О том, как красавица Ягиня стала бабой Ягой

 

Миф «Велес и его Ягиня»

Видит бог Велес: по небу в повозке мимо него промчалась красавица богиня. Помчался Велес вдогонку! Не догнал. Стал он расспрашивать, кто она и откуда? Узнал и отправился к той девице. Молчали они оба, потому что поняли, что созданы друг для друга на веки вечные. Ее величали Ягиня, а в детстве звали Ёжкой. Взял Велес невесту, посадил на коня, и понеслись они до дома Велеса, где их уже встречала властная мать Велеса — Амелфа Земуновна. Велес сказал:

— Вот, матушка, моя жена Ягиня. Благослови нас!

— Не спросясь, без моего разрешения привез девку в дом, да еще благословения просишь? Не бывать этому! — повернулась мать и ушла. Но посмотрел Велес на Ягиню и понял, что нашел он жену под стать себе и стал с ней жить.

Вернулся как - то Велес домой, оббежал хоромы, а там пусто. Вышла матушка и говорит, что как уехал муж, так и жена из дому вон.

Взревел велес:

— Не могла уйти Ягиня, не сказавшись!

Он тогда к сестре, и та рассказала страшную правду:

— Только ты из дому, так матушка стала с Ягиней слаще меда, повела она нас с Ягиней в баню. И вот нахлестывает матушка веником Ягиню, а сама что - то приговаривает. Смотрю: лежит Ягиня на полке, тело ядовитым веником нахлестанное, а на груди у нее раскаленный камень из каменки. Тут заходят мужики, положили они в деревянную колоду Ягиню, заколотили и кинули в море.

Стрелой понесся Велес к Сварогу! Собрал Сварог богов, поведал, что рассказал Велес. Боги нашли колоду в море, вытащили, открыли, а там Ягиня лежит, как живая, но не дышит. Бог Хорос дал живой воды Велесу, тот стал вливать ее в рот жене. Не оживает Ягиня.

И сказала Макошь:

— Закон для всех одинаков. Жизнь за жизнь. Она уже в Нави. Кто - то из вас должен добровольно отправиться в мир мертвых, тогда ее душа может вернуться в тело.

Велес не раздумывал ни минуты:

— Я пойду!

Как только он это сказал, так потеплело ее тело, открыла Ягиня глаза. А Велес почувствовал, как холодеет его тело и руки. Он поцеловал жену и прошептал:

— Жди меня, я приду! — и растаял.

 

Моя сказка

 

Ну, богам богово, им и на небе хорошо. А наша Ягуся, вся как есть, осталась на грешной земле, да еще и одна-одинешенька. (Ох, не знала старая мать Велеса, не ведала, какой она приготовила в лице Ягини «подарок» себе, а заодно и всему человечеству.)

Так вот, очнулась богиня Ягиня у брега моря синего, посмотрела по сторонам, поняла, что она не на небе, не в доме свое, а там где смерды живут, сами на себя войной идут. Перевернулось всё внутри Ягини от ужаса, зашел у нее ум за разум, и стала девка диким голосом вопить, к небесам взывать, руки в мольбе вверх тянуть. Но оттуда ни привета ей, ни ответа. Погоревала девка, поплакала год-другой. Но делать нечего, надо как-то жить дальше. И решила она со смердами якшаться потихоньку, супруга милого ожидаючи.

Зареклась, однако, Ягиня быть Ягиней без мужа своего. Выбрала она себе другое имя на время разлуки. Нареклась Берегинею, дабы беречь верность свою к богу любимому, другу Велесу.

И жизнь потянулась тонкой струйкой. По селам да по весям она шлялась из года в год, из века в век: дом поставит в стороночке и живет, божий дар свой хоронит, силу-мощь не показывает, знахарством на хлеб насущный зарабатывает. Ну, а где знахарство, там и ворожба прицепится, а за ворожбой и порча с проклятьями вослед увязываются.

— Гнилой тот дом! — говорили люди. — Не стареет девка, никак и замуж ни за кого нейдет. Уж деды те померли, что отроками ей в любови вечной поклялись. Судачат, что Берегиня — жинка бесовская!

Да уж, оно-то верно: не старела дева красная Берегиня. Но и от молвы со временем бывшая богиня уходить научилась: как сорок лет минует, так срывается она с насиженного места и прет на другое. Но земля-то не бесконечна, стали слухи и до заморских стран доходить: мол, ведьма-нестарейка по свету гуляет, целые поселения в пепел-дым оборачивает!

