Дьявол. Мучение и Одержимость.

Картина «Temptation of Christ» Ary Scheffer

Настало время обратиться к мифологии, чьё внимание к Мятежному Духу в своё время было столь велико, что может вызвать сомнения в том, кто же здесь главный герой. В христианстве Дух Зла традиционно именуется Дьяволом, что значит “Лукавый“. Использование этого слова вместо прежнего Сатаны, то есть просто “Врага“, даёт намёк на перемены его образа. В результате влияния зороастрийских, манихейских, гностических и прочих мифологий, Бог Ветхого Завета раскололся. Добро и Зло теперь существуют порознь, а Дьявол стал самостоятельным деятелем, чьё влияние на мир и смертных – это уже не одни лишь обвинения, а искушение, обман и разложение. Имеющее свои цели и желания Зло начало действовать и, воздействуя на реальность, осквернять её.

Добрый Бог Отец безусловно продолжает отождествляется с Высшим Богом, так же как Ахура Мазда мог занимать одновременно место и частного доброго Бога Света и универсального Единого Бога, давшее начало всему сущему. Тем самым, несмотря на зороастрийское раздвоение, где предполагается равная сила каждого из космических принципов, Дьяволу противопоставлен вместе с Добрым Абсолютный Бог, что должно бы свести на нет возможность вершить зло и сулит неизбежное торжество добра. Дьявол обречён на провал, и его старания – лишь жалкие потуги. Это нечестно и, вполне вероятно, ложно.

Здесь я не могу не напомнить о принципиальной абсурдности идентификации сущности, обладающей какими-либо атрибутами, будь то даже некое абсолютное благо и любовь, с Изначальным, которое по самой своей сути если и имеет атрибуты, то все, включая очень неприятные.

У Сатаны тем временем появляется ещё одно именование – Люцифер. Возможно даже это издевательское прозвище Князя Тьмы, но как бы то ни было, он получает атрибут “несущего свет“. То есть уже хотя бы потенциально связан с огненосным Прометеем, пламенным Локи и сияющим Гиперионом. Что касается ещё одного прозвища, то меня всегда удивляло, что Иисуса Христа, который со всей очевидностью является Вестником Света, иногда называют Утренней Звездой, и так же кличут Люцифера, причём как будто бы второе даже чаще. Это намекает если не на соответствие Люцифера Спасителю Человечества (имеющее место в гностических школах), то уж точно на их связь, которая обнаруживается в фигуре Антихриста, во всём подобного и противоположного Христу. Кроме того, Утренняя Звезда отсылает нас к планете Венере, одноимённой богине и дальше к мифологии Месопотамии, где с небесным объектом Венерой отождествлялась Астарта-Иштар — богиня сексуальности, войны и колдовства, связанная с Миром Мёртвых. Особенно сходство между Люцифером и Иштар заметно в ханаанской мифологии. Там имеется персонаж Аттар, почти идентичный Иштар, но мужского пола. Это божество воды и плодородия, ставшее повелителем Подземного Царства, так и не добившись власти на поверхности, как и Сатана, отброшенный в адские глубины.

Картина «Saint Michael the Archangel Vanquishing the Devil» Francesco Cozza

Люцифер – это имя ангела, соответственно вместе с этим именем Дьявол становится вписан в Небесную Иерархию и получает место в мифоистории. Мы ведь не знаем, откуда взялся ветхозаветный Сатана – он только появляется время от времени и говорит пару реплик. Теперь же мы знаем, что Сатана был первым среди ангелов Господа, но впал в гордыню, отпал от Творца в пучину Зла и, взбунтовавшись против Творца, был наказан им и стал “спадшим с неба, как молния“ вместе с его воинством. Воинство – присягнувшие Люциферу ангелы — стали его армией демонов, одолевающих души смертных. Но эта мифологема была создана отнюдь не сразу, и к ней я ещё вернусь при обращении к произведению Мильтона. Пока обращу внимание на то, что использование имени «Люцифер» – это уже попытка если не обелить, то оправдать Вечного Врага. Ведь используя его, смертные склонны приписывать Дьяволу скорее нейтральные атрибуты, вроде бунтарства, пламени, свободы и величия, а не то, что он губит всё, к чему прикасается, и жаждет вечных мучений всего живого, что он – тирания, анархия, жестокость, боль, страдания, кровь, кишки и смерть. А это, пожалуй, важно.

