Чем меньше буковок, тем лучше

 

Буракова Инка — соседская девочка, на два года младше меня. Говорят, назвали её также модно, как и меня: глядя на меня. Захожу я как-то на её летнюю кухню, смотрю, лежит целый ворох детских библиотечных книг с большим синим штампом на обложках. Я цап их в руки и давай перебирать:

— Что-что Бурачишка наша читает?

А там восемь книжек и все стихи! Я то стихи читать не любила: да ну, занудство одно. Но тот, кто их любит — герой в моих глазах. Уважуха! Уже по-особенному смотрю на соседку и спрашиваю:

— Молодец, поэзию любишь?

— Да не, просто стишки читать быстрее, в них букв мало.

 

Мороженое и кусочек Разума

 

Раз в месяц к нам привозили мороженное из совхоза Тымовское (60 км от нас). В «Кулинарии» выстраивалась длинная очередь, которая начиналась на улице и заканчивалась внутри магазина. Покупатели держали в руках авоськи с трехлитровыми банками или маленькие бидончики, в которые продавщицы накладывали лакомство. Пломбир был удивительным, из натуральных необезжиренных сливок, а сливочное — из необезжиренного молока.

Помню, дело было зимой. Обе трехлитровые банки в нашей семье закончились быстро, и я подползла к уставшей матери:

— Мам, а почему во Мгачах не делают мороженое?

— Хм, ты видела на Рождественке поселковое стадо коров?

— Да, ну и что?

— Там три калеки пасутся, даже на ясли, детсады и школы молока не хватает. А тебе ещё и мороженое подавай!

Подслушивающему наш разговор отцу, видимо, стало жаль дочурку, он вышел с литровой кружкой на мороз, зачерпнул в неё хрустящего снега и вернулся в дом. Открыл банку сгущёнки, перемешал ее со снегом и сказал:

— На съешь, мороженое «Иван и Ка»!

Ну я и съела.

— Очень вкусно! Па, а что такое «Иван и Ка»?

— Как что, «Иван и кака».

— Тьфу на вас, самое светлое обгадите!

— Сегодня вечером это светлое коричневым из тебя выйдет.

Я снова насупилась и больше не ждала, когда привезут белую сладость в посёлок, а всё больше задумывалась о душе и теле:

— Неужели, когда я умру, моё тонкоматериальное тело тоже будет вынуждено искать тонкоматериальную еду и тонкоматериально испражняться? Нет, не хочу я такой жизни вечно! А нельзя стать после смерти просто Разумом и всё, а?

С тех пор родители очень тактично звали меня к столу:

— «Кусочек Разума и К», идите кушать!

 

Колбасный цех

 

Наш класс повезли на экскурсию в город Александровск-Сахалинский в колбасный цех, ну и ещё куда-то... не помню. В колбасном цехе жутко: железный амбар с котлами, наполненными фаршем; и жирные крысы, бегающие прямо по котлам. Я приехала домой в угнетенном состоянии:

— Нет, вы видели, там крысы аж пешком ходят!

— Видели, — сонно вздохнули родители, не отрываясь от экрана телевизора.

— Нет, ну эти твари ещё и в фарш прыгают, а потом их прямо с костями большая мясорубка перемалывает, и затем всё это в колбасу запихивают. Вот что мы жрём!

— Привыкай, дочь, к правде жизни, — зевнул отец.

Я не унималась:

— Ну зачем нас повезли на такое смотреть? Чтобы мы перестали есть колбасу?

— Ой и правда, — оживилась мать. — Вань, на сколько мы сэкономим семейный бюджет, если будем покупать колбасных изделий на одну треть меньше?

— Ни на сколько, — махнул рукой Иван Вавилович. — Инна Ивановна дожмёт бюджет сыром и молоком. Дочь, а вас в молочный цех не планируют отвезти?

— Не знаю, а чё?

— А то, там, говорят, кошек в котлах перемалывают!

