Общая панорама душевной жизни

 

В нашем анализе 9-й главы "Философии свободы" мы выявили весь тот процесс душевного развития, который ведет к овладению Христовым даром. Сведем теперь все полученное воедино (табл. 5).

 

 

Полученную общую картину не обязательно принимать лишь как схему. Она поистине есть план действий по самореализации, по христианизации души. Ибо сентиментальными увещеваниями с нею ничего не сделать. Необходимо дать себе ясный отчет в том, что собой представляет человеческая душа. Тогда станет ясно, что можно с нею делать, а чего нельзя.

 

Сначала следует осознать, что в каждом своем проявлении душа осуществляет синтез входящих в нее понятийного и восприятийного импульсов. Они, в свою очередь, всю ее делят надвое. При этом восприятия чувств, утончаясь, доходят до идеального. Понятия же освобождаются от чувственно-субъективной окраски. Можно сказать, что в душе ощущающей противоположность понятия и восприятия тяготеет к тому, чтобы утонуть в субъективных чувствах двух родов; в душе сознательной она поднимается к отношению двух родов идеально-мыслительного.

 

Душа ощущающая близка к бытию природы, которая, по словам Гете, "всегда поступает аналитически, ведя развитие из живого, таинственного целого", а затем "действует синтетически, сближая и соединяя в одно целое совершенно чуждые друг другу отношения" [ 93 ]. Для души ощущающей эти акты природы сливаются воедино, создавая в ней настроение монизма, вследствие чего она склонна сужать понятие природы, исключая из нее дух. По мере индивидуализации, теряя метафизическую связь с природой, она тяготеет к материалистическому монизму. Но, подчеркиваем, в основе его лежит чувство, настроение. И следующее, к чему приходит душа ощущающая на пути индивидуализации, когда в ней пробуждается фаустовское начало, есть настроение:

 

 

Ах, две души живут в груди моей,
Друг другу чуждые и жаждут разделенъя.
Из них одной мила земля,
И здесь ей любо, в этом мире,
Другой — небесные поля,
Где духи носятся в эфире.

 

"Фауст" ч.1. Перевод Н. Холодковского

 

 

Душа рассудочная стремится преодолеть дуализм души ощущающей, но ей дано достичь этого лишь этически. Мировоззрительно она лишь углубляет его, оформляя философски. И наиболее ярким примером здесь, несомненно, является Кант. Его категорический императив есть попытка свести решение философской проблемы в этическое русло. Он, фактически, разделяет в душе рассудочной Христа и Софию, отчего его вера в Бога монотеистична, а теория познания оставляет открытой возможность сползания к материалистическому монизму. Но одновременно она создает предпосылки и к трансцендентализму, настроению души сознательной.

 

В душе сознательной снимается догма опыта в силу меняющейся характерологической основы. Мышление, двигаясь более свободно в своей стихии, обретает надежду прийти к идеальному единству мира. Формальная логика души рассудочной принимает здесь характер гегелевского панлогизма. Фихтевское не-Я здесь впервые обретает свойство Я — способность на безусловное полагание, которое еше не безусловно в полной мере (как не тождественны гегелевские понятие и бытие Бога), но свободно от догмы опыта, идеально.

 

Истинный монизм достижим лишь в сфере Самодуха. Он примиряет трансцендентализм с наивным реализмом — в "мысле-монизме", как называет свое воззрение Рудольф Штайнер. В сфере Самодуха происходит встреча двух импульсов, идущих снизу и сверху. Снизу я-сознание приходит к единой картине мира, соединяя понятия с восприятиями. Сверху приходит откровение единства чувственного и мыслительного миров. Семичленный логический цикл протекает по законам бытия интеллигибельного мира и потому восходит к прафеноменатьной основе.

 

С той стороны, где прежде действовала характерологическая основа, в Самодухе выступает понятийное мышление, как "высшая ступень индивидуальной жизни", независимое от содержания чувственных восприятий, поскольку само есть восприятие, и при этом оно есть интуиция, которой мы определяем содержание понятия.

