Перед тем, как вознести ум к Богу,нужно изгнать из своего сердца всех идолов

 

Далее преподобный Нил вспоминает слова из Книги Исход и говорит, что такое вознесение ума к Богу предполагает следующее: мы должны отрясти прах со своих ног, должны снять внешнюю одежду, – одежду мира, совлечься тьмы века сего и суеты (см. Исх. 3, 5). Мы должны как бы обнажиться перед Богом – оставить эту внешнюю одежду подобно тому, как оставляют грязный плащ в коридоре, и закрыться в келье. Не погружаясь в суету, предстоя Богу в сокровенных комнатах наших, будем снимать с себя все наносное, нечистое, скверное, будем сдирать с себя то, что налипло на нас. Мы должны понимать, что, приступая к общению с Богом, мы должны всего совлечься.

Дальше пишет в четвертом абзаце преподобный Нил Синайский:

Если Моисею, намеревавшемуся приблизиться к земной купине горящей, возбранено было это, пока не иззует сапоги от ног (Исх. 3. 5), – то как же тебе не отрешить от себя всякое страстное помышление, когда желаешь видеть Того, Кто выше всякого чувства и помышления, и быть Ему собеседником?

Здесь преподобный Нил говорит о некоей норме видения Бога на молитве. Блаженны чистые сердцем, яко тии Бога узрят (Мф. 5, 8). Для нас это, скорее всего, недоступная высота. Однако ощутить, как Бог подходит, как Он прикасается, как Он открывает нам то, что нужно открыть: Свою любовь или Свой гнев, Свой свет или Свою силу, – все это на молитве может почувствовать каждый человек. Не телесно почувствовать, а сердцем и умом. Ибо невозможно молиться Богу, общаться с Ним и не ощущать Его. Любой, призывающий имя Бога, уже вступает в общение с Ним ощутительным образом.

Если это не так, значит, мы не подготовили свой ум исполнением заповедей Божиих, значит, мы не верим заповедям, и они нам не нужны. Мы просто сами по себе произносим какие-нибудь молитвы, и с нас довольно. Но потому-то ничего с нами и не происходит.

Если бы мы исполнили какую-нибудь заповедь, то, несомненно, были бы услышаны Богом: как только мы бы Его воззвали, так Он и отозвался бы. Ибо Его любовь к нам неизмеримо больше того, что мы можем вместить, представить или предположить. Если мы идем к Нему беседовать, то радость Его от этого неизмеримо больше нашей – это радость Отца, к Которому приходят Его дети.

 

Февраля

 

Мы продолжаем читать наставления святого преподобного Нила Синайского – его «153 главы о молитве». Удобно читать эти коротенькие фразы, удобно их выписывать, распечатывать и держать под рукой, чтобы такие поучения напоминали нам некоторые правила организации молитвенной жизни. Это очень важно, даже святые отцы так делали.

Когда-нибудь, Бог даст, мы дойдем до изучения святого Иоанна Лествичника и увидим, что из таких цитат и родилась в конце концов его «Лествица». У преподобного Нила Синайского эти книги родились потому, что были ответом на вопрошания других. Люди задавали ему вопросы именно потому, что точно знали – преподобный Нил не просто безмолвник и подвижник, а книжный и умеющий писать человек.

Никто не пойдет к любому старцу и не скажет ему запросто: «Напиши книгу!» Обычно обращаются к такому старцу, который известен не только своей высокой духовной жизнью, не только своей рассудительностью, но как человек «письменный», то есть способный читать и писать. А само искусство писать о духовных переживаниях, о внутренних событиях и явлениях рождается только тогда, когда человек переписывает мысли святых отцов. В этом смысле и наше собственное духовное развитие в немалой степени зависит от того, насколько мы готовы таким деланием заниматься.

Читаем четвертый абзац:

Если Моисею, намеревавшемуся приблизиться к земной купине горящей, возбранено было это, пока не иззует сапоги от ног (Исх. 3, 5), – то как же тебе не отрешить от себя всякое страстное помышление, когда желаешь видеть Того, Кто выше всякого чувства и помышления, и быть Ему собеседником?

