Стихи на объявление памятника историографу Н. М. Карамзину

 

(Посвящаются А. И. Тургеневу)

 

 

Он памятник себе воздвиг чудесный, вечный,

Достойный праведных похвал,

И краше, чем кумир иль столб каменосечный,

И тверже, чем литой металл!

Тот славный памятник, отчизну украшая.

О нем потомству говорит

И будет говорить, покуда Русь святая

Самой себе не изменит!

Покуда внятны ей родимые преданья

Давно скончавшихся веков

Про светлые дела, про лютые страданья,

Про жизнь и веру праотцов;

Покуда наш язык, могучий и прекрасной,

Их вещий, их заветный глас,

Певучий и живой, звучит нам сладкогласно,

И есть отечество у нас!

Любя отечество душою просвещенной,

И славу русскую любя,

Труду высокому обрек он неизменно

Все дни свои, всего себя;

И полон им одним и с ним позабывая

Призыв блистательных честей,

И множество сует, какими жизнь мирская

Манит к себе, влечет людей

В свои объятия, и силу, и отвагу,

И жажду чистого труда,

И пылкую любовь к отечеству и благу,

Мертвит и душит навсегда,

В тиши работал он, почтенный собеседник

Простосердечной старины,

И ей сочувствуя, и правды проповедник,

И не наемник новизны!

Сказанья праотцов судил он нелукаво,

Он прямодушно понимал

Родную нашу Русь, — и совершил со славой

Великий подвиг: написал

Для нас он книгу книг: — и ясною картиной

В ней обновилась старина.

Вот первые князья с варяжскою дружиной,

И веют наши знамена

У цареградских стен! Вот Русь преображает

Владимир — солнце древних лет,

И с киевских высот ей царственно сияет

Креста животворящий свет!

Вот Ярослав, вот век усобицы кровавой,

Раздор и трата бодрых сил;

Вот благодушные и смелые Мстиславы,

И Мономах, и Даниил!

Вот страшный божий гнев: по всей земле тревога

И шумны полчища татар;

Им степь широкая, как тесная дорога;

Везде война, везде пожар,

И русские князья с поникшими главами

Идут в безбожную орду!

Вот рыцарство меча с железными полками

И их побоище на льду;

Великий Новгород с своею бурной волей,

И Псков, Новугороду брат;

Москва, святитель Петр, и Куликово поле;

Вот уничтоженный Ахмат;

Великий Иоанн, всей Руси повелитель, —

И вот наш Грозный, внук его,

Трех мусульманских царств счастливый покоритель —

И кровопийца своего!

Неслыханный тиран, мучитель непреклонный,

Природы ужас и позор!

В Москве за казнью казнь; у плахи беззаконной

Весь день мясничает топор.

По земским городам толпа кромешных бродит,

Нося грабеж, губя людей,

И бешено-свиреп, сам царь ее предводит,

Глава усердных палачей!

И ты, в страданиях смертельных цепенея,

Ты все кровавые дела,

Весь дикий произвол державного злодея,

Спокойно ты перенесла,

Святая Русь! Но суд истории свободно

Свой приговор ему изрек;

Царя мучителя oн проклял всенародно

Из рода в род, из века в век!

Вот сын тирана, — царь-смиренник молчаливой.

Молитва, пост и тишина,

И отдохнул народ под властью незлобивой,

И царству слава отдана.

Правитель Годунов; вот сам он на престоле;

Но тень из гроба восстает

И гибнет царь Борис: его не любит боле,

Его не хочет свой народ!

Бродяга царствует, воспитанник латинства,

Он презирает наш закон,

В Кремле он поселил соблазны и бесчинства

Ночных скаканий шум и звон,

И песни буйные, и струнное гуденье…

Но чу! Набат и грозен крик!

И бурно в Кремль идет народное волненье…

Долой венчанный еретик!

Вот Шуйский, мятежи — и самозванец новый,

Клеврет строптивых поляков;

Вот Михаил Скопин и братья Ляпуновы!

Вот сотня доблих чернецов,

Противу тьмы врагов громовая твердыня.

В Москве знамена короля…

В плену священный Кремль… поругана святыня.

Мужайся, Русская земля!

 

Великий подвиг свой он совершил со славой!

О! сколько дум рождает в нас,

И задушевных дум, текущий величаво

Его пленительный рассказ,

И ясный и живой, как волны голубые,

Реки, царицы русских вод,

Между холмов и гор, откуда он впервые

Увидел солнечный восход!

Он будит в нас огонь прекрасный и высокий,

Огонь чистейший и святой,

Уме недвижный в нас, заглохший в нас глубоко

От жизни блудной и пустой,

Любовь к своей земле. Нас, преданных чужбине,

Красноречиво учит он

Не рабствовать ее презрительной гордыне,

Хранить в душе родной закон,

Надежно уважать свои родные силы,

Спасенья чаять только в них,

В себе, — и не плевать на честные могилы

Могучих прадедов своих!