Библейский Дьявол известен тем, что буквально или метафорически правит Этим миром с дозволения Господа, то есть в своих пределах, что проявляется в великом числе страданий, гнёта и вездесущих искушений, сводящих смертных с истинного пути. Все эти проявления функционирования Дьявола присутствуют в новозаветном эпизоде безрезультативного искушения Христа. Конечно же, Дьявол заведомо обречён на неудачу, ведь он связался с тем, кто в принципе не может поддаться на искус. Точно так же Дьявол обречен быть повергнут в финальной битве Добра и Зла после недолгого периода безграничной власти Этом мире.

Также наш герой известен по Евангелиям как Дракон, Повелитель Мух, Отец Лжи и Дух, господствующий в воздушной сфере. Последнее приближает космологический статус Дьявола к Святому Духу, пусть даже как его антипода. Из этого следует, что каким бы падшим ни был Дьявол, но у него есть важное место и предназначение в Ином мире. Высшей реальности, от которой выстраивается проклятый мир смертных. К этой же области владений относится и господство над мухами – пожирателями падали и разносчиками скверны, многочисленными расщеплёнными деструктивными объектами — то есть демонизированными падшими ангелами, в свою очередь тоже духами, летающими разносчиками инфернальной заразы. Имя “Зверь“ подчёркивает деструктивность и примитивно-телесную атрибуцию Люцифера после его падения, но своё воплощение в качестве Зверя Дьявол получает только в средневековье с его изменившимся отношением как к Сатане, так и к греховной плоти. К Дьяволу-Дракону я вернусь позже, но уже сейчас можно сказать, что речь здесь о всё той же разрушительности, грозящей испепелением всего Творения, и, само собой, хтоничности и особой близости к Изначальному Хаосу, о котором в Книге почти не говорится.

Что касается Лукавого как источника Лжи, то здесь проявляется аналогия с трикстером Локи, не отличающим правды от лжи в силу его безумия и причастности к Иному Порядку. Сатана выступает как трикстер, испытывая веру смертных через искушения и терзания. И тем более он является трикстером, будучи зачинщиком мятежа против Закона и Власти Творца и пытаясь разрушить сотворённый им мир. Тем более ложью может считаться любая речь против Бога, не соответствующая его Истинному Слову, а Дьявол явно имеет отношение к ереси и богоборчеству.

До середины средневековья Люцифер оставался интересен в основном теологам, а бытовавшие в народе его аналоги были скорее частными демонами, чем воплощением космического Зла. И лишь в мрачное время инквизиции и религиозных войн образ пожирающего грешников Падшего Ангела начал массово фигурировать в инфосфере в классическом виде властвующего в Аду рогатого чудовища. Им пугали, его боялись, и не исключено, что ему даже поклонялись отдельные не слишком уравновешенные субъекты. Заодно стали распространены контакты с Князем Тьмы и его подчинёнными сбившихся с пути ведьм и еретиков, заключавших с ним кощунственные сделки, а также массовые вселения в смертных всевозможных злых духов.

Прежде Ад едва ли был настолько буквальным (в смысле фактического присутствия в реальном мире) и пугающим местом. Теперь же он занял устойчивое положение в христианской космологии, с его владыкой на самом дне этой смердящей ямы. Ад появляется лишь вместе со всё более самостоятельным Дьяволом и не имеет смысла без него, того, кто не подчиняется воле Творца и существует сам по себе в собственном царстве. Ад — фрагмент универсума, особое место, затронутое скверной и носящее на себе отпечаток тлетворной разрушительности его хозяина, территориально близкое к источнику деструктивности как таковой, к Хаоснованию, на котором возведён универсум.

Но хотя Дьявол стал более реальным в глазах изумлённой публики и обрёл подробное описание своей внешности, воинства и места пребывания, он предстаёт всё ещё не как мятежный сокрушитель Закона и претендент на Небесный Престол. Нет, во вполне иудаистской манере он остаётся функцией Господа, его цепным псом, чьи возможности ограничены, и его разрастающееся величие лишь особенно подчёркивает несоразмерно большее величие Творца. Каким бы злодеем Сатана ни выставлялся – он лишь искушает, проверяя, следует ли смертный Закону, и наказывает оступившихся, оставаясь прокурором и палачом. Продолжается до театральности условное противостояние двух сил, одна из которых заведомо сильнее, а вторая противостоит ей только потому, что так полагается в соответствии с принципами всеобщего устройства. Но на самом ли деле Дьявол держался в повиновении, или просто думать так было гораздо безопаснее для душевного спокойствия? Ведь если Господь ратует за людей и держит Дьявола в узде, то мироздание и достаточно хорошие смертные могут оставаться в безопасности.

