Детское унижение и борьба за власть в семье

Случай Клары предполагает, что ребенком она чувствовала себя униженной. Все мои нарциссические пациенты имели опыт глубокого унижения в детстве родителями, которые использовали власть как средство контроля. Во многих случаях власть — это физическая сила. Родители используют их превосходящую физическую силу, чтобы принудить ребенка к послушанию. Шлепки это обычная форма такого абьюза и может быть особенно унизительной, если ребенка заставляют оголить задницу для удара. Зачастую ребенка шлепают расческой или ремнем, что я рассматриваю как обращение без необходимости жестокое.

Иногда унижение усиливается, когда ребенка заставляют взять инструмент наказания и принести его самому, либо когда ему угрожают усилить наказание, если ребенок попытается убежать. Есть родители, которые только усиливают удары, когда ребенок плачет. Как будто бы чтобы отрицать, что ребенок имеет право выразить свою боль. Я был шокирован некоторыми историями, которые я услышал от своих пациентов. В большинстве случаев унижение настолько превосходит саму суть проступка, что его нельзя рассматривать никак, кроме как демонстрацию власти. “Я научу тебя не перечить мне в будущем”. Иногда я отмечал садистический элемент в наказании, когда история пациента показывает, что родитель на самом деле наслаждался нанесением боли ребенку.

Конечно, физическое наказание — не единственный способ унизить ребенка. Зачастую ребенка критикуют в такой манере, которая заставляет их чувствовать себя бесполезными, неадекватными или глупыми. Такая критика не служит никакой полезной цели. Она направлена, на мой взгляд, на то чтобы доказать превосходство родителя. Некоторые родители будут смеяться или издеваться над ребенком, когда он ошибается или не может ответить на вопрос, который, как родитель считает, он должен знать.

Когда ребенок плачет, родитель может отрицать его чувства как несущественные или неважные, делая саркастические комментарии о крокодиловых слезах. Список способов, которыми детей можно опустить, покалечить, сломать или просто отрицать их право на уважение и человечность, длинный. И многие родители думают, что в этом отношении нет ничего плохого. Это считается само собой разумеющимся в воспитании ребенка. Конечно, когда доходит до физического абьюза, из-за которого ребенок попадает в больницу, мы все в шоке.

Неизбежно поднимается вопрос: Почему родители так себя ведут? Дети гораздо более эффективно учатся пониманием и добротой, а не силой или наказанием. И если наказание необходимо, его можно сделать так, чтобы не унижать ребенка.

Один из ответов, который я могу предложить — это что родители отыгрывают на своих детях те типы отношений, который они получили от своих родителей. Также необходимо отметить, что дети это самые легкие и доступные объекты, на которых родители могут спустить свои фрустрации и неудовольства. Родители, которые чувствуют себя бессильными в мире, могут компенсировать это чувства через то, что становятся диктаторами со своими детьми. Но какими бы серьезными эти причины не были, я не верю что они описывают всю историю.

Что послужило причиной роста числа нарциссических нарушений по сравнению с прошедшими временами? Я верю, что обращение к власти в воспитании ребенка, хотя это и не ново, приобрело иные ноты в последние годы. Причиной является слом авторитетов в доме и в обществе. Это процесс, который начался с концом Первой мировой войны. Под авторитетом я понимаю уважаемый авторитет. Когда авторитет родителя уважается, потому что это приемлемая практика в обществе, вопрос власти скорее всего и не поднимется. Родители озвучивают не только свои мотивы, но и голос общества. Власть проистекает из общества и исполняется ими от лица общества. Поскольку родители отвечают за свое поведение по отношению к детям, уже не так легко распорядиться силой неправильно.

Слом авторитетов сейчас распространен в западной культуре; это не ограничено только домом. Результатом явилось повышенная реакция к власти и одновременное использование власти. Там, где власть является тотальным авторитетом, будь то нация или дом, режим является авторитарным. Но разве не является использование силы или власти всегда крайней мерой? Это факт, когда вопрос фокусируется на власти. Но демократические режимы демонстрировали, что конфликты можно разрешать без обращения к власти. Через поколения, семьи следовали кодексам поведения, которые основывались не на родительской власти, а скорее на социальном сотрудничестве. Усиление родительской власти неизбежно ведет к восстанию или к принятию со стороны детей, подчинению. Подчинение, покорность прячет внутренний бунт и враждебность. Ребенок, который покоряется, выясняет, что отношения управляются властью, и создает площадку для стремления к власти во взрослом возрасте.

