В порядке до сегодняшнего дня

— Вилли, что случилось?

— Ничего, мама.

— Я тебя дам ничего. Я твоя мать, и я знаю, когда что-то не так.

— Что ж, — сказал я, моё сердце отяжелело из-за причин, которые я не мог осмыслить, — прошлой ночью скончался отец Джека.

— Мне жаль это слышать. Как Джек?

— Думаю, нормально.

— Я думала, его отец выкарабкается.

— И мы думали, но эти последние пару дней всё шло не так хорошо. Затем прошлой ночью Джеку позвонили и сказали, что его отец скончался.

— Что ж, мне жаль это слышать. Ты в порядке?

— Конечно. Я расстроен из-за него, но я в порядке.

— А по голосу ты далек от порядка, Вилли.

— Ох, мама.

— Что случилось?

— Этот маленький мальчик... Тони.

— Что с ним?

— Его слишком много.

— Что это значит?

— У нас всё было в порядке до сегодняшнего дня, — сказал я. Я объяснил, что произошло. — Он мог убиться, мама. Он так быстро оказался за этой дверью — это было как выстрел. И он побежал прямо на дорогу, а там много машин.

— Он тебя напугал?

— Чуть не довёл до инфаркта.

— И это тебя беспокоит?

— Я не знаю.

— Ты передумываешь насчёт усыновления?

— Конечно, нет.

— Тогда в чём дело?

Но я не знал.

— Как девочка? Амелия?

— Она замечательная, — сказал я. — Правда, мама. Она замечательная. Ты полюбишь её, когда познакомишься.

— И когда это произойдёт? Я не собираюсь жить вечно, знаешь ли.

— Я думал о четвёртом июля. Ты знаешь. Как мы всегда делаем.

— Вечеринка по случаю дня рождения Ноя? Мы не делали этого с тех пор, как он умер. Не то чтобы мы этого не хотели, но ты говорил, что больше не хочешь этого делать.

— Знаю. Но я думал, мы могли бы приехать в гости на праздник четвёртого июля, устроить вечеринку, как раньше.

— Это было бы очень мило, дорогой.

Я замолчал.

— Что такое? — надавила она.

Мама хорошо меня знала. Иногда я думал, что слишком хорошо.

— Вы с Джеком ругаетесь?

— Нет, — сказал я. — Ничего такого.

— Тогда в чём дело, Вилли? И ты знаешь, пока ты на телефоне, может быть, ты мог бы мне объяснить, почему не звонишь чаще. Я просто должна сидеть здесь день за днём, пока ты аж там, в Бостоне — ты мог бы с таким же успехом быть в Китае, никакой разницы — а ты даже не звонишь мне и не рассказываешь, как у тебя дела и что происходит? Я по-прежнему твоя мать, знаешь ли. Только то, что ты живёшь в большом городе, не значит...

— Мама, прекрати.

— Ты мог бы звонить чаще. Не умер бы. Я до смерти за тебя переживала, ты там один, и некому за тобой присмотреть...

— У меня есть Джек!

— Ты не переживаешь о преступности? Ты можешь идти по улице, и кто-нибудь может угнать тебя.

— Думаю, ты имела в виду угнать машину.

— Плевать, умник. Это не безопасно — вот, что я говорю. Каждый раз, когда звонит телефон, я задерживаю дыхание. Я знаю, что в один из дней это будет полиция, которая скажет мне, что тебя обезглавили или подорвали на том марафоне, которые они там проводят, или...

— Ох, мама, честное слово!

— Что ж, Иисус, Мария и Иосиф! Я переживаю за тебя. Так подай на меня в суд. Если нападут террористы, это не в Тупело, Миссисипи, в центре города спикирует вниз 747-ой боинг. Это будет в таком месте, как Бостон, где вы все такие пафосные...

— Мама, мне пора.

— Но ты не рассказал, что случилось.

Я снова замолчал.

Мама ждала.

— Просто здесь не то же самое, — наконец сказал я.

— Это и я могла бы тебе сказать. На самом деле, кажется, я говорила, но ты не слушал.

— Только то, что здесь по-другому, не значит, что это плохо. Я просто чувствую себя немного не в своей тарелке.

— Ну, если хочешь приехать домой...

— Я не хочу домой. Я просто чувствую себя напуганным.

— Ты? Напуганным? С каких пор?

— С этих самых, мама.

— Чего ты боишься?

— Не знаю.

— Ты знаешь, что всегда можешь со мной поговорить, Вилли. У нас были взлёты и падения, но я всё ещё твоя мама и всегда ею буду. Я хотела бы, чтобы ты остался там, где тебе место, со своей кровью, но я уверена, ты знаешь лучше.

— Джек нуждался в этом.

— А ты нет. Так ведь?

— Не совсем, — признался я.

— Если бы я не знала тебя лучше, то сказала бы, что ты тоскуешь по дому.

— Я не тоскую по дому!

— Ты тоскуешь по дому, да? Ну, это нормально, детка.

— Мама, я не тоскую по дому.