Бессмертен Карамзин! Его бытописанья

Не позабудет русский мир,

И памяти о нем не нужны струн бряцанья.

Не нужен камень иль кумир:

Она без них крепка в отчизне просвещенной…

Но слава времени, когда

И мирный гражданин, подвижник незабвенной

На поле книжного труда,

Венчанный славою, и гордый воевода,

Герой счастливый на войне.

Стоят торжественно перед лицом народа

Уже на ровной вышине!

 

 

В. Н. АННЕНКОВОЙ

"Мне мил прелестный ваш подарок,"

 

 

Мне мил прелестный ваш подарок,

Мне мил любезный ваш вопрос!

В те дни, как меж лилей и роз,

Раскидист, свеж, блестящ и ярок.

Цветок веселого житья,

Я полон жизни красовался,

И здесь в Москве доразвивался

И довоспитывался, — я,

В те дни, златые дни, быть может,

И стоил этих двух венков:

А ныне… я уж не таков.

Увы! Болезнь крутит и ежит

Меня, и ест меня тоска;

А вы и ныне благосклонны

К тому, чьи песни самозвонны

Давно молчат, чья жизнь горька,

Кого давно уж, как поэта,

И не приветствует никто!

Лишь вы теперь, — и вам за то

Моя хвала и многи лета!

И много, много дай бог вам

Созданий стройных, сладкогласных,

Прекрасных дум, стихов прекрасных,

Таких всегда, какие нам

Вы так пленительно дарите;

Да будут вечно, как они,

Счастливы, ясны ваши дни,

И долго, долго вы цветите!

 

 

ЗЕМЛЕТРЯСЕНЬЕ

 

 

Всевышний граду Константина

Землетрясенье посылал,

И геллеспонтская пучина,

И берег с грудой гор и скал

Дрожали, — и царей палаты,

И храм, и цирк, и гипподром,

И стен градских верхи зубчаты,

И все поморие кругом.

 

По всей пространной Византии,

В отверстых храмах, богу сил

Обильно пелися литии,

И дым молитвенных кадил

Клубился; люди, страхом полны,

Текли перед Христов олтарь:

Сенат, синклит, народа волны

И сам благочестивый царь.

 

Вотще! Их вопли и моленья

Господь во гневе отвергал,

И гул и гром землетрясенья

Не умолкал, не умолкал.

Тогда невидимая сила

С небес на землю низошла,

И быстро отрока схватила,

И выше облак унесла:

 

И внял он горнему глаголу

Небесных ликов: свят, свят, свят!

И песню ту принес он долу,

Священным трепетом объят,

И церковь те слова святыя

В свою молитву приняла,

И той молитвой Византия

Себя от гибели спасла.

 

Так ты, поэт, в годину страха

И колебания земли,

Носись душой превыше праха,

И ликам ангельским внемли,

И приноси дрожащим людям

Молитвы с горней вышины,

Да в сердце примем их и будем

Мы нашей верой спасены.

 

 

ЭЛЕГИЯ

"Есть много всяких мук — и много я их знаю;"

 

 

Есть много всяких мук — и много я их знаю;

Но изо всех из них одну я почитаю

Всех горшею: она является тогда

К тебе, как жаждою заветного труда

Ты полон и готов свою мечту иль думу

Осуществить; к тебе, без крику и без шуму

Та мука входит в дверь — и вот с тобой рядком

Она сидит! Таков был у меня, в моем

Унылом странствии в чужбине, собеседник,

Поэт несноснейший, поэт и надоедник

Неутомимейший! Бывало, ни Борей

Суровый, и ни Феб, огнем своих лучей

Мертвящий всякий злак, ни град, как он ни крупен,

Ни снег и дождь — ничто неймет его: доступен

И люб всегда ему смиренный мой приют.

Он все препобедит: и вот он тут как тут,

Со мной сидит и мне радушно поверяет

Свои мечты — и мне стихи провозглашает,

Свои стихи, меня вгоняя в жар и в страх:

Он кучу их принес в карманах, и в руках,

И в шляпе. Это все плоды его сомнений,

Да разобманутых надежд и впечатлений,

Летучей младости таинственный запас!

А сам он неуклюж, и рыж, и долговяз,

И немец, и тяжел, как оный камень дикой,

Его же лишь Тидид, муж крепости великой

Поднять и потрясти, и устремить возмог

В свирепого врага… таков-то был жесток

Томитель мой! И спас меня от этой муки

Лишь седовласый врач, герой своей науки,

Венчанный славою, восстановитель мой —

И тут он спас меня, гонимого судьбой.

