Сонет, написанный на морском побережье близ Кале. Август 1802

 

 

Вечерняя звезда земли моей!

Ты как бы в лоне Англии родном

Покоишься в блистании огней,

В закатном упоении своем.

 

Ты стать могла бы светочем, гербом

Для всех народов до скончанья дней.

Веселым блеском, свежестью лучей

Играла бы на знамени святом.

 

Об Англии, простертой над тобой,

Я думаю со страхом и мольбой,

Исполненный мучительных тревог.

 

В единстве жизни, славы и судьбы

Вы неразрывны – да хранит вас Бог

Среди пустой, бесчувственной толпы.

 

 

«Не хмурься, критик, не отринь сонета!..»

 

 

Не хмурься, критик, не отринь сонета!

Он ключ, которым сердце открывал

Свое Шекспир; Петрарка врачевал

Печаль, когда звенела лютня эта;

 

У Тассо часто флейтой он взывал;

Им скорбь Камоэнса была согрета;

Он в кипарисовый венок поэта,

Которым Дант чело короновал,

 

Вплетен, как мирт; он, как светляк бессонный,

Вел Спенсера на трудный перевал,

Из царства фей, дорогой потаенной;

 

Трубой в руках у Мильтона он стал,

Чье медногласье душу возвышало;

Увы, труба звучала слишком мало!

 

 

«Отшельницам не тесно жить по кельям…»

 

 

Отшельницам не тесно жить по кельям;

В пещерах жизнь пустыннику легка;

Весь день поэт не сходит с чердака;

Работница поет за рукодельем;

 

Ткач любит стан свой; в Форнер-Фелльс к ущельям

Пчела с полей летит издалека,

Чтоб утонуть там в чашечке цветка;

И узники живут в тюрьме с весельем.

 

Вот почему так любо мне замкнуть,

В час отдыха, мысль вольную поэта

В размере трудном тесного сонета.

 

Я рад, когда он в сердце чье-нибудь,

Узнавшее излишней воли бремя,

Прольет отраду, как и мне, на время.

 

 

Сонет, написанный на Вестминстерском мосту 3 сентября 1802 года

 

 

Нет зрелища пленительней! И в ком

Не дрогнет дух бесчувственно-упрямый

При виде величавой панорамы,

Где утро – будто в ризы – все кругом

 

Одело в Красоту. И каждый дом,

Суда в порту, театры, башни, храмы,

Река в сверканье этой мирной рамы,

Все утопает в блеске голубом.

 

Нет, никогда так ярко не вставало

Так первозданно солнце над рекой,

Так чутко тишина не колдовала,

 

Вода не знала ясности такой.

И город спит. Еще прохожих мало,

И в Сердце мощном царствует покой.

 

 

«Путь суеты – с него нам не свернуть!..»

 

 

Путь суеты – с него нам не свернуть!

Проходит жизнь за выгодой в погоне;

Наш род Природе – как бы посторонний,

Мы от нее свободны, вот в чем жуть.

 

Пусть лунный свет волны ласкает грудь,

Пускай ветра зайдутся в диком стоне

Или заснут, как спит цветок в бутоне, —

Все это нас не может всколыхнуть.

 

О Боже! Для чего в дали блаженной

Язычником родиться я не мог!

Своей наивной верой вдохновенный,

 

Я в мире так бы не был одинок:

Протей вставал бы предо мной из пены

И дул Тритон в свой перевитый рог!

 

 

У моря

 

 

Вечерняя безветренная тишь.

Монахине, свершающей обряд,

Подобно время. Солнечный закат

Как бы в своем покое потонул.

 

У моря, как у райских врат, стоишь.

Прислушайся: проснулся мощный Дух!

Извечным ритмом наш волнует слух

Его сплошной громоподобный гул.

 

Дитя мое, гуляя здесь со мной,

Пусть и чужда ты мысли неземной —

Но все ж твое чудесно естество.

 

Преданью ты причастна круглый год

И сокровенный храм твой стережет

Незримое тобою Божество.

 

 

«Признаться, я не очень-то охоч…»

 

 

Признаться, я не очень-то охоч

До тихих радостей молвы скандальной;

Судить соседей с высоты моральной

Да слухи в ступе без толку толочь —

 

Про чью-то мать-страдалицу, про дочь —

Строптивицу, – весь этот вздор банальный

Стирается с меня, как в зале бальной

Разметка мелом в праздничную ночь.

