Свидетельство Молочного Дервиша

Свидетельство Молочного Дервиша

 

Аннотация

Дилогия о становлении и проявлении истинной сути человека, обреченного к нахождению собственного я. Человек становится таковым в преодолении самого себя, раздвигая границы возможного и необходимого. Лучшим ключом для понимания данного неореалистического текста может послужить книга Николая Островского "Как закалялась сталь". Если Павел - это субъект эпохи соцреализма, то Яромир - субъект эпохи постпостмодернизма. Отсюда и необходимость иной формы отражения реальности. В наше время религиозное и атеистическое миропонимание потеряло свои четкие границы, гностицизм и агностицизм синкретично сосуществуют, одновременно проявляя себя в разных ситуациях, сообразно моменту. Четкое отражение героя индустриального революционного развития СССР в начале тридцатых годов прошлого века идеально соответствует своему времени. Отражение же героя настоящего времени требует иных способов фокусировки внимания читателя на образе главного героя, проявляющемся в зеркале, постоянно изменяющем свои свойства.

· Данила Светлояров

o Ключ к прочтению

o Апология двухтезисная:

o Прелюдия: Свидетельство профана о начале танца Шакти

o Экспозиция фуги «Рождение бога»: История Водана Верокочева о путешествии с севера на юг

o Разработка: Пробуждение Молочного Дервиша и осознание пути берсерка

o Реприза: Испытания Водана Верокочева на пути восходящего Солнца

o Вариация: Осознание причины повторного рождения молодого бога в результате путешествия на Юг

o Каденция: Встреча с посланцем от «старого учителя»

o Прелюдия: Свидетельство ведующего о преображении Молочного Дервиша

o Экспозиция фуги «Восхождение»: Есть только миг! За него и держись…

o Разработка: Выяснение глубинной причины столкновения мрака и света в нашей реальности

o Реприза: Северный ветер

o Вариация: Полет валькирии

o Кода: Покой и свобода

Данила Светлояров Свидетельство Молочного Дервиша

"Дорогу осилит идущий" (Туркменская посл.)

"Надо наклониться, чтоб из ручья напиться" (Русская посл.)

Ключ к прочтению

В самом начале повествования автор в своей двухтезисной апологии противопоставляет мозаичности контекста диалектическое единство избыточности и пустоты для того, чтобы читающий с первых строк использовал уникальную способность сознания «отделять зерна от плевел». Что есть «что» в лабиринте образов, который необходимо преодолеть, каждый решает сам, отказавшись от готовых ответов, предлагаемых многочисленными подсказчиками и доброжелателями. В этом действии отражена суть жизни – каждый должен выбрать сам.

Свобода читателя проявляется в интерпретации прочитанного. Когда-то смысл излагаемого созвучен с тем, как воспринимает реальность повествователь, а иногда он может быть иным, подчас прямо противоположным тому, который был явлен автору текста. В таком случае читатель выходит за пределы лабиринта, становясь создателем новой реальности – счастливым творцом-первооткрывателем истины.

Ощущение избыточности пафоса, от которого современные авторы, пытающиеся писать честно, стараются избавиться посредством нарочито циничного и саркастичного тона, постепенно отступает на второй план, открывая возможность проницательному читателю раскрепоститься от социальных условностей и предрассудков, сокращая дистанцию до рассказчика. По мнению повествователя, заданная им «тональность» точнее соответствует «правде жизни», поскольку жизнь вмещает в себя гораздо более широкий спектр проявлений, чем об этом принято говорить.

Крайнее примечание: форма произведения должна соответствовать цели, не препятствуя восприятию, заслоняя собой его содержание, а поощряя читателя к процессу кристаллизации идеи на основе собственного жизненного опыта, побуждая к сотворчеству. Эту задачу на протяжении пересказа всего прожитого пытался решить автор.

Апология двухтезисная:

Путь воина света (the catcher «of the ray») связан с отсечением от себя всего лишнего, что было проявлено самой жизнью автора «Над пропастью во ржи». Что есть лишнее – только настоящий творец своей жизни осознает это в момент движения руки с мечом. Так из хаоса рождается порядок. Именно этой задачей – создания двух фуг из какофонии звуков, в которой присутствуют все впитанные за несколько лет образы, задался свидетель пережитых в 2020 году событий.

