ТРИ ОДЫ К МОЕМУ ДРУГУ БЕРИШУ

 

 

ОДА ПЕРВАЯ

 

Садовник! пересади

Этот прекрасный куст!

Жалко его оставлять

В почве бесплодной.

 

Крепок он от природы —

Этим одним и жив

Там, где земля скупится,

Там, где гноится воздух.

 

Взгляни! весной он весь

В серебристо-зеленых листьях,

Их апельсинный запах —

Яд для гнуса.

 

Его светоносных листьев

Гусеница не сгложет,

Червь не тронет —

Солнце куста коснулось!

 

Цветов его

Ждет невеста

От жениха,

На плоды надеются юноши.

 

Но взгляни на него и осенью —

Неуязвим по-прежнему,

И на выручку

Гусенице приходит паук.

 

Враг красоты, он спускается

С высокого тиса,

Паря в воздухе,

На куст благодатный.

 

И — пусть безобидный,

Но безжалостный —

Плетет на листьях

Серую, мерзкую сеть —

 

И, торжествуя, видит:

Невеста брезгливо,

Юноши, негодуя —

Отворачиваются…

 

Садовник! пересади

Этот прекрасный куст!

Будь благодарен, куст,

Доброму садоводу.

 

 

ОДА ВТОРАЯ

 

Пора! уходишь —

Иди! Так надо.

Тут не житье

Тому, кто честен.

 

Смрад от болот

И осенняя сырость

Тут слились —

Нераздельно, навеки.

 

Тут плодятся

Гады и гнусы;

Тут — разгул

Их разбойничьей злобы;

 

Тут — похотливый

Огнежалящий змий

Выполз на берег

Погреться на солнце.

 

Иди отсюда!

Но не лунной тропой —

На ней кишат

Ночные жабы.

 

Они безобидны,

Но мерзостны.

Тут не житье

Тому, кто честен.

 

 

ОДА ТРЕТЬЯ

 

Будь бесчувствен!

Да не дрогнет сердце

В этом и без того

Неверном мире.

 

Бериш! гони с лица

Улыбку весенних дней,

Чтоб не знавать ему

Свирепости зимних бурь.

 

Тщетной была б мечта,

Что от беды спасут

Вздох девичьей груди,

Рукопожатье друга.

 

Видишь на башне блеск?

Это зависть

Оборотила к тебе

Пристальный рысий взгляд.

 

Рысь — коварная тварь.

Прыгает сверху, сзади,

В плечи тебе вонзив

Острые когти.

 

Тощая тварь — а поди ж!

Крепче пантеры.

В ярости треплет тебя,

С места срывает.

 

Смерть — расставанье,

Но смерть втройне —

Расставанье

Без надежды на встречу.

 

Радостно бросил ты б

Этот проклятый край,

Нашей не будь дружбы —

Нашей цветочной цепи.

 

Порви ее! Что ж пенять.

Если один из двух

Узников убежал —

Легче другому.

 

Мысль о свободе друга —

Тоже свобода,

Единственная свобода

Темницы.

 

Ты уйдешь — я останусь.

Но ненадолго.

Пошла на последний подъем

Колесница унылых лет.

 

Я слышу, как вертится

Скрипучее колесо.

Скрипи, скрипи!

Скоро и я — свободен.

 

1767

 

ЭЛЕГИЯ НА СМЕРТЬ БРАТА МОЕГО ДРУГА

 

 

В глухом лесу на дубе, что когда-то

Был громом свален и разбит,

Я твоего оплакиваю брата,

Чей прах от нас так далеко зарыт.

 

Он ждал, придя к поре осенней,

Награды за свои дела,

Но смерть, не зная сожалений,

Все унесла.

 

И ты не плачешь? — Долгое прощанье

Надежду отняло. Господь его, любя,

Взял на небо допреж тебя.

Ты видел — и завидовал в молчанье.

 

Но чей там скорбный крик? — Я сам

Лечу душой к его могиле.

О, не ее ли сердце там

Кричит — в его могиле?

 

Так безутешна, так бледна,

Лишась надежды, счастья, мира,

Лишь на тебя, господь, надеется она,

Красивейшая меж красавиц мира.

 

Кто прекратит ее мученье?

С небесной высоты взгляни

И смерть пошли ей в утешенье

Иль жизнь усопшему верни.

 

Дай ей опору в час ужасный,

Ты — милосердье, ты — любовь.

Ты видишь, вся вина несчастной —

Ее священная любовь.

 

Она к венцу была уже готова,

С любимым слив себя навек,

Но князь, едва взглянув сурово,

Их путь пресек.

 

Князь! Жизнью жертвовали люди,

Твоей покорствуя причуде

И все прощая злой судьбе.