 

Не лучше ль вместо словоговоренья

С безмолвным другом иль наедине

Сидеть, забыв стремленья и волненья —

 

Сидеть и слушать в долгой тишине,

Как чайник закипает на огне

И вспыхивают в очаге поленья?

 

 

«Я думал: «Милый край! Чрез много лет…»

 

 

Я думал: «Милый край! Чрез много лет,

Когда тебя, даст Бог, увижу снова,

Воспоминанья детства дорогого,

Минувшей дружбы, радостей и бед

 

Мне будут тяжким бременем». Но нет!

Я возвратился, – и тоска былого

Меня не мучит, не гнетет сурово,

И слезы мне не застят белый свет.

 

Растерянно, смущенно и сутуло

Стоял я, озираючись вокруг:

Как съежились ручей, и холм, и луг!

 

Как будто Время палочкой взмахнуло…

Стоял, смотрел – и рассмеялся вдруг,

И всю мою печаль как ветром сдуло.

 

 

Бессонница

 

 

Земля в цвету и чистый небосвод,

Жужжанье пчел, медлительное стадо,

И шум дождя, и шум от водопада,

И зрелость нив, и поздних птиц отлет —

 

Я вспоминаю все – и сон нейдет,

Но долго ждать еще рассвета надо.

Ворвется щебет утреннего сада,

Начнет кукушка свой печальный счет.

 

Две ночи я в борьбе с бегущим сном

Глаз не сомкнул, и вот сегодня – эта!

Настанет утро – что за радость в нем,

 

Когда не спал и маялся до света.

Приди, поставь рубеж меж днем и днем,

Хранитель сил и ясных дум поэта!

 

 

«Все море сплошь усеяли суда…»

 

 

Все море сплошь усеяли суда,

Их, как по небу звезды, разметало:

Одних на рейде волнами качало,

Других несло неведомо куда.

 

И шхуну заприметил я тогда:

Чуть вздрагивая под толчками шквала,

Она из бухты весело бежала,

Своей оснасткой пышною горда.

 

Что мне она! Но, глаз не отрывая,

Я, как влюбленный, вслед глядел с тоской;

Ей не страшна погода штилевая:

 

Ее приход встряхнет любой покой…

Она прошла вдоль мыса, покидая

Залив, – и вышла на простор морской.

 

 

«Слаб человек и разуменьем слеп…»

 

 

«Слаб человек и разуменьем слеп;

Тяжел он для Удачи легкокрылой,

Беспомощен пред Памятью унылой

И в тщетной жажде Радости нелеп!» —

 

Так думал тот, кто сумерки судеб

Впервые озарил волшебной Силой,

Что сразу вознесла Рассудок хилый

Над тусклой явью будничных потреб.

 

Воображенье – вот сей дар желанный,

Свет мысленный и истинный оплот,

Лишь амарант его благоуханный

 

Чело страдальца тихо обовьет, —

Его не сдуют бедствий ураганы,

Его и ветер скорби не сомнет.

 

 

«О Сумрак, предвечерья государь!..»

 

 

О Сумрак, предвечерья государь!

Халиф на час, ты Тьмы ночной щедрее,

Когда стираешь, над землею рея,

Все преходящее. – О древний царь!

 

Не так ли за грядой скалистой встарь

Мерцал залив, когда в ложбине хмурой

Косматый бритт, покрытый волчьей шкурой,

Устраивал себе ночлег? Дикарь,

 

Что мог узреть он в меркнущем просторе

Пред тем, как сном его глаза смежило? —

То, что доныне видим мы вдали:

 

Подкову темных гор, и это море,

Прибой и звезды – все, что есть и было

От сотворенья неба и земли.

 

 

«Смутясь от радости, я обернулся…»

 

 

Смутясь от радости, я обернулся,

Чтоб поделиться – с кем, как не с тобой? —

Но над твоей могильною плитой,

Увы, давно безмолвный мрак сомкнулся.

 

Любовь моя! Я словно бы очнулся

От наваждения… Ужель я мог

Забыть, хотя бы на ничтожный срок,

Свою потерю? Как я обманулся?

 

И так мне стало больно в этот миг,

Как никогда еще – с той самой даты,

Когда, у гроба стоя, я постиг,

 

Неотвратимым холодом объятый,

Что навсегда померк небесный лик

И годы мне не возместят утраты.

