Пионерский лагерь Павлика Морозова

 

Летом я отдыхала в пионерском лагере имени Павлика Морозова. Детям шахтеров путевки бесплатно, всем остальным 32 рубля. И так как я бесплатник, то обречена была тусоваться там каждый год. Но в 9-10 классах я уже не поехала даже в качестве вожатой — задолбало всё! Самое неприятное в лагере — бесконечные построения, линейки, речёвки. Самое приятное — бассейн. Но и он на чёрта нужен, когда свой, родной мгачинский Татарский пролив всё лето стонет, твоё маленькое тельце ждёт не дождётся!

А что запомнилось в лагере, так это природа. Бурундуки и белки, они везде, того и гляди наступишь! И заросли бамбучника. Знаете что это такое? Это карликовый бамбук, самое настоящее тропическое растение. Нет, во Мгачах ничего подобного не было: встретить белку в лесу или бурундука — это роскошь, а бамбучник — вообще невидаль невиданная. Хотя лагерь от нашего посёлка всего 50 км к югу острова и 15 км вглубь. А Мгачи стоит у самого синего моря, у нас холоднее.

 

Татарский пролив

 

Татарский пролив — это самоё тёплое море Сахалина, особенно его середина. А посёлок Мгачи как раз посередине острова и уселся. Купаться мы начинали в мае, а заканчивали в октябре. В августе вода у пляжа может прогреться до 24 градусов — не ахти какой цинус, но круче, чем холодные воды Охотского моря. Хотя с каждым метром вглубь моря, вода в проливе всё холоднее и холоднее, её исторический максимум 18 градусов летом. Пляж всегда полон людей, кажется что всё наше шести-тысячное население только и валяется под солнцем с утра до вечера.

— Шесть раз облезешь, только тогда загоришь! — наша поговорка.

Есть у нас и деревянный пирс, к которому подходят русские и японские корабли, загружаются углем и уходят. С пирса можно нырять, ловить рыбу и целоваться по вечерам. А мужики развлекаются по другому: доплыть до буйка — подвиг, а доплыть до корабля — стать легендарным пловцом до самой смерти. Каждый год кто-то тонул: рыбаки на лодках, ныряльщики и дети. Дальневосточное море коварно, чуть-чуть зазевался и жди беды! Так что как бы ни кричали о сказочном Дальнем Востоке, это суровый край для суровых людей. И курортом ему не бывать. А мы? Ну что мы... мы народ закалённый.

 

Не было берегов у берега.

Я бегала

по бескраю.

Что-то да я не знаю:

ни солнце, ни траву и ни море,

я не знаю горькое горе.

 

Я знаю песню, которая плачет.

А это значит,

глаза мои бесконечны,

в них плавает вечность

и Охотское море.

Охота на волю!

 

Наш дом и папка огородник

 

Посёлок Мгачи — это практически одна длинная улица (6 километров). Та часть, что упирается в берег моря, называется Рудник, а противоположная часть — Восток. Дом Зубковых стоит как раз посередине. Это маленький деревянный дом на двух хозяев. В одной половине живёт мой дед Вавила и бабушка Паша, а в другой мы. У нас две комнатки и кухня с большой русской печью. Уборная во дворе. Вода в колодце. У деда с бабой всё то же самое. Вокруг дома огород, сараи и две летние кухни. Огородов много, одних только картофельных полей несколько штук, иначе не выжить. А ещё большая грядка клубники — для себя и на продажу. Теплица с помидорами и огурцами, малина, чёрная смородина и грядки, на которых растёт всё. А вот фрукты, зерновые, бахчевые, подсолнечник и кукуруза никак не хотят расти из-за холодного климата. Но отец каждый сезон героически пытался что-нибудь да вырастить из вышеперечисленного списка. Безрезультатно! Иван Зубков был очень серьёзным огородником: если он ни на работе, то в огороде. Это тяжело. Очень. Поэтому когда он дома, то у него всегда есть тихий час. Ну и у мамки тоже, вот она то муженька к дневному сну и приучила, работая в детских яслях. Я по мере сил помогала с картошкой, с прополкой. Но предки меня сильно не нагружали, старались не портить дитю детство.

— Не хочешь, иди отсель! — их лозунг.

А вот уборка в доме и мытьё посуды — это моё любимое занятие. А когда посуда помыта, можно и к отцу поприставать:

— Пап, ты уже который год арбузы в теплице садишь. Ну и чего? Эта зеленая хрень только место занимает!

— Ну, донь, два маленьких арбузика, половина грядки всего.

— Полгрядки — это два ведра помидоров, папочка!

— Иди, обжора, отсюда! Ишь, дух селекции на корню прям давит. Мать и та, молчит, а этой что ты, всего ей мало, мало, мало!