 

 

К ***

"Сияет яркая полночная луна"

 

 

Сияет яркая полночная луна

На небе голубом; и сон и тишина

Лелеет и хранит мое уединенье.

Люблю я этот час, когда воображенье

Влечет меня в тот край, где светлый мир наук,

Привольное житье и чаш веселый стук,

Свободные труды, разгульные забавы

И пылкие умы и рыцарские нравы…

Ах молодость моя, зачем она прошла!

И ты, которая мне ангелом была

Надежд возвышенных, которая любила

Мои стихи; она, прибежище и сила

И первых нежных чувств и первых смелых дум,

Томивших сердце мне и волновавших ум,

Она — ее уж нет, любви моей прекрасной!

Но помню я тот взор, и сладостный и ясной,

Каким всего меня проникнула она:

Он безмятежен был, как неба глубина,

Светло-спокойная, исполненная бога —

И грудь мою тогда не жаркая тревога

Земных надежд, земных желаний потрясла;

Нет, гармонической тогда она была,

И были чувства в ней высокие, святые,

Каким доступны мы, когда в часы ночные.

Задумчиво глядим на звездные поля:

Тогда бесстрастны мы и нам чужда земля,

На мысль о небесах примененная нами!

О, как бы я желал бессмертными стихами

Воспеть ее, красу счастливых дней моих!

О, как бы я желал, хотя б единый стих

Потомству передать ее животворящий,

Чтоб был он тверд и чист, торжественно звучащий —

И словно блеском дня и солнечных лучей,

Играл бы славою и радостью о ней.

 

 

" Увенчанный и пристыженный вами, "

 

 

Увенчанный и пристыженный вами,

Благодарить не нахожу я слов;

Скажу одно: меж царскими венцами

Не видано прекраснейших венцов!

Пусть лаврами украшен я не буду

Пусть сей венец поэту в шутку дан;

Но — ваш казак — я вечно не забуду,

Как пошутил со мной мой атаман.

 

 

Послание к Кулибину

(Отрывок) [13]

"Какой огонь тогда блистал"

 

 

Какой огонь тогда блистал

В душе моей обвороженной,

Когда я звучный глас внимал,

Твой глас, о бард священный,

Краса певцов, великий Оссиан!

И мысль моя тогда летала

По холмам тех счастливых стран,

Где арфа стройная героев воспевала.

Тогда я пред собою зрел

Тебя, Фингал непобедимый,

В тот час, как небосклон горел,

Зарею утренней златимый;

Как ветерки игривые кругом

Героя тихо пролетали,

И солнце блещущим лучом

Сверкало на ужасной стали.

Я зрел его: он, на копье склонясь,

Стоял в очах своих с грозою,

И вдруг на воинство противных устремясь,

Все повергал своей рукою.

Я зрел, как, подвиг свой свершив,

Он восходил на холм зеленый

И, на равнину взор печальный обратив,

Где враг упал, им низложенный,

Стоял с поникшею главой,

В доспехах, кровию омытых.

Я шлемы зрел, его рассечены рукой,

Зрел горы им щитов разбитых!..

 

1819[14]

 

РОДИНА [15]

 

 

Краса полуночной природы,

Любовь очей, моя страна!

Твоя живая тишина,

Твои лихие непогоды,

Твои леса, твои луга,

И Волги пышные брега,

И Волги радостные воды —

Всё мило мне, как жар стихов,

Как жажда пламенная славы,

Как шум прибережной дубравы

И разыгравшихся валов.

 

Всегда люблю я, вечно живы

На крепкой памяти моей

Предметы юношеских дней

И сердца первые порывы;

Когда волшебница-мечта

Красноречивые места

Мне оживляет и рисует,

Она свежа, она чиста,

Она блестит, она ликует.

 

Но там, где русская природа,

Как наших дедов времена,

И величава, и грозна,

И благодатна, как свобода, —

Там вяло дни мои лились,

Там не внимают вдохновенью,

И люди мирно обреклись

Непринужденному забвенью.

 

Целуй меня, моя Лилета,

Целуй, целуй! Опять с тобой

Восторги вольного поэта,

И сила страсти молодой.

И голос лиры вдохновенной!

Покинув край непросвещенный,

Душой высокое любя,

Опять тобой воспламененный,

Я стану петь и шум военный,

И меченосцев, и тебя!

 

Январь 1825

 

К НЯНЕ А. С. ПУШКИНА

 

 

Свет Родионовна, забуду ли тебя?