Тем, кто в изложенном далее повествовании усмотрит аллюзии к литературным героям не менее певучего, чем неповторимый в своей цельности Иероним (чье имя на русском языке звучит: Еремей – избранный, отделенный, возвышенный) Виктора Пелевина, сообщаю, что «справно славный буддизм» мэтра самодостаточен и не требует извлечения мной корня из персонажей его историй для дальнейшего их разложения в ряд посредством факториальной функции в словесной комбинаторике. Пользуясь моментом, выражаю свою радость от осознания полноты свободы интерпретировать «бытие и время» мастером литературного бонсая через тех, с кем я познакомился в недалеком прошлом, а именно: Владиленом, Дмитрием и Савелием. Дзякую за добрые и светлые эмоции, возникшие у меня при прочтении описания экзистенции этих героев.

Во избежание кривотолков и для уравнивания в правах каждого человека, прошу тех, кто усмотрит святотатство в прочитанном, обрести веру во всемогущество Бога. Если искренне верить в Его способность создавать миры, необходимо перестать пытаться лишать Его права Самому разбираться со Своим творением, оставив свое эгоистичное намерение начать крестовый поход/джихад против инакомыслящего. Если Бог предоставляет свободу действий тому, кто готов за эти действия отвечать перед Ним, оставьте ради Него свои попытки превзойти Его в непогрешимости своего суда.

Реприза: Северный ветер

В то время, когда я путешествовал у подножия Себелана, мои друзья переправились на Шардонские острова, где должен был состояться совет с хранителями Севера. На этом совете решался вопрос о том: нужно ли проявлять Силу, открывая людям знания об устройстве мира, или человечество само может справиться с подступившим вплотную лихом, осознав необходимость своего освобождения от мироедской хвори. То, что у человечества есть необходимый для этого потенциал, хранители знали достоверно. Однако, раскроется этот потенциал или нет до наступления критического момента, когда из точки бифуркации остается только два исхода, не было ясно.

Любое вмешательство хранителей в так называемый «естественный ход событий» могло трактоваться социальными паразитами как нарушение договора о перемирии, заключенном тысячелетия назад, со всеми вытекающими из этого последствиями. Как не спровоцировать глобальную катастрофу, но при этом не потерять смысла самого существования планеты, заключенного в том, чтобы эволюционировать от низших форм развивающейся материи к высшим, отказавшись от своего права на это развитие посредством осмысленного и свободного проявления творческих способностей созидателей? Человечество из младенчества и детства доросло до подросткового возраста, когда открывается множество возможностей и уже необходимо определяться: кем становиться, какими принципами при этом руководствоваться, от каких привычек отказываться и какие навыки приобретать.

Валентина оберегала покой совещающихся на дальней поляне центрального острова и поэтому на совете не присутствовала. Она сидела на берегу возле лодки, занимаясь починкой старой рыбацкой сети, любуясь солнечными бликами на озерной глади. Мелкая рябь на воде то исчезала, то появлялась снова, подчиняясь какому-то внутреннему ритму, словно сама хозяйка Онеги сплетала невыразимые звуки в прекрасную мелодию своим мягким, бархатистым голосом.

Возможно, любопытный зевака, если бы таковой оказался здесь случайно в это время на прогулочном катере, принял бы Валентину за местную рыбачку. Но поблизости от островов Шардонского архипелага не было не катеров, ни лодок.

Пока солнце находилось в зените, ничто не нарушало тишину – даже птицы молчали. Редкие белые облака вдали на западе, казалось, застыли над землей, словно нарисованные умелым художником, желающим придать абстрактной красоте летнего дня вполне конкретные формы.

Ближе к трем часам дня Водан спустился по траве к берегу и, подходя к валькирии, произнес:

– Нам нужно разделиться. Пока наш друг на юге выясняет, как можно распутать «Гордиев узел» обстоятельств, в которых мы оказались, тебе предстоит выдвинуться ему навстречу. Скоро он отправится в Сунгирь, где недавно мы с тобой останавливались. Там ему потребуется твоя помощь. Мне же предстоит провести на этом острове некоторое время, наблюдая за колыханием завесы, разделяющей наш мир на различные области и пространства.

Валентина поднялась, не проронив ни слова, обняла Верокочева, и, не мешкая, столкнула лодку в воду, запрыгнув в нее, когда та была уже на расстоянии полутора метров от берега. Водан взмахнул ей во след – со стороны могло показаться, будто старец отправил в долгий путь инока, благословив его двуперстным знамением.

***

В то сентябрьское утро, выбираясь из палатки, чтобы стряхнуть с себя остатки сна, ополоснувшись холодной водой из Клязьмы, я и не думал увидеть ее. Валентина стояла на берегу реки, глядя на воду. Солнечный свет, отражаясь от воды, казалось, пронзал ее, освещая контур тела и головы ярким золотистым свечением.