— Я не о том: умные дяди и до тебя сто лет пытались тут такое вырастить. Ну если не растёт! Зачем силы тратить? Вон ты и так устаешь, как собака.

— Да что б ты понимала, козявка! Я только на этих арбузах и отдыхаю душой и телом.

— Как так?

— Наш огород — это жрачка. А тут творчество. Понимаешь, творчество!!!

— Не.

— Ну иди, иди, вот станешь этой... как тебя там, писакой, тогда поймёшь что к чему.

 

О, спорт, ты...

 

Когда спускаешься с горки в посёлок по трассе, то взгляд тут же натыкается на футбольное поле с ласковой, натуральной травой. Наше поле было очень добротным, за ним следили. Поэтому другие команды любили приезжать во Мгачи на соревнования. И каждый раз это событие! На лавочках полно зрителей, собак и почему-то ворон. А те, кто шли с работы домой, из бани или с магазина, конечно же, задерживались и глазели. И заметьте, никакого пива! Но встречались и отщепенцы футбольного фанатизма. Например, мой отец. Он не по-детски выбивался из шумной толпы болельщиков и предпочитал свой любимый огород и эксперименты с кукурузой.

— Хрущёв номер два! — обзывала его мамка и заваливалась болеть у экрана телевизора.

Болела она за всё: за футбол, хоккей, синхронное плавание, фигурное катание и так далее. А так как я любила валяться рядом с мамкиным большим и пышным животом, то мне приходилось болеть тоже, но больше за беговые лыжи, так как я всю юность им посвятила: у меня второй взрослый разряд. А как школу закончила, так и спорт забросила. Болеть тоже.

 

Каток

 

Зимой футбольное поле самым загадочным образом превращалось в ледовый каток. Всем поселковым детям, независимо от достатка, покупали (перепродавали, передаривали) коньки, и они катались. Я тоже: пируэты там всякие — это запросто! Ездили мы по скользкому льду всегда до ночи. Могучие шахтёры для такого дела даже столб в землю вкопали, фонарь на него повесили. Ну, чтоб молодёжи веселее было круги по полю нарезать. В общем, самые яркие моменты социализма, то есть нашего маленького социума, именно на Мгачинском катке и проявились: я лечу, Оксанка летит, Ирка летит, Толик летит на нас — куча мала, упали! Упали, встали, дальше поехали — на столб наехали, упали. Встали и покатились по домам — на коньках прямо по проезжей части. Потом по тропинке во дворе, по прихожей, по коридору, по ворсистому ковру бух, бух, бух. Плюх на диван:

— Ма-а-а-ма, снимай коньки, сил больше нет!

Мать:

— Вань, снимай с неё коньки, сил у этой больше нет.

Отец:

— Кошка, беги снимать коньки, сил у хозяйки больше нет.

Я:

— А-а-а-а, плохие вы, уйду я от вас!

А Ваня, Валя, кошка хором мне и отвечают:

— Проваливай, только шнурки на коньках потуже затяни — разболтались.

 

Жирные шахтёры

 

На острове много угля, и поэтому много шахт. В семидесятые годы шахтовые посёлки жирели на фоне всеобщего недомогания (ну как со стороны теперь кажется). Южно-Сахалинск, Поронайск, Долинск и прочие островные города хмуро шептались о каком-то непонятном шахтерам «дефиците».

— Только в валютных магазинах «Березка» и можно хоть что-то нормальное купить, — бурчали южно-сахалинцы.

Но нам их забота неведома! Лучшая рыба — шахтерам, лучшее мясо — шахтером. Полки ломятся от товаров в шахтерских поселках и городках. Одежда и обувь из Японии — тоже нам, причём за рубли. Выбор одежды огромен! Посуда — на любой вкус. А зарплату рудокопы получают до 600 рублей в месяц. Иван Зубков в забое не работал. Он, как электрик, получал приблизительно 300, но частенько и меньше. А у мамки всего 120 рублей. Но мать легко могла прокатать в отпуске папкину тыщу-другую. Удивляло меня только одно:

— Мам, мы столько денег прокатываем летом, а живём в маленькой хатке без удобств. Ну давайте не поедем в отпуск три года и купим нормальный дом.

Но вы послушайте что отвечала мне эта «наимудрейшая» женщина (моя мать):

— Инна, билеты на самолёт шахта оплачивает всей семье. И мы три года будем терять такую халяву? Та я же не переживу!

Ну да, она бы этого не пережила, поэтому и прожила всю жизнь в маленьком доме без удобств. Сами ведь понимаете, при Горбачёве и Ельцине мудреть было поздно.

Хотя... правда была зарыта еще глубже. Мамка каждый год ездила к своей мамке в гости в Новошахтинск. Ну как бы она прожила три года без неё? Никак!