В те дни, как сельскую свободу возлюбя,

Я покидал для ней и славу, и науки,

И немцев, и сей град профессоров и скуки,

Ты, благодатная хозяйка сени той,

Где Пушкин, не сражен суровою судьбой,

Презрев людей, молву, их ласки, их измены,

Священнодействовал при алтаре камены, —

Всегда приветами сердечной доброты

Встречала ты меня, мне здравствовала ты,

Когда чрез длинный ряд полей, под зноем лета,

Ходил я навещать изгнанника-поэта

И мне сопутствовал приятель давний твой,

Ареевых наук питомец молодой.

Как сладостно твое святое хлебосольство

Нам баловало вкус и жажды своевольство;

С каким радушием — красою древних лет —

Ты набирала нам затейливый обед!

Сама и водку нам, и брашна подавала,

И соты, и плоды, и вина уставляла

На милой тесноте старинного стола!

Ты занимала нас — добра и весела —

Про стародавних бар пленительным рассказом;

Мы удивлялися почтенным их проказам,

Мы верили тебе — и смех не прерывал

Твоих бесхитростных суждений и похвал;

Свободно говорил язык словоохотный,

И легкие часы летали беззаботно!

 

11 мая 1827

 

ПЕСНЯ

"Из страны, страны далекой,"

 

 

Из страны, страны далекой,

С Волги-матушки широкой,

Ради сладкого труда,

Ради вольности высокой

Собралися мы сюда.

Помним холмы, помним долы,

Наши храмы, наши села,

И в краю, краю чужом

Мы пируем пир веселый

И за родину мы пьем.

Благодетельною силой

С нами немцев подружило

Откровенное вино;

Шумно, пламенно и мило

Мы гуляем заодно.

Но с надеждою чудесной

Мы стакан, и полновесный,

Нашей Руси — будь она

Первым царством в поднебесной,

И счастлива и славна!

 

 

1827

 

 

АУ!

"Голубоокая, младая,"

 

 

Голубоокая, младая,

Мой чернобровый ангел рая!

Ты, мной воспетая давно,

Еще в те дни, как пел я радость,

И жизни праздничную сладость,

Искрокипучее вино, —

Тебе привет мой издалеча,

От москворецких берегов —

Туда, где звонким звоном веча

Моих пугалась ты стихов;

Где странно юность мной играла,

Где в одинокий мой приют

То заходил бессонный труд,

То ночь с гремушкой забегала!

 

Пестро, неправильно я жил!

Там все, чем бог добра и света

Благословляет многи лета

Тот край, все: бодрость чувств и сил,

Ученье, дружбу, вольность нашу,

Гульбу, шум, праздность, лень — я слил

В одну торжественную чашу,

И пил да пел… я долго пил!

 

Голубоокая, младая,

Мой чернобровый ангел рая!

Тебя, звезду мою, найдет

Поэта вестник расторопный,

Мой бойкий ямб четверостопный,

Мой говорливый скороход,

Тебе он скажет весть благую:

Да, я покинул наконец

Пиры, беспечность кочевую,

Я, голосистый их певец!

Святых восторгов просит лира —

Она чужда тех буйных лет,

И вновь из прелести сует

Не сотворит себе кумира!

 

Я здесь! — Да здравствует Москва!

Вот небеса мои родныя!

Здесь наша матушка-Россия

Семисотлетняя жива!

Здесь все бывало: плен, свобода,

Орда, и Польша, и Литва,

Французы, лавр и хмель народа,

Все, все!.. Да здравствует Москва!

 

Какими думами украшен

Сей холм давнишних стен и башен,

Бойниц, соборов и палат!

Здесь наших бед и нашей славы

Хранится повесть! Эти главы

Святым сиянием горят!

О! проклят будь, кто потревожит

Великолепье старины;

Кто на нее печать наложит

Мимоходящей новизны!

Сюда! на дело песнопений,

Поэты наши! Для стихов

В Москве ищите русских слов,

Своенародных вдохновений!

 

Как много мне судьба дала!

Денницей ярко-пурпуровой

Как ясно, тихо жизни новой

Она восток мне убрала!

Не пьян полет моих желаний;

Свобода сердца весела;

И стихотворческие длани

К струнам — и лира ожила!

 

Мой чернобровый ангел рая!

Моли судьбу, да всеблагая

Не отнимает у меня

Ни одиночества дневного,

Ни одиночества ночного,

Ни дум деятельного дня,

Ни тихих снов ленивой ночи!

И скромной песнию любви

Я воспою лазурны очи,

Ланиты свежие твои,

Уста сахарны, груди полны,

И белизну твоих грудей,

И черных, девственных кудрей

На ней блистающие волны.

 

Твоя мольба всегда верна!

И мой обет — он совершится!

Мечта любовью раскипится,

И в звуки выльется она!