В моей душе вспыхнула целая буря, но быстро погасла, я равнодушно опустилась на стул:

— Фиг вам, а не экономия! Перехожу на зеленый горошек мозговых сортов. И в день буду съедать не меньше трёх банок, так и знайте!

 

Вещизм семьи Зубковых

 

Мамка купила цветной телевизор «Рекорд» за 700 рублей. Вони со стороны отца было много! Он ещё от большого двухкамерного холодильника не отошёл, а тут на тебе, новая беда. Дело в том, что все крупные покупки совершала Валентина Николаевна, а Иван Вавилович с удовольствием их материл, и ни в шутку материл, а всерьёз, до покраснения кожных покровов лица и шеи, до брызганья слюной. Очень много нервов он забирал у матери своей пустой пеной. Новый диван год материл, каждое кресло по полгода, вот и на холодильник только-только нацелился, а тут бабац: телевизор! Ванятка даже осерчал, два предполагаемых года матов ему пришлось укладывать в один. И это было серьёзно, ведь жена не дала ему растянуть удовольствие, а поэтому виновата в двойном объёме. Но скажу по секрету, он когда каждую новую вещь обматерит вволю, то потом с таким удовольствием ею пользуется! На диване или на кресле развалится и храпит. Красота! Точно также вышло и с цветным телевизором, бедный папка аж в огороде стал меньше работать, дюже ему нравилось смотреть балет в красках и всё прочее.

— Лежишь, хрюкаешь от счастья, морда твоя рыжая! — бурчала на него жена.

Тот виновато хихикая, отшучивался, или накрывался газетой и делал вид, что спит, мол: даром мне не нужен твой телевизор.

Меня очень сильно расстраивали их ролевые игры! Зато теперь я где-то даже этим забавам и благодарна. Вот обматерите меня с ног до головы... И глазом не моргну! Мои тролли уже знают это.

 

Оп ля-ля, оп ля=ля,

и на небе есть игра

в подкидного дурака.

Уходите со двора

черти да чертята,

я тыщу раз проклята!

 

 

Ледоход на море

 

В конце марта на море начался ледоход. Никогда не имела такой привычки — прыгать по льдинам. А тут весь шестой класс решил идти. Не отвертишься! Да и любопытно. Ну и поперлись мы всей толпой. Я в болоневом японском пальто на меховой подкладке, а многие даже в шубах. Пришли, смотрим, а там льдина на льдине аж вертикально стоят. Жуть! Но отважные скалолазы шагают на лёд и начинают прыгать. Первой ушла под воду Танька Жильцова, на ней была самая тяжелая шуба. Она тонет, но фотоаппарат в вытянутой руке держит: спасайте, мол, сперва его! Вытащили ее ребята. А пока фотик и Татьяну вытаскивали, под лёд ушла я. Бросились спасать и меня. Ну вот, спасли горе спасатели двух клух и... Не идти же зимой домой мокрыми. Мне аж четыре километра топать. Ну и внутри старой ржавой баржи мальчишки развели костёр. Мы с Танькой разделись, отогрелись, кое-как обсохли, и всем гуртом обратно почапали. Прихожу домой, а все мои родичи на работе. Я переоделась, высушила одежду, и никто из родственников не узнал, что их доченька в море чуть не утонула. А я на льдины больше не ходила. Ну их! Противные они.

 

Восьмое Марта

 

На 8 Марта Иван Вавилович просыпался и жарил картошку. Ну и всё, на этом его миссия заканчивалась, потому что притащить солёные огурцы да помидоры из подвала — дело нехитрое. Но миссия дочери была несколько иной — нарисовать или сделать аппликацию праздничной открытки. Из года в год сюжет повторялся: большая красная восьмёрка в обрамлении цветов, а ниже подпись «С 8 Марта, мамочка!» Создавался такой рисунок в детском саду на творческих занятиях, а потом и в школе на уроках рисования. Ой как я не любила из-за этого женский праздник!