 

 

Внутреннее зрение

 

 

Блажен идущий, отвративший взор

От местности, чьи краски и черты

Зовут себя разглядывать в упор,

Минующий прекрасные цветы.

 

Ему иной желаннее простор:

Пространство грезы, нежный зов мечты —

Как бы мгновенно сотканный узор

Меж блеском и затменьем красоты.

 

Любовь и Мысль, незримые для глаз,

Покинут нас – и с Музой в свой черед

Мы поспешим проститься в тот же час.

 

Покуда ж вдохновение живет —

Росу на песнопение прольет

Небесный разум, заключенный в нас.

 

 

Далекому другу

 

 

О, не молчи! Или любовь – цветок?

И холод отдаленья моего

Убил последний слабый лепесток

Прекрасного цветения его?

 

Я, словно странник, нищ и одинок.

Прерви свой сон, как злое колдовство!

Поверь, что счастья твоего залог

Лишь в исполненье долга своего.

 

Откликнись же! Пусть сердце-сирота

Печальней опустевшего гнезда,

Засыпанного снегом средь нагих

 

И зябнущих шиповника ветвей, —

Но тысячью признаний дорогих

Сомненья нестерпимые развей!

 

 

«Я отложил перо; мне шквальный ветер пел…»

 

 

Я отложил перо; мне шквальный ветер пел

О бригах гибнущих, о буреломных чащах, —

Полуночный псалом, утраченный для спящих

Невольников забот и повседневных дел.

 

Помыслил я тогда: вот мой земной удел —

Внимать мелодии, без меры и созвучий,

Чтоб я ответствовал на вещий зов певучий

И страстным языком природы овладел.

 

Немногим явственен надгробный стон такой,

Звучащий набожно над горем и тоской

Давно минувших лет; но он как буря эта,

 

Порывом яростным печаля сердце мне,

О наступающей пророчит тишине,

О легкой зыби волн в сиянии рассвета.

 

 

Отплытие

 

 

Как жаворонок, неба звонкий друг,

Резвящийся в предутренней прохладе,

Она в веселом праздничном наряде

Летит… Куда же путь ее?.. На юг,

 

На север ли – туда, где царство вьюг?

Кому какое дело? Пусть в досаде

Косится враг, она скользит по глади —

И только брызги тучами вокруг.

 

Пристанищем ей будет порт, лагуна?

Кто знает… Как и в прошлые века,

В груди моей тревога и тоска…

 

Она ж, сияя радостно и юно,

Летит вперед. Уже издалека,

Я шлю тебе свое прости, о шхуна!

 

 

Водопад

 

 

Поутру рано или в час, когда

Закат горит последним блеском света

И в сумрак вечера вся даль одета,

Взгляни, поэт задумчивый, тогда

 

На водопад, где бурная вода,

Как в логе лев, бушует. Нет предмета

Ужаснее! Дух страшный водомета

В венце из камня – кудри, борода

 

Струят потоки – воссидит над урной,

Скрывая днем свой облик. Он струит

По бархату лугов поток лазурный;

 

Или, встречая на пути гранит

Обрушенный, обломки гор, гремит

И пенится чрез них волною бурной.

 

 

«Ты все молчишь! Как быстро отцвела…»

 

 

Ты все молчишь! Как быстро отцвела

Твоя любовь, не выдержав дыханья

Разлуки, растоптав воспоминанья,

Отвергла долг и дар свой отняла.

 

Но в горький плен мой разум ты взяла,

Тебе служить – иного нет желанья!

И хоть сожгла ты прошлое дотла,

Душа, как нищий, просит подаянья.

 

Ответь! – Пусть сердце, пылкое тогда,

Когда мы страстным предавались негам,

Пустым, холодным стало навсегда, —

 

Гнездо в лесу, засыпанное снегом,

В глухом лесу, где замер каждый звук.

Ответь, молю, не дли жестоких мук!

 

 

Троссекс

 

 

Тут горы встали в грозном торжестве,

Тут храм для всех, достигших перевала,

Чье место – в прошлом, осень миновала,

И жизнь подобна вянущей траве,

 

Еще недавно свежей. О, как мало,

В искусственности наших модных зал,

Мы ценим счастье жить средь гор и скал,

Среди озер, чью гладь не оскверняло

 

Ничье дыханье. Трижды счастлив тот,

Пред кем осина дрогнет золотая

(В художествах октябрь – соперник мая).

 

И гостья красногрудая вспорхнет,

Задумчивую песню напевая,

Баюкая состарившийся год.