Как прознала Берегиня о сплетнях таких, так пошла она в сырой бор плакать горько-горько. А от слез разболелась у нее головушка. Запричитала, заохала Берегиня. И тут выходит к ней нежить лесная: призрачный старичок Боли-бошка. Голова и руки у него больше положенного, сам неуклюж, носик востренький, глаза печально-лукавые, а одёжка: рвань в заплатах. Подошел он ближе и запел свою песенку:

 

Ой ты, дева краса,

пусть болит голова

у тебя и твоих дочек.

Боли-бошка всех заморочит!

 

Услышала Берегиня про дочек, так зарыдала еще горше:

 

Эх ты, дух лесной,

дай несчастной покой.

Нет у меня дочек, нет милого мужа.

Пойду домой да удавлюсь я!

 

— А не надо далеко ходить, — лукаво прищурился Боли-бошка и вытащил из-за пазухи удавочку, накинул он ее на шею красавицы и давай душить.

Посинела, почернела Берегиня, глаза закатились, язык вывалился, из глотки то ли хрипы, то ли стоны вырываются. Ан нет, не по своей воле, а неосознанно стало тело молодое за жизнь бороться: потянулись девичьи руки к шее лебединой, вцепились в удавочку, ослабили узел. Из последних сил выбралась Берегиня из петли. Очухалась, отдышалась, порозовела, покраснела от злости, выхватила веревку из рук нежити и накинула ее на шею Боли-бошка. Душила она духа лесного, душила, но тот не душится — проскальзывает удавка сквозь шею и всё тут! Ох, устала девушка закидывать петельку на супротивничка, присела на пенек отдохнуть. Вдруг смешно ей стало почему-то, захихикала Берегиня тихонько. В ответ и Боли-бошка захихикал (недаром говорят: ровня ровню чует, а почуяв, радуется). Подсел старый нежить к ней поближе и спрашивает:

— Ну, давай, рассказывай, дева красная, что там у тебя приключилось?

Выдохнула девка, расслабилась рядом с живой душой и поведала новому другу о том, как жила она беззаботно на синем небушке, себя считая самой красивой богиней на свете, а звалась-величалась Ягинею! И как встретила она своего суженого, младого бога Велеса, коий привел ее в дом отеческий к злющей Амелфии Земуновне. Как стали влюбленные жить-супружничать вопреки злой воли свекрови. И как сжила ее таки со свету свекровка-чернокровка, а к жизни вернул муж любимый да оставил тут, на земле одну-оденешеньку, но сам ушел, а куда — неведомо.

— И поклялась я ждать его до самой смерти! Нареклась другим именем на время ожидания. Кличут меня теперь Берегинею. Но случились на земле грешной со мной беды жуткия: с людьми никак житье не заладилось, хоть и лечила я их травами да даром божьим, но всё одно, прозвище мне дали «жинка бесовская». И причина-то была пустяковая: смерды стареют, мрут, как мухи, а я нет. Вот и гонят меня люди отовсюду, сплетни гнусные распускают. За что они со мной так?

Засмеялся нежить лохматая до колик, покатился по траве-зелене, за живот держится:

— Ой и рассмешила ты меня, девка крашена! Плюнь на них, пойдем со мной жить, я ведь тоже бог вечный, смерть — эт сё не про меня. Тому и бывать, беру тя в жены. А про Велеса своего забудь, начихавши он на тебя! Ну, сама посуди, что ему, богу, стоит объявиться прямо здесь и сейчас? Вот то-то и оно — ничего, пустяк: раз и тута!

Выпучила Берегиня страшенные от ужаса глаза на Боли-бошку и впервые за семь веков призадумалась: «А и вправду, что ему стоило объявиться? Ничего, пустяк!»

Взметнула тут красавица бровью гордою, раздула ноздри от негодования и вымолвила, чуть дыша, на небо глядючи:

— Предатель! — а потом взяла Боли-бошку за большущую руку и сказала. — Ну, веди меня в свой дом лесной, лесное божище, согласна быть твоей я благоверною!

Запрыгал от радости нежить, заклокотал, забулькал от счастия, схватил за белы рученьки деву красную и повел в чащу дикую, в свою избушку на курьих ножках. Идут они по тропинке, хохочут, друг на дружку ни нарадуются!

«Эх, Ягиня, Ягиня, что же ты делаешь со своей судьбой? С первым пошла не глядя, со вторым. И с третьим, видимо, тоже пойдёшь!» — из-за облачка пушистого вздохнул горько-прегорько бог Сварог да и дальше занялся своими делами, в которые нам лезть не велено.

А тем временем стали суженые не ряженые жить-поживать да добро не наживать в маленьком домишке на курьих ножках. Ягиня же имя свое вновь поменяла, на сей раз назвалась она Наиною — нечего ей было больше беречь. Но вот одна заковырка с ней приключилась: от жизни лесной да дикой девка силу божью потеряла. Зато из трав научилась зелья всякие готовить.