– Как тебе спалось, добрый молодец? – спросила меня валькирия, словно мы с ней и не расставались почти на два долгих месяца.

– Спал, как убитый…

– Значит, все делаешь правильно, раз спишь спокойно. А я, вот, за тебя волновалась.

Эти несколько слов вызвали во мне бурю чувств и мыслей. Душа моя устремилась к суженой, но тело за ней не поспело, оттого я пошатнулся на косогоре возле кромки воды. Вышло это так неуклюже, что валькирии пришлось ловить меня, чтобы я не рухнул в воду. Это наше объятие я помню и сейчас. А тогда я стоял и не мог надышаться, чувствуя, что нашел то самое место во вселенной, которое было создано для меня. Радость и покой одновременно наполняли меня.

– Ну, будет тебе… Я же никуда не убегаю, отпусти, – прошептала Валентина, как будто это не она, а я поймал ее в момент падения.

Две мысли боролись в моей голове: «отпусти, раз она просит» и «ни за что не отпускай».

– Надо же, столько крепышей на себе перетаскала с поля боя, стольких держала за руку, когда они отправлялись в последний путь, а тут ты – вроде бы, как пушинка, легкий… Да только в тот самый день, когда поймала тебя на лету, сразу поняла, вот он – тот, кто не силой полонит меня, а светом своего сердца.

Я осознавал, что даже обычный человек вряд ли будет такое говорить, ради красного словца. Тем более – валькирия, знающая цену и вес каждого слова. Но, от этого тревога не покидала мое ликующее сердце.

Чувствуя, что нам нужно успокоиться, привести в порядок свои мысли и лишь после этого выговориться, валькирия разомкнула объятия и произнесла глядя в сторону:

– Пока ты умываешься, я пойду, заварю иван-чай в котелочке.

Только тут я заметил, что в левой руке у нее был мой котелок, начищенный до блеска и наполовину наполненный студеной водой. Видимо, пока я спал, она аккуратно прибрала посуду, оставленную мной у кострища, и вымыла ее в реке. Как она смогла подхватить меня и не пролить воду, мне было не ведомо. Впрочем, то, что Валентина – особенная, и то, что я не устану удивляться ее способностям, стало мне понятно в первый день нашей встречи, когда она лихо поймала меня, «вываливающегося» из кузова ее пикапа.

Не сказать, что я не думал о ней, пока бродил по горам на севере Ирана. Но у меня было четкое понимание того, что я ей - не ровня. Поэтому, хотя мое сердце, при мыслях о валькирии тогда билось сильнее, я сосредотачивал свое внимание на том, что видел: обучаясь у пастухов умению читать следы зверей, замечать приметы погоды, понимать, что и почему делают овцы и козы в любой момент времени. Возможно, этот навык мне не пригодился бы в дальнейшем, но это занятие помогало фокусироваться на том, что происходит здесь и сейчас.

Мы сели у потрескивающего отсыревшими за ночь ветками костра пить чай с листьями смородины и рыжими, еще не затвердевшими, ягодами шиповника, любуясь друг другом. Грелись в солнечных лучах и просто смотрели глаза в глаза, без привычного для людей потока мыслей мятущегося сознания, не замечая звуков, доносящихся с площадки, на которой в полукилометре от нас археологи вели раскопки. На том самом месте, где я поставил палатку в ожидании парламентеров от своих соплеменников, «попутавших берега», Клязьма изгибалась, как туго натянутый лук. И к этому изгибу южнее примыкало русло старицы, образуя Омшаное озеро, доверху заполнявшееся водой по весне. В сентябре же уровень воды в ней понижался, обнажая места, которые археологам еще предстояло изучить. Именно оттуда к нам и вышел Мерлин.

Когда я пытался представить его в своем воображении, при описании Воданом этого старожила, то ожидал увидеть седовласого старика со спутанной бородой. В действительности же это был жилистый, подтянутый мужчина лет пятидесяти-пяти с аккуратно подстриженной черной бородой, в твидовом костюме и кепи, скрывающем короткую стрижку. Выглядел он как денди, тщательно следящий за своим внешним видом.

Мерлин, чтобы привлечь наше внимание, помахал рукой и, невозмутимо, как по тротуару, отправился к нашему берегу прямо по глади воды, сверкающей на солнце. Его броги при этом даже не намокли, словно между подошвой и речной поверхностью было какое-то непроницаемое пространство. Во всем остальном движение парламентера к нам было вполне естественным.

