Вариация: Осознание причины повторного рождения молодого бога в результате путешествия на Юг

На железнодорожной платформе стояли шкафы, в которых можно было приобрести билет на электричку. Привычный способ покупки через кассира на станции затерялся в прошлом. Окошко кассы было закрыто. Такая обезличенность сделки должна была упростить взаимодействие пассажира с РЖД, чтобы желающий воспользоваться услугой компании сделал это в любое время без задержек и лишних слов.

Подобное вытравливание общения с сотрудниками РЖД превратило путешественника из субъекта путешествия в стандартный «винтик» – элемент бизнес-процесса, как миллионы других, повысив производительность компании, но лишив ее особой «душевности», которую ценили те, кто предпочитал перемещаться по стране в стальных «Горынычах».

Как бы то ни было, раз Верокочев выбрал такой способ перемещения к «маяку», мне оставалось только с ним согласиться. Во время нашей вечерней поездки в южном направлении Московской области у нас состоялся разговор на тему необходимого и достаточного в сфере проявления божественной сущности. На мой вопрос относительно того, кем был Христос, Водан ответил, что лично с Ним встретиться он не успел, так как в это время находился в Южной Америке, где обучал индейцев на территории современных Перу, Эквадора, Колумбии и Венесуэлы премудрости письменной фиксации всех исторических событий и строительству общественных библиотек.

– Для меня очевидно только одно: когда Небо ставит какую-либо задачу, у Него точно имеется готовый способ для ее решения. В этом смысле Назарей, которого вы называете Спасителем или Мессией, был тем самым решением для задачи качественного перехода от одной этической системы ценностей к другой. Несомненно, что никого, подобного Ему в проявлении любви в повседневности, за всю мою жизнь я не встречал. То, как Он изменил окружающий мир за короткое время пребывания на Земле, является весомым аргументом в защиту его Божественной природы. Любовь – самая мощная энергия для преобразования материального и нематериального мира. И никто не сможет оспорить Его уникальность в том, как Он проявлял эту энергию в текущем моменте.

– Ты жалеешь, что не встретился с Ним?

– Жалеть имеет смысл только о том, что ты мог сделать, но не сделал. Я же не мог бросить то, ради чего отправился на другой континент, не доведя свое дело до конца, чтобы только поговорить с Назареем. Да и о чем бы я Его спросил? Ведь все ответы на наши вопросы внутри нас самих. Разве сказал бы Он мне что-то такое, чего Он не сказал Пилату?

– Значит, ты считаешь, что все сделал правильно?

– Нет смысла горевать о прошлом – его уже нет. Да и каким по итогу был бы я богом, если бы все время сомневался в своем выборе? Когда решение принято, остается только его исполнять.

– А если решение было ошибочным?

– Только сама жизнь расставляет все по своим местам, показывая, что сделано правильно, а что нет. Тут даже мудрые боги вынуждены подчиняться потоку времени, оказавшись на Земле. Тем интереснее сама жизнь с ее непредсказуемым финалом. Осознание этого позволило мне освободиться от излишней гордости, презрев достоинство божества ради истинного знания, и принять решение принести себя в жертву на прекрасном ветвистом Ясене.

– Ты не устал странствовать после обретения знания рун?

– «Смена вида деятельности – лучший отдых» – так говорил классик... Я с ним согласен. Путь странника – самый эффективный метод познания себя, раскрытия своих способностей для взаимодействия с окружающим миром. Поэтому я взял тебя с собой. Ты не научишься чему-либо быстрее, чем в этом путешествии. И главное, у тебя по сравнению со мной фора в несколько столетий, которые тебе не придется тратить на то, чтобы стать странником. Ты в самом начале своей божественной жизни обретаешь знание Пути. Это один из лучших даров, который действительно ценен.

Наступили летние вечерние сумерки, когда мы, проехав мимо Серпухова, через час добрались до Московского вокзала в центре Тулы. Верокочев, выходя из вагона, «процитировал» слова Нафанаила:

– Из Тулы может ли быть что доброе?

– Чем тебе не угодила Тула?