Но чувство, мысль, но мощь рассудка

Замкнуть тобой! — иль это шутка?

Бог отомстит за них тебе!

 

Прекрасным сердцем так страдал он!

Впервые слова не сдержал он,

Он слова, данного любимой, не сдержал,

Хоть прежде, чем он дал ей слово,

Уже не мыслил он иного:

Уже он ей навек принадлежал.

 

Он говорил: пока насилье правит,

Мне на земле с тобой не быть.

Но смерть моя тебя избавит

От страха, что могу я разлюбить.

Прости! Найдя мой крест — я знаю, сердцем нежный,

Прольет слезу над верностью моей,

Но тирания тем скорей,

Хоть я простил ей неизбежный

Конец мой, повернет коня

И, злобясь, прочь поедет от меня.

 

1767

 

 

ИЗ ЛИРИКИ ПЕРИОДА «БУРИ И НАТИСКА»

 

 

ЗЕЗЕНГЕЙМСКИЕ ПЕСНИ

 

 

ФРИДЕРИКЕ БРИОН

 

 

Проснись, восток белеет!

Как яркий день,

Твой взор, блеснув, развеет

Ночную тень.

Вот птицы зазвенели!

Будя сестер,

Поет: «Вставай с постели!»

Их звонкий хор.

 

Ты слов не держишь, видно,

Я встал давно.

Проснись же, как не стыдно!

Открой окно!

Чу! Смолкла Филомела!

Всю ночь грустя,

Она смутить не смела

Твой сон, дитя.

 

Но рдеет на востоке»

Вот луч зари

Твои целует щеки,

О, посмотри!

Нет, ты прильнула к спящей

Сестре своей

И грезишь вновь — тем слаще,

Чем день светлей.

 

Ты спишь! Гляжу украдкой,

Как тих твой сон.

Слезой печали сладкой

Я ослеплен.

И кто пройдет, спокойный,

Кто будет глух!

Чей может, недостойный,

Не дрогнуть дух!

 

Ты спишь! Иль нежной снится

О, счастье! — тот,

Кто здесь, бродя, томится

И муз клянет,

Краснеет и бледнеет,

Ночей не спит,

Чья кровь то леденеет,

То вновь кипит.

 

Ты проспала признанья,

Плач соловья,

Так слушай в наказанье,

Вот песнь моя!

Я вырвался из плена

Назревших строф.

Красавица! Камена!

Услышь мой зов!

 

1771

 

«Вернусь я, золотые детки…»

 

 

Вернусь я, золотые детки,

Не усидеть мне, видно, в клетке

Глухого зимнего житья.

 

У камелечка мы присядем,

На сто ладов веселье сладим,

Как божьих ангелов семья.

 

Плесть будем малые веночки,

Цветочки связывать в пучочки,

Ребенком стану с вами я.

 

1770

 

«Скоро встречу Рику снова…»

 

 

Скоро встречу Рику снова,

Скоро, скоро обниму.

Песня вновь плясать готова,

Вторя сердцу самому.

 

Ах, как песня та звучала

Из ее желанных уст!

Как надолго замолчала!

Долго, долго мир был пуст.

 

Мучусь скорбью бесконечной,

Если милой нет со мной,

И глубокий мрак сердечный

Не ложится в песен строй.

 

Только ныне чистым, старым

Счастьем сердце вновь полно.

Не сравнится с этим даром

Монастырское вино!

 

1771

 

С РАЗРИСОВАННОЙ ЛЕНТОЙ

 

 

И цветочки и листочки

Сыплет легкою рукой,

С лентой рея в ветерочке,

Мне богов весенних рой.

 

Пусть, зефир, та лента мчится,

Ею душеньку обвей;

Вот уж в зеркало глядится

В милой резвости своей.

 

Видит: розы ей убором,

Всех юнее роз — она.

Жизнь моя! Обрадуй взором!

Наградишь меня сполна.

 

Сердце чувства не избудет.

Дай же руку взять рукой,

Связь меж нами да не будет

Слабой лентою цветной.

 

1771

 

ЖМУРКИ

 

 

Боюсь, дружок Тереза,

Как острого железа,

Твоих сердитых глаз!

И все ж, когда ты водишь,

Ты вмиг меня находишь.

Но почему меня как раз?

 

Поймав меня, в смущенье

Прижмешься на мгновенье,

И в лад стучат сердца!

Но вот повязка сбита,

И снова ты сердито

Глядишь на бедного слепца.

 

Мечусь я, спотыкаюсь,

На стены натыкаюсь

В веселой кутерьме.

Твоей любви молю я,

Не то, всегда горюя,

Блуждать я буду, как во тьме.