— А вот и тоскуешь. Ты на самом деле по нам скучаешь, да? Билли будет так удивлён, когда я ему расскажу.

— Ты ничего ему не расскажешь!

— Несомненно расскажу! Никогда ещё ты не был так далеко от дома. Чего ты ожидал?

— Я не тоскую по дому. Мне просто немного... одиноко.

— Я думала, ты замужем.

— Так и есть!

— Ну, тогда чего тебе одиноко? И бедный Джек только что потерял своего отца. Надеюсь, ты не планируешь сейчас тосковать по дому, не тогда, когда он нуждается в тебе.

— Мама, мне пора.

Глава 68

Обещай мне

Я дал Тони поспать час, прежде чем разбудил — я не хотел полностью сбивать график приёма лекарств. Стоя у кухонного стола, он смотрел, как я достаю его таблетки, смешивая миску пудинга, предлагая ему стакан воды. Он послушно сделал глоток, проглотил таблетки, одну за одной. Я погладил его по груди, пока он пытался протолкнуть таблетки вниз. У меня не было истинных доказательств того, что поглаживание каким-то образом помогает, но это, казалось, помогало, и для меня это было достаточно хорошо. И, возможно, он учился ассоциировать приём таблеток с проявлением любви. Он ел пудинг, гримасничая с каждой ложкой — видимо, в мире не было достаточно ванили и яблочного пюре, чтобы скрыть дрянной запах лекарств.

Затем он сел за стол и принялся за сэндвич.

Почему ты убежал? — спросил я, когда мы закончили.

Он пожал плечами.

Ты меня напугал, — сказал я, неуверенно улыбаясь, чтобы смягчить влияние этого заявления.

Он закусил губу, не ответив.

Пожалуйста, не делай так больше, — сказал я.

Он не отвечал.

Пожалуйста, — сказал я, беря его за руку и сжимая её. — Обещаешь мне?

Тебе... страшно?

Да.

Почему?

Тебя могла бы сбить машина.

Пустой взгляд его глаз говорил мне, что он не понимал, что я говорю.

Опасно, — прожестикулировал я. — Дорога... машины... много, много, много... ты бежал... опасно. Ты... поранился. Машина... ударила тебя. Больно, больно, больно. Не хорошо. Понимаешь?

На его лице появилось виноватое выражение.

Пожалуйста, — добавил я, — не делай... не надо снова... это слишком опасно. Я не хочу, чтобы тебе было больно.

Он открыто смотрел на меня. Его взгляд говорил, что он признавал себя виноватым, но не совсем понимал, в чём проблема.

Тебе было страшно? — спросил я, пробуя ещё один подход.

Я... Я... не знаю... мне.

Я не был уверен, что это значит.

Ты убежал потому, что тебе было страшно?

Я не знаю.

Сейчас тебе страшно?

Нет.

Хорошо. Я не хочу, чтобы ты боялся. Но почему ты убежал?

Он смотрел на меня, его губы двигались, будто он хотел что-то сказать, его глаза были полны… чего? Замешательства? Неуверенности? Вины?

Я… не могу…

Это было единственным, что он сказал.

Ты не можешь... что?

Я не знаю... нет... не знаю... не...

Я несколько минут пытался распутать его мысли, но сдался. Он не мог что-то сделать, или не мог сказать, или не знал, как сказать — в этом была суть.

Ты, — сказал он, тыкая в меня пальцем. — Ты... злишься?

Нет, сладкий. Мне страшно.

Почему... тебе страшно?

Если бы тебя сбила машина, ты попал бы в больницу. Тебе было бы очень больно. Очень, очень, очень сильно. Я этого не хочу.

Казалось, он ухватил это упрощённое, урезанное заявление.

Почему? — спросил он. Он казался озадаченным.

Я люблю тебя. Если тебе больно, то и мне больно. Если тебе грустно, то и мне грустно. Ты понимаешь?

Он пожал плечами.

Пожалуйста, будь осторожным. Обещаешь мне?

Он очень медленно кивнул.

Глава 69

Рай — это место на земле

В тот день "потеплело" до семи градусов. Это были слова излишне самоуверенной блондинки из прогноза погоды по телевизору, не мои. "Потеплело". У них было чувство юмора, у этих янки. Мы с Тони укутались, шли за руки вниз по Пайн-стрит в сторону школы Амелии.

Тони нравилось бывать на улице. Я понял это, пока мы гуляли. Он сошёл с дороги, чтобы пнуть маленький сугроб, или проскользить по обкатанным участкам тротуара, или обежать вокруг деревьев, которые дрожали под ярким, но холодным небом. Он казался довольным. Более того, казалось, он наслаждался собой, и не в своей контролируемой, осторожной манере, а в беззаботной и спонтанной, что было приятно видеть.

Когда мы приближались к школе, он побежал к кованому железному забору, который отделял игровую площадку от тротуара, и посмотрел на качели, карусели и рукоходы с определённой долей любопытства.

На площадке появлялось всё больше детей, когда зазвенел звонок, и у обочины выстроились школьные автобусы.

Мы ждали Амелию.

