Другие исследователи и популяризатоы Аджимушкая.

Я уже писал, что с лета 1963 г. я слышал о Владимире Владимировиче Биршерте как о большом знатоке Аджимушкая. Многие рекомендовали обращаться к нему, но я стеснялся, не хотел выглядеть профаном в теме. О Биршерте я уже имел представление по его публикации в журнале «Огонёк». Летом 1964 г. я был в Керчи и работал в фондах музея, но и тогда не решился познакомиться с Владимиром Владимировичем. Подходящий момент выбрал только летом 1965 г. Встреча состоялась в редакции газеты «Керченский рабочий», где тогда работал Володя. Встретил он меня хорошо, очевидно, он что-то обо мне слышал. При первых словах он вытащил из потайного кармана плоскую фляжку и предложил выпить. Такая встреча мне понравилась. Это было в традициях «настоящих мужиков», касалось особенно военных и журналистов. Володя своей профессией журналиста очень гордился, она была как бы его сущностью. Он очень любил петь и цитировать известную песню военных журналистов на слова К. Симонова. Она стала как бы гимном для его профессии, но одновременно она была программным ориентиром в жизни. Мы долго говорили про оборону Аджимушкая, затем разговор продолжили в ресторане, ночевал я у него на квартире. Его жена Тамара Николаевна почему-то отсутствовала, но её сын подросток 12-14 лет был дома и моему визиту не удивился. От Володи я не раз слышал, что «его дом для аджимушкайцев открыт в любое время». Своего пасынка он называл по-дружески «старик». Тогда это обращение не было распространено, как ныне, и меня удивляло. Если не ошибаюсь, оно бытовало в среде журналистов. Володя часто водил в каменоломни экскурсии, но они не были плановыми от музея. Он проводил их в индивидуальном порядке с какими-либо «знаменитостями», приехавшими в Керчь. Платы он не брал, но от ресторана никогда не отказывался. Побывал на такой экскурсии известный украинский поэт Вышеславский. Он назвал В.В. Биршерта «моим Вергилием» в одном из своих стихотворений. В Керчи я часто встречался с Владимиром Владимировичем, приходил он в каменоломни и без особой цели во время наших раскопок. Мы с ним бродили по каменоломням, он их хорошо знал и мне рассказывал, что и где находили там после войны. Он был открытым, можно сказать добрым, финансовые вопросы его не особенно волновали, лишних денег у него никогда не было. По характеру, да и по знаниям, он относился к «интересным людям», таких обычно любят и уважают. Ходили слухи, что у него дома хранятся документы, найденные в Аджимушкае. Я слышал, что их часто приносили Володе мальчишки-поисковики из каменоломен, где они постоянно «паслись». Володя мне как-то рассказывал, что после войны он бродил по каменоломням и из завала вытащил папку с документами, которая принадлежала продовольственному отделу штаба 51-й армии за зиму и весну 1942 г., в ней были бумаги с подписями А.И. Пирогова, активного участника обороны. Другой раз он рассказывал, что с приездом в Керчь С.Ф. Ильясова они пошли в каменоломни на место последней стоянки Поважного и откопали чемодан, зарытый Ильясовым в тырсу. Позже остатки этого чемодана много лет там валялись. Я спросил: «Что было в чемодане?» Володя ответил: «Ничего особенного: личные вещи, чистая бумага, карандаши, да ещё списки личного состава 1-го запасного полка, которым в последние дни командовал М.Г. Поважный. О «списках» Володя сказал как-то небрежно, как о вещи, которая не заслуживает внимания. Я спросил о судьбе этого документа, но Володя как-то стушевался и ничего не сказал определённого. Об этих списках мне говорил и сам С.Ф. Ильясов, и он почему-то не интересовался их судьбой. До сих пор я не могу понять: куда Володя дел эту папку из 51-й армии и списки 1-го запасного полка. Володя в своё время закончил юридический факультет и к любым документам должен был относиться серьёзно, даже трепетно, но он до удивления ими пренебрегал. Этот недостаток привёл его к тому, что настоящим историком Аджимушкая он так и не стал. Я предполагаю, что эти документы в ветхом состоянии могли лежать в квартире Биршерта (у жены или у родителей, которые жили в Керчи). К ним (бумагам), хоть и найденным в каменоломнях, отношение было как к ненужным и неудобным вещам. Они портили не только обстановку, весь вид, но даже воздух. И действительно в таком состоянии они были просто опасны, ибо могли сохранять заразу. Вот их домашние просто и уничтожили, а Володя особенно и не возражал. Сдавать такого рода находки в архив или организацию тогда было не принято.

