Из стихов, не вставленных автором в канонический текст «ПРОМЕЖУТКА»

ЗАКОНЫ

Эвклид пробудился первым. Он подал голос

и произнес внушительно и хитро:

«Если ведро и есть усеченный конус,

то любой усеченный конус и есть ведро!»

 

Позвольте, какое ведро, я не понимаю! –

Но он прервал меня на языке немых

и продолжал: «Кто это сказал – прямая?

На свете нет даже двух параллельных прямых!

 

Все наше пространство, видишь ли, слишком куце,

его вножную можно перебежать.

А две прямые – конечно, пересекутся,

если набраться терпенья их продолжать.

 

Хотя – какие прямые? Как таковые

все линии кривы. Не слушай этих ослов».

Встал Пифагор и вслух заявил впервые,

что на свете не существует прямых углов:

 

«Тогда не знали ни в марте, ни в январе мы,

что ширина не может быть как длина,

что нету ни квадрата, ни теоремы

и нету на свете, в общем-то, ни хрена.

 

Все это придумал Платон со своим Сократом,

когда наступил рассвет и кончался пир.

Безумцы! Подавитесь своим квадратом,

если содержит его идеальный мир!»

 

Сказал Архимед: «Ваши физики просто гонят,

открыть такой закон – небольшая честь.

Ибо он бессилен против всего, что не тонет,

а такого в вашем мире не перечесть».

 

Потом сверкнула молния, как петарда

…

В заднем ряду поднялся метр Леонардо

…

 

 

ЗВЕЗДА АФРОДИТА (январь – июль 2005)

ОГРАНКА

И вот – совершилось прощание. Пустеет мое жилье.

Вся – роскошь, вся – обещание, ты выполнила свое.

Ты, что мне предначертана, уходишь и гасишь свет,

вся вычерпана, исчерпана, хотя мне кажется – нет.

 

И начинается нежная, неспешная круговерть,

долгая, но неизбежная, как тепловая смерть,

время, когда сознание чинит карандаши,

огранка воспоминания, работа души.

 

Там крутятся механизмы, шарниры, винты,

и расцветают призмы, как полевые цветы.

Всё, что в памяти умещается, как город в окне,

проходит и очищается от того, что не нужно мне.

 

Пусть настоящее время подождет до поры.

Именно так из деревьев делают топоры.

Смотри, печали виновница, чему ты виной

и как моя жизнь становится собственно мной.

 

Во времена звездопада, ты помнишь сама,

я мог рычать с досады или сходить с ума,

а нынче – была ты сердита или добра –

сияет звезда Афродита с вечера до утра.

 

И я говорю язвительно: выживу ли, умру ль, -

не нужен мне вечный двигатель,

подайте мне вечный руль!

Как строчки слева направо, знает моя тетрадь

мое любимое право – править и выбирать.

 

Обмолот, разделенье стада, сгущение молока,

изготовление рафинада, синтез белка,

возгонка минувшей радости до такой чистоты

и до такого градуса, что это уже не ты.

 

Лить на воображение целебный бальзам,

чтобы в конце брожения предстала моим глазам

не сидящая в супермаркете продавщица вина,

а лежащая в черном бархате серебряная луна,

 

не капризная и лукавая носительница белья,

смешная, во всем неправая единственная моя,

но высокая, благоуханная, меняющая цвета,

прямая, сорокавосьмигранная алмазная красота.

 

15 января 2005

* * *

 

Поэту нельзя доверять пистолет:

на лире своей отыграв,

себя непременно застрелит поэт

и будет по-своему прав.

Неужто не жалко ему головы

и сердца, былого и дум?

«Ума не приложим!» - ответите вы.

А надо прикладывать ум.

 

3 января 2005

 

 

* * *

 

Он попросил ее во сне:

«Приди, пожалуйста, ко мне!

Неважно, что там впереди –

пожалуйста, приди!»

И после часто слышал он

во сне и даже в телефон:

«С тобою нам не по пути.

Я не могу прийти».

 

Он даже показал ей, да,

как это выглядит, когда

его душа кровоточит.

С тех пор она молчит.

И все же слышится вдали,

с небес или из-под земли,

а может статься, небесам

он подпевает сам:

 

«Смирись, о гордый человек!

