Решение Игнатия для безвыходного положения в Евангелии от Матфея и Дидахе

В своем письме к таллийцам Игнатий скажет о Полибии, которого он описывает как их епископа, следующие слова:

Полибий, по убеждению Игнатия, обладает должным «поведением» или «манерой» епископа, и поэтому его не могли презирать так, как по свидетельству Дидахе, в отличие от харизматических пророков, презирали группу епископов. Его «кротость» контрастировала с безумным бредом тех, кого Матфей уже отождествил с «лжепророками», и выглядела для Игнатия средством для лечения разделений, вызванных этими лжепророками[75].

Харизматические служители без сомнения ответили бы презрением к такому человеку, который, по их мнению, не мог быть адекватной заменой для пророков, громко говорящих иными языками (glossolalia). В ответ на это Игнатий замечает относительно Онисима, которого описывает как епископа Эфеса: «чем более кто видит епископа молчащим, тем более должен бояться его»[76]. О неназванном епископе в Филадельфии Игнатий скажет: «Я поражен его кротостью: он в молчании сильнее тех, которые говорят пустое»[77]. Он даже утверждает, что епископ отражает в своем молчании таинственное молчание Бога и Христа как «Слова, которое проистекает из тишины»[78]. История Джорджа Фокса и квакеров представляет более современный пример того, как харизматическое движение, выражающее экстаз и использующее глоссолалию, заменено сообществом, которое подчеркивает тишину как наивысший опыт общения с Богом.

Таким образом, Игнатий утверждает, что только епископ как представляющий отцовство Бога, из тишины которого проистекает Христос, может обеспечить единство церкви, раскалывающейся на фракции по мере того, как нарушается ее единство. Но его предложение было радикальным и не прошло без возражений. В двух других раннехристианских документах мы можем видеть примеры реакций на такое радикальное предложение, будь то в Антиохии или в другом месте и по схожим причинам. В Третьем Послании Иоанна читаем о пресвитере, пишущем о некоем Диотрефе, который «любит первенствовать», изгоняет людей из церкви и не принимает тех, кого послал вышеуказанный пресвитер[79].

Фон Кампенхаузен пытался отождествить Диотрефа с Игнатием Антиохийским и его защитой единого епископа[80]. Но даже если доказательств для такого далеко идущего вывода недостаточно, неназванный пресвитер все равно иллюстрирует противостояние, когда коллегиальная форма церковного управления замещается единовластным правлением авторитетного человека, которого обвиняют в том, что он руководствовался личными амбициями и гордостью. Ответ Игнатия на такое обвинение отражает существовавшее в его время положение вещей в городах–государствах Малой Азии и в самой эллинистической Антиохии Сирийской, о чем мы скажем подробнее в последующих главах. Пока же будет достаточным заметить, что в эллинистической культурной среде в это время, представляющей культурную среду обитания для самого Игнатия, активно развивалось движение, известное как «Вторая софистика». Такие ораторы, как Дион Хризостом и Элий Аристид, говорили об автономии, согласно которой людьми невозможно было управлять с помощью безликой силы так, чтобы это было естественно, и они были счастливы. Если правительство внутри городов было естественным и надлежащим, оно походило на музыкальный хор, к которому все охотно присоединялись и делали вклад в общее дело, потому что у всех было естественное тяготение к созданию гармонии.

Ведущим политическим концептом была homonoia, или «согласие». Городом должным образом управляли, когда отдельные члены сотрудничали в согласии, как органы тела или струны правильно настроенной лиры. Когда между автономными городами–государствами возникали ссоры, одно государство не могло подчинить другое своей воле. Между отдельными государствами, так же как и в пределах различных органов внутри одного государства, надлежащими отношениями была homonoia. Таким образом, между греческими городами–государствами соглашения homonoia праздновались после конфликтов, решенных не силой, а разумной доброй волей, явленной между равными.

