Ниала общее признание дополняет недостающие овальные смысл и иель.

Крайним следствием вторичной обработки религиозного материала и его систематизации является догматика. Этот рационалистический фактор отрывает чувство личности от созданной ради него религии. В результате глубоко религиозные натуры время от времени ощущают эту двойственность, избегают холодного обходного пути при помощи догмы и снова ищут личного пути прямого разряжения религиозной энергии. Они восстанавливают сначала только для себя часть старого потерянного религиозного содержания. Если у этих вдохновенных имеется еще способность влиять суггестивно на окружающих, то возникает тип основателя религии или реформатора,  у которых очень сильно выражены мистические черты, что иллюстрируют образы Христа, Магомета, Лютера.

Мистическая тенденция проявляется в религии и тогда, когда дело не доходит до основания новой секты. Основная идея мистики заключается в возрождении первоначального представления – выраженного уже в жертвоприношении – о сродстве с божеством, и притом, в высшей и самой интимной форме непосредственного объединения души с ее создателем. Но и в этой поздней и сублимированной форме сказываются претензии первоначально вытесненного: отождествление легко принимает черты сексуального единения с божеством; эта тенденция доказана у многих мистиков аналитическим исследованием их свидетельств, а у некоторых, в особенности у женщин, склонных к экстазу, доходила до сознательных фантазий (Христос как жених). Констатируя пассивное и женское положение мистика, Людвиг Фейербах говорит (L. Feuerbach: Wesen des Christentums, Kroners Volksausgabe, S.181) о нем: “Его голова всегда одурманена парами, подымающимися из непотушенного пламени его желаний” – “Он создает Бога, с которым он, наряду с удовлетворением потребности познания, удовлетворяет и половую потребностью, то есть потребность в личном существе". Мистическое воодушевление может повыситься до тех форм экзальтации, многочисленные примеры которых мы встречаем в истории религии. Как когда‑то анимизм в виде магии, так и мистика в виде спиритизма, оккультизма и прочего обладает известными техническими средствами для покорения сверхъестественного мира, созданного из проекции бессознательного.

В вышеизложенном мы наметили в грубых чертах точку зрения психоанализа по отношению к ходу развития религиозного чувства. Нам нужно заняться еще одной важной проблемой, которой выше мы совершенно не уделили места.

Как упомянуто, примитивный культ представляет собой частичную победу запрещенных желаний. С основными положениями психоанализа вполне согласуется тот факт, что одним из наиболее частых и важных преданий культа служит кровосмесительная связь между богиней‑матерью и ее мужем‑сыном – в Вавилоне Истар и Таммуц, которым соответствуют Астарта и Адонис, далее в Египте Изида и Осирис, в Греции Кибела и Аттис, в Индии Майя и Агни, Танит и Митра, наконец, в Японии Ицанами и Ицанаги и т.д. Еще в Апокалипсисе Иоанна небесная царица называется матерью победителя (12:1), тогда как в другом месте – его невестой (21:1). Т.Робертсон (Robertson: (Evang. Myth.,  S. 36) прямо высказывает предположение, что отношение Христа к Марии, вероятно, указывает на старый миф, “в котором палестинский бог, по имени, быть может, Иешуа, находится в положении то любовника, то сына мифической Марии” Отчасти неприкрытое, отчасти разрешенное символически при определенных условиях выполнение кровосмешения, по‑видимому, придавало этим культам таинственное обаяние, указание на которое содержится, например, в заметке Климента Александрийского о культе Аттиса. “Сын превращается в любовника, вот в чем, по‑видимому, содержание мистерий об Аттисе и Кибеле” (Roschers Lexicon d.griech. и. röm. Myth.).

Это оживление в торжественной и мистически‑символи‑ческой форме кровосмешения вместе с ослаблением образов фантазии претерпело в ходе развития многочисленные изменения, из которых мы проследим здесь вкратце одно, приобретшее особое значение для религии.

Склонность к вытеснению кровосмешения сказывается в приведенных мифах и культах в том, что юный сын, обыч‑

4* но, уже с наступлением мужской зрелости вступивший в половые отношения с матерью‑супругой, сейчас же после этого высшего пункта оплодотворения погибает ранней смертью в расцвете лет. В преданиях эта трагическая судьба ясна как наказание за запрещенное кровосмешение: сын‑супруг подвергается в этих преданиях кастрации, причем он или сам подвергает себя ей, или ему мстит его сексуальный соперник; таковы предания об Ираносе, Атти‑се, Осирисе и т.д.