Я не приду к тебе вовек.

Ведь только песенка одна,

не я тебе нужна.

Лишь отсвет моего лица

и горечь, горечь без конца.

Мне не бывать твоей женой –

так будь доволен мной.

 

Скорей Луна над головой

сойдет с орбиты круговой

и звезды в высохший ковыль

посыплются, как пыль,

скорее сдастся Измаил

и трупы встанут из могил,

скорее снег пойдет в аду,

чем я к тебе приду».

 

16 января 2005

 

 

* * *

 

Она затянет узко

серебряный корсаж,

она наденет блузку –

тончайший трикотаж,

 

и щеки нарумянит,

и брови подведет,

и вот – сперва поманит,

а после подойдет.

 

Напудрится для вида…

Ну разве я не прав –

так вышел на Давида

пещерный Голиаф.

 

Когда идти к победе

собрался он, трубя, -

пять тысяч сиклей меди

навесил на себя.

 

Трясет мечом железным,

в чешуйчатой броне, -

и так же бесполезно

теперь бороться мне.

 

Гроза любых мишеней –

тяжелое копье.

Насколько совершенней

оружие ее!

 

Мне никуда не деться –

так это глубоко,

пока сосут младенцы

грудное молоко,

 

пока колосья хлеба

восходят из земли,

пока земля и небо

навеки не прешли.

 

Не знаю, есть ли принцип

древнее и сильней,

чем сила материнства,

взыскующая в ней.

 

Средь мировой пустыни

мы так стоим пока:

тверды ее твердыни,

крепки ее войска,

 

и грозно смотрят башни

в прицеле круговом, -

а я в одной рубашке

с коротким рукавом.

 

13 февраля 2005

 

 

ИЗ СКАЗКИ ПРО ЗОЛУШКУ

 

Хомут тяжел и режет плечи,

и все выходит как-то криво.

Не торопись, нам недалече,

о мой приятель белогривый.

Какой-то странною болезнью

нас всех сегодня повязало.

Но скоро полночь. Все исчезнет –

так мне волшебница сказала.

Да, все обратно превратится:

наряды, туфли и мы сами.

Вуаль – косынкою из ситца,

лакеи – глупыми мышами…

Сараем станет оперетта

и кружева – горою пыли,

и станет тыквою карета, -

мы все становимся кем были.

И я боюсь, что замок древний

(не говори хозяйке, ладно?) –

коровник на краю деревни…

А мне как будто не досадно!

И этот бал необычайный,

кортеж, хоромы и палаты, -

все это только сон случайный,

полет пчелы вокруг гранаты…

Виденье, морок, много шума

из ничего… А мы хотели…

И не хочу я даже думать,

кто этот принц на самом деле.

И вообще, ты мне не тыкай!

Скачи галопом, белобрысый!

Ее карета станет тыквой,

но я… я не хочу быть крысой!

 

14 февраля 2005

 

 

НА ПОМИНКАХ

 

Не чокаясь, встал и выпил банкетный зал.

Мы помним нашего друга и не забудем.

Он был хороший. Бог дал – и обратно взял.

Жалко. Но все мы смертны и все там будем.

Цветам положено вянуть и поникать.

И у меня сомнений не возникает:

если в раю дозволено поикать,

значит, душа усопшего там икает.

А они запивают водкою калачи,

и смотреть на приличья непросто и неохота.

И тогда мне страшно прислушиваться в ночи:

и на том, и на этом свете стоит Икота.

 

24 февраля 2005

 

О СИЛЕ ИЛЛЮЗИЙ

 

                   Посвящается Кисоньке

 

Давно изощряются люди,

пером по бумаге скользя,

и пишут о силе иллюзий,

с которыми сладить нельзя.

Когда незапамятным летом

с тобой мы встречались, мон шер, -

каким восхитительным светом

светил даже старый торшер!

Была ты прекрасней тюльпана,

приятней, чем запах его,

нежнее, чем польская панна,

и, значит, нежнее всего!

Казалось, венец мирозданья

сияет в твоих волосах,

и мы назначали свиданья

во всех часовых поясах.

Ты грезила литературой,

мечтала поехать в Брюссель, -

а в сущности ты была дурой,

какой и осталась досель.