Дети быстро учатся играть в ту же самую игру, что и родители — игру за власть. И лучший способ получить ее над родителями — это сделать что-то, что расстроит родителя. Например, не есть, получать плохие отметки в школе или курить. Сталкиваясь с таким “тихим” деструктивным поведением, родители зачастую приходят в отчаяние, и предлагают ребенку то что он или она хочет, только чтобы он уступил. Но поскольку сдаться — значит потерять власть, угроза бунта должна всегда присутствовать. Когда развивается борьба за власть между родителем и ребенком, то никто уже не может сдаться и никто не может победить.

Конфликт между родителем и ребенком обычно истекает из родительского желания сформировать ребенка в соответствии с образом в родительской голове, и сопротивлением ребенка этому процессу. Использование превосходящей силы родителем — это только одна из тактик, которая задействована в этой борьбе. Часто в маленьком возрасте дети беспомощны и полностью зависимы; их легко контролировать через малейшее проявление родительского неодобрения или за счет физической силы и наказания. С другими, более взрослыми детьми, более популярным средством контроля может быть соблазнение. Ребенку обещают близость и обещают что он будет особенным, если он исполнит желания родителя.

Таков был паттерн в моем детстве. Когда я был очень маленьким, мать щипала меня чтобы я сидел спокойно и уступал ее желаниям. Когда я был мальчиком, меня наказывали за плохое поведение, оставляя дома и не разрешая выходить, когда я хотел поиграть с другими детьми, хотя позднее моя мать давала понять, насколько я ей был важен. Вместо того, чтобы навязывать свою власть насильно, она делилась своей болью и разочарованиями со мной. Она надеялась, что я позабочусь о ней, когда позврослею. Я должен был исполнить те мечты, которые отец не смог исполнить. Я знал что был особенным для нее. И какими-то способами я исполнил эти мечты.

Борьба за власть между родителем и ребенком — это обычно часть более широкой борьбы за власть между мужем и женой. Война полов происходит в основном в рамках семьи. Такая борьба происходила и между моими родителями. Отец хотел больше секса и удовольствия от матери. Мать хотела, чтобы отец приносил домой больше денег. Власть матери была в удержании секса. Она заставляла его просить и неохотно отдавалась ему. Но мой отец отвечал в области денег. Он заставлял мою мать просить и выдавал их тоже неохотно. Она унижала его на одном уровне, а он унижал ее на другом. Эта была борьба кошки с собакой, которая продолжалась, пока я не вырос и не покинул дом. После этого, как мне кажется, они смирились с ситуацией.

Каждый родитель обращался ко мне за пониманием его или ее позиции. И я понимал. Запрос моей матери был в том, чтобы ей давали определенную сумму каждую неделю. И он был оправдан. Запрос моего отца был о том, что он заслуживал какого-то удовольствия, потому что работал как собака чтобы заработать эти небольшие деньги, тоже был оправдан. Он на самом деле тяжело работал, хотя и не очень эффективно. Меня разрывала их борьба, так же как Линду разрывала борьба в ее семье. Эффект на мне был двойственным. Я осознавал, что деньги представляют из себя власть и я стал убежден и нацелен зарабатывать достаточно денег, чтобы меня не могла унизить женщина. Но из жалости к моей матери я не мог легко использовать деньги как средство контроля. Но почему я должен бояться унижения женщины? Почему я должен доказывать мою ценность, чтобы быть достойным сексуальных услуг?

Ответ в том, что я чувствовал вину за свои сексуальные желания. Меня заставили чувствовать стыд за мою сексуальность и я был заражен материнской антисексуальной точкой зрения. Она верила, что мужчина сексуально использовал женщину. Но почему я купился на эту точку зрения, раз сексуальность была для меня источником удовольствия? Всплывали две причины. Одна — это неудовлетворенное оральное стремление, которое заставляло меня желать близости с ней любой ценой. Вторая причина — это то, что она обещала мне быть особенным, а я не смог этому сопротивляться. Как результат — я чувствовал себя неуверенно в своей сексуальности и поэтому моя мужественность была подорвана. Теперь я был особенным и превосходящим других с одной стороны, но неуверенным в себе и пристыженным с другой. Если я представлял себя в превосходящей позиции — я боялся, что меня можно увидеть и с противоположной. Каждый нарцисс имеет глубокий страх унижения, потому что его грандиозный образ скрывает лежащее под ним чувство неадекватности. Власть — это способ защититься от унижения. Это способ превзойти чувство неполноценности. Это антидот сексуальной потенции.