Валентина пристально смотрела на него, и в этот момент в моей голове возник образ скользящей по камням змеи, явно отправленный мне валькирией. Я готов был с ней согласиться, с одной поправкой: это была не змея, а большой комодский варан, именуемый обывателями «драконом». Разумеется, Мерлин не собирался брызгать токсичной слюной, как это делают вараны, нападая на свою жертву. Но хладнокровие, сквозящее из нашего гостя, и неумолимость свершения своих поступков, читаемая в каждом его движении, вызывали вполне отчетливую ассоциацию. Его темно-карие глаза внимательно оценивали окружающую обстановку, почти не мигая.

– Я представляю здесь интересы тех, кому обязан своим освобождением, - заговорил Мерлин, ступая на наш берег.

Валькирия усмехнулась:

– То есть ты наконец-то признал, что у тебя есть хозяева, которым ты служишь. И все, что ты делал ранее, привело тебя не к обретению власти над миром, а к порабощению.

– Это не так, впрочем спорить о таких мелочах сейчас нет смысла. Мы все - лишь орудия в руках Провидения.

В это время, я сосредоточил свое внимание на окружающем пространстве, понимая, что наш гость вряд ли пожаловал без подмоги.

Присмотревшись ко мне, он расплылся в улыбке:

– Артур, ты ли это?

Помня, что говорить: кто я и какие счеты у меня имеются к Мерлину, время еще не наступило, собрав свою волю в кулак, я произнес лишь одно:

– Не знаю, с какой целью вы пытаетесь мне навязать то, что не имеет со мной ничего общего. Мы здесь встретились, чтобы вы передали своим хозяевам единственную мысль: наша земля сейчас как Сталинград осенью сорок второго года. Вы хотите захватить нашу душу, нашу волю, наш мир, превратив нас в удобрение для своего «поля чудес», где будут возвышаться лишь «золотой телец», которому вы клянетесь в верности и его траст, которому вы доверяете свою судьбу. Но у Карны на вас иной расклад. Она подарила нам непокоренный дух, который все ваши планы перемелет в пыль и развеет по ветру. «Из праха взят – в прах возвратишься», – это сказано о каждом, мнящем себя властителем мира. Вспомните, что стало с пришедшими к берегам Волги, чтобы утопить нас в крови и сжечь в огне. Ярость сынов божиих превратила непобедимую армаду захватчиков в труху и пепел. Не быть нам рабами никогда! Как бы вы не пытались внушить, что судьба славян и ариев – служить мамоне, не бывать такому никогда! Наша судьба – служить верой и правдой Святой Руси Матушке.

– Красиво говоришь. Только матушка то ваша при смерти. Оглянись! Вороны уже слетелись и готовы к тризне.

– А кто тебе сказал, что тризна будет по Руси, а не по ворогам ее? Сколько раз вы уже хоронили народ наш, вгрызая в нашу «плоть» то один проект заморский, то другой, чтобы мы вымерли. Да только есть такая примета: «Тот, кого хоронят раньше времени, переживет своих недругов». Так что, поживем – увидим!

– Узнаю горячность своего ученика. Ты и раньше-то вел себя иногда как какой-то блаженный.

– Надеюсь, что научусь себя вести так не иногда, а постоянно.

– Это вряд ли – не успеешь. Нет у вас времени. Ты взвешен и найден легким. А через полгода страна ваша развалится на куски и народ ваш разбежится: кто куда, пытаясь спастись от неизбежного, как крысы с тонущего корабля.

Эту речь прервала Валентина:

– Как был ты раньше никудышным пророком, Мириддин, так и остался. Одно слово – маг. Оттого, что не смог… То, что Ерёма легкий – ему в заслугу, а не в недочет. Только тот, кто не отягощен злом, может это зло одолеть.

Произнеся мое имя, валькирия, вступившись за меня сгоряча, дала Мерлину шанс для начала атаки скрытыми неподалеку от нас спутниками переговорщика.