А когда мне исполнилось 14 лет, я наконец-то освободилась от вырезания из бумаги восьмёрки с буквами и придумала другую безделку. Недавно мне подарили набор для выжигания по дереву, и вот я прячась в сарае, выжигаю для мамочки картину: берег моря, чайки, солнце и все дела. Стараюсь, кряхчу, вытираю языком сопли — дюже холодно в неотапливаемом сарае. В начале весны на севере острова — зима ещё лютая! Ко мне тихонечко подкрался отец и «Бух!» — напугал. Электровыжигатель падает из моих озябших рук прямо на картину и безобразно плавит то место, где должно быть небо.

— Папка, блин! — кричу я. — Вот что ты наделал! Что матери теперь дарить буду?

Иван-дурак понимает наконец всю тяжесть своего положения и морщит лоб от натуги.

«Не морщи, там мозгов всё равно нет!» — хочу промолвить я словами Валентины Николаевны, но насупилась, молчу, а затем фыркаю и рисую на этом месте силуэт корабля. Радуюсь: «Вроде бы неплохо получилось!»

Ивану Вавиловичу не особо понравилась моя идея, он покрутил в руках картинку-фанерку, фу-фукнул и говорит:

— Зря, надо было на этом месте плывущего медведя нарисовать.

Я закатываю глаза:

— Ну ты, батя, даёшь! Пятно чёрное?

— Чёрное.

— Значит какой медведь должен быть: бурый или белый?

— Бурый, наверное, — неуверенно отвечает отец.

— А бурые медведи разве плавают по морям?

Иван пожал плечами.

— Нет, не плавают, — назидательно сказала я. — Да и нет в на Сахалине белых медведей. Всё, отстань.

Наступило 8 Марта. Иван Зубков подарил жене (бьют фанфары!) новую кастрюлю. Умереть от счастья и не встать! А я радостно преподнесла картину «Татарский пролив на закате». Мамка обняла сперва меня, потом мужа с кастрюлей и рассмотрела мое художество:

— И какая ж у меня дочь растет талантливая! А вот плывущий к берегу медведь у тебя лучше всего получился: такой живой весь, интересный.

«Трам-пам-пам!» — сглотнула слюну художница и решила к следующему международному женскому дню копить деньги… на сковородку. Сковородка, она надёжнее! Ведь правда?

 

Надобь

 

Жизнь за МКАДом ужасна! Все так говорят. Водка, нищета, мафия, разборки, пистолетные дела, драки в подъездах, тупые подростки, прокуренные девки. Особливо в монопрофильных городах. Но СССР слишком огромен! Где-то живут нелюди, а где-то люди. Не, нам во Мгачах недосуг драться да устраивать потасовки во дворах. С утра встал и надобь в школу, на работу,

надобь уроки делать по часа 2–4,

а ежели ни на работу, то

надобь сена накосить

надобь свиньям дать,

надобь курам зерна насыпать,

надобь в огороде раком постоять,

надобь в лес по грибы, по ягоды, за дикоросами,

надобь порыбачить, а ежели летом, то с ночёвкой,

надобь к морю побежать купаться, а это тож на цельный день,

надобь в лапту, классики, городки и скакалки, прятки поиграть,

надобь дождаться зимы и каждый день на лед — навагу, крабов потягать,

а коль ты баба или бабская дочка, то

надобь полы в дому помыть, сготовить завтрак, обед и ужин,

а кто по другому живет, то с голодухи окочуривается,

и всё, хоронить идём, песнь печальную поём.

Где уж тут мордобои затевать да подъезды заплевывать! Жить надобно. Вот так.

 

Красавец Южный

 

Позади седьмой класс, каникулы. Мы всем классом едем на экскурсию в Южно-Сахалинск! Впервые еду. Остров маленький, а вот те... Съездить куда-либо — это событие. Сперва сорок минут на рейсовом автобусе в Алесксандровск-Сахалинский, потом на другом автобусе два часа до Тымовска. А там на поезд и ещё 12 часов по японской узкоколейке. Вот и Южный: ну прям такой город-город-город, со Мгачами не сравнить! Музеи не помню. Помню холодное Охотское море с большими камушками на берегу вместо ласкового песка. И вода сразу уходит на глубину. Не, купаться невозможно! Побултыхались в теплых озерах да в их водорослях — что для меня тоже в новинку.