Последнее утверждение не надо понимать так, что каждый человек, у которого есть власть сексуально импотентен. Это значит что люди, которые сексуально импотентны, желают или открыто стремятся к власти.

Ребенок, которого заставляют чувствовать себя особенным, становится центром родительской борьбы за власть. Его позиция становится особенно критической в эдипов период. Если он мальчик — он становится конкурентом отцу. Мать ставит его выше. А девочка становится соперницей матери за любовь отца через его особенный интерес к ней. Как результат — ребенок оказывается в отчаянной ситуации. Всегда есть опасность враждебности родителя того же поля с одной стороны и страх инцеста или унижающего отвержения с другой. Почти во всех случаях соблазняющий родитель это также и отвергающий родитель.

В этом возрасте страх инцеста — это физический страх взрослых гениталий, которые кажутся сильными и обладающими властью. К сожалению, иного способа выбраться из такого типа эдиповой ситуации для ребенка, кроме как отрезать свои сексуальные чувства, нет. Ребенок отрезает не генитальность, а сексуальность. Имеются в виду теплые тающие ощущения в тазу, которые составляют основу сексуальной любви. Но это отрезание чувств равняется психологической кастрации и оставляет человека оргастически импотентным. Я твердо уверен, что эта импотенция — это основа, на глубочайшем уровне, борьбы за власть.

Быть отданным во власть другого человека может быть унизительным опытом. Ущерб эго человека может быть стерт только если ситуацию обратить — то есть, если получить власть над тем, кто нанес нарциссическую травму. Человек, конечно, может и подчиниться доминированию, но такое подчинение будет скрывать глубокую ненависть. Очевидно, не может быть любви в отношениях, в которых власть играет важную роль.

Эти моменты важны для понимания борьбы за власть, которая идет в семье. В этих битвах редко стоит вопрос о том, что правильно или неправильно, а скорее о том, кто сможет сделать по-своему. В ранние годы жизни ребенка родитель сильнее и обычно побеждает. Но в большинстве случаев победой дело не заканчивается. Пока ребенок растет, становится старше и сильнее, он или она будут продолжать бороться с родителем снова и снова. Эти битвы очень разрушительны и для семейных отношений, и для личности, которые в них вовлечены. Но пока в деле власть, они неизбежны. Типичный сценарий может быть таким:

Ребенок: я могу посмотреть телевизор?

Мать: Нет

• Почему?
• Ты должен сделать домашнюю работу
• Но у меня нет домашней работы. Я могу посмотреть телевизор?
• Нет
• Почему?
• Потому что я сказала нет. Это достаточно.

 

Это утверждение — это последнее слово. Мать хочет чтобы ей подчинялись и не спрашивали и не подвергали сомнению ее решение, как дети обычно делают. Ей важно показать твердость и авторитет. Она верит, что уступить — значит показать слабость, отдать ребенку власть над ней. Она потеряет контроль над ребенком, который станет диким разрушительным созданием, которое невозможно контролировать. Контроль нужно поддерживать все время. А единственный способ это сделать — это утвердить власть. Мать всегда знает как лучше и ей нельзя перечить. Диктаторские режимы используют похожие доводы чтобы оправдать использование силы для контроля над людьми.

 

Преувеличенная власть

Мы увидели, как чрезмерное стремление к власти проистекает из глубокого чувства унижения, испытанного ребенком. Но это открытие не поможет нам понять источник стремления к власти как таковой. Даже когда родители исходят из лучших побуждений, борьба за власть все равно развивается. Она неизбежна.