Настроение Тони изменилось, когда дети начали выходить из школы. Он придвинулся ближе ко мне, будто хотел, чтобы я его спрятал. Он схватился за мой карман и опустил глаза.

Амелия нас заметила.

— Как прошёл твой день, тыковка? — спросил я.

— Тыковка? — повторила она, закатывая глаза в скептическом недоверии.

— Милая?

— Милая?

— Сладкая?

— Сладкая? Ох, честное слово!

— Дай мне попробовать снова, — сказал я. — Как прошёл ваш день, мисс Амелия?

— Нормально, мистер Вилли. Кстати, мой учитель английского жжёт.

— Рад слышать.

— И я далеко превзошла этих неудачников.

— Серьёзно?

— Я очень хорошо читаю.

— Бьюсь об заклад, так и есть.

— Я читаю уже на уровне седьмого класса, а я только в четвёртом. Я могу сделать домашнее задание во сне. Я тебя умоляю! Я даже не знаю, почему должна ходить в этот класс.

— Ты умная девочка.

— Я знаю, ладно?

Тони потянулся, схватил Амелию за рукав пальто и неловко потянул.

Она нахмурилась, бросая на него взгляд.

Привет, — сказал он.

— Что говорит мальчик-козявка? — спросила она.

— Он сказал "привет". И не называй его так.

— Ну, он мальчик, разве нет?

— Я знаю, но он твой младший брат.

— Он мне не брат.

— Не будь такой.

Выражение её лица смягчилось. Она помахала ему рукой в своей версии приветствия.

— Он никогда не говорит никому "привет", — сказал я. — Может быть, мы делаем прогресс.

— Он такой странный.

— Да, — сказал я, — странный. Но мы всё равно его любим. Разве не так?

— Наверное.

— Так твой первый день прошёл нормально?

— Не нужно за меня переживать, мистер Вилли. Я не ребёнок.

— Ты мой ребёнок.

— Я не твой ребёнок! Мне девять. И почему ты так смешно говоришь?

— Это называется южный акцент. Так люди говорили до того, как вы, янки, всё исказили. У тебя день рождения в ноябре, да?

— Мама всегда позволяет мне делать всё, что я хочу, на мой день рождения.

— Хорошая традиция. Я полностью согласен.

— Так ты разрешишь мне делать всё, что я хочу?

— До тех пор, пока это не включает в себя кредитные карты или сифилис, конечно.

— Что такое сифилис?

— Ничего, милая. У тебя были какие-нибудь неприятности из-за твоей "семьи"?

— Миссис Джонсборо спрашивала, только что ли моя семья переехала в город, и я сказала, что да.

— И?

— Она спросила, чем занимаются мои родители. Я сказала, что мой папа медбрат, а другой папа — писатель. Это выскользнуло само.

— И?

— Ну, все рассмеялись. Они подумали, что это забавно. В смысле, они не смеялись надо мной. Они считали, что я забавная. И миссис Джонсборо сказала: "Это хорошо, дорогая".

— И?

— Это всё.

— Кто такая миссис Джонсборо?

— Она моя классная руководительница.

— Надеюсь, я могу с ней познакомиться.

— Она милая. Но от неё пахнет.

— Серьёзно?

— Кэти говорит, что она купается в лаванде.

— Кто такая Кэти?

— Моя подруга.

— Что ж, я тобой горжусь, — сказал я, когда мы пошли в сторону дома.

— Почему?

— Для некоторых детей первый день в школе тяжело проходит. Особенно, когда это новая школа. Но с тобой, кажется, всё в порядке.

— Я в порядке, мистер Вилли. Я не маленькая!

— Я не говорю, что ты маленькая.

— Что, думаешь, раз я девочка, тебе обязательно держать меня за руку? Я тебя умоляю!

— Твоя мать случайно не была феминисткой?

— Это то же самое, что сексистская свинья?

— Думаю, ты мне нравишься, — сказал я, улыбаясь ей.

— Мама всегда говорила, что нам не нужно, чтобы кто-то о нас заботился, что Фостеры всегда сами о себе заботятся.

— Сама тянешь себя за шнурки?

— Похоже, что я ношу сапоги? Честное слово. Я не ковбойша, знаешь ли.

— Есть вещи и похуже, — сказал я. Как пример этого на ум сразу же пришла ковбойша с сифилисом, но я остановил себя раньше, чем это успело выскользнуть. Было легко забыть, что Амелии всего девять. В ней было что-то очень взрослое.

— Что ты хочешь на ужин? — спросил я, меняя тему.

— До тех пор, пока на нём нет лица, мне подойдёт. Но не брокколи. Я просто пока ещё не готова умереть. Кроме того, меня от них пучит.

— Я думал, девочек не пучит.

— Нет, — чопорно произнесла она.

— Это верно. У вас выходит "пар".

— Выходит пар?

— Так сказала бы южная леди. У меня был пар. Южная леди никогда не была бы такой бестактной, чтобы признаться, что пукнула. В любом случае. Я не уверен, что мы будем есть на ужин. Мистер Джек весь день в доме своей мамы. Они занимаются приготовлениями.