Словно облако внезапно из ниоткуда опустилось на землю, окутав все сизым туманом, отделив меня и бывшего когда-то моим учителем Мерлина от всех остальных. Связав наши имена в одно, валькирия, не желая того, позволила вырвать нас из контекста привычного мира, обособив в ином пространстве, где время течет как тягучая вязкая патока – медленно и какими-то рывками, будто бы порциями или неравномерными отрезками. Пока у меня с Мерлином в этом сумеречном тумане шел поединок двух намерений, валькирия сражалась с отрядом прикрытия парламентера. Ей потребовалось немало усилий для того, чтобы разрушить этот вломившийся в наше пространство кусок чуждого нам мира. Прочесав периметр вокруг поляны, где клубился туман, она наткнулась на трех магов, находящихся в трансе, с помощью которого в наш мир проникал этот морок. Никто из планировавших нападение не рассчитывал, что этой ночью она присоединится ко мне, поскольку недельная слежка соглядатаев за мной подтверждала то, что я на поляне живу один. Именно поэтому никто не позаботился об охране магов-проводников чуждого в наше измерение.

Единственным способом оторвать чужеродную заплату, скрепившую кусок иного мира с миром нашим, было использование стихии воздуха, которая в свое время стала одним из оснований для появления на свет Валентины. Она родилась из союза двух стихий – прочной, как гранит, материи земли и легкой, почти не ощутимой, материи воздуха. Но эта воздушная легкость при необходимости могла проявлять себя Северным ветром, очищающим от мусора любое пространство. Социальные паразиты, привыкшие просчитывать все ходы заранее, не могли предвидеть, что именно валькирия окажется в нужное время в нужном месте, выручая меня из беды. Это было для них чем-то вроде выведения ферзя на линию атаки в самом дебюте шахматной партии.

То, что наш поединок происходил на одном из кряжей мореного холма Радонежья, как оказалось потом, было не случайным. Водан знал, что Радонежская земля в междуречье Волги и Клязьмы, – особое место, на котором Валентине будет легче всего вызвать Северный ветер, в мгновение ока сдувающий все чужеродное прочь. Ей достаточно было поднять свою левую руку вверх, положив правую на пояс, как резкий порыв ураганного ветра сорвал и закрутил в воздухе не ожидавших ничего подобного магов, ткавших полотно морока, которым они соединяли пространство мира нашего и чуждого.

Истекло около четверти часа, пока валькирия разрушала чары группы поддержки Мерлина, с помощью которых два разных измерения сплетались в единое. Для нас же в этом сизом тумане по моим ощущениям прошло более суток. Мы стояли неподвижно, экономя силы, не снижая своего внимания ни на секунду. С самого начала до момента, когда туман стал терять плотность своей структуры, Мерлин превратился в столб черного вращающегося дыма, сперва размыв свои четкие очертания, а затем сыпя искрами, какие возникают при заточке металла на точильном станке. Я с помощью периферийного зрения заметил, что Мерлин как бы стягивает из окружающего пространства материю в себя – сизый туман рядом с черным вращающимся столбом становился все более разреженным и прозрачным.

Наблюдая за происходящим, я ощутил внутри себя тепло, растекающееся из области груди по всему телу. Одновременно с этим, туман, окружавший меня, стал отступать, истончаясь и тая, как лед на солнце. Я скорее даже не услышал, а почувствовал хлопок и ощутил запах озона. Окружающее пространство осветилось ярким светом. В этот самый момент я вспомнил слова Верокочева о том, что сразу пойму, когда внутри меня будет вращаться солнце. Для постороннего наблюдателя, наверно, я выглядел как золотистая пирамидка с вращающимися в разных направлениях кольцами, нанизанными на невидимый стержень. Эти кольца переливались разными оттенками, то расширяясь, то немного сужаясь. Когда во мне проявилось Ярило, черный столб дыма отшатнулся и сместился к краю сизого облака, опасаясь соприкосновения со мной. Но я не нападал, просто продолжая светить в том самом месте, где находился до этой минуты.

Со стороны, где вращался столб черного дыма, послышалось гудение, как от трансформаторной будки, и зазвучал скрежещущий голос:

– Ты Ерёма, а значит на тебе ярмо.

– Мириддин, ври, да не завирайся! Ты не знаешь моего истинного имени. Поэтому твоя ворожба не имеет никакой силы над пробудившимся богом. Свет моего солнца может испепелить тебя здесь и сейчас, но это стало бы нашим с тобой «уроборосом», в котором пропала бы возможность выйти из замкнутого цикла кармической ошибки. Не может тот, кто стал светом, допустить в себя тьму, посягая на право заблудшего обратиться и исправить свой путь. Очнись!