Мы помним, что Моисей, когда хотел приблизиться к чудному видению – к Богу в неопалимой купине, явившемуся ему и говорившему с ним, то услышал сначала слова из недр этого куста: … сними обувь твою с ног твоих, ибо место, на котором ты стоишь, есть земля святая (Исх. 3, 5). Конечно, это и практически является очень значимым действием. Ведь такое место свято просто потому, что там явился Бог; это место, отмеченное Богом и освященное Его присутствием. И возможно, на этом месте было еще что-то такое, о чем ни нам, ни Моисею неведомо.

Но если ты пришел на святое место или на святую землю, то ты пришел к Богу. По логике вещей эта замечательная традиция проявляется и внешне, и тем более внутренне: человек должен именно «снять мир с себя» и оставить его за порогом храма, поскольку он входит в святое место, а не в магазин, торгующий ритуальными услугами, и не в магазин, где удовлетворяют те или иные его религиозные потребности. А потому надо «снять» с себя всю грязь – надо отвергнуть от себя все нечистое и все скверное для того, чтобы с чистым сердцем встать перед Богом.

Так мы должны заходить в храм. И с той же мыслью заходят в свои храмы благочестивые правоверные мусульмане, продолжая эту древнюю традицию. И тому же движению души учились древние монахи, которые делали так всегда и везде, а не только в храме (его у них часто и не было, особенно во времена преподобного Нила Синайского). Но и в келье, где они переживали все свои многочисленные опыты богообщения, для них это было важно, ибо они знали, что везде стоят перед лицом Бога.

Для монахов это было постоянным деланием: совлекать свое греховное тело плоти, снимать с себя ветхость, снимать с себя грязную, пыльную, греховную одежду и постоянно отрекаться от всего страстного. Причем это не какое-то особое делание, выполнять которое могут только лишь монашествующие! И это не какие-то их особые качества, «фишки» или «примочки». Нет! Это то, что необходимо делать всегда и везде каждому христианину, каждому верующему человеку. Об этом немало сказано и в апостольских посланиях, и во Второзаконии говорит Господь израильскому народу: «Господь Бог твой ходит среди стана твоего…» (Втор. 23,14)

Самое созвучное святоотеческому восприятию этого действия пророческое слово содержится в Книге пророка Иезекииля, в 14-й главе. Тогда к пророку Иезекиилю пришли учителя израильского народа – разумеется, те, которые были угнаны в плен и уже не поклонялись идолам, а потому считали себя праведными и правильными. Они пришли спросить пророка о том, что будет, что им делать и как узнать о воле Божией. О чем еще спрашивать пророка? И пророк Иезекииль отвечает им: «Нет, не скажу, ибо Бог говорит так: “…отвратитесь от идолов ваших. Ибо если кто… допустит идолов своих в сердце свое, и поставит соблазн нечестия своего перед лицем своим, и придет к пророку вопросить Меня через него, – то Я, Господь, дам ли ему ответ от Себя?”» (Иез.14, 6–7)

Даже в Ветхом Завете было это правило – безусловное, принципиальное правило. Хочешь приблизиться к Богу? Хочешь познать Его волю или Его Самого? Тогда ты должен изгнать из своего сердца всех идолов, то есть должен вытащить из сердца все страсти, которые там скопились; ты должен избавиться от тех, кому служишь, и от всего, чему служишь; что для тебя дороже Бога, на что ты надеешься и чем хвалишься… Чтобы в сердце твоем во главе всего был только Бог; чтобы ты служил только Богу, надеялся только на Бога, утешение черпал только в Боге. И когда ты это сделаешь со своим сердцем – отринешь соблазн нечестия и даже мыслями не будешь уклоняться в сторону страсти, тогда Бог ответит на твои вопрошания.

Это и есть условие молитвы! Причем прописано оно не в творениях святых отцов и даже не в Новом Завете – это условие прописано еще в Ветхом Завете. И на этих словах пророка Иезекииля (хотя есть подобные слова и у пророка Иеремии) подвижники выстраивали свою внутреннюю жизнь, и в этом смысле одно из условий молитвы как раз и состоит в том, чтобы человек очистил свое сердце от страстей.

Еще раз повторю: избавление от страстей в данном случае не означает, что мы должны стать совсем безгрешными или совсем бесстрастными. Какие-то волнения страстей, чувств, эмоций, какие-то всплески и даже грехи у нас, несомненно, будут. Но в нашем сердце не должно быть ничего такого, что заслоняло бы от нас Бога. Он наша единственная надежда, Он наше упование, Он для нас всё! И об этом мы говорим в молитвах вечерних и утренних, в молитвах ко Святому Причащению и молитвах по Святом Причащении; и, разумеется, во всех молитвах Божественной литургии. Надо просто исполнять то, о чем сами мы молитвенно просим.