Мое утверждение в следующем: такие битвы неизбежны при фокусе на приобретение власти самой по себе. Так же как современная западная культура продвигает нарциссизм, это культура, которая настроена на власть и помешана на ней. Сегодняшняя цивилизация и режим жизни были бы невозможны без невероятной энергии и силы (топлива, машин), которые могли бы делать работу. В прошлом приобретение власти было четко ограничено относительно немногими людьми: королями, знатью, торговцами, священниками. У них были лошади, рабы, слуги. Но, выражаясь количественно, их власть была невелика по сравнению с той, которой можно владеть сегодня. Например, средний американец сегодня управляет большим количеством лошадиных сил, чем любой викторианский сквайр со своими конюшнями и слугами. Конечно, говоря относительно, у сквайра было больше ощущения власти, чем у владельца автомобиля. Но при этом, мы не должны преуменьшать чувство власти и контроля, которое присуще владельцу машины. Главная ценность мощного мотоцикла лежит в чувстве силы, которое он предоставляет владельцу. Кто из английской знати мог путешествовать через атлантику так же легко, как это можно сделать сегодня? Технология обеспечила современного человека чувством власти и силы, до этого невиданной. Вопрос в следующем: как подобная власть влияет на психологию и поведение людей? Какую роль она играет в происхождении нарциссизма?

Легко было бы сказать, что власть идет в голову человека, раздувая его эго и превращая его в нарцисса. Но это не тот путь, по которому развивается нарциссизм. Он проистекает из отрицания чувств, потери Селф и создания образа для компенсации этой потери.

 

Каким способом сила и власть двигают этот процесс? Чтобы это понять, мы должны начать с наблюдения, что у власти есть привлекательность, которой, казалось бы, невозможно сопротивляться. Почти любой хочет власти. Очевидное преимущество власти — это материальная награда, которая сопровождает человека с властью. Король обычно живет во дворце. Президент — в потрясающем доме. Глава большой компании — в особняке. В любом случае, их уровень жизни превосходит стандарты среднего человека. Они используют услуги других, чтобы делать рутинные дела, которые большинство из нас делают сами. Это является важным моментом в желании власти, но материальные блага не являются ее базовым свойством. Борьба за власть не всегда лежит между тем, что ты можешь иметь и не имеешь. В феодальное время большинство войн велось королем, который жил в одном замке, против короля, который жил в другом. Поскольку по большей части каждый из королей имел все материальные удобства и комфорт, которые были тогда доступны, материальную потребность нельзя рассматривать как главный фактор, который вел к войнам между правителями. Целью было увеличение владений правителя, то есть целью была борьба за власть. Это могло увеличить владения, состояние, престиж победителя и его богатство. Но это было важно скорее как символы или средства к чему-то другому, чем как поступки, которые напрямую увеличивали комфорт или удовольствие. То, как много драгоценных камней одевает монарх, не имеет отношения к его человеческим потребностям. Тогда почему ему недостаточно? В конце концов драгоценные камни это символы статуса, что является правдой по поводу большей части нашего богатства. Лимузин, на котором катается управленец, может быть более комфортным, чем обычная машина. Но он также и гораздо более престижен. Дворец — это на самом деле место скорее для презентации себя, чем настоящий дом.

 

Власть приносит с собой статус. Это нормальная цель, мы все хотим статуса, так же как и многие другие животные. Среди куриц у амбара также есть порядок, в котором они клюют зерно, которое отражает статус каждой курицы. Статус играет важную роль в регулировании отношений между всеми животными, которые живут в группах, таких как стаи, охотничьи группы, стада. В таких группах иерархия быстро устанавливается между индивидуальными участниками. Статус и позиция в иерархии определяет место в двух самых важных функций в жизни животного: доступ к еде и к половому партнеру. Переводя на человеческий язык, это означает, что король получит лучшую еду и самую лучшую даму. Так и было на самое деле в прошлом.

Среди животных эта система имеет ценность выживания для вида, потому что она обеспечивает воспроизведение самых сильных и лучше всего адаптированных членов сообщества. Можно говорить, что похожая система работала в ранних человеческих обществах, и предполагалось, что глава или вождь был бы самым сильным, самым смелым и самым мудрым, обладая качествами, которые бы продвигали благосостояние народа. Если их партнеры также владели этими качествами, их потомки с большей вероятностью их наследовали. Но эти доводы биологические, а не психологические. Ни король, ни королева не думают о выживании самых сильных в их любовных делах. Их привлекательность друг к другу физическая, а их мотивация это удовольствие, которое будет получено от их встречи, а не продукт этой активности. Ну или так мы хотим думать. По факту, короли не женились ради удовольствия в такой степени, как ради власти. И королевский секс был обычно заряжен потребностью произвести наследника. Но было время, когда короли были на самом деле самыми сильными и храбрыми. И королевы были самыми красивыми на всей земле. По крайней мере, в соответствии с мифами и сказками. Самая красивая дама обещает большее сексуальное удовлетворение для мужчины, так же как и сильный храбрый мужчина обещает такое же женщине. И они не являются ложными обещаниями, когда они основаны на телесной реальности людей. Биологически, статус человека представлен его или ее сексуальной потенцией, что является выражением жизненности и энергии индивида. В природе, в противовес культуре, никто не владеет властью.