 

"Когда мы,— говорит Рудольф Штайнер, — вступаем в воление под влиянием указывающего на восприятие понятия, т. е. представления, то определяет нас окольным путем — через понятийное мышление — это восприятие. Когда мы действуем под влиянием интуиции, то побуждением к нашему поступку является чистое мышление" (4; с. 153). Уже в душе сознательной восприятие, действующее в представлении, утончается почти до созерцания идей. В Самодухе созерцание обусловлено лишь способностью данного субъекта почерпать вполне определенные интуиции из единого мира интуиции, подобно тому, как и в мыслительной жизни мы не способны охватить однозначно весь мир понятий и говорим о складе ума и т. д. Фихте сказал, что человек выбирает философию в зависимости от того, каков он сам. Нечто подобное действует и в мире интуиции. Человек воспринимает из них лишь те, которые близки его индивидуальному началу, а индивидуальное начало в мире Самодуха определяется способностью к любви, способностью подняться над обусловливающим началом отдельной, низшей природы и отдаться всеобщей мировой связи вещей. А там ничто не побуждает к поступку, кроме как любовь к нему. Тогда поступок — мой, и он свободен. Побуждение к нему есть одновременно и мотив, понятие — понятийная интуиция — есть одновременно и восприятие: нравственная интуиция. Основа же их тождества есть любовь духовного, высшего рода.

 

Таким образом, сфера свободы, в которую вступает человек, возвысившись над душой сознательной, является тем источником, из которого черпает свое содержание сила суждения. Ибо это есть сфера Самодуха, где бытие и сознание пребывают в единстве. Человек достигает этой сферы чисто эволюционным путем, который может быть сокращен, но только согласно правилам, отвечающим характеру науки посвящения новой эпохи. Поэтому нет ничего удивительного в том, что в сфере Самодуха созерцающему суждению предстоят два рода интуиции, нечто, одновременно и единое и двойственное: нравственные и понятийные интуиции.

 

Единый в себе мир двояко предстает человеческому духу и в чувственной реальности: как мир внешних и внутренних восприятий. На внешнем пути дуализм "я" и мира преодолевается логически. Внутренняя дилемма решается путем самопознания и самовоспитания. И чтобы то и другое могло сойтись в сфере Самодуха, логика и нравственный прогресс должны быть подчинены закону семичленной метаморфозы. Двигаясь параллельно в генезисе тройственной души, обе метаморфозы естественно вводят нас в процесс посвящения, первые семь ступеней которого и представлены в табл.5.

 

Не все они являются ступенями высшего познания. Три первых из них — подготовительные; четвертая — двойное созерцание — обретается благодаря развитию органа идеального восприятия. В первую очередь он образуется в мыслительной сфере, которая далее начинает жить по законам имагинативной логики. Но по мере работы над собой человек приводит к очищению и осознанию свои оболочки. Тогда он восходит на первую ступень высшего сознания — овладевает имагинативным сознанием; вернее сказать, имагинации начинают нисходить в него (см. рис.20а; он представляет собой некоего рода метаморфозу рис.20). Самодух нисходит в душу сознательную, когда мы овладеваем первой ступенью высшего сознания: на второй ступени Жизнедух нисходит в душу рассудочную; на третьей Духочеловек — в душу ощущающую, и человек тогда овладевает интуитивным сознанием. Но прежде, чем подходить к познанию этих ступеней, необходимо детально разобраться в тех элементарных процессах — ощущениях, восприятиях, — из которых впервые рождается индивидуальное "я". К анализу их мы теперь и переходим.

 

 

ГЛАВА III

 

ДВЕНАДЦАТИЧЛЕННАЯ СИСТЕМА ВОСПРИЯТИЙ ЧУВСТВ

 

 

Общие положения

 

Восприятия чувств образуют начало индивидуальной жизни. Их следует отличать от многообразных чувствований, которые укоренияют в душе как результат воспитания, жизненного опыта. Благодаря составу чувствования, каждый человек являет собой неповторимую индивидуальность, ибо ими определяется и склад ума и тип поведения.