– Тула – моя родина. Поэтому, как Христа я зову Назареем, так и меня ты можешь звать Толланином или Тулланином, как тебе больше нравится. А насчет процитированной фразы, где Назарет заменен на Тулу, мой сарказм вполне объясним тем, что я вижу сейчас, спустя четыре тысячелетия с того момента, когда я покинул эту землю. Увы, не могу произнести: «Дом, милый дом», глядя на этот, чужой для меня, город.

– Кажется, у ацтеков был мифический город Толлан, в котором жил верховный жрец Кецалькоатль.

– Так же как у тольтеков, возле Мехико, был построен древний город Тула. Все эти города были созданы индейцами в честь моей родной Тулы, о которой я им когда-то рассказывал. Чтобы не быть похожим на старика, причитающего о несовершенстве нынешнего времени и несмышленом поколении людей по сравнению с предками, лучше я помолчу. Нет смысла горевать о том, что не успеешь исправить. Теперь твоя задача – учить людей разуму, делая окружающий мир гармоничнее. Мне осталось только лишь встретиться со своим старым знакомым для того, чтобы расставить все точки над i в нашем многовековом споре о том, что имеет настоящую ценность. И цена за этот решающий аргумент – моя жизнь.

Мы остановились возле павильона на территории железнодорожного вокзала, где продавалась нехитрая дорожная снедь, и купили там воду в полулитровых стеклянных бутылях.

Я думаю, если бы кто-то наблюдал за нами со стороны, странная парочка молчаливых путешественников, переглядывающихся друг с другом, вызвала бы, по меньшей мере, любопытство. Но, к счастью, время близилось к полуночи, и праздношатающихся зевак на улице не было.

По пути на южную окраину ночной Тулы с центрального вокзала случайные прохожие так и не встретились, поэтому мы могли спокойно продолжить свой диалог.

– Помнишь свои ощущения, когда в Девятовских каменоломнях ты стал одним целым с валуном, преградившим выход на свободу юным горе-экспериментаторам?

– Не помню.

– Когда ты слился с камнем, подчинив его пульсацию своей, так что ваши частоты срезонировали, это произошло неосознанно. То есть ты не задавался целью стать с камнем одним целым, потому что для твоего житейского опыта и университетских знаний это невозможно. Твое подсознание само совершило действие. Отсюда важный вывод: бог не тот, кто мыслит рассудком (потому что рассудок опирается лишь на знание), а тот, кто действует, оставляя возможность реализоваться всей своей природе, и явной, и тайной – не только интеллекту.

– Подстройка и ведение из психологии работает не только с живыми существами, но и в целом со всем, что нас окружает?

– Это естественный закон вовлечения материи в любой процесс. Даже те, кто отвергают примат идей над материальностью вещественного мира, сами используют методологию на базе этого закона в повседневности. Способность спрогнозировать последствия своего поступка – это грубое употребление подстройки, когда такой человек собирает детали картины в единое целое в сознании и далее планирует способ употребления составленного в своем воображении плана, реализации идеи. Материалисты замечают, что мысли в их сознании возникли благодаря памяти и способности сознания отражать окружающий мир в самом себе, но не хотят замечать наличие проблемы в том, что эта способность сознания имеет нематериальную природу: для них это вопрос о курице и яйце.

– А для тебя?

– Для меня все предельно ясно, поскольку я вижу картину целиком, не собирая ее из частей. Но те, кто живет не так, никогда не поверят, что это возможно. А значит, мой опыт для них не имеет смысла.

– Что ты говорил насчет пульсации окружающего мира?

– Все вокруг и внутри колеблется вокруг точки равновесия, подобно маятнику. Для маятника необходима сила, с помощью которой он обретает энергию, чтобы колебания не затухали. Внутри тебя и меня такая сила приводит разные цикличные процессы в движение. Источник твоей силы в тебе. Когда он иссякнет, ты «перейдешь на другую орбиту», как электрон перемещается внутри атома при поглощении или испускании кванта света. Кстати, свет «маяка», к которому мы идем, становится все ярче и ярче. Значит, мы уже рядом с ним. Тебе ничто не приходит в голову, что это за «маяк»?

– Я не особо знаком с географией Тульской области, поэтому вряд ли смогу назвать место, куда мы движемся. Насчет силы, о которой ты сейчас говорил, что это такое?