Изначально, таким образом, статус вел к власти. Но как только власть вошла в человеческую ситуацию, отношение поменялось и теперь сила создавала статус. Ассоциация статуса с властью распространила образ сексуальной потенции на людей с властью, и это объясняет, почему много женщин возбуждены и привлечены мужчинами с властью. Проблемы бы не было, если власть принадлежала бы превосходящему индивиду, но обычно сегодня это не тот случай. Частично справедливо и обратное. Человек, который нуждается и ищет власти, в большинстве случаев относительно импотентен сеексуально. Власть это его способ компенсировать недостаток сексуальной потенции. И вопрос, который возникает — это как женщины встраиваются в эту схему. Получается, женщины-нарциссы ищут власти, чтобы компенсировать чувство сексуальной неадекватности? Да, власть это антидот чувствам неадекватности, нечувствительности на личном и сексуальном уровне, и женщины также подвержены этим чувствам как и мужчины. Как любой человек, они могут стремиться к власти в мире бизнеса, политики, спорта. Я говорю здесь о потребности и стремлении к власти, но власть также может быть получена женщиной за счет ее превосходящих возможностей в любой сфере активности

Это усилило бы ее сексуальную привлекательность, как это происходит в случае мужчины? Должно бы, потому что психологически власть приравнивается к превосходству, которое на физическом уровне переходит в бОльшую жизненную энергию. При этом многие мужчины пугаются женщин с властью и их сексуальная привлекательность будет ограничена мужчинами, которые считают себя равными им.

В прошлом власть обычно была оставлена для мужчин, что вынуждало женщин использовать свою сексуальную привлекательность для получения власти, а зачастую, значительной. Таким образом, я могу сказать, что в случае мужчин власть равна сексуальной потенции, а в случае женщин — сексуальная привлекательность равняется власти. По моему мнению ошибочно верить, что поведение мужчин и женщин одинаково.

Очень мало женщин, которых я знаю, или которых я лечил, жаловались на неспособность удовлетворить мужчину сексуально, в отличие от мужчин, которые жалуются на невозможность удовлетворить женщину, то есть довести ее до оргазма. С другой стороны, мало мужчин чувствуют себя использованными, когда они участвуют в сексе с женщиной. Мужчины не могут заниматься сексом без сильного желания, которое проявляется в эрекции, а женщины могут участвовать в сексе с минимумом чувств. Их тела отличаются. Женские тела обычно более мягкие, и вследствие этого они обычно более в контакте со своими чувствами. Но тем не менее, это меняется с уходом женщин в бодибилдинг по мужской манере. В то время как они пытаются представить образ силы и власти, они становятся ригидными, менее чувствительными и более нарциссичными. Мир унисекса — это мир без различий, а следовательно, мир без чувств.

Говоря в целом, степень нарциссизма обратно пропорциональна сексуальной потенции. Чтобы понять это утверждение, мы должны распознать, опять же, связь сексуальной потенции с чувствами. Для мужчины сексуальная потенция не измеряется частотой сексуальной активности или его эректильной потенцией. Часто сексуальная потенция может быть компульсивной, происходящей из потребности в подтверждении и поддержке. Может быть и импульсивной, происходящей от неспособности сдерживать сексуальное возбеждение.

Эректильная потенция — способность поддерживать потенцию на длительный период времени на время полового акта, может быть маневром власти. Как результат, мужчина может сказать женщине телесным языком: смотри какой я сильный, смотри что я могу сделать для тебя. Его фокус на власти, которая представляется ему как возможность удовлетворить женщину. К сожалению, это делается в ущерб его собственному удовольствию и удовлетворению. Это отмечает типично нарциссическую потребность в одобрении либо восхищении, и в конце концов женщина тоже остается не удовлетворена. Настоящая сексуальная потенция измеряется глубиной чувств, любви к другому человеку. А эти чувства очень сильно уменьшены в нарциссах.