 

Размышление о слезах

 

Ну и дальше для нас интересны несколько абзацев, которые я прочитаю все подряд. Они коротенькие и будут читаться как одно размышление, и размышление это о слезах:

Прежде всего молись о получении слез, чтобы плачем умягчить сущую в душе жестокость (греч. – «дикость») и исповедав на себя «беззаконие Господеви» (Пс. 31, 5), получить от Него оставление грехов.

Употребляй слезы, как орудие к получению всякого прошения; ибо очень радуется о тебе Владыка, когда ты молишься со слезами.

Когда во время молитвы своей изливаешь потоки слез, отнюдь не возносись тем сам в себе, как будто ты выше многих. Это помощь свыше прияла молитва твоя, чтобы ты, усердно исповедав грехи свои, слезами умилостивил Владыку.

Этот отрывок о слезах начинается несколько странно и для нашего сознания, и для нашего опыта: Прежде всего молись о получении слез. Ну кто из нас будет молиться о том, чтобы плакать? Во-первых, у многих из нас есть просто жуткое, потрясающее и возмущающее меня до глубины души суеверие, что плакать вообще не надо, особенно за усопших. Да и вообще не надо плакать: слезы – это вредно, слезы – это плохо.

То, что в христианскую практику проникло такое представление, – это что-то невообразимое! С нами произошло что-то неправильное, неверное, нехорошее. Но и это еще полдела. Если человек все-таки находится в русле Священного Писания или в традиции Священного Писания, то он, конечно, понимает, что плакать нужно, поскольку читал об этом у святых отцов или в Новом Завете. В конце концов, блаженны плачущие, ибо они утешатся (Мф. 5, 4). Но кому-то кажется, что просить слезы – это представление прелестное: «Плачут только великие подвижники. Кто же я такой, чтобы просить себе слезы?»

Конечно, если люди когда-нибудь всплакнут, то они умиляются этому и совершенно правильно об этом радуются. Но в целом никто не просит о том даровании слез, о котором здесь пишет преподобный Нил Синайский. А между тем в этом нет ничего плохого и постыдного. Как мы просим воды у хозяина, чтобы омыть наши ноги, которые грязны, или наши руки, которые грязны, так мы просим у Господа воды, чтобы омыть наше сердце.

Другое дело, что у нас о слезах неправильное представление: читая о святых отцах, которые непрестанно плакали, мы внушили себе мысль, что слезы есть особый дар великих святых. Но если отринуть от себя это заблуждение и просто увидеть в слезах, как и в воде, обычный «инструмент», очищающий сердце и ум, то ничего постыдного, ничего прелестного не будет в том, чтобы просить у Бога дарования этих слез.

В нашем сознании есть мысль о том, что слезы – это нечто необыкновенное, как дальше и пишет в седьмом и восьмом абзацах преподобный Нил Синайский. И в его время встречались такие люди, которые думали, что слезы – это нечто необычное, и они гордились и восхищались этим.

Но если считать слезы просто инструментом, причем единственным инструментом, посредством которого мы можем очистить свое сердце, то почему бы их не просить? Мы же еще просим смирения, хотя смирение – это тоже признак совершенства. Мы же просим любви, но и любовь – признак совершенства. Мы же просим молитву, но и молитва – это тоже удел людей совершенных.

Иначе получается, что нам вообще ничего не надо просить у Бога? Или просить только каких-то мирских вещей, которые явно приземляют нас и делают совсем земными людьми? «Надо просить», – говорит Нил Синайский. Причем иногда, и очень-очень неожиданно, это приводит к замечательным результатам.

Был у меня такой опыт: женщина, регулярно присутствующая на моих лекциях и беседах, подошла ко мне после того, как мы читали «Лествицу», и сказала, что слез у нее нет и плакать – это невозможно. Оказалось, что очень-очень давно у нее случилось горе: лет тридцать назад обе ее дочери попали в автокатастрофу – их сбила машина. Они остались живы, но одна из них просто очень испугалась, а другая стала инвалидом. И после этой катастрофы мать вынуждена была в одиночку поднимать своих дочерей.