Трагическая гибель юного, полного сил бога связывалась с соответствующими явлениями природы – заходом солнца, осенним листопадом и т.д.; ссылкой на законы природы мотивировалась потребность в регулярном повторении данных актов культа. В этом сравнении индивидуальной судьбы с космическими процессами играло свою роль еще одно стремление, глубоко свойственное всем людям и имеющее большое значение при создании мифов и религии, а именно: тенденция отрицать перед собственным сознанием горькую необходимость смерти и обойти ее признание. Эта потребность связывалась с оборотной стороной печальных для человека явлений природы, стало быть, с восходом солнца, возвращением плодоносного времени года и т.д.; тем самым богу, принесенному в жертву на службе оплодотворения, давалась возможность воскрешения, которое и является фактически существенным элементом во всех приведенных преданиях. Здесь появляется дальнейшая фантазия, в основе которой лежит символ земли как матери всего живущего; она придает индивидуальной фантазии кровосмешения новый смысл и более широкий базис. Из отрезанного полового органа бога‑сына, который мать‑супруга бережно сохраняет (Изида, Кибела, Астарта и т.д.), рождается новое поколение; из матери‑земли, в которую был погружен принесенный в жертву бог или его существенный атрибут, фаллос, воскресший бог поднимается к новой жизни*

Празднества, при которых различные народы почитали фаллос, были отнесены позже к воскрешению  на том свете (Liebrecht: Zur Volkskunde, 1879).

Это воскрешение связывается с кровосмесительным желанием при помощи старой и типичной фантазии, изображающей смерть как возвращение в утробу матери, как продолжение существования бывшего до рождения. По этой же причине принесенные в жертву боги до их воскресения сохраняются в пещере, часто омываемой водой; эта пещера символизирует утробу матери и часто используется в том же смысле уже в истории рождения бога. Таким путем религиозная фантазия, с помощью выросшей из либидо к матери.символики, создает типичный образ принесенного в жертву и вновь ожившего божества; базисом этого образа служит фантазия о кровосмесительном воскрешении  из собственной матери (Юнг).

С постепенным уменьшением значения кровосмешения, с более сильным проявлением все более охватывающего личность желания бессмертия, развиваются уже рано появившиеся представления о загробной жизни*, грандиозные фантазии, содержанием которых служит пребывание умерших в другом мире более или менее подобном реальному; он обещает человеку, по истечении определенного срока, новую жизнь на земле и продолжение жизни в загробном мире. Тем самым ясно и определенно человеку дается то утешение, которое раньше было возможно только косвенно, путем бессознательного отождествления с богом‑героем.

Вера в бессмертие и воскресение, которой завершается большинство религиозных систем, устанавливает, если проследить ее вплоть до кровосмесительного воскрешения, максимально полное отстранение отца, место которого занимает сын. Это отстранение является – что ясно из ощущаемого во всякой религии чувства вины – следствием инфантильного соперничества и враждебности, удержавшихся в бессознательном и проникающих оттуда в религиозную жизнь. Позднейший дуализм  многих религий, в которых рядом с создателем появляется разрушитель, тогда как первоначально оба были объединены в одном образе,

Cp. Edm. Spiess: Entwicklungsgeschichte der Vorstellungen vom Zustande nach dem Tode auf grund vergl. Religionsforschung dargestellt, Jena, 1877

Есть следствие раздвоения чувства. В бессознательном отношении к отцу имеется противоречие; когда оно становится невыносимым, оно устраняется при помощи обособленного изображения противоречивых чувств в двух или нескольких фигурах (Ормузд – Ариман, Бог – дьявол). Крайнее выражение победы над отцом – атеизм, когда личность становится на собственные ноги и не признает над собой ни создателя ни господина.

Но вместе с тем, никогда не иссякает то двойственное чувство, которое привязывает к образу отца и первой религиозной обязанностью ставит уважение и благодарность по отношению к нему. Для личности то положение, которое она заняла в детстве по отношению к отцу, остается прообразом ее позднейшего отношения к создателю мира и небесному отцу. Даже тогда, когда она, как это необходимо для завершения развития, эмансипируется от отца или восстает против его авторитета, – даже тогда детские чувства любви и зависимости от отца сохраняются в бессознательном и проявляются в религии.