 

Связь с завистью и гневом

Как мы видели, символическая идентификация власти с сексуальной потенцией это то, что лежит в основе привлекательности власти. Эта идентификация позволяет нам понять целый ряд реакций на власть. Почему, например, те, кто играет в игру с властью, никогда не чувствуют, что им достаточно? Чтобы ответить на этот вопрос, мы должны понять, что в то время как идентификация работает на уровне Эго, она является иллюзией на уровне тела. Власть может заряжать образ, но она не делает ничего для Селф и для чувств. По сути, как мы видели, чрезмерное вкладывание в образ подрывает и ослабляет Селф. Таким же образом чрезмерное вложение энергии в борьбу за власть снижает объем энергии, которое остается для сексуального удовольствия. Запутанный и обманутый о настоящем источнике сексуальной потенции человек ищет все больше власти. Приравнивание власти к сексуальной потенции проливает свет на то, почему бессилие переживается с таким унижением. На определенном уровне личности чувство бессилия равно кастрации, если использовать мужскую аналогию. Очень часто человек, чьей власти угрожают, реагирует на это как если бы это была угроза кастрации. И зависть и гнев могут быть связаны с этой идеей. Важный аспект природы власти — это зависть, которую она вызывает в других людях. Власть как будто бы покрывает его владельца мантией превосходства, особенности и сексуальной потенции, которую человек, который завидует, отчаянно хочет, потому что он чувствует себя на каком-то уровне неполноценным, неважным, и импотентным. А если власть вызывает зависть, она создает также страх и приводит к враждебности. Человек имеет тенденцию не доверять другому человеку с властью, потому что он чувствует себя уязвимым перед ее лицом. С другой стороны, человек с властью должен не доверять тем, у кого ее нет, из-за их зависти. Там где власть велика, можно легко стать параноиком. Пословица “нелегка голова, которая носит корону” отражает древнюю мудрость. Каждый человек с властью уязвим для махинаций тех, кто ее тоже хочет. История полна различных планов по свержению королей и правителей, и правители должны постоянно быть на страже. Они никогда не могут быть абсолютно уверены, кто их настоящие друзья. Зависть не является настоящей любовью, человека с властью — его боятся, и его нельзя любить. Это правда, что люди иногда притворяются и как будто бы любят тех, кого они боятся, и могу даже верить, что они их любят. Но такая любовь обычно основана на отрицании лежащего под ними страха и гнева.

Мои пациенты, например, часто говорят, что любят своих родителей в начале терапии. Потом, когда они осознают как испуганы они были, как боялись родителя, этот сантимент исчезает и заменяется настоящим гневом. Эмоции любви и страха взаимно исключены. Не бояться человека с властью, то есть выражать свою любовь — это отрицать что у человека есть власть. Эмоция, связанная со страхом — это гнев, однако нарциссы неспособны выражать гнев или чувствовать злость, как неспособны к многим другим чувствам. Правда, нарциссы могут и иногда входят в раж, и можно сказать, что тенденция к приступам ярости и характеризует это расстройство. Но ярость — не является ли она тем же самым, что и гнев? Хотя и есть сильный элемент гнева в выплесках ярости, эти два способа выражения чувств не одинаковы. Ярость имеет в себе иррациональные качества. Подумайте над фразой “слепая ярость”. Гнев, по контрасту, это сфокусированная реакция. Он направлен на то, чтобу устранить силу, которая действует против человека. Когда сила удалена или устранена, гнев утихает. Хороший пример — это гнев, который дети чувствуют, когда их движения ограничены насильно. Как только их отпускают — гнев исчезает. Как взрослые, мы же можем чувствовать гнев по тем же причинам и в ответ на обиды, но настоящий гнев остается пропорционален провокации — это рациональный ответ на атаку. Таким образом, какая-то словесная обида не должна сразу же вести к драке, и гнев стихает после извинения. С физической атакой мы можем захотеть вернуть боль с той же силой, но степень ответа и величина измеряется уровнем реальной опасности.