И будут звуки те прекрасны,

И будет сладость их неясна,

Как сон пленительный и ясный,

Тебя поднявший с ложа сна!

 

 

1831

 

КОЛЛЕКТИВНОЕ

(стихотворения, написанные совместно с Ив. Киреевским)

 

Куплеты из водевиля "Вавилонская принцесса"

 

ЧОРТ

 

 

Когда счастливый дар поэта

Завесой скромности прикрыт,

И им средь суетного света

Младая дева не блестит,

 

Когда порыв души прекрасной

Она стихом передает

И похвалы толпы пристрастной

Себе не ищет и не ждет. —

 

Служенье музам освящает

Очарованье красоты,

И мысль и очи просветляет

Огнем возвышенной мечты.

 

Когда ж на дело вдохновенья

Она незваная идет,

И все грехи рифмоплетенья

Выносит нагло пред народ,

 

Тогда в насмешливом народе

Ей все в позор обращено,

Она бессмыслица в природе

И полу нежному пятно.

 

 

НЕПТУН

 

 

Все, что волны, все, что воды,

Все, что море-океан,

Все, что бури, непогоды,

Надо всем я капитан.

 

Прежде чем летали флоты

По хребтам седых валов,

Я предвидел анекдоты

Всех отважных моряков.

 

Про Колумба, Магеллана

Про де-Гаму и других,

Всех героев океана,

Знаменитых и простых.

 

Вот каков я! Суши, мели,

Камни, скрытые на дне,

Неизбежные доселе,

Все давно известны мне!

 

Все, что волны, все, что воды,

Все, что море-океан,

Все, что бури, непогоды,

Надо всем я капитан.

 

Но одно — венца и трона

И трезубца мне милей:

Что почтили Посейдона

Вы любовию своей.

 

В те часы, как вас пленяли

Сказки витязей морских,

Про меня вы их читали

И меня любили в них.

 

Я и сам давно волнуюсь,

И любовью к вам дышу,

Потому рекомендуюсь

И руки у вас прошу.

 

 

ГЕБА С КУБКОМ

 

 

Бывало, я, младая Геба,

В Олимпе чашницей была,

И на пирах напиток неба

Мироправителям лила;

Теперь же боги баснословья

И папа с ведьмой и со мной

За ваше доброе здоровье

Осушим кубок круговой.

 

 

ЗВЕЗДА

 

 

Я та звезда, под чьим правленьем

На белый свет ты рождена,

Под чьим властительным теченьем

Твоя красуется весна.

 

Мы, звезды, царственно гуляем

По беспредельности небес,

Судьбами мира управляем,

И нам подвластен сам Зевес.

 

В его весов святые чаши

Кладем мы жребии людей,

И я сошла в пределы ваши

С моих лазоревых полей, —

 

Чтобы тебе новорожденной

Открыть грядущий жребий твой:

Он будет светел, озаренный

Тебя хранящею звездой,

 

И будет ясен и спокоен

И вечно радостен твой взор,

И каждый день твой будет строен,

Как звезд расчисленный собор.

 

И жизнь твоя пройдет сияя,

Как мы на небе голубом

Проходим, взор обворожая

Своим магическим огнем.

 

 

ВЕДЬМА

(верхом на помеле)

 

 

Я в Киеве узнала,

Что пирушка здесь в селе;

Вот коня я оседлала,

Завизжала, засвистала,

Поскакала, поскакала, —

Прискакала на метле.

 

Помнишь, барышня-шалунья,

Ты духов к себе звала?

Прилетела я, летунья,

Испугалась ты, шалунья:

"Ах, колдунья! Ах, колдунья!"

И креститься начала.

 

То-то, барышни, смотрите.

Не пугайте волшебством!

С нашей братьей не шутите!

Если ж вызвать нас хотите,

Не гоните, не гоните,

Не гоните нас крестом!

 

Вот теперь не испугаю —

Я пришла проведать вас:

В день рожденья вам желаю

Благ, каких сама не знаю;

Поздравляю, поздравляю,

Поздравляю в добрый час!

 

 

ТРУБАДУР

 

 

Из счастливого Прованса,

Где царем был сам Амур,

Где отечество романса,

Я — бродящий трубадур.

На живых брегах Дюранса

Помню я, что вас видал:

Там вы песни запевали,

Хороводы заплетали,

И оттуда приезжали

Вы к Голицыну на бал.

 

Как знакомый, в день рожденья

Вам приносит поздравленье

Ваш покорный трубадур:

От живых брегов Дюранса,

Из отечества романса,

Из счастливого Прованса,

Где царем был сам Амур.

 

 

АМУР С МЕШКОМ

 

 

Знаком я вам иль нет? — Того не знаю,

Хоть ревностно служу у вас в стрелках,

И, егерь ваш, без промаху стреляю,

И в юношу и в старика в очках.