 

Менее индивидуализирована в человеке сфера восприятий чувств, однако и она во всех людях проявляется по-разному, и не только в силу физиологических различий, но, опять-таки, и склада характера, и всего типа личности. Прежде всего, человек, обладая восприятиями чувств наравне с животными, уже в этой сфере принципиально отличен от них. У животного отношение к внешнему объекту прекращается в тот момент, когда он исчезает из поля его восприятия. Человек, обладая сознанием, переводит восприятия во внутренний круг жизни и строит там на их основе целый мир, которым в значительной мере обусловлено индивидуализированное отношение человека к внешнему миру. Происходит это благодаря тому, что восприятия чувств в человеке соединяются с понятиями и образуют представления.

 

В конечном счете, восприятия чувств являются первоисточником всей индивидуализированной жизни души.

 

Все, чем располагает человек в индивидуальной душевно-духовной жизни, в конце концов, входит в нее только благодаря восприятию. Даже когда говорится: я осознал мысль, то и тогда имеется в виду лишь более тонкая форма восприятия. Утверждение, что сознание определяется бытием, обладает совершенно специальным значением, не оговорив которого, его лишают смысла. Для сознания все опосредуется восприятием, объем которого включает в себя и философские категории: бытие, объективная реальность и так далее.

 

Итак, восприятиями обусловлено становление индивидуального сознания. Но по мере их утончения они сами становятся сознанием
и закрепляются в его сфере. Тогда сознание начинает господствовать над бытием по вышеуказанному принципу: соединяя понятия с восприятиями, творить образ целостной реальности. Человек и мир — это две части одной реальности. Без человека мир лишился бы существенного элемента: понятий. Без мира, без восприятий, человек никогда не приобрел бы понятий.

 

И судить об объективной реальности на основании одних лишь восприятий чувств мы не можем, поскольку, во-первых, в сферу восприятий входят и галлюцинации, и сновидения, и всевозможные предчувствия. Во-вторых, необходимо учесть, что анализ восприятий невозможен без учета самой воспринимающей личности, ибо в акте восприятия объект и субъект слиты воедино, но не однозначно. И в-третьих, на основе актов восприятия не объекту, а субъекту дано судить о характере реальности и так находить с нею закономерную связь.

 

Так где же тогда, спрашивается, критерий истины? Он — в адекватной связи понятия с восприятием, в представлении. При его формировании, чувства, как говорит Гете, не обманывают. Но для этого необходимо пройти сквозь некоего рода "медные трубы". Называются они верностью опыту. В субъекте мир восприятий —столь же самодовлеющая сущность, сколь и мир я-сознания. Ошибки возникают в тот момент, когда догмы одного из них навязываются другому. Поэтому перед психологией стоит задача: выработать, по аналогии с теорией познания, лишенное предпосылок (в своем, естественно, роде) учение о восприятиях чувств.

 

В Антропософии речь идет о системе двенадцати восприятий чувств, обусловленных соответственно двенадцатью органами чувств. Я-сознание получает в их кругу первичный опыт, ведущий к рождению его как сущности. Дальнейшее восхождение "я" к сверхчувственным восприятиям не только не отрицает целостного характера этой системы, но вообще может быть успешным лишь при условии ее глубокой и гармоничной проработки. Ибо выход за границы чувственного мира означает не только метаморфозу сознания, но также и метаморфозу исходных органов чувств.

 

Круг двенадцати восприятий чувств, в зависимости от их направленности, разделяется на две группы. В одну из них входят: чувство вкуса, зрения, тепла, слуха, чувство слова, мысли и чувство "я"; органы восприятия этих чувств направлены во внешний мир. Внутрь человека направлены: чувство жизни, движения, равновесия, осязание и обоняние.

