Дидахе; кризис пророческого служения

Как мы уже сказали, Дидахе — надежное свидетельство служения пророков, апостолов (странствующих миссионеров) и учителей, засвидетельствованное в более ранний период в Антиохии в книге Деяний. Но эти «апостолы» или «странствующие миссионеры» создавали проблему. Вместо того чтобы продолжать служение в странствованиях, некоторые из них пытались надолго осесть в тех или иных местах с тем, чтобы христианская община питала их и поддерживала. Естественно, что подобные случаи свидетельствуют о том, что служение привлекало многочисленных авантюристов.

Поэтому община должна была испытать их: если апостол пытался остаться больше чем на три дня и требовал содержания, его должны были объявить лжеапостолом[65]. То же самое касалось и пророков. Некоторые из них — настоящие, и им нужно позволять «говорить в Духе». Если их нельзя приравнять к апостолам, то по крайней мере они были подобны странствующим апостолам[66]. Таких община должна была поддерживать материально. Однако были также и лжепророки, и не ясно, как их должны были отличать от истинных. Один из признаков самозванца — то, что они под наигранным вдохновением речей о Духе скрывают просьбу о деньгах[67]. Мы видим здесь напряженные отношения между представителями различных официальных служений в сирийском христианском сообществе, которые должны были проявиться в острой форме в событиях, которые привели к осуждению Игнатия в Антиохии.

Несомненно, пророк в Дидахе, независимо от того, насколько его служение ассоциировалось с апостольским, представляет обычного служителя евхаристии. Однако истинных пророков трудно узнать, и, похоже, в них испытывали нехватку в отличие от ложных. Именно по этой причине в Дидахе приводится молитва, которую следует говорить на евхаристии (вероятно, представляющую собой просто продолжение совместной трапезы — агапы), если среди присутствующих нет пророка. Если же пророки есть, то должны молиться они, и так, как уже они посчитают нужным произнести евхаристическую или благодарственную молитву[68].

В Дидахе церковь показана в сравнительно неупорядоченном состоянии, с харизматическим служением, в котором харизматическое пламя, похоже, или угасает или игнорируется из‑за неуверенности и путаницы в том, кто же действительно это служение совершает. Какое решение можно было найти для сообщества, столь дезориентированного и неорганизованного? Кроме этого здесь выражается опасение, что наступили «последние дни», когда «явится обольститель всего мира, как бы Сын Божий, и совершит знамения и чудеса,… и сотворит беззакония»[69]. Похоже, что Матфей также отражает эти опасения в своих предупреждениях о харизматических лжепророках, где все, очевидно, заходит за грань простого затруднения в том, как отличить истинного пророка от ложного. Но как такую ситуацию можно исправить?

Составитель Дидахе сталкивается с ситуацией, когда пророческое пламя угасало, и нельзя было знать наверняка, кто был или кто не был истинным пророком, и потому он предложил следующее отчаянное решение. Перед лицом серьезного кризиса власти служителей он призывает:

Рукополагайте себе епископов и диаконов, достойных Господа, мужей кротких и несребролюбивых, и истинных, и испытанных, ибо и они исполняют для вас служение пророков и учителей. Поэтому не презирайте их, ибо они — почтенные ваши наравне с пророками и учителями[70].

Однако и у этого решения были свои очевидные проблемы. Хотя епископы и дьяконы каким‑то образом, очевидно, испытывались общиной и не принимались лишь на том основании, что вели себя как харизматические служители, они, как и пророки до них, были многочисленны. Когда они были не согласны между собой, как нужно было улаживать такую проблему? Кроме того, их, очевидно, расценивали как плохую замену и питали к ним так мало уважения, что составителю Дидахе приходится оправдывать их положение относительно пророков и проповедников и требовать, чтобы к ним проявляли большее уважение.

В то время, когда их церковь была малочисленной и расценивала себя как группу избранных, которые ожидают второго пришествия Христа, харизматическое служение не было проблемой: все знали, кем были их служители и каковы их личные качества. Согласие среди самих служителей было также возможно, поскольку они были достаточно малой группой.

Однако в случае с такой растущей городской церковью, как церковь в Антиохии, группы тех, кто назвал себя христианином, уже необязательно знали лично каждого полномочного служителя, и, конечно, они не знали каждого отдельного члена церкви. Подтверждаемое личными качествами или подлинностью Духа харизматическое служение было теперь открыто для всякого рода шарлатанов, которых описывает Дидахе. Но и для большой конгрегации (или конгрегаций) с растущим числом епископов и дьяконов также сложно было оставаться в единстве, особенно если без пророческого харизматического ореола они могли бы располагать лишь незначительной властью. Существовала нужда в единовластной личности, в епископе, а не коллегии епископов, которых можно было также назвать «пресвитерами». Однако эта личность и сама должна была обладать определенной харизмой.

Конечно, группу епископов также называли пресвитерами в письме Климента к коринфянам, написанном (ок. 95 P. X.) незадолго до традиционной даты составления писем Игнатия человеком, который позже появляется в списке преемственности как первый или как третий епископ Рима после св. Петра[71]. Важным для времени Игнатия и общины, держащейся традиции Матфея, здесь представляется то, что Климент пытался восстановить порядок в Коринфе, где община свергла группу епископов–пресвитеров, которые не были в состоянии поддерживать порядок. Это оказалось непосильным для группы равных епископов–пресвитеров.

Держащийся традиции Матфея автор видит решение в том идеализированном описании, которое он дает Петру. К общей синоптической традиции исповедания Петра в Кесарии Филипповой, что Иисус — Христос, Сын Живого Бога, Матфей добавляет известные слова:

Понятия «связывать» и «разрешать» не относятся к власти прощения или отлучения от церкви, как они истолковывались позже. Скорее они — раввинские выражения для того, чтобы вынести суждение между правильными и неправильными интерпретациями Писания.

Таким образом, желанное решение кризиса власти в церкви Антиохии Сирийской — это один человек, который сможет определить правильную интерпретацию Писания в отношении управления паствой Христовой, называемой теперь, ко времени составления Евангелия от Матфея, «церковью», или по–гречески, ekklesia. Это слово описывает сообщество, которым на основании конституции управляют в греческом городе–государстве, таком как в городах Малой Азии, — некоторые из них были адресатами писем Игнатия. Творящие чудеса и знамения во имя Христа харизматические служители могли возразить, что правление одного человека противоречило бы тому, как ведет Дух, и просто подходило бы под раввинскую модель «книжника, наученного Царству Небесному»[73]. Такой человек казался им лишенным какого‑либо харизматического тепла.

В ответ на это автор Евангелия от Матфея утверждает свою модель по апостолу Петру. Петр был книжником, который смог установить правильную интерпретацию Писания и потому объявил, что Иисус был Христом из пророчества. Но и, подобно харизматическим служителям, он также получил сверхъестественное откровение, которое «плоть и кровь» сами по себе не смогли бы предоставить ему. Сам Игнатий жил в поколении сразу после 80–х годов I века, когда автор Евангелия от Матфея впервые выразил свой идеализированный портрет Петра как тип религиозного руководителя, который наведет порядок в харизматическом хаосе в Антиохии. В ответ как этому автору, так и к составителю Дидахе Игнатий выразил требование заменить группу епископов на одного епископа, способного выполнить задачу человека, которого искал автор Евангелия от Матфея.