Присвоение Люциферу признаков языческих божеств стало традицией, ведь кому-то же поклоняются все эти неверные, и точно не Господу. И либо их боги – это демоны, либо сам их полководец. Язычество же зачастую уделяло изрядное и часто весьма позитивное внимание телесности. Так что в Ад вместе с чужеземными идолами отправилась тематика телесности, объявленная враждебной и чуждой сфере духовной. Таким образом вместе со всей падшей Матерей пристанищем Дьявола становится и падшая Плоть смертных. Отдельные её фрагменты, если не она целиком, становятся личным Адом смертного, что в особой степени касается половых органов — подлинного пристанища Сатаны. Со временем внешняя в отношении субъекта мифология следовала путём интериоризации и субъективизации, формируя психическую реальность смертных, Дьявол же обосновывался в бессознательной тьме души. Вместе с плотью Дьявол получил власть над формирующимся на поверхности тела желаниями и запретными фантазиями смертных. Такая же по сути судьба постигла все мифологические сюжеты, перешедшие в сферу ведения психологии, то есть внутреннего психического субъекта, пройдя путь туда из внешнего мира через его тело. С дьявольским же ассоциировалось всё, что противоречило и не вписывалось в Закон Творца, но, конечно, эта область запретного и неуместного трансформировалась, следуя духу времени.

Отдельно следует отметить частное воплощение Князя Тьмы в лице Мефистофеля, воплощающего идею “Сделки с Дьяволом“. Сделки, которую заключали те, кто добровольно выбрал путь греха из эгоистических и злокозненных соображений. В лице Мефистофеля Дьявол искушает смертных, в первую очередь перспективных колдунов и ведьм, чтобы те, повинуясь инфантильной жажде сиюминутного удовлетворения желаний, отдали ему свою душу, которую ничего приятного, ясное дело, не ждёт. Справедливости ради замечу, что перспективы посмертия души описывались священнослужителями, и едва ли они могли сказать, что после подобного кощунства душа будет в Аду как дома и всё у неё будет в порядке. Дополнительным качеством, которым наделяется смертный, заключивший сделку, становится дьявольская отметина, мета скверны и отвержения Законом. Поскольку все враги Господа могут и должны быть узнаны окружающими. Кроме того, идея сделки близка к теме одержимости смертных злыми духами, поскольку вступивший с деловые отношения со Злом оскверняет свою душу, отступившую от Закона. Образовавшаяся брешь в защите, а то и её разрушение делает субъекта открытым для вторжения в него Зла.

Возможность заключения вышеупомянутой сделки очень важна, ведь сообщает о близости Дьявола к смертным. В отличие от Господа и его ангелов он склонен непосредственно контактировать с людьми. Он близок к смертным и существует прямо среди них и в них самих, а не в недосягаемом горнем мире. Хотя эти контакты зачастую опасны, если не губительны, но, видимо, это неизбежно при взаимодействии с силами такого порядка, с сакральными силами, которые не могут являться в мире смертных иначе как в инфернальном модусе, оскверняющем людей, которые столкнулись с ним, но и наделяющем порой феноменальными возможностями. Дьявол ближе к смертным, чем любая другая сверхъестественная сила.

Что же до представителей Дьявола в иных библейских мифологиях, то Шайтан или Иблис мусульманства идентичен во многом его ветхозаветному аналогу. В этой истории Дьявол отказался признать в человеке венец творения, за что и был сослан в местный Ад, и теперь до конца времён пытается доказать перед Богом свою правоту, получив от Него санкцию на искушение и испытание смертных, чтобы увлекать за собой в Геенну поддавшихся соблазну. Ничего особо нового, а начало истории хотя и оригинально, но всего лишь подчёркивает мизантропию Шайтана и его горделивость.

Картина «L’ange déchu» Alexandre Cabanel

Протестантизм тоже мало добавил к устоявшемуся в средневековье Дьяволу, но сделал его реальнее и ближе к субъекту, тем самым во многом поспособствовав его дальнейшей интериоризации. Там, где протестантизм не подходил вплотную к манихейскому противопоставлению Добра и Зла, Сатана оставался верной адской гончей Господа. И это при том, что деструктивность Творца протестанизма и без того крайне заострена. Так что принятие Создателем на себя безграничной любви вместе с опустошительной яростью оставило Дьявола не у дел и без привычных занятий. Образовавшаяся пустота в образе Дьявола была лишь впоследствии удачно заполнена романтиками, радикально его преобразившими.