Ободрённый своей публикацией в «Огоньке», Володя решил сесть за написание книги по Аджимушкаю. Такое желание было естественным и вполне понятным, на это он имел полное моральное право как первооткрыватель темы, да и большие возможности как местный житель, выросший в Керчи и много знающий о городе. Такую рукопись он быстро сделал и отправил её в издательство, но там её отклонили. Дело в том, что она была написана на основе воспоминаний участников, документальный материал, тогда уже известный, использовался очень мало, как-то отрывочно и неубедительно. Нельзя сказать, что Володя не работал в архивах. Он специально выезжал в Архив Министерства обороны в г. Подольск и работал там с делом № 6.317 Но эта работа его была недолгой и крайне поверхностной. Он подошёл к ней чисто по-журналистки, что-то схватил, на его взгляд, интересное и важное, а на остальное просто не обратил внимание. Над этим «остальным» надо было, конечно, работать. Интерес большой представляли хотя бы списки выпускников Винницкого пехотного училища. Абсолютное большинство их вошло в число без вести пропавших и погибших в каменоломнях. Позже с этими фамилиями я работал несколько лет и восстановил память многих воинов, нашёл их родственников, родителей. Пренебрежение документами часто приводило Володю к ошибкам. Свою рукопись он писал по воспоминаниям участников, которые всегда следует проверять, сравнивать. Из-за этого получаются «ляпы», как говорят журналисты. Еще в «Огоньке» В. Биршерт сообщал, что во время гибели Ягунова от взорвавшейся гранаты (или какого-то взрывного устройства) был тяжело ранен капитан Левицкий, в подземном госпитале ему сделали сложную операцию по ампутации ноги, и он ходил по каменоломням на костылях, позже умер. Но ныне хорошо известно, что это был политработник Исаков. Позже, эта ошибка выявилась, но Володя её не хотел признавать, не исправляя даже в тексте своей рукописи. Её он давал читать некоторым участникам обороны, читал ее и я. Я не нашёл в ней чего-то нового и интересного. Текст рукописи претендовал на художественно-документальный жанр, но ему было далеко до рассказа С.С. Смирнова «Подземная крепость». Позже Володя отдал рукопись М.П. Радченко, видимо, на сохранение. После смерти Биршерта Радченко передал её В. Симонову как официальному лицу, руководившему музеем Аджимушкая, но без доверительного акта. Ныне, как мне сообщили, Симонов, уволенный за злоупотребления служебным положением, рукопись В. В. Биршерта присвоил себе.

В.В. Биршерт был коренным керчанином. Говорили, что он из евреев. Но, скорее всего, его предками были караимы, особая малая народность, исповедующая религию, родственную иудаизму. У Володи, конечно, религиозного ничего не было. В Керчи караимов и их потомков в своё время было много (до революции и до войны). Отец Биршерта в мое время был ещё жив. Володя любил его, говорил, что «папа в молодости баловался литературой, писал стихи и рассказы». Естественно, что мы с Володей иногда выпивали. Когда были уже «тепленькими», на Володю находило какое-то особое настроение, которое можно было бы назвать «патриотически-советским-кладбищенским». Володя начинал говорить каким-то высоким стилем, пафосно. Его газетно-торжественные фразы были о героях, знамёнах, могилах и памятниках. Причём каждый раз это повторялось и даже напоминало какой-то печатный штамп. Для всех присутствующих это было как бы сигналом «заканчивать пьянку».

В последующие года авторитет Володи как знатока Аджимушкая и вообще журналиста стал падать, он явно злоупотреблял спиртным. Тамара Николаевна с ним рассталась, у него появилась новая женщина, жил он в каком-то старом доме недалеко от вокзала, в этой квартире я у него не был. Спустя некоторое время мне сообщили о его смерти. Оставил ли он после себя какие-нибудь материалы, интересные музею, я не знаю.