 

4 марта 2005

 

 

* * *

 

Гудели виолончели пчел

там, где синел шалфей,

цвела гвоздика, и крокус цвел,

и все это пахло ей.

 

Она шептала мне пустяки,

понятные только нам,

и знала все мои тайники

и звезды по именам.

 

Ее аромат унесли ветра

осенью – вместе с ней,

и я не знаю, дождусь ли утра,

которое мудреней.

 

Она когда-нибудь все поймет,

вернется под прежний кров, -

но это будет уже не мед,

а смесь простых сахаров.

 

16 марта 2005

 

 

В ПОИСКАХ ГИПСОВОЙ СОВЫ

 

                   «А сову эту мы разъясним».

                              М. Булгаков

 

Когда-то в белом сне, хотя и наяву

(как хочется считать все это за химеру!)

ты подарила мне ушастую сову –

из гипса и в четыре строчки по размеру.

 

С тех пор прошли дожди, закончилась зима,

и лучше замереть, чем вспомнить все, что было.

И я молюсь, чтобы забыла ты сама,

что я забыл о том, что ты меня забыла.

 

Теперь я обхожу витрины и лотки,

киоски на углах и все универмаги,

и смотрят на меня еноты и жуки,

купаясь в кружевах оберточной бумаги.

 

Собачки, кошечки, утята, две змеи,

тигрята, зайчики, лошадки и слонята, -

мне не до вас сейчас, прекрасные мои,

а для чего я здесь, мне, в принципе, понятно.

 

Остановивши взгляд на гипсовой сове,

которую ты мне когда-то подарила,

узнал бы я, что их по крайней мере две,

и понял бы, что все на свете повторимо.

 

28 февраля – 2 мая 2005

 

 

* * *

 

Право, что за поколенье

бродит по лицу земли!

До вишневого каленья

стихотворца довели.

 

Я мобильник выключаю

навсегда, имей в виду.

Раньше, милая, встречая

вас гуляющей в саду,

 

я готов был для культуры

сделать больше, чем Золя,

и достичь температуры

абсолютного нуля.

 

И шептал я обалдело:

«Дорогая, извини…»

Но теперь – иное дело:

не звони мне, не звони!

 

Эти сплетни, эти байки

уберите от меня.

эти лондонские банки

и чеченская резня,

 

наши нежные законы,

доблестные опера,

типографские иконы

и пустые хутора,

 

наши гимны заводные

………………….

эти трубы нефтяные,

эти трупы по углам,

 

волки сыты, овцы целы,

расцветает вся земля,

и глядят на нас в прицелы

добрые учителя.

 

Как похвально, как повально –

то на выборы, то в храм –

и Великий Умывальник

на четырнадцать программ.

 

…И звонит когда попало,

поглощая леденец.

Ну исчезла б, ну пропала,

ну заткнулась наконец!

 

Ей, как видно, интересней,

нежным голосом звеня,

на мученья и на песни

провоцировать меня.

 

15 мая 2005

 

 

СТИХИ О ЗЕМЛЕ И РАССАДЕ

Снова явилась весна, и вот –

там, где фиалки цвели,

все подоконники ломятся от

ящиков рыхлой земли.

 

В доме с вечера и с утра –

только земля, земля.

Мама мешками ее со двора

носит рассады для.

 

Она трясется, как Айболит,

над этой грудой земли

и каждое утро рыхлит, рыхлит.

Что же, рыхли, рыхли.

 

Правда, еще ни один росток

не видать на свету.

Но это для мамы – только предлог,

я понял ее мечту.

 

Ах, Эмираты, Бруней, Бутан!

Мама верит: резон есть.

Из земли однажды забьет фонтан:

мама хочет найти нефть.

 

25 мая 2005

 

 

БАЛЛАДА О МИМОЛЕТНОЙ ЧАШЕ

 

Средний век. Владенья Рима. Перекресток двух дорог.

«Пронеси же чашу мимо! - попросил один пророк. –

Я бы ел бы только соль бы и размоченный овес!»

И господь услышал мольбы и действительно пронес.

Обошла его темница (затворил господь ее),

миновало на границе сарацинское копье,

удалились все несчастья в неразведанный тайник,

и не сдал пророка власти даже пьяный ученик.