Если бы Игнатия обвинили в инициации радикальной перемены в структуре церковного управления, то, защищаясь, он стал бы отрицать, что ведет себя как «любящий первенствовать» Диотреф. Его до сих пор часто обвиняют в создании монархической системы правления, в которой епископу принадлежит наивысшая власть, подобная власти политического монарха. Но его предложение было более искусного характера. Он действительно утверждает, что епископ должен быть «первенствующим» (prokathemenos), используя при этом отличное слово от того, что использовал автор Третьего послания Иоанна. Однако группа пресвитеров, которая во время литургии будет окружать сидящего на престоле епископа, также должна быть «первенствующей» (prokathemenos), и, похоже, сюда входят и дьяконы. Кроме того, он никогда не наставляет пресвитеров или дьяконов на подчинение епископу. Он подразумевает взаимное сотрудничество между ними, то есть, homonoia, или согласие, также исключающее любое представление о принуждении. Когда он требует подчинения от мирян, оно редко относится к одному только епископу. При более внимательном рассмотрении таких отрывков мы обнаружим, что пресвитеры включены в определенное трехчастное управление, которому миряне должны подчиняться и куда входят также дьяконы:

В одном месте он действительно требует повиновения дьяконов епископу, но не одному только епископу. О дьяконе Сотионе он говорит: «Я желал бы иметь [его] при себе, потому что он повинуется епископу как благодати Божьей и пресвитерству как закону Иисуса Христа»[82].

Однако пресвитерию он никогда не наставляет подчиниться епископу. Игнатий говорит о ней как об объекте подчинения, вместе с епископом, со стороны мирян: «Поэтому, как Господь без Отца, по Своему единению с Ним, ничего не делал ни Сам Собой, ни чрез апостолов, так и вы ничего не делайте без епископа и пресвитеров»[83]. Однако они не только не должны «ничего не делать без» них, но должны подчиняться и епископу, и пресвитерам:

Епископ не приводит церковь в единство самостоятельно, и евхаристию не совершает только он один:

Епископы–пресвитеры были избраны как группа, обеспечивающая восстановление порядка после хаоса, возникшего, как показывает составитель Дидахе, при харизматическом служении в Антиохии Сирийской. Они могли бы возразить, что их коллегиальная власть подавляется Игнатием, настроенным на иерархическое главенство епископа, на стремление к епископскому единоначалию. Но Игнатий ответил бы, что в его представлениях о церковном управлении им отводится место не менее чем совета апостолов вместе с епископом.

Они — часть церковного устройства, в котором различные органы свободно сотрудничают, чтобы обеспечить единство. Принцип единства — не монархическая власть одного епископа, способного подчинить себе пресвитеров, а скорее пресвитериат и дьяконы как различные органы устройства христианской ekklesia, сотрудничающие друг с другом в соответствии с принципом homonoia:

Поэтому и вам следует согласоваться с мыслью епископа, что вы и делаете. И ваше знаменитое, достойное Бога пресвитерство так согласно с епископом, как струны в лире. Оттого вашим единомыслием (homonoia) и согласною любовью прославляется Иисус Христос. Составляйте же из себя вы все до одного хор, чтобы согласно настроенные в единомыслии (homonoia), дружно начав песнь Богу, вы единогласно пели ее Отцу чрез Иисуса Христа[86].

Здесь Игнатий обращается к языческим, светским политическим понятиям в своей попытке убедить друзей–христиан следовать им там, где автор Евангелия от Матфея указал в своем идеальном портрете на Петра как на окончательную церковную власть. Также он поощрительно высказывается о пресвитерах из Магнезии, которые оказывали «всякое уважение» своему молодому епископу Дамасу, «несмотря на видимую свою молодость, показавшему себя мудрым в Боге»[87].

Так Игнатий мог изложить свою версию дела. В ней отражалась эллинистическая и иудейская культура Антиохии Сирийской: сказанное Игнатием в понятиях Петра, Павла и Иоанна, распространенных во всем христианском сообществе, было обращено к еврейским христианским сообществам. Но он обратился также к христианству, сформированному в более широкой эллинистической культуре Малой Азии, и это обращение выражалось в языческой, политической риторике homonoia. Однако в чем заключалось обвинение против него?