 

1771

 

КРИСТЕЛЬ

 

 

Порой уныло я брожу,

Измученный тоской,

А вот на Кристель погляжу —

Все снимет как рукой.

И отчего, я не пойму,

Сильней день ото дня,

За что, зачем и почему

Она влечет меня?

 

Дуга бровей. Лукавство глаз.

Свежа и хороша.

Лишь стоит посмотреть — тотчас

Заходится душа.

А губы ярких роз алей,

Нежнее, чем цветок.

Есть кое-что и покруглей

Ее румяных щек.

 

Я в танце смог ее обнять,

Прижать к себе плотней.

Летит земля, и не унять

Мне радости своей.

Она, от пляски во хмелю,

Ко мне прильнет сама.

И я подобен королю

И счастлив без ума!

 

Я нежный взгляд ее пойму —

А в нем любовь и страсть.

Ее покрепче обниму,

С ней нацелуюсь всласть.

И вспыхнет жар в моей крови —

Так я в нее влюблен.

И я бессилен от любви

И от любви силен.

 

Все ненасытней с каждым днем

Я к ней одной стремлюсь.

За то чтоб ночь с ней быть вдвоем —

Всем в мире поступлюсь.

Откажет мне она и впредь,

Тогда, того гляди,

Не прочь я даже умереть,

…Но на ее груди.

 

1771?

 

СВИДАНИЕ И РАЗЛУКА

 

 

Душа в огне, нет силы боле,

Скорей в седло и на простор!

Уж вечер плыл, лаская поле,

Висела ночь у края гор.

Уже стоял, одетый мраком,

Огромный дуб, встречая нас;

И тьма, гнездясь по буеракам,

Смотрела сотней черных глаз.

 

Исполнен сладостной печали,

Светился в тучах лик луны,

Крылами ветры помавали,

Зловещих шорохов полны.

Толпою чудищ ночь глядела,

Но сердце пело, несся конь,

Какая жизнь во мне кипела,

Какой во мне пылал огонь!

 

В моих мечтах лишь ты носилась,

Твой взор так сладостно горел,

Что вся душа к тебе стремилась

И каждый вздох к тебе летел.

И вот конец моей дороги,

И ты, овеяна весной,

Опять со мной! Со мной! О боги!

Чем заслужил я рай земной?

 

Но — ах! — лишь утро засияло,

Угасли милые черты.

О, как меня ты целовала,

С какой тоской смотрела ты!

Я встал, душа рвалась на части,

И ты одна осталась вновь…

И все ж любить — какое счастье!

Какой восторг — твоя любовь!

 

1771

 

МАЙСКАЯ ПЕСНЯ

 

 

Как все ликует,

Поет, звенит!

В цвету долина,

В огне зенит!

 

Трепещет каждый

На ветке лист,

Не молкнет в рощах

Веселый свист.

 

Как эту радость

В груди вместить! —

Смотреть! и слушать!

Дышать! и жить!

 

Любовь, роскошен

Твой щедрый пир!

Твое творенье —

Безмерный мир!

 

Ты все даришь мне:

В саду цветок,

И злак на ниве,

И гроздный сок!..

 

Скорее, друг мой,

На грудь мою!

О, как ты любишь!

Как я люблю!

 

Находит ландыш

Тенистый лес,

Стремится птица

В простор небес.

 

А мне любовь лишь

Твоя нужна,

Дает мне радость

И жизнь она.

 

Мой друг, для счастья,

Любя, живи,—

Найдешь ты счастье

В своей любви!

 

1771

 

 

БОЛЬШИЕ ГИМНЫ

 

 

ПЕСНЬ СТРАННИКА В БУРЮ

 

 

Кто храним всемощным гением,

Ни дожди тому, ни гром

Страхом в сердце не дохнут.

Кто храним всемощным гением,

Тот заплачку дождя,

Тот гремучий град

Окликнет песней,

Словно жавронок

Ты там в выси.

 

Кто храним всемощным гением,

Тот взнесен над топким илом

На крылах зардевших;

Вдаль шагнет он,

По цветам ступая,

Чрез Девкальоновы хляби,

Змея раня, свеж, смел,

Аполлон Пифийский.

 

Кто храним всемощным гением,

Тот согрет родимыми крылами,

Лишь задремлет на скале,

Тот от мрака застлан опереньем

В срок полуночный в бору.

 

Кто храпим всемощным гением,

Тот теплом спеленат

В снег и в вьюгу;

По теплу тоскуют музы,

По теплу сестры-грации.

 

Ко мне слетайтесь, музы,

Роем радостным!

Это — влага,

Это — суша,

Это — сын текучих вод и суши,

Я по ним ступаю,

Брат богам!

 

Вы чисты, словно сердце влаги,

Вы чисты, как руда земная,

Вы со мною, и парю я

И над влагой, и над сушей,

Брат богам!