Но самое удивительное — это корейцы. Их много! А женщины кореянки даже на самой главной улице продают пянсе, манты и кимчи. Ничего вкуснее я в жизни не ела!

Назад я ехала с десятилитровым аквариумом, в нём лежали пять вафельных тортов, а в руках банка с рыбками.

Судьба рыбок оказалась печальна: половина заболели и сдохли, а вторую половину выловила наша кошка Маруська. Ну ничего! Отец вырезал мне стекло в качестве крышки, а рыбок мы регулярно докупали у местных рыборазводчиков.

Спасибо тебе, Южный, за всё! А за аквариум особенно.

 

Велосипед и диверсанты

 

Самокат, так же как и машина, мне достался с очень большим пробегом. Откуда его приперли предки, я не знаю, но счастью не было предела, ведь это тебе ни неповоротливый Москвич, а ого-го какое мобильное устройство: хоть по двору, хоть по дороге! Да, да под самый настоящий Камаз. И где только родители были? Я уже говорила, что они детям многое позволяли? Безалаберные в те времена были родители.

А самокат вскоре сменился новеньким блестяще-зелёным трехколесным велосипедом. Потом глянцевым двухколесным. И каждые три года обновлялся на новый — побольше. Верх искусства — кататься без рук. Я это делала виртуозно: от Востока до Рудника могла проехаться легко!

Сижу я как-то, чиню слетевшую с велика цепь. Подходит мальчик помладше:

— Дай покататься!

— Не дам, свой иметь надо.

— Мне не купят.

— Почему? Всем покупают, а ему не купят, видите ли!

— Не купят, мои родители водку пьют.

— Ну попьют и пойдут купят.

— Они всегда пьют, все деньги пропивают. У них никогда денег нет. У-у-у! — мальчик отчаянно зарыдал.

Я с удивлением посмотрела на ребёнка. И правда, его рубаха сто лет нестирана, сандалии стоптаны.

— Садись на багажник, — махнула леди.

Малец утер сопли и с радостью запрыгнул на багажник:

— Поехали!

Я покатала его по посёлку и привезла к себе домой:

— Мам, накорми пацана, у него родичи водку пьют.

А мои родичи как раз сидели с Каргаполовыми, вечеряли. Валентина Николаевна удивлённо вскинула брови:

— Ну и что? Все пьют.

— Они сильно пьют, у них дома жрать нечего.

Иван Вавилович встал, подошёл к мальцу, осмотрел его неряшливый вид и изрёк:

— Не, я с ним за одним столом пить не буду! Мать, дай ему тормозок и отправь восвояси.

Мальчонке наложили еды и с бурчанием выставили во двор:

— Ишь, пьют они! А закусывать, поди, нечем.

— Не слушай, дочь, ты этих шпингалетов. К нам в день по десять диверсантов таких ходят, — сказал отец.

— Так уж и в день? — усмехнулась тётя Нина.

— Ну в месяц.

— Так то племяшки твои.

— А какая разница? — возмутился отец. — Небось тоже за закуской для папки ныряют. Ну да, «дядя Ваня ведь добрый, он родне не откажет»!

 

Комсомол и выродки

 

В комсомол я вступала в 1985 году. ВЛКСМ (Всесоюзный Ленинский коммунистический союз молодежи) — очередная ступень на пути в КПСС (коммунистическую партию). В комсомол принимали с 14 лет. Для подачи заявления нужна была рекомендация одного коммуниста или двух комсомольцев. После этого заявление принимали к рассмотрению в школьной комсомольской организации, но могли и не принять, если ты хулиган и двоечник. Тем, чье заявление приняли, назначали подготовку, которая включала в себя заучивание устава ВЛКСМ, имена всевозможных предводителей комсомола и партии, а также перечень важных дат. Если кандидат проходил собеседование, ему вручали комсомольский билет с последующей уплатой взносов. Школьники и студенты платили 2 копейки в месяц, а работающие – один процент от зарплаты. До 1989 года членство в ВЛКСМ было необходимо для поступления в ВУЗы, в престижные училища и техникумы. Но в моё время уже не требовались рекомендации и прочая лабуда, перешел в 8 класс и вперед! В заявлении о приёме в комсомол я написала коротко: «Хочу быть в первых рядах строителей коммунизма».