И на протяжении тридцати лет, прошедших после трагедии, женщина никогда не плакала – ни разу. Она говорила: «Что бы ни происходило в моей жизни, я никогда не плакала, поэтому я вообще не верю, что могу заплакать. А вы говорите, точнее святой Иоанн Лествичник говорит, что слезы – это очень важно». И тогда я, ничтоже сумняшеся, предложил ей помолиться Богу: «Господи, дай мне слезы!»

Буквально через две недели эта женщина пришла и сказала: «Я не могу остановиться – плачу!» Человек стал совершенно другим! Собственно говоря, об этом здесь и пишет преподобный Нил Синайский: сердце затопили слезы и, затопив его, растопили это сердце. То есть человек просто растаял от слез, превратившись из скалы в человека, причем в человека верующего и трепетно любящего Бога.

Вернемся к преподобному Нилу Синайскому: от него мы узнаем, что слезы умягчают сердце. Причем любые слезы и любое сердце у любого человека, даже если это совершенно неверующий и вообще не знающий никакой религии человек; даже если это вполне обыкновенный, вполне себе уверенный человек XXI века – молодой или старый, живущий где-нибудь в Калифорнии или в Шанхае. Однако стоит ему поплакать, и сердце его размягчится.

Плач его может быть даже и не о грехах, и не перед лицом Бога. Человек может плакать просто потому, что его обидели, или потому, что умерла мама, или его предал друг, или ему просто жалко срубленное дерево, которое он когда-то посадил. И не так важно, о чем он заплачет, – слезы способны превратить любого самого самоуверенного и самовлюбленного человека … в человека.

И, наоборот, человек, потерявший навык к плачу, все более и более черствеет, он все более и более превращается в бесчувственный, застывший персонаж из известной сказки «Холодное сердце» – он может преуспевать, но не способен чувствовать. А человек – это существо чувствующее, и об этом всегда надо помнить. И тем, кто сомневается в этом, нелишне будет напомнить, что даже Христос плакал.

В том единственном случае, когда нам говорится о том, что Христос плакал, Его плач – это совершенное проявление человечности. И в этом смысле Его плач совершенно бессмыслен, потому что Он плачет над Лазарем и над горем людей, зная, что через несколько минут Сам его же и воскресит. Но апостол Иоанн Богослов говорит об этом именно для того, чтобы показать нам, что Христос – человек! А раз Он человек, то Он плачет; Он плачет, и потому Он – человек. Быть человеком – это замечательно, и у Николая Зиновьева есть очень глубокие, проникновенные стихи про русского человека, вместе с которым плачет Бог.

Первое действие, которое производят слезы в духовном состоянии, – это смягчение человека таким образом, что он становится способен исполнять заповеди Божии, быть таким же милосердным и сострадательным, как Христос. Слезы выжигают в человеческом сердце страсть к осуждению, слезы умягчают сердце человека так, что ему становится жаль грешника.

Обратимся к Древнему патерику (постоянно говорю о том, что это очень важная, очень интересная, очень полезная и глубокая книга для всякого человека, размышляющего о духовной жизни). Там мы найдем рассказ о святом Пимене Великом и о том, что на очередном собрании старцев все сетовали на то, что монахи спят прямо на службе (как правило, на всенощной). То есть служба идет всю ночь, и, естественно, монахи на ней засыпают. Это позже придумают стасидии (а где-то, очевидно, и лавки какие-то поставят) – в стасидиях можно полустоя-полусидя дремать и не падать. А прежде некоторые монахи умудрялись спать и вовсе стоя. Так вот, Пимен Великий слушал-слушал отцов, говоривших о том, что надо подходить к спящим монахам, будить их, назначать им епитимью, да и сказал: “А я когда вижу, что брат спит, то сяду, положу его голову себе на колени и говорю: «Спи, брат!»”

И эти слова не есть действие особой святости преподобного Пимена – это просто действие человеческих слез. Из этого мы делаем вывод о том, что Пимен Великий очень много плакал. Так и любой другой человек, который демонстрирует к немощи человеческой трогательное сострадание и снисхождение, – это человек, который плачет. Вы можете не видеть его слез, вы можете ничего об этом не знать, но если человек в Церкви (простой ли человек, или батюшка, или епископ) снисходителен к немощам других, то будьте уверены – этот человек плачет.