 

И он вернется,

Тот поселянин, черный, горячий?

И он вернется, вновь доверясь

Твоей опеке, Бромий-праотец,

И теплу очага родного?

Вернется — бодрый?

А я, к кому вы благи,

Грации и легкие музы,

Кто всем приукрашен, чем вы,

Камены и грации,

В благости божественной,

Взор пленяя, рядили мир,—

Вернусь — разбитый?

 

Бромий-праотец,

Гений зиждущий

Столетья вольного!

Ты — что жар души

Пиндару был,

Чем земле

Феб-Аполлон стал.

 

Рдей! Рдей! Скрытый пламень,

Пламень сердца,

Мой оплот!

Рдей навстречу Аполлону,

А не то

Он холодно

Обойдет тебя приветом.

Уязвленный,

Он следит, как иглы кедра

Зеленеют

Без него.

 

Что ж тебя зову позже всех?

Ты, в ком песнь ожила,

Ты — предел, ей данный,

Ты — ее родник,

Зевс Увлажняющий!

Ты, ты в песнях журчишь!

Стороной бежит

Шум кастальских вод

Для бездельников,

Смертно-счастливых,

Чуждых тебе,

Нас окунувший в блеск

Зевс Увлажняющий.

 

В роще вязовой,

Нет! не встретишься

С кротким голубем

На простертой руке,

Лаской роз увенчав чело,

Ты — ему, сладкоустому

Анакреону,

Бог, бурей дохнувший.

 

И у тополя

В сибаритской стране,

Там, где у гор

Лоб усмугляется солнцем,

Не был тобой пронзен

В розах тонущий,

Медом плещущий,

Нежно манящий

Феокрит.

 

Но когда в ристалище

Гром колес огибал цель —

Ввысь взвит,

Славой рдея,

Бич удалых юнцов!

И крутил прах,

Словно с отважных гор

Град ударял ниц,—

Рдея, страх и доблесть множил, Пиндар,

Ты. — Рдея?

 

Скудный дух!

Там, над холмами,

Горняя мощь!

Но пыл иссяк:

Вот он, очаг мой!

К нему б добраться.

 

1772

 

ПУТЕШЕСТВЕННИК И ПОСЕЛЯНКА

 

 

_{Путешественник}

 

Благослови господь

Тебя, младая мать,

И тихого младенца,

Приникшего к груди твоей.

Здесь под скалою,

В тени олив твоих приютных,

Сложивши ношу, отдохну

От зноя близ тебя.

 

 

_{Поселянка}

 

Скажи мне, странник,

Куда в палящий зной

Ты пыльною идешь дорогой?

Товары ль городские

Разносишь по селеньям?

Ты улыбнулся, странник,

На мой вопрос.

 

 

_{Путешественник}

 

Товаров нет со мной.

Но вечер холодеет.

Скажи мне, поселянка,

Где тот ручей,

В котором жажду утоляешь?

 

 

_{Поселянка}

 

Взойди на верх горы:

В кустарнике, тропинкой

Ты мимо хижины пройдешь,

В которой я живу;

Там близко и студеный ключ,

В котором жажду утоляю.

 

 

_{Путешественник}

 

Следы создательной руки

В кустах передо мною.

Не ты сии образовала камни,

Обильно-щедрая природа.

 

 

_{Поселянка}

 

Иди вперед.

 

 

_{Путешественник}

 

Покрытый мохом архитрав!

Я узнаю тебя, творящий гений!

Твоя печать на этих мшистых камнях.

 

 

_{Поселянка}

 

Все дале странник.

 

 

_{Путешественник}

 

И надпись под моей ногой!

Ее затерло время!

Ты удалилось,

Глубоко врезанное слово,

Рукой творца немому камню

Напрасно вверенный свидетель

Минувшего богопочтенья.

 

 

_{Поселянка}

 

Дивишься, странник,

Ты этим камням?

Подобных много

Близ хижины моей.

 

 

_{Путешественник}

 

Где? Где?

 

 

_{Поселянка}

 

Там, на вершине,

В кустах.

 

 

_{Путешественник}

 

Что вижу? Музы и хариты.

 

 

_{Поселянка}

 

То хижина моя.

 

 

_{Путешественник}

 

Обломки храма!

 

 

_{Поселянка}

 

Вблизи бежит

И ключ студеный,

В котором воду мы берем.

 

 

_{Путешественник}

 

Не умирая, веешь

Ты над своей могилой,

О гений! над тобою

Обрушилось во прах

Твое прекрасное созданье…

А ты бессмертен.

 

 

_{Поселянка}

 

Помедли, странник, я подам

Кувшин, напиться из ручья,

 

 

_{Путешественник}

 

И плющ обвесил

Твой лик божественно-прекрасный.