 

День шахтёра

 

День шахтёра во Мгачах — самый главный праздник, главнее Нового года и дня рыбака. Сначала у поссовета проходит митинг (явка всем обязательна): выступает поселковая администрация, руководство шахты, заслуженные шахтеры, коммунисты, комсомольцы, пионеры, октябрята. Ну и всё. А далее — концерт на площади: местная самодеятельность развлекает всё остальное нетворческое население. А вечером, конечно, застолье. Из окон и на улицах льется горькая-прегорькая песня:

 

«Гудки тревожно загудели,

народ бежит густой толпой,

а молодого коногона

несут с разбитой головой.»

 

И пока вы не услышите эту песню из уст самих шахтеров, вы никогда не поймете как тяжек шахтерский труд.

 

Злой дух новостроек

 

К 1980 годам шахта Мгачи окончательно разжирела и принялась за строительство нового микрорайона. А так как поселок находится в длинной узкой ложбинке между двух сопок, то было решено возводить серию пятиэтажек на пригорке. Строили их быстро, но людям пожить в них долго и счастливо так и не удалось. Власть в стране переменилась и шахтёры годами стали работать задарма, даже и не думая бастовать. А в 1997 году шахтное начальство намеренно затопило все подземные разрезы, предварительно вытащив японское оборудование, продало его налево, и сбежало в Америку со всеми шахтовыми деньгами. Посёлок Мгачи окончательно обнищал и стал разрушаться. Сегодня опустевшие новостройки черными печальными глазницами окон встречают редких гостей посёлка. Постапокалипсис. Печально.

Но мой рассказ не об этом. Мне 12 лет — самое время лазить по стройкам и играть с пацанами в войнушку. Бух-бух-бух — стучат наши шаги по новым лестничным пролетам без перил. Страшно! Пятый этаж самый жуткий. А Инночка боится высоты. Но на всю оставшуюся жизнь девочку напугало не это, а страшный-престрашный дедушка сторож. Он возник из ниоткуда и схватил меня за плечо. Я поворачиваю голову, перед моим лицом болтается длинная чёрная борода, безумно сверкающие глаза и кривой рот:

— Куда прёшь, малявка?

— Я, дедушка, мимо шла!

— Вот и иди себе мимо!

И я, как ветер, понеслась домой по лесу, а не по дороге, потому что описалась от страха. Тайком переодев штаны в родимой хате, сталкерша выдохнула:

— Всё-таки оборотни существуют!

— И где же ты их видела? — из ниоткуда возникла мать.

Что я, прям щас возьму и расскажу ей, как подсудными делами занимаюсь — по стройкам шастаю? Нет, конечно! Поэтому ответила просто:

— Ай, самые настоящие оборотни — это карапузы в твоих детских яслях, мамочка!

Валентина Николаевна аж присела:

— Да ну?

— Волки, как есть волки.

— Да ты брось!

— Ну да, были б они людьми, их бы не сдавали на семидневку. От греха подальше!

— Донь, да ты чего, у нас одна такая группа на все ясли.

Я задумалась:

— И сколько иродов в группе?

— Да человек двадцать всего!

— Плохо дело. Эти выродки вырастут и дадут нам всем проссаться! — вспомнила я своё недавнее.

Ах да, дед-охранник! Надо про него страшилку придумать и однокашников пугать:

— На одной заброшенной стройке бродит черный-пречерный дух старого сторожа, он подкарауливает пьяных шахтеров, которым так и не выдали квартиры в новостройках, и пугает их до усери! А тем хоть бы хны: так и продолжают кушать водку и скулить жалобные песни:

 

«Ох, шахта, шахта, ты — могила.

Зачем сгубила ты меня?

Прощайте, все мои родные,

Вас не увижу больше я.»

 

Мои атеисты

 

Мгачинцы — это русские и татары, в основном комсомольцы-добровольцы и их потомки. А если и были бывшие каторжане, так те давно уже сгинули. Как ни странно, но комсомольцами-добровольцами являлись и татары, поэтому ни о какой мусульманской религии в посёлке слухов не ходило. А уж о православии тем более. Мне даже странно было смотреть фильмы про русскую глубинку, где бабушка втайне передает внуку христианский крестик. Или как в Великую Отечественную солдаты перед боем целуют свои кресты. Чудно! Наши ж бабки и деды все сплошь взращены революцией. А кто не был ей взращён, тот по углам прятался и с внуками общался, как могила с надгробием! Я за своей родной бабой Пашей такое тоже замечала: придёшь к ней в гости, а она то молчит, то у бога смерти просит. Рукой махну и айда во двор к ребятам:

— По смерти она соскучилась, ишь, молодая ещё!

А про бога я вовсе не думала. Ни церкви у нас не было, ни мечети. Однако, мать моя тоже всё любила смерть поминать:

— Ну какая там душа! Умру и всё, чернота и пустота, и та не для меня.

