Молитва, которая совершается в терпении, важнее той, которая легка и приятна

И далее мы обращаемся к следующим абзацам «Слова о молитве». Прочитаем подряд 18-й и 19-й абзацы:

Если хочешь молиться похвальною молитвою, отвергайся себя во время молитвы и, крайние озлобления терпя, будь любомудр молитвы ради.

Если какую бы ни пришлось тебе терпеть прискорбность, будешь любомудр; то плод сего обретешь во время молитвы.

Слова простые, и, в сущности, ничего особенного в них нет. Если человек хочет молиться, он должен отвергнуться себя – это мы условно понимаем. Но он, оказывается, должен терпеть крайнее озлобление или какую-то там прискорбность! Как же так? Как можно на молитве терпеть какую-то прискорбность или, еще того хуже, терпеть крайнее озлобление? Это про что?

Скажем так: во время молитвы мы все такие возвышенные и вдохновенные, мы ощущаем какой-то душевный подъем, у нас вырастают крылья, ум устремляется куда-то в небесные дали, мы чувствуем себя хорошо. А после молитвы начинаем чувствовать себя гораздо лучше, чем до нее. Такой повседневный опыт обращения к молитве известен каждому человеку, который совершал какое-то правило более-менее продолжительное время, а не читал одну или две молитвы иногда. Это все нормально, это даже хорошо! Почему же тогда святые отцы пишут о каком-то «крайнем озлоблении», о каких-то «прискорбностях» на молитве? Что это может быть?

Во-первых, это могут быть телесные скорби. Нет, не так! Они не могут не быть, увы. Они должны быть, и с этим ничего нельзя поделать. Я не знаю, что пишут современные люди – учителя и наставники молитвы, но знаю, что все святые отцы, от эпохи отцов «Добротолюбия», и, скажем, до святителя Григория Паламы (по крайней мере, все отцы до XIV века), и некоторые наши отцы: преподобный Амвросий Оптинский и преподобный Серафим Саровский, преподобный Паисий Величковский и преподобный Нил Сорский, то есть все те люди, которые вставили в святоотеческое учение какие-то слова о молитве, – тоже об этом упоминают. Хотя, возможно, упоминают об этом потому, что о том же пишут и классические святые отцы эпохи «Добротолюбия».

И все они категорично говорят (особенно преподобный Исаак Сирин), что если во время молитвы ты не испытывал никакого телесного озлобления, телесной скорби, телесного труда, телесной напряженности – так, чтобы тело изнемогало, то ты вообще не молился.

Но сейчас можно об этом не вспоминать и сделать «пи-и-ип», будто мы этого и не слышали, потому что иначе у многих будет смущение. Мало ли что напишет, в конце концов, преподобный Исаак Сирин? Он сириец, он отшельник, он в пустыне жил, он анахорет! И вообще для нас его слова не должны быть обязательным руководством к действию, поэтому можно не обращать на них внимания.

И на слова преподобного Нила Сорского тоже можно не обращать внимания. И лучше об этом вовсе не думать, лучше молиться так, как молились – это во всех отношениях полезнее.

Просто справедливости ради хочется сказать о том, что общее место у святых отцов соотносится с тем, о чем пишет здесь преподобный Нил Синайский: действительно, телесные скорби бывают, и они должны быть, и никуда от них не деться, если человек занимается молитвой. Во-первых, болит голова, во-вторых, болит сердце, в-третьих, болит позвоночник – это обычные болевые точки для молящегося человека.

Причем некоторые отцы даже различают разные уровни того, что мы называем: «сердце болит». Оно болит именно от физической боли, а не от душевных переживаний. Сердце болит по-разному, но оно действительно болит физически. И позвоночник болит физически, потому что положение тела, занимаемое при молитве, несколько неестественно для человека.