При этих словах дым начал рассеиваться, вновь проявляя моего оппонента в том виде, в котором он пришел на переговоры на наш берег. Он стоял на широко расставленных ногах, пытаясь дышать полной грудью, но что-то, словно обруч на туловище, сковывало его дыхание. Прошло какое-то время, и из его носа потекла струйка темной крови. Было видно, как он борется внутри себя с одному ему известной чужеродной силой. Туман начал сгущаться вокруг него, препятствуя восстановлению его дыхания. Тогда я аккуратно увеличил яркость своего свечения, приблизив вращающиеся вокруг моего тела торы, как бы снимая шлифовальным камнем вязкие клочья тумана с тела Мерлина. Эта внутренняя борьба в нем длилась довольно долго. Думаю, если бы у него не было опыта поддержания жизни в безжизненных пространствах, древний маг, предавший свой род ради иллюзии власти над окружающей действительностью, вряд ли смог бы пережить преображение своего существа, попросту не выдержав внутреннего напряжения.

В конце концов, полностью обезсиленный Мерлин повалился на землю. Темная кровь, стекавшая по его лицу, устремилась к земле, словно это была маленькая черная змея. В этот самый момент он прохрипел что-то непонятное и, внезапно вздохнул тремя короткими глотками, как будто в судорогах, свежий воздух, свободный от слизистого киселя серого тумана, очищенный моим «шлифовальным» тором, вращающимся с неимоверной скоростью.

Тогда я понял, что мой бывший учитель является той самой пещерой, которая сможет обрушить гору. Но я еще не осознал, что он и есть - та самая серьга, выпавшая из уха танцующего Шивы. И только безусловное принятие того, кому было противно ощущать себя выродком, и кто ожесточался из-за осознания своего морального уродства, вызванного началом торга со своей совестью когда-то в стародавние времена, приведшего его к закабалению воли и глухоте к голосу крови пращуров, стоящим рядом родичем, сияющим так, как раньше сиял Мириддин, помогло ему переродиться.

Вариация: Полет валькирии

Порыв ветра, разметавший плотную массу тумана-морока на разнородные осколки, застывшие в воздухе подобно причудливой серой пене на берегу, окатываемом морскими волнами, создал удивительную конструкцию. Монолит этого чужеродного пространства пронзили сквозные пустоты, или, точнее, каналы – «кротовые норы», через которые в разные моменты времени проглядывали очертания мира привычного для нас и мира иллюзорного. Чередование картин в этих каналах было непредсказуемым. Со стороны эти каналы в руинах сизого тумана отчасти напоминали дольмены, построенные из мегалитов в то время, когда вес этих камней был крайне мал.

Валентине некогда было перебирать в своей памяти образы мудрецов, получающих знания от представителей иных миров в этих «обменниках», вспоминая методику их практики. Валькирии нужно было отыскать среди множества различных «червоточин» ту самую, в которой время от времени проявлялась картина противостояния ее суженого с сородичем, предавшим свое родство ради иллюзии власти. Все это осложнялось тем, что развалины монолита с «червоточинами» колыхались, то скрывая их, то снова открывая, как если бы незакрепленная бронезаслонка на обзорном приборе открывала и закрывала танкисту вид на окружающее пространство через триплекс.

Поймать внутренний ритм этого процесса удалось не сразу. Валькирия обладала терпением и усердием, которыми мало кто мог с ней сравниться на нашей планете. Но даже этих навыков не хватало на то, чтобы отыскать «иглу в стоге сена». Волнение за жизнь любимого, за его способность раскрыть божественную природу, сдав экзамен на соответствие исконному сущностному имени Яромир, мешало ей срезонировать с искомой «кротовой норой».

В какой-то момент Валентина почувствовала, как ёкнуло ее сердце, когда она всматривалась в сердцевину «дышащего» разрушенного монолита. На мгновение она почувствовала что-то родное, как бывает, когда из центра солнечного сплетения человека к любимому тянутся нити алого цвета. В одной из «червоточин» мелькнул солнечный свет, отзывавшийся на биение ее сердца, как будто кто-то играл бликом солнечного зайчика, «гася и зажигая его» вновь в такт.

Соединивший два мира пучок алых нитей разрастался, превращаясь в канат, сплетенный из них удивительным узором. Далее, этот канат, увеличиваясь в толщине, стал раздваиваться, словно происходило деление спирали ДНК. Этот процесс происходил так стремительно, что рассыпание остатков монолита на мелкие части стало похожим на взрыв, без какой-либо вспышки и звука. Разлетающиеся в разные стороны его части ударились о невидимый купол укрывавший поляну на берегу Клязьмы от посторонних взглядов. Как сквозь этот купол проник порыв Северного ветра, знала только одна валькирия.