Сергей Михайлович Щербак был фактически создателем аджимушкайской экспозиции и самого музея. Его работа в этой должности продолжалась много лет и уже этим достойна памяти и похвалы. Он был участником войны, лётчиком, затем политработником летной части, полковником. Он мне рассказывал, как в 1943-1944 гг. летал над Керчью. Он неплохо изучил самостоятельно музейное дело, всё время работал над совершенствованием экспозиции, без всякого сомнения, был человеком трудолюбивым, инициативным и порядочным. Он выезжал работать в Архив Министерства обороны, привёз оттуда 2-3 тетради с выписками, которыми постоянно пользовался и давал другим. Это ему дало возможность написать о Керчи и Аджимушкае несколько небольших книжек.318 Все они были написаны в историческом плане, вполне добротно и до сих пор не потеряли свою актуальность. Отношения мои с Сергеем Михаиловичем были нормальные и ровные, хотя я бы и мог на некоторые его суждения, сказанные за глаза, обижаться. Он, например, посторонним внушал: «Абрамов – частное лицо, он работает на себя и для себя, да ещё неофициально, а потому с ним и не стоит считаться». Это было, конечно, не совсем так. Я работал большей частью на музей, и всегда кого-то представлял – редакцию, Институт Военной истории и пр. С С.М. Щербаком я щедро делился своими находками. Он совсем не занимался персональными делами защитников каменоломен, хотя и имел большие возможности, ибо фамилий, вновь открытых по найденным документам, было полно. А я этим постоянно занимался. Найденных мною таких без вести пропавших, человек 200. Так что в его картотеке (а он, как и я, вёл таковую) много было сведений, переданных мною в музей. «Считаться» со мною он, может быть, и не хотел, но это приходилось делать. Мы с ним регулярно переписывались, а при встречах говорили о деле, которое нас объединяло.

Авторитет Аджимушкая по всей стране рос из месяца в месяц. Большую роль в этом сыграли популяризаторы темы в книгах, газетах, журналах, а также на радио и телевидении. Редакция журнала «Вокруг света» прямо решила организовать шефство над изучением каменоломен, всячески «агитировала» за организацию раскопок там. В летний период сюда хлынул поток поисковиков из Москвы, Одессы, Ростова, Чувашии, с Урала, и т. д. Поисковики работали по своей инициативе, бесплатно, но ими обязательно надо было руководить, контролировать, инструктировать. Искать представителям молодёжи всегда интересно, а Аджимушкай — это такое место, где без находок никто не оставался. К сожалению, я должен отметить, что работа поисковиков не была такой уж бескорыстной. Контролировать каждую группу, не говоря уже об отдельных поисковиках, музейным работникам было невозможно. В связи с этим у поисковиков оставалось много находок: оружие (револьверы), награды, значки и пр. Обычно часто находили и деньги319 в купюрах того времени и другие ценности. В связи с этим Сергею Михайловичу нельзя было позавидовать, когда эта масса поисковиков, сродни «вольнице» запорожцев или новгородцев, хлынула в Аджимушкай из разных городов СССР. На Сергее Михайловиче лежала ответственность не только за организацию поисковых работ с прибывшими, но и за их жизнь и здоровье. Работа в каменоломнях, особенно в завалах, была крайне опасна. Я удивляюсь, что за эти годы поисков никто не погиб и не искалечился. Поисковики, особенно керчане и одесситы, находили в завале какую-нибудь щель, расширяли её и пролезали внутрь завала, где часто оставались пустоты и небольшие ниши. Пользуясь ими, поисковики не только проникали в завал, но им удавалось пройти его насквозь. Конечно, это был шик, странный риск. От обвалов и взрыва боеприпасов нас Бог миловал. Гранаты, мины и неразорвавшиеся снаряды мы находили постоянно. При нас подорвались как-то мальчишки на мине малого калибра, но к поисковикам эти ребята отношения не имели.

В сезон раскопок 1973 г. документальные находки чаще всего делали одесситы. Для сохранения найденных документов они хранили в чемодане, который прятали в землю (тырсу) в каменоломнях. Это было правильно, ибо для сохранения найденных бумаг надо было сохранить прежние условия (климат). У меня отношения с одесситами были хорошие, и я знал место, где хранится чемодан-тайник. Настало время, когда одесситы должны были уезжать домой. Они хотели взять документы с собой «на реставрацию», но единодушия в этом решении у них не было. Я сказал: «Вы уезжаете, увозите документы без ведома Сергея Михайловича и даже не попрощавшись с ним и это очень нехорошо!» Мы послали посыльного на квартиру его в пос. им. Войкова, это было недалеко. Уже поздно, почти ночью, в нашем палаточном лагере появился «взмыленный от пота» Сергей Михайлович. Он категорически запретил одесситам увозить с собой документы, и они были сданы в музей, а затем из Москвы приехала по командировке журнала «Вокруг света» Тамара Ютанова, специалист по реставрации бумаг, и документы были увезены в Москву в специальную лабораторию.