— Ты имеешь в виду приготовления к похоронам.

— Да.

Она замолчала, её лицо исказилось печалью.

— Мы просто стараемся не мешать им, — мягко сказал я, кладя руку ей на плечо.

— Мне обязательно идти на похороны?

— Уверен, мистер Джек очень оценит, если ты придешь.

— Это так глупо.

— Что?

— Похороны.

— Почему ты так говоришь?

— Ну, они умирают, разве нет? Не то чтобы ты мог попрощаться или что-то ещё. Просто сидишь там, а люди на тебя смотрят. Что в этом весёлого?

— Это не должно быть весело. Это, скорее, для семьи, знаешь. Для людей, которые знали человека. Шанс для них собраться вместе и поговорить и поддержать друг друга. Это помогает людям чувствовать себя лучше.

— Мне это не помогло, — сказала она.

— Я сожалею.

— Это не ты виноват.

— Знаю. Похороны — это довольно трудно. Ты не обязана идти, если не хочешь, милая. Но подумай об этом, ладно? Я знаю, мистер Джек хотел бы, чтобы ты была там. Не ради его папы, а ради него. Для него это будет много значить. Ты подумаешь об этом?

— Ладно.

Мы шли в тишине. Тони дёрнулся к краю тротуара, чтобы засунуть носок ботинка в маленький сугроб. Он рассмеялся, когда снег разбросался.

— Мистер Вилли?

— Что, милая?

— Почему ты называешь меня милой? Я не маленькая!

— Я южанин. Мы так делаем. Могло бы быть хуже, знаешь ли.

— Как?

— Ну, я мог бы сказать, что, ты болотная ведьма? Или, что, ты козявочный зад? Но я называю тебя милой. Так что это не так уж плохо, да?

— Я никогда не слышала про козявочный зад.

— Это сложно. Поверь мне.

— Уверена, так и есть. Мистер Вилли?

— Да?

— Думаешь, рай существует?

— Конечно.

— В смысле, серьёзно. И не корми меня чепухой.

— Да, — сказал я. — Я думаю да.

— Так ты думаешь, моя мама в раю?

— Она кого-нибудь убила?

— Нет! Я тебя умоляю!

— Ну, она, наверное, была хорошей дамой, а я думаю, что если ты делаешь хорошие вещи в жизни — а она делала. Делала, не так ли? Но я думаю, если ты делаешь хорошие вещи, и ты хороший человек, то тебя ждёт какой-то своего рода рай. Я не знаю, что именно это такое. Жемчужные ворота, дороги золота, хор поющих райских ангелов, может быть, концерт Майкла Джексона или ещё что — чёрт, может быть, даже «Тако Белл» — я не знаю. Но я уверен, что это милое место. Но рай не просто где-то в небе.

— А где ещё?

— Рай — это и место на земле тоже. Как и ад. Когда ты делаешь плохие вещи, ты создаёшь ад из своей собственной жизни, ад, полный несчастья, боли и страданий. Но когда ты делаешь хорошие вещи, ты создаёшь рай. И любить других людей — это рай. Тебе становилось хорошо от любви к матери?

— Да.

— И я уверен, что ей тоже было от этого хорошо.

— Но сейчас её нет.

— Но ты всё равно можешь её любить. И я знаю, где бы она ни была, она это чувствует, и она будет знать, что ты по-прежнему любишь её и заботишься о ней. И она по-прежнему любит тебя и заботится о тебе, не важно, сколько тебе лет.

— Это просто слова.

— Нет, не просто. Я чувствую это к своему сыну. Я знаю, что он где-то наверху. Он знает, что я по-прежнему люблю его и забочусь о нём. Знаешь, я постоянно с ним разговариваю.

— Да?

— Конечно.

— О чём вы говорите?

— Ну, иногда я злюсь на него и говорю, что он большой тупица, раз оставил меня здесь внизу одного. Но чаще всего я говорю, что скучаю по нему и надеюсь, что он счастлив, и не могу дождаться, когда однажды увижу его снова.

— Серьёзно?

— Серьёзно.

— Я бы хотела увидеть свою маму.

— Я тоже хотел бы, чтобы ты её увидела, милая.

Глава 70

Сексуальное исцеление

Услышав, что Джексон пришёл домой, я поспешил вниз по лестнице.

Он посмотрел на меня глазами, красными и опухшими от слёз.

— Ты в порядке? — спросил я.

— Я чуть не сделал это, — рассеянно произнёс он, выкручивая руки.

— Что сделал?

— Заехал в бар.

Я ничего не сказал.

— Если в моей жизни когда-нибудь было время, когда я в чём-то нуждался... в каком-нибудь химическом веществе... Господи, что за день!

— Плохой, да?

— Ты не знаешь и половины, — сказал он.

— Мне жаль. Я могу тебе что-нибудь принести? Сделать кофе?

— Ты мог бы поцеловать меня и сказать не быть чёртовым идиотом.

Я поцеловал его.

— Ты не идиот, — тихо сказал я.