 

«Я спасен!» - пророк подумал и пошел своим путем. –

Мы нашли свою звезду, мол, ибо знали, что найдем.

И, считая эпигоном автора своих идей,

продолжал своим жаргоном лихо жечь сердца людей.

Но потом вблизи колодца он увидел: что за черт?

Из бутылочки не льется, из кувшина не течет.

И дервиши, и брамины, и верблюжий караван, -

все живое чешет мимо, как экспресс на Ереван.

Все портвейны лаконично утекают по усам…

И тогда пророк вторично обратился к небесам.

 

«Ах, долина Междуречья! Ну за что все это мне?

Ни любви, ни красноречья, ни признания в стране,

ни шафрана, ни жасмина, ни попробовать свинью.

Ты пронес ВСЕ чаши мимо, а не только смерть мою!

Боже, боже, я заплачу! Я так больше не хочу!

Мимо носа носят чачу, мимо рота алычу,

одеяло убежало, улетела простыня…

Смерть, ну где же твое жало? Что ты мучаешь меня?

Ни сгореть, ни утопиться, - ничего не предпринять.

Дай мне, боже, хоть напиться, чтобы боль свою унять!»

 

И немедленно раздался трубный глас ему в ответ:

«Ну чего ты разорался? Я подам тебе совет:

искушал терпенье наше – нечего теперь вопить.

Раз однажды дали чашу – значит, надо было пить!

Этим фактом вопиющим пробудили гнев вы наш.

Каждый хочет быть непьющим из такого рода чаш!

Обломайся, бедолага! Это впредь тебе урок.

На-ка выпей из дуршлага, незадачливый пророк!»

 

«Это ж надо! Вот беда-то! – молвил он. – Вот это да…»

И отправился куда-то, сам не ведая куда.

Не берут его доныне ни веревка, ни топор,

так что, видно, он в унынье где-то бродит до сих пор.

А Христос глядит на эти голубые города

и сияет на рассвете, как Балканская звезда.

 

17 марта – 25 мая 2005

 

 

ДЕРЕВО ЛИПА

Не было ничего –

ни взрыва, ни всхлипа.

Кончилось существо –

дерево липа.

 

Я слыхал в новостях

позавчерашних,

что на твоих костях

строится башня.

 

Ты успела понять

вместе со всеми,

как на асфальт ронять

жадное семя,

 

как пускать в пустоту

все, что излито.

Я видел тебя в цвету,

дерево липа.

 

А после ты умерла.

Но как ты хотела,

чтобы душа жила

дольше, чем тело!

 

15 мая 2005

 

 

* * *

 

Сколько груза на плечи легло –

не унести двоим.

Прости меня, что мне тяжело,

прекрасный мой конвоир.

 

Долго я пробовал обивать

пороги твоей души.

Когда я пытался тебя рисовать –

ломались карандаши.

 

И ладно бы только этот пунктир –

художник тому виной –

но черт знает как искажался мир,

когда ты была со мной.

 

Все расплывалось: дворы, цветы,

дорога, вода, скамья.

В фокусе виделась только ты,

а фокусником был я.

 

Не знаю, кто наложил запрет,

но точно определю:

я не смог бы закончить портрет,

пока я тебя люблю.

 

…Тени домов лежат на домах,

улицу замело.

Страшно подумать, какой размах

все это приобрело.

 

Вьюгам нравится завывать

стаей диких котов.

Раньше я тоже любил рисовать.

Теперь рисунок готов.

 

29 мая 2005

 

 

СТИЛИЗАЦИЯ

 

Край мой сказочный, край мой древний,

середина моей души!

У околицы, за деревней

хорошо помечтать в тиши.

 

Здесь раздольями непочатыми

колосится густая рожь,

и смеются парни с девчатами

так, что просто бросает в дрожь.

 

Так и я ведь когда-то тоже

до утра бродил в синеве,

и водил я коней стреноженных

по лугам в высокой траве.

 

Был я молод, но с цепкой силою,

это понял даже мой дед.

Где те кони? Где юность милая?

Сам простыл я, простыл и след.

 

Дорогое мое! Вчерашнее!