Как величаво

Над этой грудою обломков

Возносится чета столбов!

А здесь их одинокий брат.

О, как они,

В печальный мох одев главы священны,

Скорбя величественно, смотрят

На раздробленных

У ног их братий!

В тени шиповников зеленых,

Под камнями, под прахом

Лежат они, и ветер

Травой над ними шевелит.

Как мало дорожишь, природа,

Ты лучшего созданья своего

Прекраснейшим созданьем!

Сама святилище свое

Бесчувственно ты раздробила

И терн посеяла на нем.

 

 

_{Поселянка}

 

Как спит младенец мой!

Войдешь ли, странник,

Ты в хижину мою

Иль здесь на воле отдохнешь?

Прохладно. Подержи дитя,

А я кувшин водой наполню.

Спи, мой малютка, спи.

 

 

_{Путешественник}

 

Прекрасен твой покой…

Как тихо дышит он,

Исполненный небесного здоровья.

Ты, на святых остатках

Минувшего рожденный!

О, будь с тобой его великий гений!

Кого присвоит он,

Тот в сладком чувстве бытия

Земную жизнь вкушает.

Цвети ж надеждой,

Весенний цвет прекрасный!

Когда же отцветешь,

Созрей на солнце благодатном

И дай богатый плод!

 

 

_{Поселянка}

 

Услышь тебя господь!.. А он все спит?

Вот, странник, чистая вода

И хлеб, дар скудный, но от сердца.

 

 

_{Путешественник}

 

Благодарю тебя.

Как все цветет кругом

И живо зеленеет!

 

 

_{Поселянка}

 

Мой муж придет

Через минуту с поля

Домой. Останься, странник,

И ужин с нами раздели.

 

 

_{Путешественник}

 

Жилище ваше здесь?

 

 

_{Поселянка}

 

Здесь, близко этих стен

Отец нам хижину построил

Из кирпичей и каменных обломков.

Мы в ней и поселились.

Меня за пахаря он выдал

И умер на руках у нас…

Проснулся ты, мое дитя?

Как весел он, как он играет!

О милый!

 

 

_{Путешественник}

 

О вечный сеятель, природа,

Даруешь всем ты сладостную жизнь,

Всех чад своих, любя, ты наделила

Наследством хижины приютной!

Высоко на карнизе храма

Селится ласточка, не зная,

Чье пышное созданье застилает,

Лепя свое гнездо.

Червяк, заткав живую ветку,

Готовит зимнее жилище

Своей семье.

А ты среди великих

Минувшего развалин

Для нужд своих житейских

Шалаш свой ставишь, человек,

И счастлив над гробами!

Прости, младая поселянка!

 

 

_{Поселянка}

 

Уходишь, странник?

 

 

_{Путешественник}

 

Да бог благословит

Тебя и твоего младенца!

 

 

_{Поселянка}

 

Прости же, добрый путь!

 

 

_{Путешественник}

 

Скажи, куда ведет

Дорога этою горою?

 

 

_{Поселянка}

 

Дорога эта в Кумы.

 

 

_{Путешественник}

 

Далек ли путь?

 

 

_{Поселянка}

 

Три добрых мили.

 

 

_{Путешественник}

 

Прости!

О, будь моим вождем, природа,

Направь мой страннический путь!

Здесь над гробами

Священной древности скитаюсь.

Дай мне найти приют,

От хладов севера закрытый,

Чтоб зной полдневный

Тополевая роща

Веселой сенью овевала.

Когда ж в вечерний час

Усталый возвращусь

Под кров домашний,

Лучом заката позлащенный,—

Чтоб на порог моих дверей

Ко мне навстречу вышла

Подобно милая подруга

С младенцем на руках.

 

1772

 

ПЕСНЬ О МАГОМЕТЕ

 

 

Видишь горный ключ?

Солнца луч

Ярко блещет в нем.

Духи неба

Мощь его вспоили

Меж утесов

И кустистых чащ.

 

Свеж, блестящ,

В пляске из-за тучи

Выбежав на скалы,

Счастлив, шалый,

Синью неба.

 

Мчится вниз по узким тропкам,

Прыгает по гальке пестрой

И, как юный вождь пред войском,

Кличет братские потоки

За собой.

 

И везде цветут цветы,

Где прошел он легким шагом

И долину

Оживил своим дыханьем.

 

Но его ни дол тенистый

Не удержит,

Ни цветы, к его коленям

Льнущие с любовной лаской.

Он, змеясь, бежит и рвется

На равнину.

 

И, сзывая

Все ручьи в объятья дружбы,

Он, серебряный, сверкает

На сверкающей равнине,

Так что реки на равнине

И ручьи, с холмов сбегая,

Радостно рокочут: «Брат!