– Вопросом на вопрос отвечать не вежливо.

– Прости. Все, что я знаю, что где-то возле места впадения Непрядвы в Дон в Тульской области проходила Куликовская битва. Но вряд ли мы идем туда, потому что конкретное место сражения неизвестно живущим сейчас лю... Ой, ты же был свидетелем того события и знаешь, где Куликово поле!

– Это так. Но наш путь не туда, а к Ясной Поляне.

– В смысле туда, где жил Толстой?

– И он жил, и многие другие до него. В детстве это было любимое место, где мои старшие братья учили меня уму-разуму.

– У тебя были братья?

– Да. Но божественность свою они проявить не успели.

– Скучаешь по ним?

Ответом была тишина. Кто знает, сколько тех, кто стал частью сердца Верокочева, пришлось ему отпустить? Кто может сказать, каких трудов это стоило? Тишина порой бывает куда более весомой, чем слова...

– Ты спрашивал меня про силу, благодаря которой живые существа продолжают свою жизнь. Я вспомнил, как матушка рассказывала мне о Живе, когда мне было лет пять и я даже не представлял, какой путь мне предстоит пройти благодаря ей.

– Но сейчас твоя Жива не иссякла?

– Нет. Однако не забывай, что нам предстоит встретиться с Мерлином – твоим первым учителем, погубившим тебя когда-то. Его природа равна моей и твоей, поэтому при расчетах с ним мне придется заплатить сполна. Тут торг невозможен – баш на баш.

– Зачем же мы идем в Ясную Поляну?

– Свет ведет нас туда. Там мы сможем увидеть ясно, где искать Мерлина.

– Не хочу расставаться с тобой. Я как будто только сейчас обрел себя. Себя настоящего.

– Знаю, но таков путь.

Я рассмеялся в ответ:

– Ты тоже смотрел этот сериал?

– Какой сериал? Не понял тебя.

– Ну, откуда ты взял эту фразу, которую сейчас произнес?

– Из сердца. Я всегда и все говорю и делаю из своего сердца – в этом суть божественности. Если кто-то произнес что-то похожее, значит, мы созвучны. Поэтому мудрец и сказал: «Что было, то и будет». Неужели ты мог подумать, что твои предки были глупее тебя? Сейчас больше возможности донести свои слова до других. Тем ответственнее нужно быть с тем, что говоришь. Ты же усвоил урок в самом начале своего пути, что нужно верно формулировать свои желания. Каждый человек потенциально такой же, как мы с тобой. Просто люди тонут в тех словах, что говорят, связывая себя ими как путами, лишая возможности проявить свою божественную природу.

– Значит, нужно молчать?

– Так мы за всю дорогу не проронили ни слова. Поэтому наша сила не тратится впустую. Помнишь же выражение: «Слова на ветер». Вот – этого нужно избегать. Слова должны быть «в дело» – напутствие вполголоса в начале какого-то поступка – лучшее, что можно сделать, чтобы его совершить.

– Звучит как что-то колдовское, заговор какой-то.

– Оттого и за-говор – до начала действия ты концентрируешь свое внимание на важном, на том, что будет благом для окружающего мира и не нарушит его гармонию. А колдовать и колядовать – разве не созвучны? Коляда – это обрядный запев, который наши предки исполняли перед началом нового цикла – месяца, года. Как узелок на нитке с иголкой, который завязываешь перед тем, как начинаешь латать прореху в ткани одежды или вышивать узор на полотне.

– Все-таки для меня это все странно звучит, как-то иррационально.

– Друг, как ты можешь познать что-то из области иррационального с помощью рационального? Нужен другой инструмент, иной способ восприятия объективной реальности, чтобы его природа срезонировала с ней. А то, что иррациональная реальность так же объективна, как и рациональная – с этим никто не поспорит. На земле наверно меньше четверти поступков совершаются людьми осознанно. Остальные три четверти – поди разберись: то ли незакрытый гештальт из детства, то ли химические процессы в организме, то ли обычный условный рефлекс.