То всего живого удел.

Слышишь, милая, как я кашляю?

Я ведь раньше так не умел.

 

Золотое! Осеннее! Желтое!

Несказанная синева!

И как дуб осыпает желуди,

я роняю свои слова.

 

Все я пропил, что было дадено

с золотых и далеких лет.

Прокатился слух, что я гадина

и к тому ж знаменитый поэт.

 

В кабаках под водку с тальянкою,

где гуляют всю ночь и пьют,

познакомился с итальянкою

или как ее там зовут.

 

Там мы пили, пили и плакали,

вспоминая те зеленя…

Я повыл бы теперь с собаками,

да они не берут меня.

 

Но и все ж я люблю эту потную,

дупелями пропахшую выть,

где в ночи гуляют животные,

те, кого нельзя не любить!

 

Забубённая! Златоглавая!

Журавлей заметает снег…

Напоил я горькой отравою

и себя, и своих коллег.

 

Я не знаю: останусь, сгину ли,

но, когда зашумит листва,

все мне кажется – меня кинули…

Пропадай моя голова!

 

29 мая 2005

 

 

* * *

 

И прошло два года, зачем прошло,

они мне светили, почти не грея.

То ли легким ветром меня несло,

то ли время стало идти быстрее.

 

Много раз с тех пор телефон звенел,

и на все лады отзывалась трубка,

и прошло два года, и май синел,

и метель рычала, как мясорубка.

 

Зашумело лето, как ресторан,

и зачем все это и все, что позже,

раз желтеет крокус, он же шафран,

как два года назад, абсолютно тот же.

 

Если я увижу тебя опять –

нам послужит темою лишь погода,

ведь ничто, ничто не воротишь вспять,

и о чем говорить, и прошло два года.

 

5 июня 2005

 

 

* * *

 

Июль, пришедший не в череду,

поверьте мне, просто жалок.

Анютины глазки цвели в саду,

гибрид четырех фиалок.

 

Анютины глазки и прочий сад –

допустим, левкой и мальва.

Четыре недели тому назад

мне все казалось нормально.

 

Словно сотрудник НИИ ВАСХНИЛ,

садовник из Бангалора,

с чем я только тебя не сравнил

из нашей душистой флоры.

 

Спасибо: в ответ я слышу не смех,

не раздраженье и злобу,

а просто музыку звездных сфер

и нелюбовь до гроба.

 

5 июня 2005

 

 

* * *

 

Так называемый звездный свет

светит как-то устало.

Лермонтов мертв, а мы еще нет,

но нам и этого мало.

 

И, надрываясь, еле дыша,

чаруясь звездой любою,

на ощупь во мраке летит душа

за истиной и любовью.

 

Век ее долог и путь далек,

но сводится к этому штампу:

летит отвратительный мотылек

на примитивную лампу…

 

5 июня 2005

 

 

РАЗГОВОРЫ

«Они развелись как микробы,

пожрали и рыбу и газ,

и строят себе небоскребы,

украв все что можно у нас.

Народ наш больной и усталый,

а им угомону все нет:

они увезли все металлы,

они отсосали всю нефть

и паразитируют лихо

на лесостепной полосе», -

и все это сказано тихо,

а надо, чтоб слышали все.

 

«А эти, которые власти,

которые пишут закон,

опять нас кромсают на части,

как было веков испокон.

О, сколько проклятых вопросов!

Больная, больная страна!

И лучший, по-моему, способ –

послать всех чиновников на…»

Не слышно. Уселись в маршрутку.

И – камешки из-под колес.

И все это словно бы в шутку,

а надо, чтоб было всерьез.

 

6 июня 2005

 

СТИХИ О ЖИВОТНЫХ И ЛЮДЯХ

Из-под натруженной елки,

снегом груженной и льдом,

смотрят угрюмые волки

                  на человеческий дом.

Голуби кушают крошки,

кушают мух пауки,

воют бродячие кошки,

бьются в окно мотыльки.

Глядя на пламя из мрака,

нервно виляя хвостом,

ходит поодаль собака

и размышляет о том,

что до скончания века

не изменить ничего:

и не понять человека,

и не достать до него.