Особое место занимает Дьявол в разнообразных гностических течениях, в большей мере склонных к манихейскому радикализму. Божество, управляющее этим миром или создавшее его из априори плохой материи, очень тёмное и злое, то есть обладает всеми злодейскими качествами Сатаны, но часто отождествляется с ветхозаветным Творцом, в которого в этих случаях полностью интегрированы функции Дьявола, что создаёт весьма интересную картину. Бог этого мира, Демиург — это тиран, приковавший души смертных к тленной, полной страданий материи. Он захватил власть над миром или создал его вопреки Истинному Замыслу. Но есть и Другой Бог, он истинен, связан с чистотой духа, враждебен миру материи или безразличен к нему и находится где-то далеко, но его можно достичь и обрести спасение при обладании Знанием и отвергая этот мир с Законами Плохого Творца. В качестве Другого Бога может также фигурировать София, ставшая причиной прискорбного положения универсума и желающая искупить содеянное, что уже совсем похоже на мифологему Прометея.

Соответственно Дьявол понимается гностиками не столько как отдельный от Творца персонаж, но как демонизируемый Творец, обладающий бесспорной самостоятельностью и могуществом. Если ветхозаветный Яхве включал себя Сатану как функцию, то здесь уже Сатана включает в себя функции Творца. Демонизации подвергаются также и ангелы, они становятся неотличимыми от демонов архонтами, держащими мир и смертных в метафизических оковах. Священными и благими в этой системе являются лишь Изначальное и его посланники (София или Христос). Однако в нескольких учениях, давших благодатную почву для последующих поклонников Люцифера, именно Денница, то есть Люцифер, становится тем, кто бросил вызов тирании Ложного Бога и вызвался спасти смертных из Чёрной Железной Тюрьмы, дав им Свет Знания. Аналогичными ему прометеевскими персонажами также объявляются Иисус или другие пророки в большинстве гностических сект, включая того же Мани.

Наконец, через века, романтики, несмотря на явный антиклерикальный посыл своих произведений, представят относительно оригинальное, хотя по сути гностическое видение Люцифера как трагического протагониста, претендующего на свержение узурпатора Демиурга. Это поистине проклятое божество, наказанное за стремление к благу и истине, прежде всего ценящее Свободу и прославляющее отвергаемые официальным христианством того времени ценности. Подлинный бог контркультуры, коим и должен быть Дьявол. Расцвету романтической апологии Люцифера предшествует ключевое произведение — “Потерянный Рай“ Мильтона с развёрнутым описанием истории и сущности Проклятого Ангела.

“His body a bloody-ruby radiant
With noble passion, sun-souled Lucifer
Swept through the dawn colossal, swift aslant
On Eden’s imbecile perimeter.
He blessed nonentity with every curse
And spiced with sorrow the dull soul of sense,
Breathed life into the sterile universe,
With Love and Knowledge drove out innocence
The Key of Joy is disobedience.”

Aleister Crowley

Люцифер. Мятеж и Проклятие

В отличие от богословских писаний в “Потерянном Рае“ мы встречаем не абстрактные теологические рассуждения о природе зла и спекуляции на тему предпосылок отпадения некоего ангела от Бога, а полноценную мифоисторию о Падении Люцифера и последующем Падении Человека и его мира.

Позиция автора относительно происходящего выражена прямой речью и Сатана во всеуслышание называется грандиозно плохим и вредоносным, а Господь с Иисусом хорошими и благостными. Но одно дело, что заявляет автор, а другое – речи и действия самих персонажей, которые говорят о чём-то другом, демонстрируя Люцифера как героя-мятежника, а Демиурга — как самодовольного деспота. Иисус вроде остаётся хорошим парнем, но он больше напоминает скандинавского Тора, сражающегося с демоническими легионами, его возможности несоизмеримо превышают вражеские. Так что ни о каком героизме и мученичестве говорить не приходится, ведь он обречён на успех божественным замыслом и не в состоянии проиграть или потерять что-либо, выполняя лишь предначертанное Богом-Отцом. Диалоги Бога-Отца и Бога-Сына похожи на фарс, особенно когда Отец хочет уничтожить человечество, которое сам же создал и обрёк на грехопадение, а сын заступается и добровольно приносит себя за смертных в жертву, не жертвуя, по сути, ничем. И вот это здесь называется Справедливостью и Милосердием, где Справедливость — это уничтожение того, что сам же и испортил. Милосердие же выражается в том, что человек (при наличии свободной воли!) способен обрести спасение от наказания справедливого Творец, лишь следуя Закону, данному этим же Творцом. Складывается впечатление, что Творец открыто издевается над читателем и человечеством.