О вкладе одесситов в исследование Аджимушкая следует сказать особо. Работа их отличалась по поиску документов в течение ряда лет, она была эффективной, и принесла хорошие результаты. В I973 г. одесситами руководил Лёня Ашколуненко (1947 г. рождения). Это был типичный одессит, нарочито говоривший по-одесски. Его словечки и выражения были настолько оригинальны, что ими можно было заслушаться. Я не знаю, есть ли работы «по одесскому языку», но уже само это явление очень интересно в филологическом, этнографическом и, вообще, в культурном плане. Лёня имел большой опыт изучения (обследования) одесских катакомб, мне он как-то признался: «В наших катакомбах интересно работать, но такого обилия находок, как в Адаимушкайских, там нет». Внутренняя дисциплина в группе Ашколуненко была высокая, она была прекрасно оснащена и обеспечена. Даже продукты питания одесситы провозили с собой. В группе были две девушки. Это Усанова Ольга (1957 г. рожд.) и корреспондент одесской газеты «Комсомольские искры» Людмила Плейтийчук (1952 г. рожд.). Позже Лёня Ашколуненко занялся бизнесом и в Керчь приезжал на своей машине, а в группе одесситов работал уже его сын.

Во время раскопок С. М. Щербаку приходилось вести и «дипломатическую работу». К нам часто приезжали руководители разных уровней, корреспонденты и др. Как-то появился известный режиссёр документальных кинофильмов Л. Кристи. Сергей Михайлович не был лишён честолюбия, ему лестно было «попасть в кино». Для этого к приходу Кристи он организовал производственное совещание под тентом со столом в нашем лагере. Щербак говорил энергично, подтверждал слова жестами, но Кристи и не думал снимать эту сцену. Всё это его (да и нас) разочаровало. Вообще, Кристи снимал что-то своё и для себя, малозначительное и нам непонятное. Нам Кристи рассказывал, что любит Керчь, это была родина его предков-греков.320

Должность армейского политработника и опыт работы там помогали C.М. Щербаку в его музейной работе. Но он не был догматиком, этаким «твердым коммунистом с марксистско-ленинскими взглядами». Не был он, естественно, и «поклонником товарища Сталина», какими являются часто ныне коммунисты. Как-то поисковики в одном из завалов нашли антисоветскую листовку, написанную немцами в 1942 г. Сергей Михайлович был очень рад этой находке. Я его спросил: «Неужели Вы думаете, что её можно использовать в музейной экспозиции в качестве экспоната?» Он ответил: «Пройдёт время, и такого рода документы придётся выставлять». Сергей Михайлович оказался прав, ныне в музеях такие экспонаты выставляются и пользуются интересом. Да и говорят они о многом, ныне полезном.

От С. М. Щербака я узнал ещё об одном факте, который, кажется, не вошёл в литературу об Аджимушкае. Когда в каменоломнях была уже создана музейная экспозиция и через помещение, где был колодец, проходило тысячи людей, под стеной, в тырсе, было найдено взрывное устройство, вроде мины-ловушки. Происхождение её Сергей Михайлович объяснить не мог. Я же это объясняю вот чем. Первое время любая капля воды высоко ценилась, вода по подразделениям в подземном гарнизоне распределялась старшим политруком Н.Г. Горошко. К колодцу допускался только он и водоносы из подразделений. Другие защитники не имели права даже подходить к колодцу, и всем было сказано, что он охраняется часовым и даже заминирован. Но ведь воду надо было беречь и от часового, ибо у него была потребность досыта напиться. Вот тогда и была кем-то придумана мера. Была поставлена мина с очень небольшим зарядом, её легко можно было обезвредить на время, что и делал Горошко, заходя в помещение. Мина была поставлена с целью сигнала, имитации взрыва, звук которой привлёк бы внимание руководства. Такие устройства, они называются сигнальными, были уже во время войны, а ныне они во всех армиях весьма распространены.

С. М. Щербак внимательно изучал, как в старое время в каменоломнях добывался, обрабатывался и вывозился камень-ракушечник. Для этого он опрашивал стариков-мастеров. Коллекционировал он и их инструмент, различные приспособления. Во время поисковых работ при разборке завалов, он снабжал нас инструментом.

Участники обороны Аджимушкая Щербака знали, но не особенно уважали его. Дело в том, что они ему много доставляли хлопот. Во время приезда в Керчь они требовали от него устройства в гостиницу, но он чаще всего этого не мог сделать, ибо она была постоянно забита приезжими. Некоторые участники требовали от него подтверждения своего участия в боях за Крым и Керчь. Сергею Михайловичу часто не хватало желания спокойно всё выслушать и посоветовать. Я бывал у него дома, его супруга, работавшая в экскурсионном бюро города, нас угощала домашним вином  из собственного винограда.

С.М. Щербак был музейным чиновником, но в хорошем понимании этого слова. Главное в его деятельности — создание и развитие музея в Аджимушкайских каменоломнях. Уже при нём этот музейно-культурный центр стал самым посещаемым объектом в городе. Как-то само собой получилось, что каменоломни вместе с горой Митридат превратились в символ Керчи.