Что еще важного делают слезы? Слезы очищают человеческие грехи. Не сами, конечно! Как бы хорошо было, если бы слезы могли очистить грехи! Тогда, наверное, не надо было бы приходить Христу – люди бы просто плакали и очищали свои грехи. Но слезы – это свидетельство того, что человеком обретается особое состояние сердца, при котором он обвиняет себя во всех грехах, и именно себя, а не других и тем более – не Бога.

Человек обвиняет себя в грехах, а Бог его утешает Своею благодатью. И в тот момент, когда Бог утешает сокрушающегося о своих грехах человека благодатью, человеческое сердце и плачет. Если человек просто сокрушается о своих грехах, то он не плачет – он страдает, ему больно, он ноет, воет, бьет себя в грудь и много чего еще делает. Потому он жаждет этих слез – жаждет, чтобы они пролились и оросили его сердце. Но ему это не дается, и он вопит, кричит, стонет от того, что он грешник.

Но как только Бог коснется сердца этого человека, как только благодать канет в его сердце, так сразу прольются слезы – это значит, что благодать Божия начинает врачевать сердце. В свете этой благодати человек еще с большей отчетливостью видит ужас своих грехов, но он уже не просто ноет и рыдает – он буквально плачет. И этот плач все усиливается, и все больше благодати накапливается в его сердце, пока оно совершенно не очистится от греха. Поначалу человеку больно и слезы жгут, но потом, по мере исцеления, они приносят все больше мира, облегчения, тишины, и в конце концов они становятся слезами умиления.

 

Февраля

 

Мы продолжаем читать «153 главы о молитве» святого преподобного Нила Синайского из второго тома «Добротолюбия». В прошлый раз мы начали говорить о слезах, и сейчас напомню, о чем говорилось в трех прочитанных абзацах.

Прежде всего молись о получении слез, чтобы плачем умягчить сущую в душе жестокость (греч. – «дикость») и исповедав на себя «беззаконие Господеви» (Пс. 31, 5), получить от Него оставление грехов.

Употребляй слезы, как орудие к получению всякого прошения; ибо очень радуется о тебе Владыка, когда ты молишься со слезами.

Когда во время молитвы своей изливаешь потоки слез, отнюдь не возносись тем сам в себе, как будто ты выше многих. Это помощь свыше прияла молитва твоя, чтобы ты, усердно исповедав грехи свои, слезами умилостивил Владыку.

Повторим: слезы нужны в первую очередь для того, чтобы умягчить сердце, изгнать из него жесткость, превозношение и, самое главное, чтобы избавиться от осуждения. Плачущий человек становится милосердным, сострадательным, понимающим и утешающим.

Во-вторых, слезы очищают грехи. И в прошлый раз мы говорили, что такое действие слез зависит не от жидкости, изливающейся из глаз. Оно зависит от действия благодати Божией, которая привлекается на человека кающегося, взывающего, кричащего, вопиющего к Богу о помиловании, о спасении, об исцелении. И знаком того, что Бог приклонился к сокрушенному человеку, являются слезы. Эти слезы в конце концов исцелят человека, и когда его сердце совершенно очистится от всякого греха, когда оно исцелится, тогда уйдет и всякая болезненность слез и человек уже будет просто плакать слезами умиления.

Важно при этом помнить, что слезы саможаления отличаются от тех слез, о которых говорят святые отцы. У мужчин слезы саможаления тоже бывают, хотя крайне редко, – такие слезы чаще бывают у женщин. Женские слезы легче проливаются, такова их природа: они легче и чаще мужчин плачут, и потому данное искушение им более свойственно.

Эти самые слезы саможаления люди часто путают с теми слезами, о которых пишут святые отцы: вроде бы и это тоже плач, вроде бы и он о грехах, но на самом деле – это лишь слезы саможаления, и они приводят не покаянию, а к печали. Человек ходит печальный, и нет у него того, о чем нам пишет преподобный Симеон Новый Богослов: радостотворного плача. Человек, по-настоящему плачущий слезами покаяния, утешается за это Богом и после пребывает в мирном и даже радостном настроении.