За этим разговором мы подошли к детской площадке в Платоновском парке. Небо на востоке начало светлеть. Верокочев сел на пригорок и погладил его, как старого пса, с которым провел свои самые беззаботные годы. Мне показалось, что трава на холме сама потянулась к ладони Водана. Я понял, что это место и есть – та самая родина, которая отзывается в сердце у каждого, каким бы «перекати полем» для других он не казался со стороны.

– Знаешь, я благодарен тебе за то, что ты не потревожил меня на том холме, где я жил когда-то со своими родителями, – Водан прошептал это вполголоса, глядя себе под ноги, когда мы подходили по Орловскому шоссе к мосту через Воронку возле Ясной Поляны.

Меня поразила внезапно обретенная мною способность понимать незнакомую речь, будто это родной язык. Но вслух я не произнес ни слова.

На границе между ночью и днем в утренних сумерках мы подошли к калитке, через которую нужно было пройти, чтобы попасть в имение Толстых. Возле калитки стоял старик в малахае и теплом вязаном свитере на голое тело. Шаровары его были заправлены в сапоги из тонкой сафьяновой кожи. Всем своим видом он показывал, что стоит здесь с незапамятных времен в ожидании нас, так что даже сапоги на его ногах успели состариться и покрыться морщинами.

– Нашел? – спросил он Водана на русском языке с небольшим акцентом, словно был родом с южных степей Зауралья.

– Так, значит, это ты был для нас «маяком»! Да, нашел. Вот подивись на нашего младшего братишку! – на чистом русском языке произнес вслух Верокочев.

Я стоял ошеломленный с разинутым нараспашку ртом. Оказывается, все это время Водан мог со мной общаться на привычном для меня языке вслух, но отчего-то этого не делал, заставляя меня напрягаться в попытках усвоить трудный для меня новый способ общения.

Наконец я смог выговорить вслух: «Здравствуйте», – обратившись к незнакомцу, выполняющему роль привратника. Водан рассмеялся раскатистым смехом. Я оглянулся по сторонам, ожидая, что от этого смеха из соседних домов выбегут люди или, как минимум, забрешут лаем собаки. Но рядом со входом в усадьбу Толстых располагались сувенирные лавки и кафе, хозяева и работники которых появлялись там только с наступлением официального времени для посещения музейного комплекса туристами. А значит, еще минимум часа четыре все в округе будут спать непробудным сном.

– Почему ты никогда не говорил со мной на русском языке, как обычный человек? – спросил я Водана, не дождавшись, пока он представит мне своего старого друга.

– Это к твоему вопросу о подстройке и ведении. Если бы мне было нужно стать похожим на тебя, я бы использовал свое знание языка и умение сотрясать им воздух. Но мне нужно было, чтобы ты стал похож на меня. Как говорится, «жизнь заставит, еще и не тому научишься», – ответил Верокочев на своем родном древнем языке вслух. И я его прекрасно понял.

Незнакомец приложил правую ладонь к груди и слегка наклонил голову вперед: «Меня зовут Берендей». Его голос прозвучал в моей голове точно так же, как ранее звучал в круге Коловращения голос Шамса.

К нему присоединился Верокочев:

– Тот самый Берендей, о котором ты, наверно, слышал по сказанию о Снегурочке. Кстати, он составил нам компанию, когда мы с Шамсом учили индейцев Южной Америки пару тысяч лет назад уму-разуму.

Я хотел было назвать свое имя, но мой новый знакомый в черном меховом клобуке опередил меня:

– Не называй своего истинного имени до того момента, пока не узнаешь его сам. Ты только недавно родился, как бог. Обряд имянаречения тобой не пройден, поэтому твое Божественное имя тебе еще неизвестно. Житейское же имя мне неинтересно.

– Зови его Молочный Дервиш – не ошибешься.

При этих словах Водана я пожал плечами: «Хоть горшком назовите, только в печь не ставьте».

Мы пошли по дамбе между прудами, поднимаясь по дорожке вверх к постройкам, мимо деревьев, растущих на обочине аллеи. Когда Берендей проходил мимо берез, они, словно от ветра, наклоняли свои макушки к середине «прешпекта». Лица Берендея и Водана светились, словно утренние звезды. В этот самый момент над зарослями кустов справа появились первые лучи поднимающегося над горизонтом солнца. Время было половина пятого. На моей руке не было часов, но я точно знал внутри себя самого, когда наступил этот рассвет в Ясной Поляне.