Ярость, тем не менее, не соответствует провокации. Она чрезмерна. Также ярость не утихает с устранением провокации. Она продолжается, пока вся не выйдет, и ярость скорее деструктивна, чем конструктивна. В самом деле, ярость связана с убийственным намерением. Один из пациентов Джеймса Мастерсона дал наводку на значение ярости. По словам этого пациента, “забыть о том, чтобы вы или кто-то другой сделал это для меня — от этого у меня ощущение безнадежности, беспомощности, и я в ярости”. Потом он говорил о чувстве и желании убить: “Когда мне нужно сделать это самому, я чувствую себя задетым и хочу убить”.

Неконгруэнтность такой реакции заставляет нас подозревать, что за настоящей мотивацией (убийственным намерением) гораздо более серьезное ранение или вред, который был причинен в ранней жизни, возможно в детстве, который затем был подавлен. Если подавление снять и это ранение дойдет до сознания, реакция изменится с ярости на гнев. В этом и есть задача терапии. Важно то, что выплеск нарциссической ярости сильно связан с опытом фрустрации, невозможности сделать все так, как человек хочет. Другими словами, чувство бессилия для пациента Мастерсона, фрустрация из-за невозможности заставить других сделать что-то для него, привела его к реакции ярости.

Другой пациент Мастерсона вошел в ярость потому, что терапевт не согласился на его желание, чтобы к нему относились по особенному. Фрустрация заставляет человека чувствовать себя беспомощным, бессильным и снимает иллюзию власти, которая ассоциируется с тем, чтобы быть особенным. Когда иллюзия спадает, ярость, ассоциированная с оригинальным предательством — более серьезная травма, чем случившаяся в раннем детстве, которой он не мог ответить в то время, выходит на поверхность как взрыв вулкана. Но она слепа, поскольку отделена от понимания его источника. Почему эта реакция называется нарциссической яростью? Распознавая убийственное качество всех таких реакций, мы можем постулировать, что травма, которая провоцирует реакцию, должна задевать какую-то жизненную струну. Настоящая провокация может быть небольшой, как в случае пациента Мастерсона, но провокация задевает в бессознательном пациента память о более ранней травме, на которую он или она не могли ответить когда она случилась. Это был опыт унижения, пребывания в состоянии бессилия. Как мы видели, этот опыт унижения и лежит под стремлением к власти нарцисса, через власть они верят что они могут устранить травму, и любая попытка соревноваться, любой вызов их власти или образу угрожает сделать их бессильными, провоцирует страх унижения. Пациент Мастерсона говорил, что он чувствовал себя безнадежно и беспомощным. Сложно увидеть, как эти чувства могут вызвать у кого-то в ярость, они скорее вызывают отчаяние. Но если мы заменим слова этого пациента на ощущение себя бессильным, его реакция получает смысл. Как и многие другие нарциссические пациенты, он был вовлечен в борьбу за власть с терапевтом. Он верил, что у него был контроль над ситуацией. Обнаружить, что он на самом деле был бессильным, было шоком для него, и затронуло ярость, которая была и иррациональна и убийственна.

 

Случай Дэвида

Мой пациент начал с описания своей реакции ярости, которая возникла, когда его сын продолжал делать то, что ему сказали прекратить. Мальчик продолжал прыгать на кровати, где лежали его отец и младший брат. Отец боялся что тот факт что он прыгает, повредит ребенку. Дэвид не думал что был неправ, приказывая мальчику остановиться. Что его волновало — это осознание, что реакция ярости была чрезмерной. Как он сам объяснял, “Я сам осознал несоразмерность моего гнева, когда увидел страх на лице моего сына. Я подумал что он боится что я могу убить его. И я почувствовать, что в тоне моего голоса и в моем внешнем виде было убийственное качество”

Дэвид осознавал, что его реакция ярости была вызвана неподчинением сына. Это вызвало у него фрустрацию. Как будто бы неподчинение мальчика было вызовом его власти. Но почему Дэвид так сильно отреагировал? Что было реальным источником ярости? Он сказал: “Я увидел, что делал с моим сыном то же самое, что мой отец делал со мной. Я был напуганным ребенком, но до недавнего времени отрицал, что был напуган. У меня были моменты страха. Я был рестлером в колледже и всегда боялся перед матчем. Я боялся, что окажусь недостаточно сильным. Недостаточно мощным. Боялся что проиграю. Но я всегда выигрывал”.

На определенном уровне победа или поражение для него имели коннотацию жизни или смерти. Каждая схватка была как битва в войне. Потом Дэвид добавил: “На самом деле я проиграл один матч. Финал турнира штата. Я мог бы быть чемпионом. Но у меня не было инстинктов убийцы”.