После выхода на заслуженный отдых в 1984 г. С.М. Щербак продолжал заниматься исследованиями, работал в архивах, выступал с сообщениями перед сотрудниками музея, написал путеводитель по Аджимушкаю, возглавлял работу по созданию Книги памяти города-героя Керчи и Керченского полуострова. Умер Сергей Михайлович  в 1997 г. на 87 году жизни. В честь него в связи с 70-летием аджимушкайских событий на стене музейного здания в Аджимушкае в декабре 2012 г. была установлена мемориальная доска.

Я долго сомневался, к какой категории отнести Г.Н. Князева. К поисковикам, популяризаторам Аджимушкая или к организаторам поисковых работ? И всё же решил его отнести к первым. Геннадий Николаевич Князев был моим ровесником (род. в 1934 г.), он был из семьи довольно крупного партийного работника на Урале. Как и я, он учился читать не по букварю, а по сводкам Советского информбюро. Учился он не то что я, очень хорошо. Это дало возможность ему окончить Высшее техническое училище им. Баумана в Москве. Хорошо известно, что это учебное заведение было академического типа и готовило специалистов для «оборонки» не только для СССР, но и для наших «зарубежных друзей». После окончания училища Г. Князева послали на преподавательскую работу в Харьков, где он в одном из вузов читал модную тогда кибернетику. Он защитил диссертацию, стал кандидатом технических наук, получил звание доцента. В Харькове он проявил свой характер. Среди его коллег был хороший, но очень скромный и не пробивной инженер-еврей. Он прекрасно работал, но начальство его не замечало, ему долго даже не давали квартиры, в чём он сильно нуждался. И тут за него вступился Геннадий, он устроил такой «шум», что жилье инженеру сразу же выделили. Правда, Князеву из этого института пришлось уйти, но и это для него обернулось благом. Он устроился в Москве, читать кибернетику надо было везде. Конечно, Геннадию нужно было совершенствоваться и развиваться по своей специальности, но этого не случилось. Ему мешал неугомонный характер и удивительная разбросанность в интересах. Гена хватался за всё, что ему было интересно. Часто это было далеко от его специальности. Чем он только не занимался сверх своей науки?! Он «влезал» в вопросы экономики, говорил о периодичности в ней кризисов. С этой идеей он дошёл даже до помощников президента Ельцина, где его выслушали, но никаких мер не приняли. Но это было уже в последние годы его жизни. До этого он, кроме Аджимушкая, занимался историей морских десантов на Черном море (в первую очередь на «Малой Земле»), организовывал съезды и встречи ветеранов.

Но и это ещё не всё, он занимался организацией всероссийских соревнований по футболу для глухих и немых (сам Гена был глуховат). Конечно, всё это он делал не бескорыстно, ему платили из государственных и общественных фондов. В футбольных соревнованиях он вообще имел право распоряжаться деньгами. Так что нашего Гену всю жизнь куда-то несло. Общаться с ним было тяжело, ибо его идеи и планы «текли» из него каким-то потоком. Понятно, что многие из его идей и планов были нереальны, утопичны. Он внимательно выслушивал критику, возражал или соглашался, последнее было реже. В общении он явно «протаскивал» свои идеи через сознание других людей, как бы проверял их «живучесть» и истинность.

Я познакомился с Князевым сначала по письмам, а затем я приехал к нему в г. Ступино Московской области, где он преподавал в институте. Тогда он жил с женой и сыном лет 7. Жена его Лариса после окончания института работала в области снабжения и торговли. Через некоторое время я узнал, что он с ней разошёлся и женился на своей соученице по институту Раисе, которая была тоже в разводе и имела дочь. Жил Гена с женой в большей квартире в Москве. Раиса была хорошим специалистом по метрологии и в этой области занимала ответственный пост. Так что в материальном плане у Князева всё было хорошо. Супруги любили путешествовать по стране, за рубеж тогда ещё не пускали.