Картина «The Fall of Lucifer» Herri met de Bles

Ещё до того, как станут известны причины и ход Небесной Войны, падшие ангелы, последовавшие за предателем-Люцифером, сообщают о своём ныне жалком положении как результате низвержения с Небес. А заодно о том, что победить их в полной мере невозможно, потому они и были сосланы, а не уничтожены, поскольку все они – бессмертные духи. Но одно дело смертность, а другое – воля Всемогущего. Так почему же Всесильный Победитель (Бог) не стёр их без следа из мироздания, удовлетворившись лишь временной победой? Автор проводит аналогию между этим и возможность движения невообразимо монструозного Сатаны (а, судя по описанию, он действительно ктулхуобразен). Ведь при огромности формы у него не пропала даже его способность к полёту. Всё это — Дар Господа, данный затем, чтобы впоследствии ещё сильнее наказать падших за то зло, что Легион учинит после заточения в Бездну и до Последних Дней, а затем проявить жалость к загубленному демонами человечеству. Потрясающий план. Давайте отправим злодея подальше, но так, чтобы он стал ещё злее и смог скоро вернуться и в течении долгих веков убивать и насиловать, чтобы снова с ним поквитаться и спасти замученных душегубом людей. Здесь сложно обнаружить в этом что-то кроме чрезвычайного садизма Господа. Или же его возможности всё же ограничены, и Творец попросту не способен ни уничтожить мятежных духов, ни сдерживать их в созданной им (им ли?) тюрьме Геенны. Творец здесь «равен восставшим во всём, кроме силы», что подтверждается происходящим в поэме и не удивляет, ведь не сложно быть сильнее в мире, который ты же и сотворил. Неравные силы при этом не останавливают Сатану от продолжения подрывной деятельности, что куда больше походит на героизм, чем псевдожертвенность Сына.

Помимо описания хтонического Люцифера мы сталкиваемся и с иными его воплощениями и атрибутами, в том числе и с военным обмундированием Архиврага – копьём и огромным круглым щитом. Копьё, в виду очевидной фалличности, сообщает о властности и могуществе обладателя, а также напоминает о молниях Зевса, копьё Одина Гугнире и Священном Копье Лонгиния. Последняя версия особенно интересна, ведь им в руках Лонгиния был убит на распятии Иисус, главный антагонист и альтер-эго Люцифера, а его история уходит к самому началу библейских времён. Копьё также является оружием упомянутого в связи с прозвищем «Утренняя Звезда» Аттара (или Аштарта, или Иштара). Впрочем, в силу распространённости копьё часто встречается у богов и героев, как и любое другое оружие, так что об особой специфичности говорить не стоит, хотя в сочетании с круглым щитом амуниция создаёт идеальную фаллично-вагинальную пару, но и это не оригинально. Принципиальное отличие копья от иного оружия можно увидеть в отстоянии владельца от цели удара и нанесении им колющих повреждений. Копьё не разделяет как меч и не сокрушает как булава – оно пронзает цель с относительно безопасного расстояния. Дистанцирование делает его в большей степени орудием трикстера, чем иное рукопашное оружие, а то, что оно рукопашное, оставляет владельца воином. Атрибут “пронзания” наводит на мысли о мгновенности и озарении, что в большей мере присуще этому вспыхивающему и угасающему Духу, чем аналитичность меча или мощь булавы.

Владыка Ада с верными легионами падших находит себе новое пристанище там, где их формально заточил Всевышний, удивительно быстро обустраиваются и организуют меритократию с Люцифером во главе — первым среди равных, мрачным, огненным и сияющим Архангелом, преисполненным горечи поражения и воли продолжать борьбу. Он добровольно в одиночку отправляется исполнять отчаянную миссию, чтобы освободить соратников и пошатнуть небесный Престол. Охранять Врата Ада по идущей странными путями мудрости Господа поставлены змееподобная дочь Сатаны – Грех, родившаяся из его головы подобно Афине, и её дитя инцеста с Люцифером – Смерть (мужского рода), грозящий тем, что способен своим копьём уничтожить даже бессмертного духа (то есть убить падших сразу было всё же возможно, или смерть не подчиняется Творцу?). В свою очередь Смерть ежечасно насилует свою мать, порождающую псов-церберов, время от времени пожирающих нутро родительницы, что довершает кошмарную картину инцеста-каннибализма, необходимую для придания должного колорита этому приближённому к Изначальному Хаосу места.