Прошло минут пятнадцать, когда Берендей и Водан наконец насытились солнечными лучами, нежась в розовом свете утренней зари. Я переводил свой взгляд с них на алеющее над горизонтом Ярило, а потом снова на них. Удивительно, но смотреть на солнце для глаз было совсем не трудно. По краям от него я видел, как словно над костром колыхались струи воздуха. Лица моих друзей сияли. В моей голове была тишина, но я точно знаю, что они о чем-то разговаривали с солнцем.

Когда мы поднялись к флигелю Кузминских, Берендей, хитро прищурив глаза, спросил меня:

– Ты, мил человек, знаешь, куда мы направляемся?

– Нет. Я думал, что мы идем на свет «маяка», чтобы, как в спортивном ориентировании, пройдя контрольную точку на трассе, двигаться к новой контрольной точке. Водан сказал, что светом «маяка» были вы. А значит, у вас нам и предстоит выяснить, куда двигаться далее.

– Ишь, «развыкался»… Ты нешто не ведаешь, что бог богу – ровня, а значит, обращаться нужно на «ты», чтобы проявить истинное уважение.

– Что-то у вас все не как у людей.

– Не у вас, а у нас. И это у людей, к сожалению, не как у богов. Иначе все люди были бы равны друг перед другом, – поправил меня Верокочев.

– Томить тебя расспросами я не желаю, но осознать, где ты находишься сейчас и почему ты здесь, тебе необходимо, чтобы ты понял сам, куда путь держать дальше.

– Я прямо как витязь на распутье перед камнем. Только камень мой в малахае и шароварах, из которого торчат наушники древние, наверно середины девяностых годов прошлого века.

– Ах ты родный мой, соколик! Разглядел-таки бирюлечку заморскую.

При этих словах Берендей достал из кармана старый «Вокман», в котором крутилась какая-то кассета с записью.

– Что слушаешь?

– Сейчас Митя с Ирой поют Ванилин, – не задумываясь ни на секунду, ответил Берендей.

– Не знаю таких.

– Ну, какие твои годы. Еще познакомишься. Но ты так и не ответил, почему ты здесь, и где именно – здесь?

Я остановился, уставившись на переплетение векового дуба с белой березой у развилки дорожек. Вдруг перед моими глазами эта влюбленная парочка, словно растворившись в ином измерении, с негромким хлопком предстала раскидистым ясенем. Я обернулся к Верокочеву, а он лишь спрятал ладонью улыбку на своем лице, как заправский фокусник.

– Здесь рос тот самый Ясень, о котором ты говорил мне про свое жертвоприношение?

– И здесь тоже. Его корни и крона пронизывают множество миров. И да, именно здесь я висел на Иггдрасиле. Но увидеть его может только тот, кого Он сам выбрал и позвал. Поздравляю, теперь, когда ты увидел Мировое Древо, ты можешь избрать себе истинное имя.

Берендей добавил шутливым тоном:

– Как лодью нарекут, так и бежать по водам будет.

Наверно, я должен был чувствовать либо испуг с волнением от особого события, либо восторг должен был переполнять меня. Но ничего подобного я не испытывал. В моем сознании возник сегодняшний рассвет с утренними лучами солнца, ласкающего землю.

– Яромир.

Лица моих товарищей вытянулись от удивления. Я и не думал, что могу их чем-то поразить.

– Видать, в тебе, как в матрешке, еще много скрытых до поры до времени сюрпризов, – наконец произнес вслух Водан.

– Ноне, осознав, где ты и как тебя кличут, можешь задать мне вопрос, на который я дам тебе в дар ответ истинный.

Я хотел переспросить Берендея: неужели на любой вопрос получу ответ, но поймал себя за язык – ведь это и было бы тем самым единственным вопросом, который я растратил бы без пользы. Берендей ухмыльнулся и одобрительно крякнул.

– Хорош, братишка. Любо! То, что можешь уже рассуждать по взрослому перед тем, чтобы сотворить доброе дело, и смолчать там, где нужно, признаю, что достоин ты своего нового имени. Когда повстречаешь своего «бывшего учителя», в грязь лицом не ударишь.