 

И много жертв сразил во имя ваше,

Их тысячи сидят в мешке моем;

Один старик, чуть жив, пищит в ягдташе:

"Ах, сжальтеся над бедным стариком".

 

 

ПАПА С КЛЮЧАМИ

 

 

И я пришел в день вашего рожденья,

Подобно сим языческим богам;

Я вам принес мое благословенье,

Чего они принесть не могут вам.

Мне донесли, что ваша кладовая

В исправности и взаперти всегда,

Так вот же вам зато ключи от рая,

Но только с тем, чтоб не спешить туда.

 

 

ПОЭМЫ

 

Валдайский узник [16]

 

1

 

Смотрите на меня: я худ!

Но не злосчастие и блуд,

И не желанье быть в раю

Убили молодость мою.

Из детства дружный с суетой

Я с уповательной душой,

Без пожирающих страстей,

Спокойно шел тропой своей.

Теперь сбылось мне двадцать лет,

А я, как мой покойный дед,

Стал телом сух и слаб душой.

На утре дней моих — судьбой

Я унесен из мест родных

И поселен в стенах чужих;

И там учился я тому,

Что не по нраву моему;

Семь лет убил я в школе сей

И вышел, право, не умней;

Мне за науки дали чин,

И я — не просто дворянин.

Тогда я думал, что счастлив,

Душой был рад, умом игрив.

А отчего? Не знал и сам;

Так в первый день отец Адам

Благодарил творца душой,

Не зная, что творец благой

Определил в тот самый день

Ему — оставить рая сень.

 

2

 

И я не долго видел рай!

Вдруг мне приказано: в Валдай!

Зачем? я спрашивать не смел. —

И скука, под названьем дел,

Здесь мне на сердце налегла:

Труды, заботы — без числа,

А пользы в них нимало нет!

Лишь от шоссе великий вред

Нерассудительной казне,

И горе тягостное мне!

Так я, покорствуя судьбе,

Другой уж год живу в избе,

Где духота и едкий дым

С телесным здравием моим

Враждуют — и победа их!

Привыкнув в летах молодых

Прелестниц милых обнимать,

Я их искал — но как сыскать?

Сей задымившийся Валдай

Для холостых — прегорький край:

Здесь неизвестен сладкий грех!

Не как в обители утех,

Средь образованных столиц,

Здесь — для прокату — нет девиц.

И я предвижу смертный срок:

Я здесь телесно одинок

И, как угодник божий, сух,

Огонь души моей потух!

 

3

 

Всегдашней пылию покрыт,

Как монастырь Валдай стоит

Среди дубрав и диких гор.

Здесь из грибов — лишь мухомор,

На мертвой зелени долин

Здесь ни лился, ни ясмин,

Но терн, крапива и волчец.

И серый волк, тех гор жилец,

В угрюмом сумраке ночном

Здесь воет под моим окном.

И грозный филин-страж ночей —

Вблизи от хижины моей,

Сидя на церкви городской,

Кричит — и голос гробовой

Ужасно вторится в горах.

Да леса ближнего в дуплах

Протяжные стенанья сов,

И ветра шум, и скрип дубов

Тревожат краткий отдых мой.

Когда ж засну, то надо мной

Иль крысы завизжат во пре,

Иль в завалившейся норе

Уныло заскребется мышь;

То по доскам соседних крыш

Забегают коты — и я,

Кляня причину бытия,

Котов влюбленных слышу вой,

Отрывный, дикий и глухой.

 

4

 

Приятно в горести мечтать,

Когда не перестал сиять

Отрадный упованья свет;

Когда страдалец — не скелет —

Еще душою не увял.

Так я сначала здесь мечтал,

И часто в тишине ночей,

Отрады холостых людей,

Счастливой призваны мечтой,

Являлись девы предо мной —

И я — страданье забывал:

Я милый призрак обнимал,

Манил на ложе дев младых,

Я осязал невинность их,

Я млел, я таял, я пылал;

Но сон-изменник исчезал,

И я, уныл и одинок,

Браня людей и сны и рок,

Как бешеный, подушки грыз!

 

5

 

Однажды сделала сюрприз

Фортуна мне: заметил я

В окне соседнего жилья

Живое что-то, и в крови

Моей промчался огнь любви,

И свет блеснул душе моей.

Как житель выспренних полей,

Моя красавица была

Небесной прелестью мила.

И я, несчастный, полюбил!

Я девой очарован был:

Ее движений простота,

И глаз невинных быстрота,

И розы свежие ланит,

И стан, завидный для харит,

И ясность райского лица,

Чело, достойное венца,

И грудь, белейшая лилей,

И кольца ангельских кудрей,

И голос — лепет ручейка,

И ножка — право, в полвершка,

И, словом, всё пленяло в ней,

Всё было раем для очей.