Уже во времена жизни в Ступино Гена узнал, что над раскопками в каменоломнях взяла шефство редакция журнала «Вокруг света». Он с большим воодушевлением ринулся в это дело и понравился своей «моторностью» Арсению Рябикину (о нём см. ниже). В экспедиции же Гена начал выдвигать претензии к Рябикину, который единолично решил освещать работу в каменоломнях в печати. А этого самолюбивый Арсений стерпеть не мог. Они сильно поругались и на всю оставшуюся жизнь сделались врагами. Во время нашей экспедиции непосредственно с поисковиками Гена не работал. Он использовался в Керчи по линии «где и что достать». И в этом деле преуспевал. Договорится с какой-нибудь организацией, и нам на 1-2 дня дают экскаватор, затем кран. Но использование этой техники нам ничего не давало. Получалось, что Гена только изображал бурную деятельность. Так что скоро из экспедиции он уехал, прихватив с собой немецкую дымовую шашку, найденную в одном из завалов, для изучения в Москве в Военной Академии Химической защиты. Через меня Гена познакомился с некоторыми аджимушкайцами и стал им бескорыстно помогать. Примером тому может послужить шефство над С. Т. Колесниковым. «Координаты» этого аджимушкайца мне сообщил в своё время А.И. Пирогов. Сергей Терентьевич Колесников жил и работал колхозным агрономом в Калужской области. Я нашёл его в одной глухой деревне в сельском доме с больной женой в грязи и полной неустроенности. После приезда в этот дом из другой деревни чета Колесниковых не разбирала около года свои вещи, как грузчики свалили все узлы и мебель в квартиру, так всё и лежало в пыли и грязи. С.Т. Колесников на Крымском фронте был начальником отдела вещевой службы 51-й армии, он закончил Академию тыла. А Пирогов в этой армии был начальником продовольствия. В каменоломнях Колесников тоже занимался вещами, но роли в этом особой не играл, хотя и принадлежал к числу руководства. Перед знакомством я надеялся, что Колесников многое знает, как А. И. Пирогов, но он ничего не знал или не хотел рассказывать. Рядовой аджимушкаец обычно знал больше и рассказывал, чем Колесников, имеющий чин майора. Видимо, для него война, каменоломни, а затем и плен были каким-то кошмаром, и он постарался всё это забыть. Гена взял Колесникова под свою опеку. Грамотный и неглупый, но до предела инертный и безынициативный, С.Т. Колесников не получал даже нормальной пенсии. Вот Гена и начал действовать. Он всюду писал запросы, ходатайства, дошёл даже до заместителя министра по социальному обеспечению, попал к нему на приём. Добился, пенсия Сергея Терентьевича увеличилась в 3 раза, в нём признали участника войны, старшего офицера, занимавшего солидную должность, стаж работы и пр. После смерти жены Гена добился кроме того, что он, Колесников, переехал в Керчь, где ему дали квартиру. Здесь он даже женился. Как-то я приехал в Керчь и его совершенно не узнал. Но он по-прежнему ничего не помнил, ничего не рассказывал, в том числе и Князеву. Своей помощью Гена коренным образом изменил дальнейшую жизнь Колесникова. Вот такой был Князев. Он мне как-то признавался, что в желании чего-то добиться он может одолеть любой бюрократический барьер. Говорил: «Будь хоть бетонная стенка, я и её лбом прошибу».

В Москве поисковая деятельность продолжалась, он нашел одного из политработников Отдельной Приморской армии, освобождавшей Керчь, Проценко Ивана Саввича, который одним из первых побывал в Аджимушкайских каменоломнях вместе с И.Л. Сельвинским. Проценко был близок к ветеранам «Малой Земли» и, естественно, к Л.И. Брежневу. Последний был особенно «добрым» к малоземельцам и удовлетворял их просьбы и пожелания. Я знаю, что он «дал добро» на просьбу Берты Яковлевны Сельвинской издать сочинения её мужа в нескольких томах. Брежнев знал Сельвинского под Новороссийском и однажды спал с ним на одной койке. Проценко, познакомившись со мною, предложил мне написать книгу в соавторстве с ним. Он гарантировал, что с издательством все вопросы он уладит. Но я отказался от этого предложения, знал, что Иван Саввич сам писать не умеет, да и не будет мне помогать в поисках. Тогда он договорился с Князевым, и они быстро написали и сдали в издательство книжку. Заранее они на словах договорились, что Проценко получит часть гонорара. Эту рукопись Гена показывал мне, и я ему дал довольно обширный материал о подполье, который был уже опубликован в газетном варианте.321 Гена о нём не знал. Издательство прислало мне отредактированную рукопись с просьбой дать на неё отзыв. Она была не хуже других книг по Аджимушкаю, при этом она была написана легко, доступно любому читателю. Так что я дал положительный отзыв, но в конце указал, что материалы, использованные в рукописи, часто компилятивны. Вот это слово буквально взорвало редакцию, они уже проработали её, и она стояла во всех издательских планах. Мне позвонили, я дал согласие это слово убрать. Как они это сделали? Просто убрали последний лист отзыва и напечатали текст другой, а мою подпись подделали. Но я не стал устраивать «шума». Понимал, что всё это было сделано для оперативности. Да и с Князевым мы были приятелями. Книжка вышла летом 1986 года.322 Я считаю, что в деле популяризации Аджимушкая эта книжка заслуживает внимание, в ней даже есть новые научные факты. Речь идёт о применении гитлеровцами отравляющих химических веществ, о чем я уже писал в 1-ой части. После выпуска книжки Гена со своим автором поступил некрасиво, гонораром он не поделился с ним. Повод был один: «Книгу писал я, а не ты». А ведь книга вышла большим тиражом (200 тыс. экз.). На этот гонорар Гена купил машину, правда, не новую. Скоро его стали преследовать несчастья. Заболела раком и умерла его жена Рая, сын занялся бизнесом и попал за что-то в тюрьму. Соблазнившись обещаниями получить много денег, Гена вложил все свои средства в «финансовую пирамиду» «Властилин» и всё потерял в один день. Он начал болеть, с ним случился инсульт, ибо последняя поздравительная открытка была написана корявым почерком. Началась борьба с наследницей, дочерью Раи. Скоро я получил обратно своё письмо с надписью: «Адресат умер». Вот так печально закончилась жизнь нашего «моторного парня» Гены Князева. Кстати, в рассказах Шукшина выведен некий Князев, входящий в целую галерею героев, которых писатель-артист называл «чудиками». Такие люди были и есть в нашей среде, они резко отделяются от других в быту, работе, увлечениях. Ф. Гранковская ведь тоже была «чудиком». Такие люди встречаются и в науке, они часто двигают её, впрочем, иногда и тормозят, мешают её развитию. Возьмём, к примеру, нашего Циолковского, всего лишь скромного учителя. Окружающие его люди из обывательской среды за глаза над ним потешались, считали ненормальным. А наш агроном Лысенко?! Своей «моторностью», чрезвычайной самоуверенностью и целеустремлённостью он так мог повлиять на людей, что ввёл в заблуждение Сталина, не говоря уже о Хрущёве.