— Я действительно заехал на парковку у «Одессы».

— Но ты не зашёл?

— Нет.

— Может быть, тебе позвонить своему куратору?

— Уже позвонил. Я не хочу пить — я не алкоголик. Я наркоман. Но Господи! У меня такое чувство, будто я расклеиваюсь. И я знал, что если выпью, то не остановлюсь, потому что это просто не поможет.

— Я могу набрать тебе горячую ванну, дать отмокнуть, пока буду делать тебе минет или ещё что. Это поможет расслабиться?

— Дети спят?

— Конечно.

— Но это будет странно, зная, что они в конце коридора.

— Мы запрём дверь. И мы будем очень, очень тихими. В смысле, тяжело говорить, когда у тебя во рту большой член.

Он попытался улыбнуться, но ничего не вышло.

— Какого чёрта со мной не так? Мой отец мёртв, и всё, чего я хочу, выпить таблеток!

— Идём, городской мальчишка. Есть больше, чем это. У тебя был плохой день. Тебе нужно кое-что, чтобы через это пройти. Уверен, твой отец понял бы это. И после того, как ты получишь шанс... расслабиться... можешь рассказать мне всё о своём дне. Что скажешь?

— Ты не думаешь, что это странно?

— Я думаю, что ты человек. Кроме того, это известный факт.

— Какой?

— Секс — хороший антидепрессант.

— Ох, я тебя умоляю.

— Когда в последний раз, получая минет, ты говорил: "О, тебе придётся прекратить, я в депрессии"?

— Я понял, что ты хочешь сказать.

Глава 71

Семейный ужин

"Семейный ужин" в доме миссис Ледбеттер следующим вечером был не очень счастливым.

Для начала, в поместье Ледбеттеров не было ничего особо семейного. Джексон был единственным ребёнком; как и его мать. У мистера Ледбеттера была сестра, Рита, которая была "счастливо разведена". Она сидела напротив и время от времени бросала пренебрежительные взгляды на Амелию и Тони — особенно на Тони, который чавкал и ел руками, как нормальный семилетний ребёнок. Ни один из двух взрослых детей Риты не присутствовал. У мистера Ледбеттера ещё было два брата, Карлсон, с которым я уже познакомился, и Чарли, который жил в Калифорнии и приедет завтра утром на похороны.

Карлсон отпросился с обеда, но его дочь, Фрида, была здесь вместе со своим мужем, Джорджем.

— Не знаю, почему ты так себя ведёшь, Юни, — сказала Рита после долгой, неловкой тишины, бросая взгляд на миссис Ледбеттер. — Все знают, что вы со Стивеном терпеть друг друга не могли. Честно говоря, мне следовало думать, что будет облегчением видеть его мёртвым.

Миссис Ледбеттер, которая довольно неубедительно поедала рыбу-меч, отложила вилку и повернулась к золовке со странным подобием улыбки на губах.
— Кажется, после лоботомии тебе лучше, Рита. Могу сказать, ты всех нас напугала.

— Мам, тётя Рита, пожалуйста, — с гримасой произнёс Джексон. — Не перед детьми.

— Так ты их называешь? — спросила тётя Рита.

— Это довольно зло, — сказал я.

— Я не считаю себя обязанной исправлять ошибки других людей, — легко ответила она.

— Не вините их за то, что сделали их родители, — парировал я.

— Прошу меня простить, пока моё сердце истекает кровью.

— Тётя Рита, ты говоришь о моих детях, — сказал Джексон, проявляя редкую долю непокорности.

— Подумать только, гомосексуалы "заводят детей". Что следующее они придумают?

— Не позволяй ей дразнить тебя, Джеки, — предупредила миссис Ледбеттер.

Джексон опустил взгляд в тарелку, выдохнул, будто успокаивая нервы.

— Думаю, то, что они делают, отлично, — сказала Фрида.

— Правда? — спросила Рита. — Однажды они своих детей и грудью кормить будут.

— Что это должно значить? — спросила Фрида.

— Есть причина, по которой мы держим гомосексуалов подальше от детей.

— И какая же? — поинтересовалась Фрида.

— У них нравы однорукой крэковой шлюхи, дорогая. Чего ты ожидаешь от людей, которые определяют себя по своим "сексуальным предпочтениям"? Когда я представляюсь, я не говорю: "О, кстати, я наслаждаюсь хорошим большим членом так же сильно, как и следующей девчонкой". Упаси Бог, чтобы кто-то у них спрашивал — они натравят на тебя АСЗГС, и в следующий момент они будут на шоу Рэйчел Мэддоу, жалуясь на то, какая ты ханжа.

— Не обращайте на неё внимания, — важно произнесла миссис Ледбеттер. — Есть причина, по которой она дважды разводилась, и дело не в её милом характере.

— И есть причина, по которой у Джеки нет ни братьев, ни сестёр, — ответила Рита.

За столом повисло внезапное напряжение, которое невозможно было упустить.