На собеседование собралась большая комиссия, они задавали каверзные вопросы:

— Сколько комсомольцев принимало участие в штурме Зимнего в 1917 году?

— Не знаю, — потупилась я.

— Нисколько, потому что комсомол был образован в 1918 году. Что говорил о комсомоле Карл Маркс?

— Не помню.

— Ничего он не говорил, вождь международного пролетариата умер в 1883 году. Что такое Устав ВЛКСМ?

— Устав — это основной закон внутренней жизни ВЛКСМ, определяющий его название и назначение, место в политической системе общества, взаимоотношения с КПСС, обязанности и права члена ВЛКСМ, организационные принципы и нормы внутри-комсомольской жизни.

— Молодец, Зубкова!

— А сколько стоит Устав ВЛКСМ?

— За пять копеек в книжном покупала.

— Устав комсомола бесценен.

— А-а, ну да.

— Что такое демократический централизм?

— Демократический централизм — это важнейший принцип управления социалистическим обществом, основанный на выборности всех органов государственной власти снизу доверху и подотчетности их народу.

— Хорошо. А почему ты хочешь стать комсомолкой?

— Стремлюсь принять участие в строительстве светлого будущего.

— Умничка. Просто умничка! И последний вопрос: по-твоему, что такое комсомол? Расскажи своими словами.

О! Я давно знала, что такое комсомол.

— Это выродок, — ответила я.

— Что???

— Выродок. Объясняю: КПСС выродила комсомольцев, пионеров и октябрят. Мы — дети партии!

— То есть выродки?

Я кивнула. Ничего плохого в этом слове я не видела.

— А ты знаешь, Зубкова, что всю вашу семейку уже давно пора в психушку посадить?

— Знаю.

— Ну хорошо, что знаешь. Принята ты, Зубкова, в комсомол. Иди и помни, что это только благодаря твоей хорошей успеваемости и примерному поведению.

И я ушла от гневной комиссии уже с комсомольскими атрибутами: значком на груди и красненьким билетом в руках. За последних три года в школе я поняла, что комсомол — халявная организация: раз в месяц ничего не значащие собрания и всё. Нет, нет, в мои годы уже не было «Ленинских зачетов», когда каждый комсомолец перед лицом комиссии должен был доказать, что достоин этого звания. А газету «Комсомольский прожектор» наши дети сорвали, когда я была в 9 классе. Больше её не выпускали никогда. Но самое неприятное воспоминание (в последнем классе в 1988 году) когда школьники сняли со стены портрет Ленина, разбили стекло, подрисовали ему усы, фашистские кресты и плевали в лицо вождя. Я не плевала. Что я, больная что ли?

 

Поход до Виахту

 

Летом, после окончания восьмого класса я сходила в свой первый и последний поход до села Виахту (108 км севернее Мгачи). Повела нас мама моей одноклассницы. Виахту находится на берегу Татарского пролива, и в переводе с нивхского означает «залив морских пиявок». Шли мы по берегу: пешком, на Камазе, поблевали до зелени на катере, опять пешком... Вот на берег выбросило корюшку. Два медвежонка и медведица ели её, пока детишки их ни шуганули. Косолапые нехотя убежали. Где-то рядышком, в лесочке нам пришлось разбивать палатки. Это была самая настоящая ночь кошмаров! Мальчишки жги костры, девчонки пытались уснуть, а непрекращающийся треск веток означал только одно: вокруг ходили медведи, много медведей. Жуть!

Само Виахту встретило мгачинскую детвору гостеприимным народом — нивхами. В богатой ягелем тундре они пасут оленей, занимаются выделкой шкур, шьют национальную одежду и обувь, мастерят удивительные сувенирные вещи. А нивхские дети — прирождённые художники, которые шикарно рисуют с рождения, это у них в генах.