 

Обычная современная психология, которая, по сути, вся материалистична, несмотря на всевозможные ответвления в виде "около (пара)-психологии", считается лишь с пятью восприятиями чувств. Остальных она не различает. Они для нее слишком тонки, неуловимы. В самом деле, если мысль — лишь бессущностная тень, а "я" — только условное обозначение, то о каком чувстве их может идти речь? Ведь это означало бы почувствовать то. чего нет. Однако гетевский Фауст в одном из подобных случаев отвечает Мефистофелю:

 

В твоем ничто я все найти надеюсь.

 

То, как Рудольф Штайнер давал сообщения о системе восприятий чувств, представляет собой живую картину становления целого учения. Ему не удалось (на то были разные причины) изложить ее систематически в одном труде, как он это сделал в отношении учения об эволюции мира и о многочленном человеке. Однако такая попытка была им предпринята, в результате возникла книга "Антропософия" (ИПН. 45), которой был дан подзаголовок — "Фрагмент", ибо она осталась незаконченной. Читая эту книгу, получаешь впечатление, что при ее написании Рудольф Штайнер находился в положении, прямо противоположном тому, в котором пребывал в свое время Франц Брентано, — его переполняло обилие знания, бесконечное прорастание вширь и вглубь всевозможных связей, многочисленных ингредиентов душевной жизни. Поэтому в книге он дал лишь их общий набросок, а наравне с этим в течение ряда лет создал как бы мозаичное панно учения о восприятиях чувств в составе духовно-научной психологии, психософии. Элементы этого панно рассыпаны в многочисленных лекциях, где они вкраплены в самые различные связи. Собрать из них единую картину Рудольф Штайнер предлагал своим слушателям, но так, чтобы они обращались с ними, как и в случае "Тайноведения", как с некоего рода партитурой.

 

Не все встечаемое нами у Рудольфа Штайнера по поводу двенадцатичленной системы восприятий чувств однозначно, даже их состав не везде одинаков. Причина этого кроется в том, что перед нами проходит живая картина становления познания, где перед исследователем стояла задача привести богатый сверхчувственный опыт в связь с данными эмпирической науки, решить терминологическую проблему, по возможности не осложняя задачу традиционному мышлению. Видимо, потому Рудольф Штайнер дает в нескольких лекциях круг восприятий, тогда как в действительности имеет место виток спирали, продолжающийся в обе стороны за пределы чувственного мира.

 

Мы начнем наше рассмотрение также с круга, и именно с того, который дан в лекции от 8-го августа 1920 года (ИПН. 199) (рис. 26).

 

 

Дадим краткую характеристику каждому из приведенных на рисунке, скажем попросту, чувств, памятуя однако об их отличии от приведенных во второй главе чувствований и чувств в общем смысле этого слова, где под чувствами понимаются всевозможные ощущения, переживания, например прекрасного, и т. д.

 

Чувство жизни, как его описывает Рудольф Штайнер, состоит в переживании некоего рода "приятности", если в нашем организме все обстоит благополучно. Иными словами, речь тут идет о всеобщем внутреннем самочувствии. Оно усиливается, например, по мере приближения обеда и повергает нас в депрессию, когда мы испытываем голод или жажду. Чувство жизни обостряется в нас всякий раз по мере нарастания усталости, и мы тогда ищем возможности отдохнуть, чтобы снова его освежить и вернуть к тому состоянию, в котором мы, привыкнув к нему, просто его не замечаем. Если бы этого чувства не было, то мы вообще не могли бы знать о том, что в нас совершается ход жизни. С него начинается наше самовосприятие. Его имеет уже новорожденный, имеет его тогда, когда все остальные восприятия чувств еще закрыты, неосознанны, инстинктивны. По мере развития чувство жизни дает нам переживание всего нашего внутреннего существа; в нем мы в наибольшей мере пребываем в самих себе. "С его помощью человек ощущает себя как исполненную пространства телесную сущность" (45;с.31).

