Лишь Евлампий Златович и Добромир понятие имеют. Ну, им и положено по чину да по званию.

Вдруг откуда ни возьмись, туча черная налетела, полил дождь. Попрятались все от ливня в домах да спать легли. А на заставушке богатырской остался нести караул сам Добромирушка, он всё вдаль глядел да под нос бубнил песнь народную:

 

       Мы душою не свербели,

мы зубами не скрипели,

и уста не сжимали,

да глаза не смыкали,

караулили,

не за зайцами смотрели, не за гулями,

мы врага-вражину высматривали,

да коней и кобыл выглядывали:

не идут ли враги, не скачут,

копья, стрелы за спинами прячут,

не чернеет ли поле далече?

Так и стоим, глаза наши — свечи.

Караул, караул, караулит:

не на зайцев глядит, не на гулей,

а черных ворогов примечает

и первой кровью (своею) встречает.

 

Тут с восточной стороночки, по сырой земле в чистом полюшке, заклубилась туча черная не от воронов, а от силы несметной Батыевой!

Это в ту пору тяжкую прознал злой хан Батый о златых куполах церквей в граде великом Китеже, и послал он в Малый Китеж своих воинов всё покрепче разузнать. Гонцы возвратившись, докладывали: дескать, богатств у Большом Китеже немерено, но укреплен злат град заставушкой, в которой три сильных русских могучих богатыря службу несут, в чисто поле зорко глядят. Пообещал тогда Батый трех богатырей на одну ладошку положить, а другой прихлопнуть, как мух. И повел он на Большой Китеж огромное войско.

Едва заприметил Добромир силу ханскую несметную, полез в суму и достал оттуда заранее заготовленную грамотку:

 

       Тянет рать Батый сюда,

закрывай ворота

держи оборону,

коль не хочешь полону!

 

Поглядел он на крышу заставушки, а там почтовые голуби отдыхают, ждут своего часа заветного. Нащупал богатырь средь них самую жирную голубку, привязал к ней записочку и пустил птаху в сторону Большого Китежа. Полетела голубка в город, а наш воин приготовился выпустить во вражье войско кучу стрел.

Прилетела голубка прямо в руки дремавшему Добрыне Никитичу. Развернул Добрынюшка записочку, прочел ее, рассвирепел и как закричит зычным голосом да так громко, что весь град задрожал, а колокола в церквях зазвенели, забили тревожно!

И вскочил на резвы ноженьки Балдак Борисьевич, прибежал к Добрыне скорехонко. Нацепили они на себя шлемы, латушки, брали щиты крепкие, мечи булатные, стрелы вострые, садились на добрых коней и скакали Добромиру на подмогушку.

А монгольское войско уж близехонько. Кидал Добромир в злобных ворогов стрелу за стрелою. Эх, мечи да щитушкы лежали рядом горкой гнетущей одинокой.

Завидел Добромир подмогушку, закричал зычным голосом:

— Хватайте, братушки, мечи да щитушки! И вон отседова скорей несите их, дабы вражине сё не досталося!

Схватили Добрыня и Балдак щиты да мечи, поскакали с поклажей в обратушку.

А войско Батыево всё ближе. Добромир взял меч, щит в руки крепкия, взобрался на кобылку и понесся навстречу ворогу.

Ой как бился Добромир, силу черную раскидывал: махнет налево — улица, махнет направо — переулочек, а как прямо взмахнет, так дорожка прямоезжая из тел монгольских выстилается. Но силы меньше не стало: всё прибывала и прибывала треклятая! Взяли вороги в окружную богатыря русского… Весь утыканный стрелами, упал воин замертво, с кобылы наземь.

Лежит мертв наш Добромирушка. Душа его открывает глазки серые и видит, как бегут лошадки белые по небу синему. И явилась ему баба Белая, да такая красивая, что глаз не отвести. Хохочет она и манит, манит за собой дитятку богатырскую:

 

       Павши замертво, не ходи гулять,

тебе мертвому не примять, обнять

зелену траву — ту ковылушку.