Бабушка-нивха предложила нам купить у неё тапочки ручной работы, я в таких всё детство проходила, они у нас в магазинах продаются. А сама бабушка жила в русской избе, но внутри всё было как в юрте — на полу половик и серая, грязная пустота кругом. Тоскливый домик.

Оленеводы покатали русских гостей на оленях — жалких остатках некогда многочисленного стада. Я впервые в жизни уселась на оленя. А оленевод, ведущий цокающее животное за поводок, говорит:

— Как зовут тебя, девка?

— Инна.

— А я сейчас увезу тебя далеко-далеко на север, в свою юрту и возьму замуж.

И он действительно меня куда-то повёз, а вокруг лишь моховая тундра и кедровый стланик.

«Куда ж ещё севернее?» — подумала я, а вслух очень грустно сказала:

— Мне пятнадцать лет, тебя посадят. У нас во Мгачах всех таких уже посадили, а ещё тех, кто жену свою топором забил, мать и тещу.

— И много у вас таких? — испугался нивх.

— Много! А как выйдут, так снова за топор или за нож.

— Да что вы за народ такой?

— Не знаю. Но вот вы медведей не боитесь, а мы друг друга, хотя нам друг друга боятся и следует.

Оленевод с опаской покосился на меня, развернул оленя и пошёл обратно. В походы я больше не ходила. Устала.

 

Ты плыви, мой плот, плыви

 

Поход на Виахту. Берег у северного сахалинского поселка Виахту пустынный. Дети нивхи где-то там — с оленями копошатся. Или рисуют. А наш класс сгрудился у воды — купаемся. Одинокий плот зовуще манит к себе. Мальчишки не устояли:

— Айда кататься по очереди!

Ну и плавают. Чёрт дёрнул и меня. Уселась, оттолкнулась, плыву. Всё дальше и дальше от берега. Доплыла до вне зоны видимости. И только тут деточку охватила паника. Вёсел то у меня нет. Гребу своей палкой, гребу... Уж до темных океанских вод догребла. Настроение хорошее: сижу, с жизнью прощаюсь. Припомнила все обиды, которые мне мгачинские люди причинили (учителя в особинку) и пришла к выводу, что умереть не жалко, а вовсе даже желательно. Потом отца с матерью вспомнила: рыдать ведь будут. И решила позвать на помощь. Кричу! А про меня оказывается забыли, орут в ответ:

— Дура, греби!

А чем грести? Палка и та из рук выскочила. Мальчишки плыли ко мне, наверное, вечность.

— Спасибо, что не бросили, — буркнула я, пока как королева сидела на плоту, а они его толкали, бултыхаясь по горло в воде

Мальчики очень странно на девочку посмотрели:

— Ты чего, Зубчиха, мы ж могли и не доплыть! Надо было с плота прыгать и вразмашку к берегу.

Я потупилась:

— Ну не смогла я чужое имущество бросить на произвол судьбы!

С этих пор пацаны в моём классе шушукались:

— Бабы и вправду дуры!

 

Всё было уже неважно,

потому что кораблик бумажный

запускается молча.

Песня вдали не смолкла.

 

Пропавшие дети рыдали.

Их с корабля как бы звали,

но звали совсем недолго.

Так и ушёл по Волге

тот теплоход бумажный.

 

А кто-то самый отважный

пойдет в дом, оторвёт бумаги

сложит корабль и отваги

ему будет не занимать:

«Плыви, тебя не догнать!»

 

Вот так мы и жили:

кораблики молча плыли,

сверкала в небе луна

пропащая такая сама.

 

И всё уже было неважно,

был бы рот у матери напомажен,

а в руках у отца лопата.

Жизнь как жизнь, но горбата.

И весёлые игры у Инки —

родительские вечеринки.

 

А ты, мой кораблик, плыви,

у тебя ведь всё впереди,

в отличие от меня.

Всю жизнь промолчала я.