— Конечно, я удивлена, что ты вообще его родила, со всеми этими твоими абортами, — добавила Рита. — Джеки повезло, что ты первым делом не бросила его в блендер. Возможно, если Джеки и мистеру Утиная Династия надоедят эти дети, они тоже смогут бросить их в блендер. Ты ведь так поступаешь с вещами, которые тебе не нравятся, Юни?

— Вы действительно будете сейчас это делать? — в неверии спросил Джексон.

— Я так же свободна во взглядах, как и либералы, но я знаю меру в разделывании детей и выбрасывании их разделанных тел в мусорку, — сказала Рита.

Миссис Ледбеттер рассмеялась.

— Ты католичка, когда это тебе идёт, Рит. Браво. Мне нравится немного морально насиловать себя время от времени. Эти два твоих брака были как аборты, разве не так? "То, что соединил Бог, не раздели ни один человек" — пока, конечно, ты не встретишь кого-то, у кого больше денег. Твои бедные мужья никогда не узнают, что их сразило.

— Почему вы двое ругаетесь? — спросил Джексон. — В этом есть какой-то смысл, или вы просто пытаетесь вывести из себя остальных?

— Это помогает провести время, дорогой, — сказала миссис Ледбеттер.

— Дай взрослым поговорить, — сказала тётя Рита.

— Я взрослый, — сказал Джексон.

— С умом двенадцатилетнего, — ответила Рита.

— Эта штука с обменом оскорблениями — традиция янки, или я что-то упускаю? — спросил я.

— Нам нравится говорить то, что мы думаем, дорогой, — сказала миссис Ледбеттер. — Ты уже должен знать об этом. Нам нравится держать людей в форме.

— Если не выносишь жары, не выходи на солнце, — добавила Рита.

Я нахмурился и взглянул на Амелию, которая кусала свою нижнюю губу.

— Что ж, — сказал я ей, — сейчас это твоя семья. Разве ты не везучая девочка? Лично я думаю, что они совершенно чокнутые, но я южанин, так что откуда мне знать? Нам придётся научиться лучше обмениваться оскорблениями, так ведь?

Она не ответила, но в её глазах был намёк на что-то. Радость? Уважение?

— Ну, если она будет частью этой семьи, — сказала Рита, — ей придётся сделать что-то со своими волосами. И с этой одеждой. Я никогда не видела, чтобы свитер выглядел таким взбаламученным.

— Мой свитер не взбаламученный, — сказала Амелия.

— Это довольно по—христиански, разве нет? — ответила Рита. — Если бы твой свитер мог говорить, то сказал бы, что он на грани суицида.

— Тётя Рита, я бы оценил, если бы ты не комментировала одежду, которую носят мои дети, — раздражённо произнёс Джексон.

— Ты можешь быть геем, но, очевидно, ничего не знаешь о девчачьей одежде. Она была в «Волмарте»? В этом дело?

— У нас не было времени ходить по магазинам за детской одеждой, — сказал я, начиная злиться. — Янки ещё и детей оскорбляют?

Тётя Рита задрала нос и отвернулась.

— Мы с Амелией собираемся на шоппинг в Нью-Йорк, — сказала миссис Ледбеттер. — Не так ли, милая?

Амелия не ответила.

— Ты просто завидуешь, — сказала миссис Ледбеттер Рите, — потому что твоя дочь так ужасно уродлива. Лицо, как у дикобраза. Она оставалась у нас на одно лето, и повсюду были разбросаны иглы дикобраза. Мы со Стивеном провели чертовски много времени, вытаскивая их из ковров. Всё было так плохо, что в дверях показался офицер службы по отлову бездомных животных, желая узнать, нужна ли нам помощь. Сказал, что ему звонили соседи.

Тётя Рита едва заметно улыбнулась, будто наслаждаясь собой.

Я посмотрел на Джексона, мои глаза полыхали толикой ярости, но он просто пожал плечами — будто обеды с тётей Ритой всегда были и будут такими, будто смысл был быть умной, не обязательно злой, и не обязательно серьёзной.

— Вы понимаете, что вы все совершенно спятившие, — сказал я.

— Поживи немного, — ответила миссис Ледбеттер.

— Плыви по течению, — добавила Рита. — И — вауля! — мы помогли бедной Юни перестать думать о её муже, разве не так? Только представь!

Миссис Ледбеттер, при упоминании её мужа, вдруг, казалось, сдулась.

— Видишь, как это работает? — спросила Рита, глядя на миссис Ледбеттер и хмурясь. — Конечно, вы, южане, любите купаться в страданиях, не так ли? Вы по-прежнему не переступили через Гражданскую войну. Для вас нет ничего лучше, чем стегать дохлую лошадь, чтобы почувствовать себя важными. Скажи мне, Вилли. Сейчас санузел в доме там более распространён? Это гораздо удобнее, мы уж знаем.

— Нет ничего плохого в том, чтобы наложить хорошую кучу в лесу, — сказал я, слова вылетели раньше, чем я смог их остановить.

Я посмотрел на Джексона извиняющимся взглядом.

Амелия фыркнула.

— Не стоит начинать, не придётся и расхлёбывать, — тихо сказал Джексон, умоляя меня взглядом.