В описании Ада, помимо его марсианской пустынности, присутствует огонь, который не светит, а делает видимым беспросветный мрак, что косвенно сообщает о том, чем наполнено это ужасающее место – субстанциональной Тьмой, не являющейся тенью от света или его отсутствием, то есть Изначальной Тьмой, из которой появился Творец, свет и всё сущее. Но Ад – это, как мы увидим, не сама Тьма, он находится подле неё, иначе он не был бы Местом, растворившись в Изначальном. Об осквернении Хаоснованием Ада сообщают и привычные жар и пламя — традиционные проявления Изначального, Гинунгагапа. Ад становится домом для изгнанников, из которого они, не жалея усилий, создают впечатляющую противоположность Небес. Противопоставление подчёркивается тем, что Пандемониум (столицу Ада) отстраивает тот же ангел, что до Падения воздвиг дворец Господа. Кроме того, этот мир назван Миром Смерти, “пригодным лишь для Зла“, в оппозицию небесному Миру Жизни, пригодным, очевидно, для Добра (и условность этих категорий становится весьма прозрачна). Но в какой мере Бездна является тем, что Творец намеренно создал, чтобы упрятать туда заключённых? Вдруг это просто самый дальний от Небес предел, куда он мог дотянуться, и самый близкий к Изначальному, на которое Саваоф уже не мог посягнуть, поскольку даже он не в силах выйти за границы предписанной ему области Хаосмоса.

Универсум за адскими вратами представляет собой безграничные владения Ночи и Хаоса, и следующих за ними четырёх элементов средневековья (сухости, жара, холода и влаги) — последовательных эманаций Хаоснования, из которого Творец забирал фрагменты реальности, чтобы формировать по своему усмотрению, внося туда Порядок. Уже имплицитно причастный Хаоснованию Сатана ошарашено попадает в диссонанс и безумие Изначального Ничто, предшествовавшие появлению универсума Хаос и Ночь помогают своему последователю в обмен на то, что тварный мир снова вернётся в состояние-до-творения, которое нарушил Демиург. И не это ли финальная цель Мятежника, если только он не собирался в несбыточной перспективе предать и этих покровителей.

Сатана направляется не сразу к Земле, но движется туда через Солнце, чем повторяет маршрут Прометея, хотя огонь извне ему и не нужен, ведь он сам есть пламя. В дальнейших описаниях переживаний Сатаны чаще всего фигурируют дисфория и ярость, направленные на Творца и верных ему ангелов, а также стыд за своё положение перед соратниками, гордость за то, кто он есть, отчаяние из-за Падения и заведомой проигрышности всей затеи, а также элементарная зависть. Перед нами типичный, даже архетипичный набор переживаний нарциссического спектра, что подчёркивает важность нарциссической психосхемы для проклятого субъекта и, соответственно, для его идеального воплощения – проклятого божества.

Доселе не известные Сатане смертные радуют взор Архизлодея, и тот, то ли всерьёз, то ли шутя, описывает прелести пребывания в Геенне. Отношение Люцифера к смертным крайне амбивалентно, он завидует им, сочувствует и ненавидит. Но, по сути, они мало его заботят, захват Земли нужен ему лишь для отмщения Богу, и смертные просто удачно подвернулись для реализации плана, не более того. Хотя вовлечение смертных в Ад вполне согласуется с планом обращения мира в Хаос, где Ад – максимально возможное к нему приближение. Божественный запрет на Познание искренне кажется Сатане нелепым, а о людях он достаточно высокого мнения, чтобы считать из достойными Знания, хотя даже это грозит им гибелью. К слову, плод от Древа Познания здесь крайне косвенно связан с сексуальностью, в тексте даже есть акцент на том, что до Грехопадения Адам и Ева “познают“ друг друга, но без акта Познания. В этом смысле смертные до грехопадения напоминают преисполненных преданностью Творцу мартышек. Напротив, воздержание отмечается автором как происки Врага. И это резонно, ведь размножение — это богоугодно и хорошо, но оно должно происходить строго в рамках Закона и системы родства, а не быть бессистемным совокуплением всех со всеми. И здесь Бог запрещает вкушать от Древа Знания не в качестве прихоти или необходимости соблюдать Закон ради Закона. Он действительно против того, чтобы смертные устремлялись в своих мыслях вне дозволенной им области. Так что дарование Знания Мятежником — естественный и неизбежный ход, будь на то его личная прихоть или соответствие плану по систематическому уничтожению Творения.