Брат, возьми с собою братьев!

К старику отцу возьми нас,

В распростертые объятья

Океана —

В вечность, жаждущую тщетно

Всех обнять, кто к ней стремится.

Нас в пути песок пустыни

Пожирает, с неба солнце

Нашу кровь сосет, холмы нас

Превращают в пруд! Возьми нас,

Уведи нас, брат, с равнины,

Как увел ты горных братьев

С гор в объятия отца».

 

«Все ко мне!» —

И вот могучий,

Полноводный, целым кланом

Вознесенный, царь идет!

И в стремительном триумфе

Он дает названья странам,

Воздвигает города.

Нарастая в беге шумном,

Башен огненные кроны,

Зданий мраморных громады —

Все в избытке буйной силы

Оставляет за собой.

 

На плечах огромных Атлас

К небу взнес дома из кедра,

Над его главой со свистом

Треплет ветер сотни флагов —

Признаки его величья.

 

Так своих несет он братьев,

И детей, и тьмы сокровищ,

Бурно брызжущий восторгом,

В даль, где ждет Зиждитель нас.

 

1772–1773

 

ПРОМЕТЕЙ

 

 

Ты можешь, Зевс, громадой тяжких туч

Накрыть весь мир,

Ты можешь, как мальчишка,

Сбивающий репьи,

Крушить дубы и скалы,

Но ни земли моей

Ты не разрушишь,

Ни хижины, которую не ты построил,

Ни очага,

Чей животворный пламень

Тебе внушает зависть.

 

Нет никого под солнцем

Ничтожней вас, богов!

Дыханием молитв

И дымом жертвоприношений

Вы кормите свое

Убогое величье,

И вы погибли б все, не будь на свете

Глупцов, питающих надежды,

Доверчивых детей

И нищих.

 

Когда ребенком был я и ни в чем

Мой слабый ум еще не разбирался,

Я в заблужденье к солнцу устремлял

Свои глаза, как будто там, на небе,

Есть уши, чтоб мольбе моей внимать,

И сердце есть, как у меня,

Чтоб сжалиться над угнетенным.

 

Кто мне помог

Смирить высокомерие титанов?

Кто спас меня от смерти

И от рабства?

Не ты ль само,

Святым огнем пылающее сердце?

И что ж, не ты ль само благодарило,

По-юношески горячо и щедро,

Того, кто спал беспечно в вышине!

 

Мне — чтить тебя? За что?

Рассеял ты когда-нибудь печаль

Скорбящего?

Отер ли ты когда-нибудь слезу

В глазах страдальца?

А из меня не вечная ль судьба,

Не всемогущее ли время

С годами выковали мужа?

 

Быть может, ты хотел,

Чтоб я возненавидел жизнь,

Бежал в пустыню оттого лишь,

Что воплотил

Не все свои мечты?

Вот я — гляди! Я создаю людей,

Леплю их

По своему подобью,

Чтобы они, как я, умели

Страдать, и плакать,

И радоваться, наслаждаясь жизнью,

И презирать ничтожество твое,

Подобно мне!

 

1774

 

ГАНИМЕД

 

 

Словно блеском утра

Меня озарил ты,

Май, любимый!

Тысячеликим любовным счастьем

Мне в сердце льется

Тепла твоего

Священное чувство,

Бессмертная Красота!

 

О, если б я мог

Ее заключить

В объятья!

 

На лоне твоем

Лежу я в томленье,

Прижавшись сердцем

К твоим цветам и траве.

 

Ты охлаждаешь палящую

Жажду в груди моей,

Ласковый утренний ветер!

И кличут меня соловьи

В росистые темные рощи свои.

Иду, поднимаюсь!

Куда? О, куда?

 

К вершине, к небу!

И вот облака мне

Навстречу плывут, облака

Спускаются к страстной

Зовущей любви.

Ко мне, ко мне!

И в лоне вашем —

Туда, в вышину!

Объятый, объемлю!

Все выше! К твоей груди,

Отец Вседержитель!

 

1774

 

БРАВОМУ ХРОНОСУ

 

 

Эй, проворнее, Хронос!

Клячу свою подстегни!

Путь наш теперь под уклон.

Мерзко глядеть, старина,

Как ты едва плетешься.

Ну, вали напролом,

Через корягу и пень,

Прямо в кипящую жизнь!

 

Вот и снова,

Хоть совсем задохнись,

Надо в гору лезть!

Ну же, не медли,

Бодро и смело вверх!

Далеко, вширь и ввысь,

Жизнь простерлась кругом.

Над вершинами гор

Вечный носится дух,

Вечную жизнь предвкушая.

 

В сторону манит свернуть

Кровли тень.