— Ну, где убыло, там и прибыло! — утешалась Наина и ждала мужа нового с охоты.

Боли-бошка же ходил на такую охотушку: прикинется жалким старикашкой, выйдет навстречу грибнику или ягоднику и умоляет отыскать его утерянную корзинку. Сжалится путник, начнет искать, наклоняться низехонько. Вскочит злой дух ему на плечи, утянет шею петлей и ведет по лесу прямиком до своего дома, где уже кипит котел в ожидании духа русского.

Но на этом сказка не сказывалась. Через век-другой Наине надоел Боли-бошка пуще редьки пареной! Выгнала она муженька из дома вон, да еще и пригрозила превратить его в сук корявый, если тот вернуться надумает.

Скучала, однако, ведьма недолго. Позвала она Лешего к себе жить. Потом Водяного… Так со всей нечистью в округе и попережила: у каждого заветны тайны выведывая, их силу сильную перенимая. Вот и стала Наина самой могущественной ведьмачкой на свете! А как стала, так задумалась: «Надо бы вражине своей, Амелфии Земуновне, отомстить за всё-всё-всё, что со мной на белом свете приключилось!»

Надо бы, конечно, надо, но как? Та на небе, а Наина тут, на грешной земле. Думала лесная девка эту думу тяжкую еще три века и триста тридцать три дня. И надумала. Собрала она котомочку с едой, одёжу надела теплую и полезла в горы высокие, на скалы самоскальные. Нашла на самой высокой вершине одинокое гнездышко соколиное, прогнала ведьма из гнезда соколиху, выкрала из выводка птенчика с самым пушистым пером и поперлась с ним обратно до бору, до хаты своей.

Дык и слухай, что дальше-то было. Внушила Наина сама себе, что это дитятко ее родное, и полилось из бабьей груди молоко. Выкормила ведьма соколенка молоком своим горючим, наделив тем самым птичку чарами чудодейственными. Верным стал ей сокол, послушным. Чуток подрос и полетел до самого неба, науськанный своей хозяйкой чародейкою.

Долго он летал по небу синему, всё искал дворец богини Амелфии Земуновны. Нашел, наконец. Видит, как бывшая свекровь Ягини ходит по палатам своим в одежках черных, всё еще скорбя по сыну своему Велесу, ушедшему в Навь безвозвратно. А зло свое срывает на девушках-чернавках: то посечет бедняжек, то выпорет ни за что, ни про что. Увидал такое сокол ясный, метнулся к старухе и тюкнул клювом ей прямо в лоб! Упала Амелфия Земуновна навзничь и лежит. Дух ее, тем временем, с радостью покинул тело и ушел в Навь навсегда, навстречу с родным сыном.

Сделав дело, соколик полетел вниз на землю бренную, прямо в избушку на курьих ножках, к матери своей названой, всесильной ведьмище Наине.

Прилетел и сообщил ей радостную весть: мол, так и так, сдохла ваша матушка, нунь служанки ее схоронили и выбросили тело в черны воды ночного неба.

Вздохнула Наина облегченно и решила начать свою жизнь сызнова да по-ново.

— Авось и мне грешной, счастье крылышком помашет, — сказала она весело и опять в дорогу стала собираться. Ушла Наина на сей раз жить в пустыню, в пещеры Валаамовы, бросив свою избу, как она думала, навсегда.

В пещерах тех Валаамовых и обустроила Наина себе дом. Хорошо ей там было, прохладно. Пустым, огромным залам лишь она одна и владычица. Ходит, расхаживает внутри пещер, скучает. А как в сырости сидеть надоедает, оборачивается ведьма вороной черной и летит жертву выискивать. Ежели заприметит караван верблюдов с поклажей, так всех караванщиков в головы буйные поперетюкает. Опосля за ратными витязями вдогонку пускается. О-о, сколько она этих витязей замучила да измором взяла — не счесть уже!

Но однажды попался ей на пути не простой витязь, а вещий. Почуяла Наина в нем себе ровню да и предстала перед ведуном девой красной. И вроде как сама себя понять не может: нужен ей в мужья этот смерд или нет? А пока ходила ведьма вокруг него, бродила, полюбил ее вещий витязь пуще света белого: к сердцу жмет, замуж зовет. Но Наина к человеческой любви от рождения непривычная, и жизнью к ней не приучена. Ведьма уж много столетий как привыкла языком матерным со своими мужьями, духами лесными, разговаривать да в срамные игры играть. Хохочет Наина над молодцем, от сердца отталкивает, изгаляется, тепла-ласки не принимает! Ждет, когда тот на ее насмехательства в ответушку над ней насмехаться начнет. И невдомек ей было понять его обид человеческих на шутки ее злобные. Потихоньку стал женишок ведьму бесить, гонит она его от дворца каменного прочь. Но тот не уходит, как прилип! Наина рассердилась, в птицу черную обернулась и в голову витязя клювом тюк, отлетела и смотрит: али жив, али мертв? Затем вновь в девицу превратилась и хихикает. За обидушку, за злобушку пробрало вещего воина, разгневался он не на шутку, решил призвать бога Сварога и выспросить у него о девке-колдунье.