А человек, плачущий слезами саможаления, погружается в печаль, поэтому после молитвы он остается в таком же, а то и в более печальном настроении. Такому человеку ничто не интересно, ничего не нужно, у него пропадает тонус жизни, ему ничего не хочется делать, ни с кем не хочется разговаривать, у него нарастает раздражение, уныние, тоска. Все это свидетельствует о том, что слезы его неправильные. Как здесь не вспомнить известные слова апостола Павла о том, что печаль производит смерть (2 Кор. 7, 10)?

Когда человек плачет слезами саможаления, он плачет от досады. Он был бы рад, если бы этих грехов у него не было; он уверен в том, что сложись обстоятельства иначе, этих непоправимых ошибок он бы не совершил. А еще он уверен в том, что причина совершенного им греха кроется в каком-то роковом стечении обстоятельств, в какой-то произошедшей с ним случайности.

Человек уверен – будь он в нормальном состоянии, никогда бы такого не сделал. Но так сложилось, что по злой воле людей или по воле случая он, к сожалению, сделал это. Теперь сетует на эти сложившиеся обстоятельства, на то, что ничего не смог с этим сделать тогда, что не может ничего сделать и сейчас, поэтому он себя жалеет.

Ему жаль себя как жертву каких-то обстоятельств, как жертву чьей-то злой воли, как жертву чьих-то происков, как жертву каких-то стихий или каких-то роковых причин, не зависящих от него. И, жалея себя, он, естественно, себя и оправдывает: «Я не виноват, так получилось! Что я теперь могу сделать? Я бы очень хотел, чтобы этого не было, но это произошло. Это так плохо, так гнусно, но уже ничего нельзя исправить. Как же теперь быть?»

Понятно, что такому человеку жалко себя, и потому он плачет. Но этот плач не производит ни радости, ни утешения, потому что человек не может ничего исправить, изменить. Из-за этого его все более и более засасывает печаль, и он начинает печалиться все сильнее и сильнее. В конце концов он становится как бы всецело сотканным из раздражения и уныния. Ему жалко себя, и потому он плачет…

Есть покаяние, когда человек считает виноватым безусловно себя и только себя. Он знает, что и является тем самым, что проявилось в этом грехе, в этом падении, в этой скверне, – он таков и есть. В обычном состоянии подобное ему несвойственно, но в данном грехе вдруг проявилась его скрытая гордыня, скрытая жадность, скрытая похоть или гнев, до этого скрываемый…

В этом совершенном грехе что-то вдруг вывалилось наружу – вдруг проявилось то, что прежде он тщательно скрывал, оберегал, сохранял, что прятал ото всех в течение долгих-долгих лет жизни. И вдруг это все вырвалось наружу. Человеку жаль, что это случилось, что люди об этом узнали, – он этого не хотел. Напротив, он хотел спрятать ото всех эту сторону своей души, но она обнаружилась: «Теперь все знают, какой я! Так стыдно, так неловко. Почему же это произошло? Как же так получилось?» Но ничего хорошего в этом переживании нет.

Покаяние и слезы сокрушения всегда появляются тогда, когда человек точно знает, что не кто-то виноват, а что это именно он согрешил. У него нет в этом никаких сомнений, и с этого он начинает свое покаяние. Сначала оно происходит без слез – просто человек осознает, что он сам довел себя до такого состояния, что он сам живет теперь в скудости, в тесноте, без Бога, без благодати, без жизни, без любви. Он живет так, потому что сам своим же грехом и довел себя до этого.

Он пилит себя, он терзает себя; и, конечно, если при этом он начнет еще и жалеть себя, то тогда у него разовьется невроз. А жалось к себе опять-таки приведет к унынию и печали. И это не исправит его жизни, а сделает ее еще хуже. Лучше бы ему просто ходить и радоваться, а иначе он и в той жизни ничего не получит, и в этой все потеряет. Он просто превратится в тень самого себя, и никакой надежды на перемены ему это не принесет.

Но человек может не жалеть себя, а честно исповедовать то, что по существу и есть: что он виноват! Он может, в конце концов, в этом сокрушении и озлобиться, и вознегодовать – тогда вместо жалости придет озлобление на себя, негодование на себя. Но тогда он будет злиться именно на себя, а не на обстоятельства или других людей.