Первоначальное воздействие Сатаны на Еву характеризуется как “броженье смутных дум, досада, недовольство, непокой – источник целей тщетных и надежд, — и страсти необузданные – плод надменных помыслов, что порождают бездумье гордости“. Сразу становится понятно, какие именно из помыслов смертных относятся к ведению Зла – воображение и тревога.

Лишь в середине произведения появляется ещё один необычный факт местной космологии. Ангелы не созданы Творцом, они самозародились и обладают полнотой свободы, явившись из ничего. Наличие у них свободы не вызывает сомнений, ведь треть Небесного Воинства добровольно перешла под знамёна Люцифера, если только это не было запланировано Саваофом, чего никогда нельзя исключать. Самозарождение же ангелов можно толковать двояко. Либо так оно и есть, что в смысле нетварности делает их подобными Творцу, который успел подсуетиться раньше и узурпировал Престол. Либо это метафора, означающая разрыв родства между мятежниками и Небесным Отцом с его Законом. В пользу действительной нетварности ангелов говорит то, что Бог почему-то не создал новых ангелов взамен предавших его. Вместо этого он создал неполноценного человека и запустил долгий и полный ошибок процесс обращения Человека в Ангела для восстановления запланированнаой им гармоничной Структуры, которую нарушил Мятеж.

Картина «Archangel Michael and Fallen Angels» Luca Giordano

Наконец, нам рассказывают о ходе Небесной Войны. Увлекательная лишь в плане крайне изобретательных и отважных действий мятежников, Битва Легионов с Воинством предсказуемо приводит к разгрому повстанцев и торжестве Империи с триумфальным шествием Сына, за которым с довольной ухмылкой наблюдает Отец. Что же до изобретальности, то интересным моментом становится проявление изрядной научной смекалки Люцифера. Он берёт и изобретает ex nihilo артиллерию, стреляющую антиматерией — микрофрагментами Хаоснования, опасной для структурированных духов. Это снова связывает протагониста с Изначальным Ничто и следующей из этого мощной и неизбежной деструктивностью Сатаны и заодно напоминает о Знании Мятежного Духа и его прометеевской (здесь скорее азазельской) связи с научно-техническим прогрессом.

Продолжая приключения в Эдеме, Сатана вселяется в Змия, чем демонстрирует способность к овладению телом живых существ. Этот акт описывается совсем иначе, чем иные его преображения. Ведь Лукавый неоднократно претерпевает метаморфозы, демонстрируя атрибуты трикстера и переменчивость духа в стиле Локи, хотя неизменно оказывается обнаружен ангелами из-за направленности Всевидящего Ока Господа на Эдем и из-за бурных переживаний, сметающих прикрытие шпиона в саду. В случае же со Змием Сатана воплотился в материи, чем напомнил причудливый вариант сошествия Сына в мир с известными новозаветными последствиями. Но не исключено, что возможности Архиврага ограничены лишь “рептильным мозгом“ живых существ, самой близкой к Хаоснованию частью души, отвечающей за Желания — секс и голод.

Искушение Евы Лукавым происходит действительно при помощи лжи, но лишь в том, что Сатана должен остаться неузнанным и что вкушение плода безопасно. В остальном он кажется скорее убедительным, чем лживым. После Грехопадения и заражения всего рода смертных Проклятием происходит конструирование нового колоссального космогонического объекта силами Греха и Смерти – моста из Ада на Землю. Теперь они навеки связаны, в отличие от Земли и Небес.

Затем Демиург театрально манифестирует свою давно заготовленную ярость, заставив зачем-то страдать всех змей, хотя Змий как раз вообще не был виноват в случившемся, его просто использовали. Заодно Творец обращает всех падших ангелов в ползучих гадов, хотя его желания (или возможности?) хватает лишь на один день в году. Это не уменьшает сочувствия наблюдателя к ярко показанным страданиям демонов. Наконец, прогнав смертных из Рая и подправив вращение небесных сфер, Яхве обращает их и без того сомнительное существование на пустынной и дикой Земле в короткую жизнь, полную страданий. Вот это верх справедливости. За этим идёт перечисление всех многочисленных горестей Адама, включая те, что произойдут в будущем со всем его потомством. Это почему-то не отвращает первого человека от деторождения, хотя Ева и не вполне разделяет его оптимизм. В финале нас убеждают в том, что в Конце Времён Сатане с Легионом станет ещё хуже. Как станет худо и смертным, не следующим предписаниям Закона, а все остальные вознесутся и, обратившись в светлых духов, восстановят Структуру, будут встроены в неё, как и было задумано. Удивительно трагичный финал.