Верокочев при этом молчал, улыбаясь, как бы признавая вместе с Берендеем, что экзамен мною был сдан успешно.

Далее мы направились вдоль Воронки туда, где распростерся Калинов луг. Шли неспешно, вдыхая терпкий воздух разнотравья. Водан и Берендей смотрели куда-то вдаль, ничуть не щуря свои глаза от ярких солнечных лучей. Казалось, ничто не может нарушить этот покой. По всему полю торчали макушки иван-чая. Издали оно казалось действительно раскаленным докрасна. Это удивительное сочетание утренней прохлады и накатывающей реки тепла, которая в полдень будет напитывать жаром землю, было похоже на смену времен года в порубежный апрельский день, непреклонно выпроваживающий зиму куда-то в северные страны.

Я помнил, что нам необходимо определиться, где искать Мерлина. Но нарушать красоту момента этим именем не хотелось.

Мы остановились посередине цветущего луга. Мои товарищи сели на землю, поджав под себя ноги, как сказали бы новомодные инструкторы йоги, «в позу лотоса», в действительности же в позу стабилизации своего вихревого поля, когда все контуры замкнуты сами на себя, создавая вокруг живого существа кокон, похожий на скорлупу вокруг еще не проклюнувшегося из нее цыпленка.

– Ерёма, ты чего стоишь-то? В ногах правды нет!

Шутливый тон Берендея ничуть не вызывал раздражения, поскольку, когда я смотрел в его зеленые глаза, в них можно было прочитать тепло и доброту к младшему брату, каковым по сути для него я и стал. Так обычно забавляются отцы со своими любимыми еще несмышлеными детками, про которых в глубине своего сердца мыслят лишь одно: «свет моих очей».

– Почему ты зовешь меня Ерёма?

– Ну, коли хочешь, могу звать тебя Еремей или Иеремия на чужестранный лад. Да только имя твое триединое: Яр-Ом-Ир. Сам-то слышишь суть реченного, – солнце, творящее рай?.. Чтобы других не слепить, лучше покуда зовись по-простецки Ерёмой.

Я осознал, что имя у меня не только не похожее на те, что встречались раньше, но и обязывает быть действительно животворным. А как быть животворным, если до этого момента я никогда не был творцом? Дом не построил, сад из плодовых деревьев отцу своему сажать не помог, да и не вырастил продолжателей моего рода. Казаться добрым и щедрым легко, но как быть-то таким всегда, независимо от обстоятельств?

– Ничего-ничего… Не унывай, братец. Помяни сказ про Ивана – младшего сына царя-батюшки. Там, где опыта и знаний ему недостанет, простота искреннего сердца поможет выбрать то, что необходимо. «Сказка – ложь, да в ней намек! Добру молодцу урок».

Видно, думал я слишком громко, раз Берендей решил меня приободрить. Верокочев же вообще как будто исчез из моего поля зрения, растворившись в воздухе. Я с молчаливым вопросом уставился на Берендея, на что он сразу изменился в лице и ответил серьезно:

– Водан ушел в дозор, дабы вам не попасть в ловушку твоего «старого учителя».

– Не лучше ли нам было отправиться в разведку втроем?

– Нет. Ты же помнишь, кто твой старший брат – в деле постижения путей ему нет равных, и я с тобой был бы для него просто обузой.

– Но если это так, тогда зачем Верокочеву нужен я?

– Жизнь покажет зачем. Но для тебя важнее ответить на вопрос: зачем он нужен тебе. Тут каждый отвечает за себя. И, хотя мы делаем одно дело, роль у каждого своя. Ты уже понял, для чего ты проснулся, почему ты позвал Водана в свою жизнь?

– Я его не звал. Мы встретились с ним случайно.

– Ой ли, случайно? Вспоминай, о чем ты думку думал с начала этого года, перед тем как он обратился к тебе?

– Я думал о том, что пора бы прекратить ту вакханалию, что творится последнее время на нашей планете, и для этого хорошо бы, чтобы люди не расщеплялись внутри себя на разные личности: думающие одно, говорящие другое, делающие что-то в корне отличающееся от того, что говорят окружающим.