К популяризаторам темы Аджимушкай в первую очередь надо отнести писателя С.С. Смирнова, написавшего очерк «Подземный гарнизон». Об этом я уже писал и особенно останавливаться не буду. Расскажу только о нашей встрече с писателем. Я наивно считал, что писатель вернётся к этой теме и, благодаря его связям и возможностям, это принесёт пользу общему делу.

Я узнал в Москве домашний адрес С.С. Смирнова на проспекте Мира и пришёл к нему на квартиру. Дома я его не застал, там оказалась только домработница. Это была достаточно молодая женщина не особо симпатичная на лицо, но прекрасно вышколенная как прислуга. Я передал ей своё небольшое письмо и оттиск статьи по Аджимушкаю из журнала «История СССР». От нее я узнал и номер телефона писателя и когда он будет. Квартира Смирнова была большая, хотя дальше прихожей я и не заходил. Прихожая была фактически коридором, в котором по обеим сторонам были двери в другие комнаты. Их было, кажется, 6. Скоро я позвонил писателю, и он назначил мне встречу в вестибюле Союза писателей. Туда я приехал минут за 15 до назначенной встречи. Там я увидел много людей, очевидно, у писателей было какое-то собрание или совещание. Скоро вошёл С. С. Смирнов, в толпе произошло какое-то движение и шёпот («пришёл»). Смирнов был довольно большого роста, мне показался сильным и энергичным. Одет он был в прекрасный, специально сшитый для него костюм из дорогой материи, от него пахло духами, запах которых мне был неведом. Я сразу же подошёл к нему, и мы отошли в уголок, где пустовали кресла. Стараясь привлечь его к теме Аджимушкай, я хотел подарить ему копию дневника Клабукова, но от подарка он отказался. Прямо сказал, что об Аджимушкае написано много и он не хочет к этой теме возвращаться. Может быть, если для этого сложатся обстоятельства, он возьмётся за киносценарий по этой теме. Тогда я ещё не знал, что его сын работает кинорежиссёром. Речь пошла о дневниках, найденных в каменоломнях. Он мне сказал, что его помощники или друзья пробовали найти подлинники дневников, но это не удалось сделать. Впрочем, следы их вели в архив Центрального Комитета КПСС. К этому я ещё вернусь. В заключении я поставил перед писателем вопрос, волновавший многих из нас, о посмертном награждении организаторов обороны каменоломен. Сергей Сергеевич чётко и прямо мне сказал, что он ничего не может сделать или как-то повлиять на решение этого вопроса. Он сказал: «Нам не удалось даже наградить Катю Михайлову, и ныне живущую под Москвой. Эта девушка воевала в морской пехоте и по своим подвигам во время войны вполне подходит для присвоения ей звания Героя Советского Союза». Позже я читал очерк С. Смирнова «Катюша» в книге «Страницы народного подвига». По теме с писателем мы говорили недолго, вдали уже маячили фигуры, которые ждали окончания нашего разговора для «перехвата».