Каждый видел, как изображается на картинках или на иконах молящийся человек; того же преподобного Серафима Саровского можно себе представить! Представьте себе батюшку Серафима даже не во время молитвы, а просто в жизни – как он ходил, когда огромный крест притягивал, прижимал его к земле. И тогда вы поймете, что, конечно, физические боли у него были, и это естественно: позвоночник физически будет болеть из-за того, что на него есть определенные нагрузки.

И голова, естественно, тоже будет болеть – особенно поначалу. Когда человек почти перестает есть, когда тело его становится легким, почти воздушным, и он больше никогда не позволяет себе переедать, то, возможно, голова у него и перестает болеть... Но в целом любое напряжение, связанное с молитвой, так или иначе вызывает в организме какие-то колебания, в том числе и скачки давления. А это приводит к тому, что пережимаются определенные сосуды, которые отвечают за кровоснабжение головного мозга.

Я говорю это для того, чтобы показать – такие проблемы неизбежны. И такое состояние – это не какое-то особое действие благодати, это просто следствие особого положения тела на молитве: человек собирается внутрь, человек порой боится шелохнуться, когда он на молитве. Мы же знакомы с описаниями того, как великие молитвенники могли, не шелохнувшись, стоять в течение какого-то продолжительного времени. Естественно, что тело на все это реагирует.

Во-вторых, скорби эти могут быть связаны, говоря современным языком, с психосоматикой: человек чувствует усталость, чувствует сонливость, и все это нужно преодолевать. А сил никаких нет – глаза смыкаются, молитва пропадает, сознание теряется. Очень тяжело, очень трудно совершать молитву, когда ты совершенно расслабленный, усталый, изможденный, хотя это, быть может, и не физическая, а только душевная усталость (или только кажущаяся усталость, которую еще называют унынием). Но так или иначе – это тоже некая скорбь. И через нее очень часто, особенно поначалу, человеку приходится пробираться, продираться, прорываться.

И самое, может быть, яркое «озлобление» – это то, что испытывают люди на высоких степенях молитвы, на которых, несомненно, пребывал и сам преподобный Нил Синайский (и отчего бы ему об этом не написать?). В общем смысле – это страхования. Вот так скажешь запросто «страхования» – и не страшно вовсе. А вот когда это самое страхование вдруг с тобой сотрясется, тогда, как говорится, и пятый угол начнешь искать. Или вообще забудешь, как молиться. По опыту подвижников известно, что порой слова молитвы буквально забываются.

Вообще-то страхования – это ужас. Ужас, равного которому в бытии вообще не существует, но нам это почти не грозит. И если мы не будем сильно тщеславиться или гордиться, то благодать Божия покроет нас. Но объективности ради мы рассуждаем о том, что такое озлобление, или такая скорбь, на молитве в принципе могут быть у людей, подобных преподобному Нилу Синайскому.

Самый яркий образец таких озлоблений и скорбей описан в житии преподобного Антония Великого, о чем, конечно, каждый подвижник (тем более той эпохи) знал, что может быть с человеком, если он идет таким путем и несет такой полноценный, серьезный, молитвенный подвиг.

Смысл всего этого в том (для чего преподобный Нил Синайский и пишет), что мы всегда должны молиться, несмотря ни на что. И мы не должны прекращать молитвы, что бы с нами ни происходило. Хочется ли нам есть, хочется ли нам спать, болит ли у нас спина, голова, сердце, ноги или еще что-либо, пугает нас что-то или, как Антония Великого, по небу носит и бросает туда-сюда – все это не имеет никакого значения, никакого отношения к делу. Человек должен молиться, иначе лучше бы было ему и не начинать – вот мысль преподобного Нила Синайского.

Высказать эту мысль легко, и прочитать, и прослушать ее тоже легко, однако претерпеть все это трудно. Нас не будут носить бесы под облаками, как преподобного Антония Великого, да и вряд ли у нас когда-нибудь будет сильно болеть позвоночник или сердце – не по Сеньке шапка. Все-таки молимся мы не так уж сильно, не так уж долго и усердно. Но все же некоторые трудности и озлобления на молитве у нас, несомненно, будут. И для того, чтобы эта молитва не разрушалась, чтобы она продолжалась, крайне необходимо продолжать молитву – продолжать, несмотря ни на что.