— Никто ничего не начинает, — сказала миссис Ледбеттер. — Мы извлекаем лучшее из худшего, ничего более. И я не выношу скучных людей, что моя дорогая невестка очень хорошо знает. Кроме того, когда она рядом, я чувствую себя лучше. Уже поднабрала пару складок, да, Рит?

— Я не жирная! — в ужасе произнесла тётя Рита.

— Мгновение на губах, всю жизнь на бёдрах, — поддевала миссис Ледбеттер. — Я бы дважды подумала о десерте. Кроме того, у нас нет корыта.

— Думаю, вам двоим нужно повзрослеть, — с раздражённым видом сказала Фрида. — Мы здесь для того, чтобы вспомнить дядю Стивена, знаете ли. Разве не так, Джордж? — Она повернулась за поддержкой к своему мужу.

— Конечно, — на автомате сказал Джордж, выглядя очень неловко.

— И ещё мы здесь для того, чтобы провести немного времени с детьми, — добавила Фрида. — Джеки, Вилли, думаю, то, что вы делаете, замечательно, и дети выглядят очень счастливыми. Из вас получается прекрасная семья.

— Спасибо, — ответил Джексон.

— Они ходят в школу? — спросила она.

— О, нам обязательно говорить о детях? — произнесла Рита. — Я твёрдо верю в старую пословицу "детей нужно видеть, но только в открытом гробу".

— Твои дети приедут на похороны, Рит? — спросила миссис Ледбеттер, криво улыбаясь.

— Ты знаешь, что Аллен Джуниор не разговаривает со мной, — сказала Рита с таким видом, будто её ударили.

— Ох, не могу представить.

— Мам, не надо, — сказал Джексон. — Фрида права — мы здесь для того, чтобы вспомнить папу. Вы, ребята, не помогаете.

— Предоставь мёртвым хоронить своих мертвецов, Джеки, — ответила миссис Ледбеттер. — Кроме того, думаю, публичное выражение скорби — дурной вкус.

— Едва ли мы в общественном месте, — отметил Джексон.

— Чего ты от меня хочешь? — внезапно агрессивным голосом спросила миссис Ледбеттер. — Ты хотел бы видеть, как твоя мать рыдает, как потаскуха на конференции Баптистской Библии? В этом дело? Я не достаточно правильно скорблю? Ты хотел бы, чтобы у меня слёзы текли по сиськам, чтобы от туши оставались следы? Что, Джеки?

Джексон выглядел ошеломлённым этой вспышкой.

— Мы все скорбим по-своему, — сказал я.

— Да, Джеки всё нам об этом рассказал, — ответила миссис Ледбеттер. — Джеки, ты должен благодарить Бога, что я не выжила из ума и не заглатываю виски и не реву, как дура о твоём отце — в отличие от некоторых людей, которых мы знаем.

Глава 72

Семейное сближение

После полуночи меня разбудил странный ворчливый шум. Он доносился из коридора. Я настоял на том, чтобы оставлять нашу дверь открытой на случай, если одному из наших детей мы понадобимся посреди ночи.

Я быстро встал, накинул халат.

— Ааахххххх! Хах! Аааааххххх!

Шум доносился из комнаты Тони.

Я нашёл его лежащим на спине, одеяла спутались вокруг тела, на лице застыла маска ужаса, пока его руки били по воздуху.

— Арррррр! Хах!

Ему снился кошмар.

— Тони! — позвал я, не думая, не помня, что он меня не слышит.

Я сел на кровать, взял его за плечи, чтобы мягко встряхнуть. Он боролся со мной, его тело застыло, он размахивал руками. Он скулил, вопил, стонал.

Он намочил кровать, и та пахла мочой.

— Тони! — снова позвал я.

— В чём дело? — спросил Джексон, вдруг появляясь рядом.

— Ему снится кошмар.

Тони ворчал в странной, болезненной манере, будто даже во сне пытался сформулировать слова, предложение, протест, зов о помощи.

— Тони! — снова произнёс я, тряся его.

После нескольких тревожных мгновений его глаза распахнулись. Увидев меня, он отдёрнулся, на его маленьком, худом лице было выражение чистого ужаса.

— Хахххх! — простонал он, прижимая руки к груди, будто чтобы защититься.

— Тони! — воскликнул я, не зная, что ещё делать.

— Аааааххххххх!

Его рот открылся, вырвался стон, затем он разрыдался — самые несчастные, ужасные, жалостливые слёзы, которые я когда-либо видел, будто бедняжка в безумном ужасе.

— Тони, — снова сказал я, протягивая руки, пытаясь привлечь его внимание.

Он попятился на кровати, упал с другой стороны, скрутился в комочек на полу, обвив руками колени и прижимая их к груди, крепко зажмурив глаза, его стоны и рыдания были полны мучений.

Я поспешил к нему, но он ушёл в своё безопасное место и не обращал на меня никакого внимания.

— Мистер Джек, что случилось? — спросила Амелия с порога.

— Принеси мне полотенце и одеяло, — велел я.