А отец так вовсе жутко матерился на религии. И вообще, материться — это его любимое занятие. Но ему матюки прощали: как проснётся с утра, так и заведет свою волынку.

— Ай, чем бы дитя ни тешилось! — говорили односельчане, но на всякий случай дом Ивана Вавиловича обходили стороной.

Много воды утекло с тех пор, так и умерли мои родители атеистами. В 2010 году во Мгачах крохотную часовенку всё-таки поставили. А я... А что я? У меня муж из бывших: из физиков-ядерщиков. Так мы с ним до сих пор в поиске.

 

Пушкин (Кукушкин)

 

У нас была очень хорошая учительница русского языка и литературы — Розыя Ахметовна Ли. Она мне всегда 5/5 за сочинения ставила. Но чаще 5/4. Ну да ладно. Так вот, однажды она преподала мне очень хороший урок: научила смотреть на литературу СВОИМИ глазами. Как? А вот как... Она вела кружок по литературе. Не все туда ходили, так, всего лишь несколько человек из разных классов. Я его посещала. На одном из занятий Розыя Ахметовна встала у доски, прочитала нам несколько стихотворений и сказала:

— Эти стихи написал очень хороший поэт и замечательный человек. А вот эти стихи написал серийный убийца! Какие стихи вам больше нравятся?

И она начала читать стишки преступника. Пока она их читала, мы закладывали пальцы в рот, показывая, что нас тошнит от такого творчества. А потом дружно высказались:

— Конечно первые стихи гениальны, а вторыми только в туалете подтереться.

Учительница опустила голову и прошептала:

— Вот так мы все нашу интеллигенцию на каторгу и отправили.

Она заплакала и вышла из класса. Мы вдогонку!

— Розыя Ахметовна, ну что вы? Мы ж не хотели вас обидеть.

Ли лишь махнула рукой:

— Оба цикла стихов написал один и тот же поэт — Александр Сергеевич Пушкин.

Мы остановились и раскрыли рты. А вот истинный смысл этого маленького эксперимента мне уже родители объясняли.

 

Кто жевал еду для бабки

 

Как ни зайду к бабе Паше, так у той в стакане плавают две челюсти с зубами и деснами, всё как положено — человеческие. Я, как всегда, отвернусь, плечами передернул, и стараюсь на них не смотреть, но эти челюсти всё равно мне покоя не дают. Но однажды я набралась смелости и спросила.

— Ба, а чьи это зубы?

— Мои, детонька, мои.

— А как ты без зубов кушаешь?

— Ну как, как... дед пожует и мне даёт. Вот и ты садись, жуй сухари, а пережеванное мне давай.

— У-у-у, — попробовала я уросить, но тут же вспомнила слова медсестры тёти Нины и вякнула с издевкой. — А моя слюна не стерильна!

— Что? — свесила бабка беззубый рот.

— Нестерильная моя слюна, говорю, заразная то есть!

— Тьфу ты! — сплюнула карга и позвала другого внука сухари для неё жевать. — Костик, а Костик, поди сюда, нажуй бабушке катышков.

Мой двоюродный брат Костик, нехотя оторвался от игры в пуговки, подошел вразвалку, подсел к нам, как козырный король, и принялся покорно жевать для старушки хлеб.

Я с выпученными глазами смотрела, как он выплевывает один за другим пожеванные хлебные катышки, а затем берёт в руки и выкатывает из них маленькие колобки. Прасковья Никаноровна радуется, как дитя, хлопает в ладоши и почему-то не спешит питаться чудо-колобками.

«Ага, пока ни наиграется, не съест.»

После седьмого колобка я с приступами тошноты выкатилась из зомби-хаты. А Костик заливается от хохота и машет очередным колобком мне в окошко. Ну вот и всё, конкурентка на две банки с пуговками ликвидирована, а бабулька — его на долгие годы.

Только ведь... разве сама Прасковья поймёт от какой доброй и порядочной внучки она отказалась? Вот и я думаю: ни черта баба Паша не поняла в своих внуках! А вы как считаете? Ну и я о том же.

 

Опята

 

Дед Вавила если пойдёт в лес, то до-о-о-лго там шляется, а когда вернётся, то баба Паша на следующий день грибочки жарит, но необычные такие грибочки, а очень, очень вкусные.

— Опята! — говорит бабушка и накладывает внукам жареную картошечку с грибами.

— А почему наши родители таких грибов не приносят? — удручаемся мы.

— Э-э, ваш дед далеко в тайгу уходит, он заповедные места знает, где только опята и растут.

— А почему он своим детям места заповедные не покажет?

— Дурак он что ли, вы ж тогда к нам в гости приходить перестанете!

Умер дед и похоронил свои заповедные места вместе с собою. Больше я свежесорванных опят не ела. Редкий, видимо, это гриб для Сахалина.