Другим известным популяризатором Аджимушкая был крымский поэт из Симферополя Борис Евгеньевич Серман (13. 5. 1912–28. 9. 1996). О нём я узнал, когда вышел сборник «В катакомбах Аджимушкая», первое издание. Он вышел по его инициативе, он был составителем и редактором. Как и в случае с Февралиной Гранковской, первое время я почувствовал от Сермана некоторую неприязнь к себе. Причина была обычная: «Вот лезут тут в тему разные иногородние». Но скоро это прошло, и мы стали хорошими знакомыми, можно сказать, даже приятелями. Мы много раз встречались, переписывались, у меня скопилась большая папка его писем. К теме Аджимушкай, как и к другим темам Крыма, Борис Евгеньевич имел прямое отношение. Он родился в Минске, оставшись без родителей, попал в детский дом в Симферополь. Здесь позже он закончил пединститут и стал работать редактором детского радиовещания, а затем сотрудником газеты «Красный Крым», печатался как поэт. Во время войны участвовал в обороне Севастополя, затем Керчи в 1941-1942 гг. Уже тогда был знаком с Сельвинским, а позже по газетной работе с С.С. Смирновым. Случайно я встретился с фамилией Серман в архивных документах за 1942 г., тогда он работал в газете 15-й бригады ПВО под Керчью. А с писателем С.С. Смирновым он познакомился, работая в газете 27-й армии, Серман работал тогда в газете «Вперед за Родину» в 337-й стрелковой дивизии. Когда начала расти громкая слава С. Смирнова, Борис Евгеньевич побывал у него в Москве и получил как бы «благословение» на работу по теме Аджимушкай. Он также написал дружеское, очень тёплое вступление к книге Б. Сермана «Человек остаётся». Смирнов пишет: «На фронте все мы очень любили этого маленького, худенького, на вид нескладного и казавшегося смешным человека».323 Действительно, Серман таким и был. Как сейчас, я помню его маленькую фигурку. Ходил он, как Чарли Чаплин, широко расставив концы стоп. Всегда он куда-то спешил, а потому от быстрой ходьбы был какой-то потный и всклокоченный. Большой еврейский нос делал его похожим на гномика из сказок Гофмана. О своём виде Серман говорил с юмором. Вообще его рассказы были занимательными, особенно о войне. Запомнился один из них, который в то время не мог быть напечатан. Я не знаю, был ли он где-нибудь записан. «Шли последние дни боёв, большинство немцев уже не хотели воевать, ибо война была проиграна. Большинство немцев только и думали, как бы удачно сдаться в плен и остаться в живых. Наша редакция газеты стояла в каком-то лесном местечке. Я пошёл в уборную, расположенную недалеко от нашей «конторы». Иду по дорожке, никого нет, на душе спокойно. Вдруг из кустов выходят два здоровенных немца в касках и с автоматами. Я, признаться, сильно испугался и растерялся. Но немцы заискивающе улыбались, и всё время твердили два слова «комрад» и «комендатура». Они повесили свои автоматы и подсумки с патронами на мою шею, и всё время повторяли свое. Наконец до меня дошло, что немцы сидели в кустах около уборной и ждали такого как я, с целью сдаться в плен. Я повел их в комендатуру и сдал их как пленных. При этом подробно рассказал в комендатуре, как я их взял в плен. Представляете, как было смешно: я маленький и тщедушный с двумя автоматами и подсумками на шее веду двух здоровенных немцев в касках. В редакции моё начальство меня начало ругать: “Боря, Боря, что же ты наделал. Зачем ты сообщил коменданту, что эти немцы тебе сдались в плен. Мы бы в специальной бумаге написали, как ты их увидел, героически преследовал и под угрозой жизни пленил их. Глядишь, учитывая конец войны, тебя бы можно было наградить орденом, ну, в крайнем случае, медалью. Ныне ведь начальство доброе”».

При встречах, особенно за столом «за чашкой чая», Б. Серман часто читал свои стихи. Запомнилось чтение его большого стихотворения (баллады?) «Дочь Времени. Дочь бури. Дочь огня» о поэтессе Лесе Украинке. Оно было написано в редкой и сложной «форме венка». Все присутствующие его захвалили, это было добротное лирическое произведение. Читал он нам с Бутом и один из актов своей пьесы «Аджимушкай», но нам текст не понравился, о чём мы откровенно и сказали Борису Евгеньевичу. Он мужественно перенёс эту нашу критику.

При мне Серман официально нигде не работал, получал какие-то деньги за дежурство в Союзе писателей Крыма. В творческой среде известно выражение: «за счёт стихов не проживёшь». Так что у Сермана постоянно не хватало денег, но у него была жена Эльза Львовна и двое детей. Жил он в основном за счёт литературн