 

Боже, когда бы вы знали,

кошки, медведи и львы,

нашей завидуя доле,

как ошибаетесь вы!

Эти мученья, стенанья,

эта любовь без следа,

вечное самосознанье,

чувство вины и стыда,

это ревущее пламя,

этот погибельный шум,

и беспощадная память,

и разъедающий ум,

хитрость, жестокость и тупость,

подлость, ни дня без войны,

эта веселая участь, -

вот чего вы лишены.

 

Боже, я был бы довольным

вместо копанья в золе

чистым, веселым и вольным

просто ходить по земле.

Без умноженья и счета,

без утомительных тем,

не отдавая отчета,

не понимая зачем,

как воробей и лисица,

вовсе ничем не владеть,

ласточкой в небе носиться,

белкой на ветке сидеть

и раствориться в финале

в вечности, в лоне земли…

 

Если б животные знали,

если бы люди могли.

 

25 июня 2005

 

* * *

 

Незатейливые здания,

кучка низеньких дворов.

Да и были все свидания –

десять, может, вечеров.

 

Промежуток этот узенький

стал длиннее всех длиннот.

Боже правый, сколько музыки

извлекается из нот!

 

И хотя на фоне вечности

все мы здесь наперечет,

разговор о быстротечности

очень медленно течет.

 

27 июня 2005

 

 

ПОСЛАНИЕ К ЕВРОПЕЙЦАМ

Неугомонные, вашу любовь друг к другу

трудно понять, особенно в Кали-югу.

Тысячи лет правда бьется с неправдой,

стаи друзей собираются за Непрядвой,

во всех морях идут ко дну галеоны,

снова идут легионы на регионы,

воздух под Ипром пахнет совсем не шипром,

эфир забит до отказа военным шифром,

«А пошел бы ты!» - брат отвечает брату,

депутаты в противогазах к электорату,

и каждый смотрит на это как на премьеру, -

братья, имейте совесть и знайте меру!

Ваши заборы, каменья и динамиты,

ваши арбалеты и мессершмитты,

ваши фронты, партизанские ваши тропы, -

Ну сколько раз мне кроить карту Европы…

 

27 июня 2005

 

 

* * *

 

Все давно написано на холсте,

и орг а н давно голосит.

А Христос висит на своем кресте,

непосильно долго висит.

И по обе руки от него живут

в представленье народных масс

Соловей-Разбойник и Робин Гуд –

развеселый иконостас.

 

И стоит под елкою Дед Мороз,

всем ребятам надежный друг:

веселитесь, дети, висит Христос –

значит, можно скакать вокруг.

И какая разница, что пророк –

не на это уходит пыл:

он чудесный стрелочник, видит бог.

То есть видел бы, если б был.

 

Из каких же это веселых мест

вас нелегкая принесла,

чтобы сделать символом этот крест,

воплощенье боли и зла.

Между небом, которое пустота,

и землей, где всё – суета,

он устал. Снимите его с креста.

Пожалейте хоть раз Христа!

 

27 июня 2005

 

 

* * *

 

Вовек не выйдет Афродита

из белой пены на губах.

Весь мир запомнил, как сердито

сердился Людвиг Фейербах.

Он был железным, твердолобым,

и все спасались от него.

Вот гроб стоит, а что за гробом?

За гробом нету ничего.

Вот он лежит в жилете белом

и все горюет, старый лис,

что перед смертью не успел он

похоронить идеализм.

 

И вот он умер. Похоронен.

Над ним – парник для овощей.

И, как художник Иероним,

он постигает суть вещей.

Какие-то движенья… лица…

земных явлений теплый след…

И Фейербах, конечно, злится,

что ошибался столько лет.

Под ним струя светлей лазури,

над ним луч солнца золотой…

Он размышляет, сколько дури

войдет в посмертный том шестой.

 

Душа бывает, так что вряд ли

ее мы скомкаем, как лист.

И, видно, прав был Готтлиб Фихте,

проженнейший идеалист.

Так пожалеем Фейербаха!

На небесах он сам не свой.

На нем расшитая рубаха,

и весь он мертвый, но живой.

Он матерится по-немецки,

хотя уже не без труда,

и отправляет SMS-ки

из ниоткуда в никуда.

 

28 июня 2005