Развел ведун-колдун костер среди пустыни, кинул в огонь горсть семян волшебной травы Тирлич и приступил к обряду. Что уж он там делал — неизвестно, но явился к нему великий бог Сварог и спрашивает:

— Ну, ври, вещий смерд, пошто ты мой покой нарушил, святую трапезу прервал?

— Не вели казнить меня, великий дух Сварог, ни мечом, ни огнем, ни молнией. Разреши слово молвить. Полюбил я пуще жизни красавицу пустынь Наину. Всю душу она мне выела, а замуж не идет, лишь птицей черной оборачивается и до смертоубийства доводит. Поведай мне, житель неба святого, какого роду-племени земная колдунья Наина?

Удивился на речи такие бог Сварог да и рассказал добру молодцу о злой судьбе красавицы богини Ягини. А когда узнал всю правду о невесте витязь ратный, осерчал пуще прежнего, возголосил:

— О горе мне, горе! Принял я злую, старую ведьму за светлу, добру молодицу!

И попросил он у Сварога смерти Ягиневой. Тот ответ держал такой:

— Не может бог богиню жизни лишить, не в силах нам и высшую силу друг у дружки отнять.

Задумался вещий витязь над ответом таким, а потом и говорит:

— Ну, тогда сжалься над всеми грядущими молодцами, коим, не дай бог, предстоит влюбиться в сумасшедшую старуху. Отними ты у нее незаслуженную младость, дай ты ей ее века да тело дряхлое!

Кивнул Сварог, обещал подумать и исчез.

Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Наина еще лет сто, не меньше, младой красавицей жила. А Витязь женился на девушке простой хорошей, детями обзавелся и помер на войне в расцвете сил. Помнится, долго тогда Наина от вести о смерти жениха своего среди пустыни хохотала. Так сильно хохотала, что бог Сварог в гневе молнии пускал! А ей всё нипочем, обернется ведьма вороной, прилетит на поле ратное, сядет у мощей вещего витязя и последнее мясо с его костей обгладывает.

— Нет, это не девка! — плевался Сварог, поглядывая на Ягиню из-за грозной тучи. — Ну что ж, так тому и бывать…

Вот с той поры и начала ведьма стареть. А как состарилась совсем, так стала смешна, горбата, нос крючком, уши торчком, морда сморщена, подбородок вострый, а голос сипл да коряв. И заела ее тоска великая по своей избушке на курьих ножках да по нежити любимой. Решила она в лес родной податься и имя свое старое вернуть. И пошла.

Пришла. Лес принял бабку в объятия, ему деваться-то некуда. Да и леший с домовым по своей Ягине соскучились, им на ее красу плевать, лишь бы рядом околачивалась сотоварищка по гадостям всяким. Так и зажили они с тех пор: Ивана — в печку, богатыря — в баньку, а грибников с ягодниками — в трубу.

Наконец-то баба Яга обрела покой, счастье, имя свое вечное и славу нечеловечную. Может, она того и хотела с самого рождения. Кто ж ее знает?

 

/Малоросский сказ о Каиновой жене /

Вот как убил Каин Авеля, так с того времени пошел он жить к себе; а его жена знала всякие зелья, что ворожки имеют, кроме того, как только ночь настает, так она идет коров доить. Однако, как только начинает доить молоко, так с молоком и кровь доится — это так Бог карал их за Авелеву смерть. Жена Каинова после этого начинала зельем отвораживать ту кровь из молока. Раз пошла она доить коров, и как только села к корове, тут идет бог Валосько.

— А что ты делаешь? — говорит он ей.

— А то делаю, что встань да стой! — говорит ему Каинова жена.

Валосько после того как встал, так и с места не сошел, как вкопанный стоял, не мог сойти с места и ей говорит:

— Ну, делай же свое. Если делаешь!..

— Ну, иди же и ты себе, если идешь!

Валосько, не сказав ничего, пошел себе дальше. С того времени появились у нас ведьмы, ведьмаки, оборотни и вурдалаки, которые по дворам ходят да птицу и скотину давят.

 

А ты спи, Егорка,

не твоя это долька

и не твоей невесты

(если она честна).