Каждый, кто пытался так делать, кто прошел хоть какую-то малую часть, хоть толику этого искусства, знает – это почти невозможно. Так, например, каждый знает по опыту, что когда находишься на работе (на каком-то важном месте) и тебя начинает клонить в сон, ты продолжаешь работать. Почему? Потому, что ты на работе. Потому, что надо работать. Куда денешься? Кто-то пьет кофе, кто-то пытается растереть виски, кто-то просто сжимается и пытается прогнать сон, встряхивается – в общем, что-то делает, ведь работать-то надо.

Исключение только одно – молитва. Как только нас начинает бороть какая-то скорбность, уныние, тоска, сон, усталость (или что-то заболело, или что-то отвлекло наше внимание от молитвы), нам тут же приходит мысль, что никакого смысла в такой молитве нет. И как только эта мысль приходит в голову, так сразу же у нас теряется всякая мотивация продолжать молитву.

Мы соглашаемся с этой мыслью. Мы склонны думать: «Действительно, зачем молиться? Я вообще не понимаю, что я сейчас говорю. Я говорю, говорю, а у меня слипаются глаза. Я не понимаю ничего – даже текст кажется каким-то бессвязным. Я просто читаю что-то непонятное или тупо в книгу смотрю. Не понимаю, смысл уходит. Да, не молитва это. Это я просто что-то вымучиваю из себя. Смысла никакого в этом нет. Что я говорю? У меня все плывет перед глазами. Зачем это надо? Лучше лягу спать, высплюсь – потом помолюсь. Или канон, или акафист – что угодно, но потом…»

Или вдруг заболит что-то: поджелудочная, селезенка, печень, почки, ноги – что угодно. И все: «Больно! Смысл какой? Бог хочет, чтобы я так мучился, что ли? Сейчас тут разотру, разомну, обезболивающее поставлю, а завтра помолюсь». Все так делают, все. Ну, кроме этих вот отцов «Добротолюбия» или тех, кто не вошел в «Добротолюбие». Они делают по-другому – они продолжают молиться.

Все это, наверное, вторично. А главное – это мысль, которая приходит в данный момент в сознание, которая говорит: «Такая молитва никому не нужна». Это – ложь! Это совершеннейшая ложь, что она никому не нужна. Именно против этой лжи и направлены слова преподобного Нила Синайского: «Когда ты претерпеваешь какую-то трудность на молитве, тогда и не бросай эту молитву, потому что претерпевание этой трудности оказывается важнее, чем самая замечательная, качественная молитва».

А мы этого никак не можем понять, потому что изначально молитва для нас – это не подвиг. Мы встаем на молитву и настроены на то, что она должна быть легкой, что она должна облегчать нашу жизнь, что она должна утешать и вдохновлять нас. А когда мы обнаруживаем, что этих утешительных, вдохновляющих переживаний на молитве нет, то появляются сомнения: «Зачем это надо? Я подожду, когда снова будет настроение».

Поэтому мы бросаем молитву и ждем, когда снова появится настроение, когда снова молиться будет легко. И когда приходит такая скорбность или приходит в голову мысль, что толку от этой вымученной молитвы нет, то надо очень твердо ей противостать и сказать себе, что терпение на молитве важнее тех радостных переживаний и ощущений, которые мы обычно привыкли переживать на молитве.

Если мы, невзирая ни на что, не прекращаем молитву, терпим, потому что так нужно, потому что нельзя бросать это молитвенное действие, тогда мы действительно научаемся молиться. И тогда наша молитва действительно может взойти на иной духовный уровень, и наш опыт богообщения тоже. А если мы всякий раз бросаем в прискорбности молитву, тогда ничего и не получим. Пока мы можем молиться только тогда, когда молитва нам приятна. А преподобный Серафим Саровский сказал, что к молитве всегда нужно себя принуждать.

Февраля