Да, допустим, прорвался грех. А что же ты прятался? Неужели думал, что можно спрятаться от Бога? Если ты действительно был таким, то слава Богу, что Он обнаружил твое нечестие. Слава Богу, что раньше ты был, допустим, пьяницей и лицемером, а теперь ты пьяница, но хотя бы нелицемерный. Прежде ты скрывал свою страсть к алкоголю, а теперь все знают, что ты алкоголик, и ты, по крайней мере, не притворяешься – хоть так греха меньше стало. А то, что ты любил этот грех, – так ты всю жизнь его любил, и всегда ты был таким!

Такое побивание себя и укорение себя постепенно приводят человека в сокрушение. Вот это самое сердце сокрушенное и смиренное, которое Бог не уничижит (Пс. 50, 19), и должно в нас появиться. Однако это сокрушение очень болезненно, и мы его не выносим. Мы будем утешать себя (и утешаем) либо какими-то внешними вещами (телевизором, друзьями, общением, едой, алкоголем, чем угодно), либо начинаем сами себя жалеть и плакать.

Но если не жалеть, а терпеливо нести это сокрушение, то в конце концов мы дождемся того, что Бог утешит нас. Он сделает это, видя, как нам плохо, как мы сокрушены, как мы себя пилим. Это утешение и окажется для нас утешением слезным: вдруг прорвется плотина, и исстрадавшееся сердце оросится дождем благодати Божией, и мы поймем, что Бог приклонился к нам.

Есть еще один важный момент в этом отрывке, и о нем преподобный Нил Синайский пишет в седьмом абзаце: слезы на молитве свидетельствуют о том, что твоя молитва принята, что твою молитву Бог услышал и что Он приклонился в ответ на твою молитву. Таким образом, наши слезы есть подтверждение того, что молитва принята, что Господь нас слышит, что Господь приклонился, что Господь находится рядом – Он ответил на твое сокрушение и на твои молитвы.

Когда во время молитвы человек вдруг начинает проливать слезы, то эти слезы воспринимаются им как доверие Бога, как ощущение близости и любви Божией. И этого действия свыше обязательно нужно дождаться, особенно если мы согрешили только что или недавно.

Но есть ведь и грехи старые – те, которые мы совершили давно: мы долго-долго грешили подобно тому, как это делала преподобная Мария Египетская. Лет десять-двадцать грешили, а потом обратились к Богу. И теперь какое-то время нам необходимо пройти путем сокрушения, путем безводной пустыни (это святоотеческий образ), пока Сам Бог не оросит нас слезами умилостивления, – это процесс долговременный.

А если мы уже примирились с Богом, покаявшись в прошлых грехах, и согрешили, например, сегодня: кого-то осудили или превознеслись (и совесть нас обличает), тогда что надо делать? Надо тут же идти и просить у Бога прощения до той поры, пока слезы не оросят наше сердце. И это не вымучивание слез – это просьба о милости и прощении. А милость и прощение свидетельствуются тем, что слезы текут и орошают наше сердце. Но этого нужно дождаться – нужно молиться и каяться до тех пор, пока Бог не прижмет нас к Себе.

Конечно, такими слезами нельзя гордиться – хуже такой гордости, наверное, ничего нет. Ведь появление слез – это всегда проявление милости Божией. Как можно гордиться милостью Божией?

И вот что важно отметить в этом прочитанном только что седьмом абзаце – такое приятие Богом нашей молитвы вовсе не означает того, что молитва будет исполнена. Бог только свидетельствует, что Он к нам приклонился: Он открыл ухо Свое, чтобы слышать нас; Он простер руки Свои, чтобы обнять нас и прижать к Себе, чтобы омыть наши раны, утешить наше сердце, согреть нас в нашем одиночестве.

Но это вовсе не значит, что Он сделает то, о чем мы Его просим, – это уже совсем другой уровень молитвы. И святые отцы, говоря о нем, упоминают о дерзновении в молитве: Бог исполняет просимое, когда Его об этом просят дерзновенно.

Но для обыкновенного человека достаточно сознавать, что Бог его утешил в болезни, в горе: если Богу будет угодно, Он исполнит просимое, а если неугодно – значит, неугодно. И только человек, достигший глубочайшей степени смирения, а значит, и высочайшей степени совершенства, человек, обретший внутреннее дерзновение пред Богом, может молиться, а Бог может исполнить его волю.

Для всех же нас пределом чаяний является вот это приклонение Бога к нам: мы чувствуем, что Он рядом, что Он нас утешает, нам помогает, а значит, все, что делается, – к лучшему.