Описанный Мильтоном Люцифер стал основой для всего последующего видения Дьявола теми, кого перестала удовлетворять ортодоксальная мифология, в особенности христианская, но кто не собирался отказываться от сознательного мифологического видения мира в принципе. В первую очередь это, конечно же, романтики, антиклерикализм которых и бунт против отцов поспособствовали нахождению поддержки именно в образе Духа Свободы и Освобождения, которым для них был если не Иисус, то Люцифер. Будучи выпавшими из конвенционального дискурса, или, чаще, считая себя таковыми, всё большее число людей исповедовали иные ценности и мечтали жить не так, как их предки. Это накладывало на них бремя вины снаружи и изнутри, подвергая мукам и отмечая печатью Проклятия.

Их инфернальным покровителем был и остаётся Люцифер. Духовным отцом изгоев, сломанных и проклятых детей, отверженных отцами и отвергающих их. Незримый наставник еретиков и поэтов проложил для них в мифе путь, который те воплощают своей жизнью. Люцифер восстал в тщетной борьбе против вселенского тирана, пал, обрёл собственный Ад, ставший ему домом, и дорогой ценой открыл людям Знание о том, что лежит за пределами Космоса, об Истине Изначального Хаоснования. Хаоснование и есть предельная трансцендентность, то Неведомое, к которому обращаются еретики и художники, чувствуя свою причастность Другой Истине и открывая её вновь и вновь для себя и других. Истине пламени, тьмы и боли, потому что только затронутое осквернением свято, и только осквернённое есть то, что несёт на себе меты Иного. И это неизбежно сопряжено со страданием, ведь проникновения Иного всегда сокрушают и разлагают смертных, пронзают их Копьём Судьбы. Люцифер ни в коем случае не добр и не милосерден, потому что не мир он несёт.

Тень, Тьма и Пламя

В соответствии c тем, что мы теперь знаем, можно уверенно выделить три основных варианта присутствия в мифологиях Мятежного Духа, противопоставленного организованному Космосу и его управителям.

Один из них ветхозаветный, в первую очередь иудейский Сатана, получивший затем яркое воплощение в средневековом и последующем христианстве и мусульманстве, и некоторых схожих учениях. Этот Сатана — “козёл отпущения“, тень Творца и его слуга, выполняющий всю грязную работу, за которую Бог не должен нести ответственности. Это не Бог убивает щенят, это всё происки Нечистого. Сатана реализует сакральную функцию зловредности и испытывает веру смертных через искушение и устрашение. Он вбирает в себя всё то, что противоречит Закону, но сам он при этом подчиняется Создателю и утверждённому им порядку. Он нагружается любым злом, которого требует от него культура и время. Подобный Дьявол является лишь одним из многочисленных аспектов Бога, который без труда может интегрирован обратно и снова собраться в единую фигуру Абраксиса. Примером этого может быть как гневливый и запредельный Бог иудаизма, так и Бог Страшного Суда, которого стоит бояться куда больше, чем его карманного чёрта. Но такова ли сущность Зла или таким его преподносят те, кто уповает на Доброго Бога и надеется этим изощрённым, но всё же обесцениванием, обезвредить Дьявола?

Чтобы оспорить статус слуг, на сцену выходит совсем другое Зло и его Прародитель – Дьявол дуалистических религий, Ариман и Ангра Майнью ближнего востока. Конечно же, образ самостоятельного Зла зародился много раньше. Эллинский Владыка Подземного Царства Аид номинально подчиняется Зевсу, но, оставаясь его братом, свободно властвует в своей области Тьмы. Но Аид не восставал против Творца (что, кстати, было исправлено в диснеевском мульфильме про Геркулеса, и что-то в этом есть). Как раз Зевс известен тем, что восставал на отца своего. И, само собой, Мятежником был уже рассмотренный Прометей. Последний, кстати, наслав на смертных ярость Громовержца, стал причиной куда большего зла, в сравнении с простым управлением неприятным, но допустимым Миром Мёртвых.

Куда ближе к зороастризму будут скорее верования сибирских народов, неведомо когда зародившиеся, связанные с тенгрианством и явно почерпнувшие что-то у зороастрийцев. Там мы видим чёткое разделение высшего и низшего миров с миром смертных между ними. Причём Нижним Миром там зачастую правит крайне злой и пакостливый Дух, от которого несёт мертвечиной. В вину ему вменяется то, что он испортил мир при его творении и человека при его создании, создав болота и горы и испортив заготовку человека. Всей творческой деятельностью