На пороге девушка ждет,

И сулит ее взор отраду.

Пей! Мне тоже, девушка,

В сердце влей эту брагу,

Этот питающий бодростью взгляд!

 

Так! И живее в путь!

Видишь, солнце заходит.

Но до заката,

До того, как меня, старика,

Затянет в болото,

Беззубый зашамкает рот,

Завихляют колени, —

 

Пьяный последним лучом,

Ослепленный, ликующий,

С огненным морем в очах,

Да низвергнусь в ночь преисподней!

 

Дуй же, дружище, в рог,

Мир сотрясай колымагой!

Чтоб Орк услыхал: мы едем!

Чтоб нас у ворот

Дружески встретил хозяин.

 

1774

 

МОРСКОЕ ПЛАВАНЬЕ

 

 

Постоял немало мой корабль груженый,

Дожидаясь ветра, с давними друзьями

Я топил в вине свою досаду

Здесь, у взморья.

 

И друзья, вдвойне нетерпеливы,

Мне сказали: «Мы ли не желаем

Дальних странствий другу? Изобилье

Благ в далеких странах ждет приплывших;

Возвратишься для иной награды

К нам в объятья».

 

И наутро началось движенье.

И моряк, ликуя, сон отбросил,

Все живет, и движется, и рвется

В путь пуститься с первым вздохом утра.

 

Паруса под ветром заходили,

И веселым светом солнце манит.

Мчись, мой парус! Мчитесь, тучи, в небе!

И поют вослед отплывшим други

Песнь бодрящую, в ней поминая

Радость дальних странствий, срок отплытья

И большие звезды первой ночи.

 

Но — увы! — богами высланные ветры

В сторону с пути срывают судно,

И оно по виду уступает,

Но, пытаясь их перелукавить,

Помнит цель и на худой дороге.

 

Вдруг из мертвенной, свинцовой дали

Тихо кликнула морская буря,

Птиц прижала к заходившим водам,

Тяжким гнетом душ людских коснулась

И пришла. Гневливой не переча,

Мореходы паруса свернули;

И мячом испуганным играют

Ветр и волны.

 

А на дальнем берегу подруги

И друзья стоят, терзаясь в страхе:

Ах, зачем он не остался дома!

Буен ветер! В даль относит счастье!

Вправду ль другу суждена погибель?

Ах, почто он в путь пустился? Боги!

 

Но стоит он у руля, недвижим;

Кораблем играют ветр и волны,

Ветр и волны, но не сердцем мужа.

Властно смотрит он в смятенный сумрак

И вверяет гибель и спасенье

Горним силам.

 

1776

 

ЗИМНЕЕ ПУТЕШЕСТВИЕ НА ГАРЦ

 

 

Словно коршун,

Простирающий легкие крылья

Среди утренних туч

И следящий добычу,—

Воспари, песнь моя.

 

Ибо господним перстом

Каждому путь

Предуказан,

Путь, что счастливца

Скоро домчит

К цели отрадной,

Тот же, кто в тщетном

Противоборстве

С нитью неумолимой,

Тот знает пускай:

Беспощадные ножницы

Однажды ее пресекут.

 

В трепете зарослей

Дикая тварь теснится,

И забрались в свои трясины

Богачи

И птахи лесные.

 

Просто — брести

За колесницей Фортуны,

С терпеливым обозом

По исправным дорогам

За поездом княжьим.

 

Но кто там один?

Исчезает в чащобе трона,

И сплетается поросль

У него за спиной,

Подымаются травы,

Глушь поглощает его.

 

Кто уврачует больного,

Если бальзам для него

Обратился в отраву,

Больного, который вкусил

Ненависть — в чаше любви?

Прежде презренный, ныне презревший,

Потаённо он истощает

Богатство своих достоинств

В себялюбивой тщете.

 

Если есть на лире твоей,

Отче любви,

Хоть единый звук,

Его слуху внятный,—

Услади ему сердце!

Взор яви из-за туч,

Освети родники без числа

Жаждущему в пустыне!

 

Ты, умножающий радость

Каждому тысячекратно,

Охотников благослови,

Идущих по следу на зверя

С юным задором

И жаждой убийства —

Спешащих отмстить

Тому, от кого крестьянин

Уже долгие годы

Оборонялся дубиной.

 

Но укрой одинокого

В золотых облаках твоих!

И зеленью зимней —

Пока не распустятся розы —

Влажные кудри увей,

О Любовь, твоего певца!

 

Твой мерцающий факел

Сопровождает его

В разделах пустых,

На топких дорогах,

В полночь на бродах;

А радужным утром

Ты смеешься сердцу его,

И в колющем ветре

Ввысь возносишь;

Ледяные потоки со скал

Низвергаются в песнь его,

И алтарь благодарного сердца

Озарен снеговою шапкой

Вершины, внушающей страх,

Которую сонмищем духов

Увенчали народы.