Не смотри с небес на кобылушку

ты ни ласково, ни со злобою,

не простит тебя конь убогого.

 

И встал Добромир, и пошел Добромир за нею следом, окликнув кобылу свою верную, но та фыркнула, махнула головой да и осталась тело хозяина оплакивать, монглов в разные стороны раскидывать.

А со стороны городских ворот уже скакали Добрыня Никитич и Балдак Борисьевич. Батыево войско бросило мертвого Добромира и к ним поперло! Завязался неравный бой.

Но войско ханское не остановить! Взяли они в кольцо Большой Китеж-град и выпустили в городскую стену град стрел горящих. То тут, то там заполыхал огонь.

Забегал Евлампий Златович по городу, пытаясь раздать людям щиты и мечи. Звонари забили во все колокола! А народ выстроился у городских ворот плотной безоружной стеной, молился и песни пел:

 

       Золотые жернова не мерещатся,

наши крепости в огне плещутся.

А доплещутся, восстанут замертво.

Не впервой уж нам рождаться заново!

Ой святая Русь — то проста земля,

хороша не хороша, а огнем пошла!

 

Подпевал глупым людям посадник княжеский:

 

       Ой святая Русь — то проста земля,

хороша не хороша, но с мечом нужна!

 

Вдруг небо тучей застлало, а солнце красное к закату пошло, плохо видеть стали наши богатыри (те, что не молились, а в бою ратном бились). Но одолела их сила черная, упали, лежат два воина, не шелохнутся, калены стрелы из груди торчат. А над ними баба Белая летает, усмехается, чарами полонит, с земли-матушки поднимает: уводит вдаль не на посмешище, а в легенды те, что до сих пор поем. Пошли пешком Добрыня с Балдаком на небеса и уже с небес пытались рассмотреть, что же там делают жители славного города Большого Китежа?

И говорит Балдак:

— Эх, народ молится, ему всё побоку! Блаженный тот народ, что с него взять ужо?

Добрыня ж образумить народ пытается:

— Эге-гей, где же ваши дубинушки, мечи булатные да копья вострые? Лежат защитнички, истекши кровушкой, и больше помочи вам ждати нечега.

Войско Батыево уже близехонько, и стрелы вострые пускали в крепости. Народ молился и пел всё громче!

Но тут воды озера Светлояр всколыхнулись.

 

Вдруг накрыло покрывалом

то ли белым, то ли алым:

Светлояр с брегов ушел —

Китеж под воду вошел,

а трезвон колоколов

лишил магола дара слов.

 

Город Большой Китеж медленно погрузился под воду. Онемело вражье войско, приужахнулось и врассыпную: в леса, в болота кинулись, там их и смерть нашла.

А святой Китеж зажил своей прежней жизнью, только уже под водой: купцы торговали, скоморохи плясали, крестьяне сеяли да жали, попы венчали, отпевали, а Евлампий Златович за всеми зорко следил, указы всяки разные подписывал, баловней на кол пытался сажать, но не получалось что-то. Говорили… нет, ничего не говорили, больше молчали — трудности в воде с разговорами.

Только матерь безутешная Амелфия Несказанная всё слезы лила по сыну убиенному богатырю русскому Добромиру Китежскому:

 

       Вот и я скоро сгину.

Ну что же вы горе-мужчины,

не плачете по сотоварищам мертвым?

Они рядком стоят плотным

на небушке синем-синем,

и их доспехи горят красивым

ярким солнечным светом!

Оттуда Добрыня с приветом,

Вавила и Скоморохи.

И тебе, Добромир, неплохо

стоится там, в общем строю.

Сынок, я к тебе приду!

 

И наплакала она целый святой источник Кибелек, который до сих пор из-под земли бьет.

Поди-ка, умойся в нем, авось грехи со своей хари и отмоешь.