Меньше чем через минуту от остатков густого тумана не осталось и следа. На поляне стояли, сжимая друг друга в братских объятиях Мириддин и Яромир. Оба светились как два золотистых солнца.

Воинственный дух валькирии, при виде этой картины, вмиг успокоился, покорившись единственно превозмогающей его силе, заполняющей собой все пространство без остатка, вытесняющей все слабости и пороки в человеке, покрывающей собой все щербинки и раны. По требованию закона Мириддин должен был за свое предательство претерпеть осуждение и принять кару, соразмерную урону, нанесенному пострадавшим от его поступков людям. Но вопреки этому, произошло невероятное. Стихия любви безкорыстной и принимающей все, как есть, хлынула в эту треснувшую от пережитого внутри за многие столетия наказания самого себя неуспокоенной совестью – терзания сердца, помнящего пути правды, темницу духа.

Никакое ожесточение не было способно заставить Мириддина забыть сияние Кона, проявляющего мир вокруг в истинном свете. Никакие «блага», которые он обретал, забирая чужое, не могли принести ему радость, потому что сердце его нуждалось только в одном. И он обрел это в битве со своим учеником, своим сородичем, истинного имени которого не ведал, но узнал его в проявлении божественной природы Солнца, творящего рай. Яромир принял Мириддина, подняв над чертой закона, не требуя возврата похищенного прежде, поскольку вернуть умершим счастье, любовь и мир невозможно – дважды в одну реку зайти нельзя. Никто не может возместить полностью ущерб, какие бы слезы при раскаянии не лил. Поэтому для живых лишь один кон – прощать того, в ком произошло перерождение, преображение благодаря изначальной безкорыстной любви, открывая для преображенного в раскаянии пути для счастливой жизни, наполненной светом и любовью. Кающийся не сможет вернуть долг. Но ведь смысл действия прощающего в том, что он отказывается от требования долг возместить, «забывая о нем».

Если бы валькирия не обладала божественной природой, а была несведущим человеком, у нее возник бы вопрос: все так просто, разве этого достаточно? Но она была богиней, знающей истину: для того, чтобы произошла перемена, нужно чтобы была проделана серьезная работа; но сам фазовый переход состояния происходит стремительно.

Когда Мириддин выпустил из объятий ученика, спасшего его от блужданий в поисках самого себя, он увидел Валентину и упал перед ней на колени. Это был не какой-то красивый жест. Слезы капали на землю не только из его глаз. Теснота сердца от тех чувств, что переполняли находящихся здесь, на поляне, богов, была бы понятна любому человеку, если бы он оказался в этот момент там.

Мириддин, приняв безусловную любовь, вытеснил из своего сердца темный дым «без огня». Кандалы, сковывающие его поступки, диктуемые разросшимся эго, были сорваны. Сделка крови, обманом навязанная ему «Алдуином», цель которого заключалась в полном порабощении сознания людей и превращении их в «служебных животных», посредством лени, трусости, зависти, гордыни, лжи – всего того, что отупляет и лишает силы для осознанного развития человеческой сущности, была расторгнута, вопреки общепринятому мнению, что это не возможно. Долгий процесс расчеловечивания подкреплялся иллюзией, что человек – это лишь тело, состоящее из множества атомов, взаимодействующих посредством физических законов и химических реакций, и что не существует того, что органы чувств воспринять не могут. А способность этих органов чувств к эффективной работе с каждым поколением снижалась с помощью внедрения «костылей», якобы предназначенных для облегчения жизни.

Социальные паразиты, которые и есть тот самый «коллективный дракон-мироед», обещали Мириддину не убивать его, но поделиться с ним своей властью, основанной на знании законов природы, если он поделится своей кровью для экспериментов по созданию «альтернативного человечества». Они не понимали, что его кровь обладала несколькими уровнями организации материи, подобно матрешке. Информация, закодированная в ней, на ментальных (полевых) уровнях оказалась неподдающейся расшифровке, отчего клоны получались дефектными.

Недоступность познания паразитами таких ментальных уровней как Совесть – светоносный трафарет, с которым происходит постоянная сверка поведения человека, как при делении клетки делается сверка информации, записываемой в новую клетку со спирали ДНК клетки-прародительницы, объяснялась простым отсутствием такого алгоритма, не характерного для их природы. Любой человек, произнося о ком-либо фразу: «он без совести», свидетельствовал тем самым, что перед ним существо с иной природой, в которой нет светоносной искры, проявляющейся в сиянии человеческой сущности, если все ее поступки совершаются по совести.