— Мистер Джек?

— Ему снится кошмар, сладкая, — сказал ей Джексон. — Можешь принести полотенце из ванной?

— Он в порядке? — спросила Амелия.

— Он будет в порядке.

Она поспешила уйти и вернулась с полотенцем, которое я обвил вокруг талии и ног Тони, прежде чем завернуть его в одеяло и поднять на руки.

— Что ты собираешься делать? — спросил Джексон, его глаза были полны беспокойства.

— Посижу с ним.

Я понёс его в нашу спальню. Джексон и Амелия шли следом с напуганным видом.

— Эй, вы, всё хорошо, — сказал я, забираясь в кровать с Тони на коленях, держа его как маленького ребёнка. — Я просто посижу с ним, пока он не почувствует себя лучше. Можете идти спать дальше.

— Ты уверен? — спросила Амелия.

— Почему бы тебе не принести ему одного из его мишек? Может, это поможет ему прийти в себя.

Она без слов подчинилась, вернувшись с новым плюшевым медведем, которого мы купили Тони после нашего первого визита. Я коснулся мягкой шерстью руки Тони. Будто чувствуя присутствие мишки, он протянул руку, щупая его, но отказываясь открывать глаза, чтобы посмотреть. Я вложил игрушку ему в руки, и он крепко обнял её, зарываясь лицом в бежевую шерсть.

— Видишь? — сказал я Амелии. — Он будет в порядке.

— Он будет в порядке, мистер Джек? — спросила она, игнорируя меня.

— Конечно, — сказал Джексон. — Почему бы тебе не вернуться в кровать? Тебе что-нибудь нужно?

— Он разбудил меня своим криком.

— Мне жаль.

— Всё нормально.

Она поплелась к двери.

— Мистер Джек?

— Что, сладкая? — спросил он.

— Мне обязательно идти завтра на похороны?

Джексон вздохнул, будто ему напомнили о чём—то, что он отчаянно хотел забыть.

— Нет, если не хочешь, — наконец сказал он.

— Я не могу перестать думать о...

Она вдруг замолчала, застенчиво вытирая глаза.

— Я знаю, — сказал Джексон. — Если не хочешь идти, ты не обязана.

Она развернулась, будто чтобы уйти, но снова задержалась с встревоженным выражением на лице.

— Почему бы тебе не взять одеяло и подушку и не прийти спать с нами? — предложил я. — У нас будет ночёвка.

— Серьёзно? — спросила она, её лицо прояснилось.

— Здесь куча места, и я знаю, что мистер Джек чувствует себя лучше, когда ты рядом. Что скажешь?

— Ну, хорошо.

Она поспешила уйти.

— Ночёвка? — повторил в тишине Джексон.

— Семейное сближение, — сказал я. — Ей тяжело из-за похорон.

— Я знаю.

— Может быть, ей просто нужно почувствовать себя в безопасности, — предположил я. — Как Тони.

Мы посмотрели на Тони, который уже успокоился до тихих рыданий, вцепившись в своего мишку, безопасно устроившись в моих руках.

— Мне не нравится, что они спят в нашей кровати, но, может быть, ты прав.

— Тебе придётся довериться мне, — сказал я.

— Я доверяю, — просто ответил он.

Амелия вернулась довольно быстро.

— Я делаю это только потому, что вы, ребята, такие придурки, — объявила она, забираясь в пустующее пространство между мной и Джексоном, занимая свою территорию и выглядя намного счастливее.

— Мы всё равно тебя любим, — сказал я. — Не так ли, мистер Джек?

— Не знаю, — сказал Джексон. — Если она будет доставлять нам слишком много неприятностей, мы можем попробовать продать её на еВау.

— Вы меня не продадите!

— Мы можем, — поддразнил Джексон. — Но им придётся предложить много денег. Ты ведь не просто какой-то старый ребёнок, которого мы подобрали с улицы или купили в секонд-хэнде. Я считаю, что наш товар...

— Я не ваш товар!

—...вещь первоклассного качества, и им придётся платить сквозь зубы. Но даже тогда, не уверен, что мы бы продали, потому что мне вроде как нравится, когда ты рядом.

— Правда?

— Да, — сказал Джексон. — Я привязался к тебе.

— Мы не можем её продать, — поспорил я. — Сейчас не девятнадцатый век, знаешь ли.

— В девятнадцатом веке продавали детей, мистер Вилли? — поинтересовалась она.

— Их не на самом деле продавали, — ответил я, — но было то, что называли сиротским поездом, и в этот поезд сажали детей, которых никто не хотел, и люди ездили на вокзалы, чтобы посмотреть, понравится ли им кто-то, чтобы забрать его домой. По большей части это были фермеры, которые искали детей для работы на фермах.

— Это правда, мистер Джек? — с выражением ужаса спросила Амелия.

— Я не знаю, — признался Джексон.

— Это правда, — сказал я. — Загугли. Но мы больше этого не делаем, потому что знаем, что детям лучше иметь собственный дом и родителей, которые действительно их хотят. Как мы хотим тебя и