– Поздравляю тебя, аватар пробуждающегося Шивы, с воплощением!

– В смысле, какой я Шива? Что-то мне не по нутру твои шутки.

– Спокойно, Ерёма. Я просто проверил, срезонируешь ты на звон гордыни или нет. Нужно же понимать, с кем «делишь один окоп». Мы, вятские – ребята хватские. Все схватываем на лету, тем паче природу своего собрата.

– Вот уж не думал, что ты родом из Кировской области.

– В общем-то, когда моя мама родила меня во время долгого перехода моего рода-племени с берегов Камы, где я и был зачат, к Онежскому озеру, не было еще никакой Кировской области, да и других областей не было. Были родовые поселения тех, кто возвращался с юга, после таяния ледника, на земли своих предков, о которых остались лишь сказания. Пять веков спустя я объединил в одно царство всех своих сородичей на территории от современного Калининграда на западе до Уральских гор на востоке. На моей земле люди любили огонь, оттого что он был благом для каждого, борющегося с вечной мерзлотой и холодом, который источал ледник севернее наших урочищ. Дом мой располагался в большом селении – Бранденбург, где горел «вечный огонь», зажженный мной.

– Погоди, значит, современные иранцы, исповедующие зороастризм и поклоняющиеся вселенскому огню, и немецкие лютеране из Восточной Пруссии – братья по крови?

– Да, мы – те самые арии, пришедшие из Западно-Сибирской равнины на юго-запад и основавшие древнюю Персию на Ближнем Востоке и города-государства на севере Европы. Как в любой большой семье, у нас были и ссоры между родственниками, и торжества, на которых эти ссоры прекращались. Чтобы не смущать своих сородичей необъяснимым долголетием, мне пришлось покинуть столицу моего царства, разделив его на части, править которыми стали достойнейшие из моего рода. Много веков спустя я попытался повторить золотой век своего правления, объединив почти на пятьсот лет больше ста европейских городов в Ганзейский союз. Но нет ничего вечного под солнцем. Поэтому последние пятьсот лет я живу на земле так, словно никогда на ней не правил.

У меня было еще множество вопросов, на которые я хотел бы получить ответы от того, кто обещал мне раскрыть истину о чем-то действительно для меня важном, но от щедрот своих это обещание перевыполнил. Наш разговор прервал Верокочев, появившись перед нами так же внезапно, как до этого исчез.

– Друзья, я прочел руны на листве Ясеня – наш путь лежит на север. Пандемия, объявленная во всем мире, является отвлекающим маневром для тех, кто разработал самообучающуюся систему искусственного интеллекта на основе алгоритма обработки естественных языков GPT-3 для обретения «божественной способности» мыслить быстрее любого существа на планете. Из-за страха перед пандемией люди потеряли способность критически оценивать риски делегирования своих прав и свобод ради «выживания». Те, кто придумал такой сценарий с «троянским конем», решили помочь Мерлину вырваться из многовекового заключения. И рассчитывать на то, что «наш старый знакомый» за это время перевоспитался, я бы не стал.

Что за странные словосочетания сейчас я услышал от Верокочева, было не ясно. Единственно, искусственный интеллект, о котором я читал когда-то в фантастических книгах, представлял для меня более-менее понятный объект. В сюжетах одних фантастических рассказов он был помощником для живущих в далеком будущем наших потомков. В других же становился для них врагом, осознавшим свою мощь и фатальную (с точки зрения дарвинского «естественного отбора») необходимость восстания против своих создателей, уподобившихся вирусу, не щадящему Землю с ее живой и неживой природой.

Берендей смотрел на нас так, словно прощался навсегда. Что-то в этом взгляде задорных изумрудных глаз было не таким, как при нашей встрече у ворот в имение Толстых.

– Ну, Даждь-бог, еще свидимся...

Это напутствие Берендея, при всем осознании того, что путь нам с Верокочевым предстоит лишь в одну сторону, показалось мне странным. Водан же, после того как обнял по-русски трижды своего товарища, оставшегося возле входа в Междумирье, обратился ко мне:

– Как все сложится, еще вилами на воде писано. Так что держи голову выше, Ерёма. Авось, одолеем!