Променяв свое «первородство на чечевичную похлебку», то есть: отказавшись от права являть менее развитым соплеменникам пример развивающегося посредством творческого труда, соразмерно своим талантам и способностям, живя в согласии со своей совестью, Мириддин сменил свое имя и образ жизни, накапливая в себе новые знания не ради того, чтобы делиться ими с сородичами, а ради ощущения своего превосходства над ними. Это душевное скряжничество привело его к социальным паразитам, поклоняющимся «змею-мироеду» (ради выгоды ссудного процента готовым принести любую жертву).

Блуждание впотьмах своего учителя остановил ученик, ставший для него спасительным уроком. Вихрь внутри Мириддина обратился, сменив направление своего вращения, и вместо скаредной, ненасытной до безпредельного стяжательства «черной дыры», он вновь стал сияющей звездой, подобной Солнцу животворящему.

Пока все это происходило на берегу Клязьмы возле Сунгиря, почувствовав перемену в причинно-следственном ряду, формирующем бытие нашего мира, коалиция служителей Мрака отправила на укрепление своей рушащейся «горы-пирамиды» команду «стирателей», посчитав: если устранить причину (пару непокорных богов), угрожающую разрушением пирамиды, то она останется непоколебимой. Они не учли, что пирамида уже «рассыпалась» в момент перерождения Мириддина. Ее конструкция еще продолжала возвышаться над миром, подчиняя себе волю множества порабощенных, но в действительности, «пещера», на которую полагались социальные паразиты, считавшие ее своим «тайным несокрушимым оружием», начала расширяться. И это ее расширение было не остановить.

Чтобы не упустить свое «преимущество», потерявшие уверенность в своей безоговорочной победе, нелюди отправили в окрестности Петрозаводска к Водану, которого они считали главной фигурой в этой партии, двух оборотней, чьей задачей являлось устранение сильнейшего противника, посредством его обмана. Спланированный гамбит, в результате которого придется пожертвовать почти равноценными по силе фигурами за одного Верокочева, должен был стать началом операции по разгрому нашего маленького отряда, препятствующего тихому и спокойному болотному гниению царства спящих людей. Царства, чьим предназначением было изначально являться маяком с чистым, неискаженным светом для всех живущих на планете. Вся надежда на успех своей спецоперации у социальных паразитов была заключена в том, что они смогут пробудить в Водане уснувшую много веков назад ярость могучего воина, и эта ярость погубит его.

Мы начали неспешно сворачивать свой лагерь под Сунгирем, намереваясь покинуть его на рассвете третьего дня, чтобы вернуться на Онегу, после того как провели два дня вместе на берегу Клязьмы. Все это время Мириддин поддерживал огонь в костре, мы пили чай и обсуждали дела давно минувших дней, отдыхая от бурного потока нескончаемых событий, словно оказались в заповеднике, огороженном от окружающего мира, давящего неотложными и важными задачами, требующими решение.

Первой неладное почувствовала Валентина. Она отвлеклась от сбора походной утвари, повернув голову на север. Закатное небо на западе было алого цвета. На севере небо наполнялось свинцовыми облаками причудливой формы.

Мириддин обратил внимание на застывшую в напряжении валькирию, мгновенно осознал скрытую угрозу и попытался остановить ее от поспешного поступка, но не успел.

Валентина сорвалась стрелой в небо, выронив из рук вычищенные кружки. Это было похоже на падение метеора во время звездопада, но направление движения этого метеора было не к земле, а с земли в небо. Метеор, падая на землю, сгорает. То же должно было произойти и с валькирией, метнувшейся на помощь своему другу, почуяв беду. Мириддин, понимая, чем грозит ей такой полет в свинцовую тьму, рванулся за ней вслед, думая лишь об одном: весь запас своего огня он отдаст мчащейся перед ним Валентине, чтобы та смога преодолеть барьер. На то, чтобы в этой передряге выжить, Мириддин уже не рассчитывал.

Все это время я был занят сбором палатки. Только две яркие вспышки позади вернули мое внимание в нашу реальность, в здесь и сейчас. Возможно, если бы я был сконцентрирован, среагировал бы сразу, сорвавшись за Мириддином в надвигающуюся с севера бурю. Но этого не произошло. Очнувшись от своего расслабленного состояния, я успел лишь взглядом проводить две сверкающие стрелы, вонзающиеся в свинцовые тучи. Когда первая стрела почти дотянулась до барьера, вторая, летящая следом, вспыхнула ярче солнца. Думаю, этот свет увидели