 

6

 

Но так хотел мой гневный рок:

От девы близко жил — дьячок!

И был влюблен в нее душой.

Он был гигант величиной,

Душа в нем бранная была:

Рад вызвать к битве хоть вола.

Он здесь соперника не знал:

Весь город силу уважал;

И, говорят, он был любим

Прелестным ангелом моим,

И часто, девицу любя,

Ночевывал не у себя.

А я не знал ее любви!

Огонь кипел в моей крови

День ото дня сильней, сильней!

В унылой хижине моей

Всё было мрачно для меня;

Ни свет божественного дня,

Ни мрак ночной, ни блеск луны,

Ни царство вечной тишины —

Не утешало грусти злой;

Я был как камень гробовой,

В лесу поставленный глухом.

Так жил я!.. Вдруг в уме моем

Блеснула мысль — и я — пошел!

 

7

 

Был вечер: на уснувший дол

Лился луны дрожащий свет.

И бор туманами одет,

И сном окован был поток,

Я шел печален, одинок

К жилищу девицы моей.

Уж сердце билося быстрей,

Уж сладострастная мечта

Была надеждой занята,

Уж через низенький забор

Я перелез — любовный вор —

И быстро по двору бежал…

Как вдруг!.. Я весь затрепетал!..

Из дома вылетел дьячок!

(Убей его Илья-пророк!)

Я от него, а он за мной,

И тяжкой, жилистой рукой

Как громом бедного разил!

Я плакал, я его молил;

Но тщетен был мой жалкий стон;

Дьячок прибил и выгнал вон

Меня, злосчастного в любви!..

 

8

 

И после этого — живи!..

Нет, возвратившися домой,

Угрюмый, бледный и немой,

Отчаяньем терзался я

И жил — почти без бытия!

Весь мир казался мне чужим,

Недвижным, диким и пустым!

То был какой-то страшный свет,

То был хаос без дней и лет,

Без тяжести, без тел и мест,

Без солнца, месяца и звезд,

Без господа и без людей,

Без подсудимых и судей,

Без властелинов и рабов,

Без атеистов и попов,

Без цели действий и причин,

Без жен, девиц и без мужчин,

Без глупости и без ума!..

Ни день, ни ночь, ни свет, ни тьма!

 

9

 

И я теперь — как бы убит!

Любви телесной аппетит

Везде, всегда — как тень со мной.

С неисцелимою тоской

И без надежд, и без отрад —

Брожу куда глаза глядят…

Любовь! любовь! ты мне дала

И жар на смелые дела,

И жажду славы и честей,

И ты уж в юности моей

Меня лишила благ мирских:

Ты в членах протекла моих,

Как ветр губительной зимы,

Как ангел брани иль чумы!..

 

 

1824[17]

 

 

Сержант Сурмин

 

 

Быль

 

Был у меня приятель, мой сосед,

Старик почти семидесяти лет,

Старик, каких весьма немного ныне,

Здоровый; он давно уж заплатил

Свой долг отчизне: в гвардии служил

Еще при матушке Екатерине;

При Павле он с Суворовым ходил

Противу галлов. Мой сосед любил

Поговорить, и говорил прекрасно,

О прошлом веке, жарко, даже страстно!

Ко мне в деревню по воскресным дням

Он приезжал, не скучно было нам!

Я вообще выслушиваю жадно

Изустные преданья, в них у нас

Для будущей истории запас,

И мой сосед рассказывал так складно,

Что хоть куда! Один его рассказ

Я повторю стихами, как сумею,

Употребляя в нем прозопопею.

"Вот то-то же! Вы спорите всегда!

В наш век ничуть не хуже люди были!

И что бы вы об нем ни говорили,

А жить нетрудно было нам тогда!

Согласен я, что чересчур любили

Роскошничать и денег не щадили

Тогдашние большие господа!

Зато они гораздо проще были,

Они добрее, мягче были к нам,

Неименитым, маленьким чинам;

В наш век вельможа важный и почтенный

Был неприступен, крут между вельмож,

А с прочими был тих обыкновенно

И миловал полезно молодежь,

Уча ее не ради разглашенья

Ее грехов, а ради исправленья!

У нас в полку служил сержантом сын

Какого-то степного дворянина,

Саратовской губернии, Сурмин.

Я знал его, собой он был картина:

Высок и статен, боек и умен,

И не буян, и всем хорош был он;

Лишь та беда, что молодец дружился

Со всякой дрянью, неразборчив был

По этой части; только и ходил

Что на картеж, и к банку пристрастился

Он всей душой и службу позабыл!