 

С непостижной душой,

Открытою тайной,

Из-за туч он взирает

На изумленный мир,

На избыток его богатств,

Которые он орошает

Из артерий собратьев своих.

 

1777

 

 

ПРИЗВАНИЕ ХУДОЖНИКА

 

 

ЗНАТОКАМ И ЦЕНИТЕЛЯМ

 

 

Не впрок природы буйный пир

Для безответных душ,

Не впрок созданья мастеров

В музеях и дворцах,

Когда не творческий порыв,

Вдруг вспыхнувший в груди,

И не влеченье властных рук

Приять и воссоздать.

 

1776

 

ВЕЧЕРНЯЯ ПЕСНЬ ХУДОЖНИКА

 

 

Когда бы клад высоких сил

В груди, звеня, открылся!

И мир, что в сердце зрел и жил,

Из недр к перстам пролился!

 

Бросает в дрожь, терзает боль,

Но не могу смириться,

Всем одарив меня, изволь,

Природа, покориться!

 

Могу ль забыть, как глаз обрел

Нежданное прозренье?

Как дух в глухих песках нашел

Источник вдохновенья?

 

Как ты дивишь, томить меня

То радостью, то гнетом!

Струями тонкими звеня,

Вздымаясь водометом.

 

Ты дар дремавший, знаю я,

В моей груди омыла

И узкий жребий для меня

В безбрежность обратила!

 

1774

 

НОВЫЙ АМАДИС

 

 

«Марш в чулан!» — кричал отец,

И гремел засов.

Жил я там, полумертвец,

Тысячи часов.

Там и подрастал.

 

Там в мечтах я утопал:

Рыцарский турнир

Там выигрывал не раз,

Там объездил мир,

Словно принц Бекас.

 

Замок кой-какой возвел,

Кой-какой пожег

И драконов, где нашел,

Взял на коготок.

Да, я был герой!

 

Под Парижем — боже мой —

Спас я де Треску,

И была со мной нежна,

Позабыв тоску,

Де Треска, княжна.

 

Поцелуи милых уст —

Истинный нектар.

Я влюбился, будь я пуст!

Я принес ей в дар

Сказки всей земли.

 

Ах! княжна, увы, вдали.

Увели. Куда?

Иль ушла сама?

Как пройти туда?

Я сойду с ума!

 

1774

 

ОРЕЛ И ГОЛУБКА

 

 

С утеса молодой орел

Пустился на добычу;

Стрелок пронзил ему крыло —

И с высоты упал

Он в масличную рощу.

Там он томился

Три долгих дня,

Три долгих ночи

И содрогался

От боли; наконец

Был исцелен

Живительным бальзамом

Всеисцеляющей природы.

Влекомый хищничеством смелым,

Приют покинул свой:

Он хочет крылья испытать.

Увы! они едва

Его подъемлют от земли —

И он, в унынии глубоком,

Садится отдохнуть

На камне у ручья.

Он смотрит на вершину дуба,

На солнце, на далекий

Небесный свод —

И в пламенных его глазах

Сверкают слезы.

 

Поблизости, между олив,

Крылами тихо вея,

Летали голубь и голубка.

Они к ручью спустились

И там по золотому

Песку гуляли вместе.

Водя кругом

Пурпурными глазами,

Голубка наконец

Приметила сидящего в безмолвном

Унынии орла.

Она товарища тихонько

Крылом толкнула,

Потом, с участием сердечным

Взглянувши на страдальца,

Ему сказала:

«Ты унываешь, друг!

О чем же? Оглянись — не все ли,

Что нам для счастья

Простого нужно,

Ты здесь имеешь?

Не дышат ли вокруг тебя

Благоуханием оливы?

Не защищают ли зеленой

Прозрачной сению своей

Они тебя от зноя?

И не прекрасно ль блещет

Здесь вечер золотой

На мураве и на игривых

Струях ручья?

Ты здесь гуляешь по цветам,

Покрытым свежею росою,

Ты можешь пищу

Сбирать с кустов и жажду

В струях студеных утолять.

О друг, поверь,

Умеренность — прямое счастье!

С умеренностью мы

Везде и всем довольны».

«О, мудрость, — прошептал орел,

В себя сурово погрузившись,—

Ты рассуждаешь, как голубка».

 

1773

 

ЗНАТОК И ЭНТУЗИАСТ

 

 

К девчонке моей я свел дружка,

Хотел угодить дружищу;

В ней любо все, с ней жизнь легка —

Теплей, свежей не сыщешь.

 

Она на кушетке в углу сидит,

Головки своей не воро