Но Дэвид на самом деле убийца. У его ярости есть это качество. Просто потому что он не может убить на самом деле, он не осмелился вложиться тотально — потому что это могло привести к реальному убийству. У него не было инстинкта убийцы, как он сам говорил, потому что у него не было реального намерения убийцы.

Дэвид затем рефлексировал над его озабоченностью победой.

“Я спортсмен, я победитель. И мне нужно побеждать. Когда я смотрю спорт, я обычно болею за того, кто проигрывает. За слабого. Он должен победить. У меня есть большой страх поражения. Проиграть было бы поражением, смертью. Если у меня нет силы — я мертв. Мне нужна сила. Я иду через жизнь. используя силу против других. Если они побеждают — я мертв, так я себя ощущаю. И при этом я закончил мою карьеру рестлера с ощущением, что я разочаровал моих тренеров и себя. Если бы я поработал — я бы смог стать национальным чемпионом или чемпионом турнира среди колледжей. Спорт был борьбой за жизнь или смерть для меня, я сильно боялся поражения”.

Мне было очевидно, что Дэвид боролся сам с собой. На уровне чувств, внутри он был напуган до смерти. А на уровне Эго, в терминах внешнего образа, он был сильным и мощным. Это был образ, который он проецировал своим мощным телом и успешной карьерой хирурга. Дэвид оперировал в случаях, которые могли напугать других. Он отрицал страхи и источал уверенность в себе.

Дэвид разработал этот образ в молодости. Он объяснил, что пытался быть таким ребенком, которого бы любили родители, сыном — примером для подражания. Умным, спортивным, хорошо выглядящим, с хорошим поведением. Но чувствовал, что он таким не был. А что на самом деле происходило внутри?

“Ребенком я был сильно напуган” — признался Дэвид. “Я боялся темноты, быть одному. Не мог уснуть, пока мой брат не ложился спать рядом. Я все еще такой же. Не могу вынести одиночества больше 15 минут”. Когда я спросил Дэвида кто пугал его, когда он был ребенком. Он не знал. Но затем упомянул, что отец бил его ремнем или веревкой. И что его мать ударяла его ботинком. Как он сам вспоминает, “У меня были ночные кошмары и мой отец шлепал меня чтобы разбудить. Меня отправляли в свою комнату и я хотел убить себя чтобы отомстить. Я никогда не признавал свои страхи до этого года. Теперь мои сны полны страха. Я чувствую страх по отношению к женщинам и сексу. Я боюсь что у меня не получится хорошо все сделать. Я не признавал этот страх раньше. Что меня больше всего пугает — это когда у меня нет контроля над ситуацией. Я боюсь болезни.”

Мастерсон объясняет саморарушительную тенденцию, которая связана с яростью (желание Дэвида убить себя, а не своего отца) как попытку овладеть, взять под контроль ярость, обращая ее вовнутрь, используя механизм идентификации с агрессором. Он разрешает ярость, атакуя самого себя, фантазируя о мести родителям и исполнении своих импульсов, разрушая то, что им по сути принадлежит. В то время как это психологически верно, я не думаю что это уходит достаточно глубоко. Саморазрушительное поведение всегда определяется лежащим под ним чувством вины. Это чувство вины проистекает из эдиповой ситуации. Дэвид может принять свое желание убить своего отца в ответ на те побои, которые он получал от него. Но убить отца, признавая сексуальное желание к матери — это осознание под сильным запретом, это табу на то, чтобы быть маматрахером. Из-за своей вины он идентифицировался с отцом. Сейчас он реальный отец, что разрешает ему проецировать на собственного сына запрещенные сексуальные чувства. Он реагирует на неподчинение сына подсознательно как на угрозу убить отца, на что должна в ответ прийти такая же атака. В этот момент Дэвид прокомментировал: “На моей работе я чувствую себя сильным. У меня каменное лицо. Понадобится трагедия, чтобы заставить меня чувствовать глубоко”.

Воспоминание Дэвида ясно открывает роль, которую сила играет в компенсации внутренних чувств страха, унижения и беспомощности. Хотя Дэвид не смог полностью соединиться с собственным страхом отца, несмотря на признание, что ребенок реагирует на ярость родителя огромным стр<