И день и ночь, бывало, с игроками,

Как бы прирос к зеленому столу,

Растрепан, безобразен, весь в мелу,

Угрюмый, сонный, с красными глазами!

Мы думали, погибнет наш Сурмин!

А каково отцу, когда он знает,

Как сын живет и время убивает!

Еще гвардеец! Он срамит свой чин!

Однажды он, поутру, занимался

Игрою в банк, вдруг стук шагов раздался,

И шасть курьер; "Кто здесь сержант Сурмин?"

Он боек был, однако же смешался:

"Меня… я…" — "Вы? К светлейшему сейчас

Пожалуйте! Со мною же! Есть дело!"

К Потемкину? Не сон ли? Вот-те раз!

Что ж, так и быть! Сурмин поехал смело

К светлейшему. Роскошных комнат ряд

Сержант проходит; мраморные залы,

Как царские, убранствами блестят,

Полны гостей: вельможи, генералы,

В звездах и лентах, в красных, голубых,

Стоят и ждут! Сержанта мимо их

Ведет лакей учтивый и проворный,

И в кабинет: "Сюда-с, прошу покорно,

Светлейший здесь, сюда!" Сурмин вошел

И видит: сам Потемкин на кровати

Сидит в пунцовом бархатном халате,

Пьет кофе; возле приготовлен стол

И карты. Князь было взглянул сурово,

Но вдруг сказал: "Ах, это ты! Здорово,

Сурмин! Ты в банк играешь?" — "Точно так,

Играю, ваша светлость, почему же

И не играть? — ответствовал смельчак. —

Мне от того на свете жить не хуже!"

— "Садись! играй со мной, да не робей!"

Потемкин стал метать. Они играли

И горячо и долго; перестали,

И выиграл сержант пятьсот рублей.

Князь отдал деньги. На другой день тоже

Сурмин был позван к первому вельможе,

Играл с ним в банк, и выиграл опять,

Так и потом история тянулась;

Он рад ее хоть вечно продолжать:

Ему Фортуна сладко улыбнулась!

Ему житье! — Еще и то сказать:

Когда Сурмин по комнатам проходит

Из кабинета князя, как герой,

Сановники кругом его толпой:

Тот руку жмет ему, другой заводит

С ним разговор, и стал Сурмин знаком

Со знатью, стал на балы, маскерады

Он ездить; там ему все рады,

И все его ласкают, он в большом

Ходу в кругу высоком; раздружился

Со сволочью, стал книги покупать

И об чинах, о будущем мечтать,

Процвел душой, совсем переменился!

Стал ездить он в один семейный дом,

Понравился красавице, влюбился

И, верно, скоро будет женихом —

Она согласна!.. Целый город знает,

Что сватовство на лад уже пошло,

А между тем Потемкин продолжает

Играть с ним в банк. Однажды повезло

Светлейшему, и стал он бить жестоко

За картой карту, бить, и бить, и бить;

Тому бы перестать, перегодить

Хоть до другого утра, нет, далеко!

Что будет, будет! Пан или пропал!

Сержант еще играет — проиграл

Еще, и много, денег недостало;

Он проиграл часы и перстень — мало!

Еще играет, очередь дошла

До платья, до камзола и мундира,

До прочего, и вот беднее Ира

Сурмин, увы! Спустил все догола!

Тут князь сказал: "Я больше не играю!

А ты разденься, мне отдай свой долг,

Да и ступай домой". Сурмин примолк,

Глаза потупил. Я воображаю

Его досаду, страх и стыд! Хорош

Он вылетит теперь из кабинета

Потемкина, как раз в толпу вельмож!

И что об нем молва большого света

И там, и там — везде заговорит?

Он счастье знал и вдруг неосторожно

Все потерял! Оно, как призрак ложный,

Исчезло, сам он навсегда убит

И для чинов, и для невесты милой,

И для всего, чем сердце полно было.

Беда, беда и только! Князь сердит,

И пристает, и требует ужасно:

Сурмин чуть жив, так и дрожит несчастный!

Весь побледнел, и слезы в два ручья!

"Ах, ваша светлость! Ах, не будьте строги!

Помилуйте! Приходит смерть моя!

Помилуйте!" И повалился в ноги

Светлейшему. "Ну, полно же, вставай! —

Сказал Потемкин. — Я твой долг забуду

Прощу тебе, ты мне лишь слово дай

Не браться век за карты!" — "Век не буду,

Клянусь вам, ваша светлость, никогда

Играть не буду в карты!" Побожился,

И с той поры он бросил навсегда

Картежные беседы, он женился

Превыгодно и службу продолжал;

Украшенный чинами, орденами,

В отставку вышел. Тут он рассказал,

Уж бригадир, какими он судьбами