 

В какой-то мере чувством жизни обладают и животные; чтобы убедиться в этом, достаточно понаблюдать за выражением их глаз в состоянии сытости, когда они целиком погружаются в его переживание. Правда, оно у них носит, хотя и неосознанно, сверхчувственный характер. Подобным образом человек переживал это чувство на древней Луне; начало же ему было положено уже на древнем Сатурне, где Архангелы переживали его в нас как световую и вкусовую игру, а Ангелы, взаимодействуя своим эфирным телом со вкусовыми переживаниями в монадах, заложили в них (т. е. в нас) зачатки обмена веществ. У современного человека чувство жизни часто пронизывается сознанием. Мы воспринимаем в нем то, "чем в бодрственном состоянии обладаем как своим сознанием того, что мы существуем, что мы себя внутренне чувствуем, что мы — это мы" (199; 8.VIII).

 

Вот, собственно, почему нельзя во всем объеме принять декартово: я мыслю, следовательно, существую. Ибо это "существую" дано нам несколько раньше, чем мы начинаем мыслить. Мы вправе лишь утверждать, что вне сознания нет мышления, но не наоборот.

 

Вслед за чувством жизни идет чувство движения. От первого оно отличается тем, что для появления его нами должна быть совершена определенная деятельность, тогда как в первом случае мы можем оставаться в покое — восприятие возникает само, от изменения внутренних структур нашего организма.

 

Двигаться мы начинаем раньше, чем становимся способны это осознавать. С другой стороны, некоторые формы движения всю нашу жизнь лишь изредка входят в сознание, а то и вовсе остаются бессознательными, ибо в данном случае имеется в виду всякое движение — от моргания глаз и движения гортани во время говорения до ходьбы и работы руками. Когда мы стоим, ходим, танцуем и т. д., совершается сокращение и удлинение наших мышц. И от этого в душу излучается чувство свободы, свободы собственного душевного существа; оно встает в душе подобно вызываемой чувством жизни приятности. Во время движения в наших материальных органах возрастает жизненный процесс. Переживают его люди по-разному, и в движении, фактически, выражается весь душевный склад человека. Стоит лишь понаблюдать волочащуюся походку меланхолика, легкую, с носка, походку холерика и т. п., чтобы убедиться в этом. Но кроме того, движения человека находятся в определенном соответствии со всей его формой: одним образом движется человек с длинными ногами, иным — с короткими.

 

В движении человека приоткрывается и идет вовне сама его сущность, его "я"; во внутреннем же опыте самосознания весть об этом достигает нас в чувстве движения.

 

Чувство равновесия в известном смысле противоположно чувству движения и может быть еще названо чувством статичности. Оно позволяет нам ориентироваться в пространстве, осознавать наше положение в нем. Благодаря ему мы начинаем различать верх и низ,
правое и левое. Ему же обязаны мы прямостоянием. Переживание чувства равновесия связано с наличием в ушном лабиринте трех так называемых полукружных каналов, расположенных по отношению друг к другу в точном соответствии с направлением осей декартовой системы координат. Малейшие нарушения в них мы переживаем как головокружение, и тогда нами овладевает бессилие, мы падаем, т. е. теряем чувство равновесия в том же смысле, как мы теряем чувство слуха при разрушении барабанной перепонки.

 

В отличие от двух предыдущих чувств, где главное заключается в их явлении для внутреннего мира души, в чувстве равновесия мы приходим во взаимоотношение с внешним миром, как пространством, наполненным материей, и если мы не утомлены, то переживаем себя независимыми от тела и времени. Мы тогда переживаем душевный покой, душевное равновесие. Такой покой может быть как пассивным, так и активным. Во втором случае мы говорим о сознательном душевном равновесии, в котором активно присутствует наше "я"; поэтому тогда мы уже чувствуем себя духом. Чтобы обрести активное равновесие, нужно уметь приводить множественность переживаний чувств к единству, а единство — к множественности. В некоем единстве нам дано чувство жизни. Движение несет чувству равновесия множественность переживаний. И чувство равновесия предстает нам как некое, скажем, синтетическое чувство, приводящее к единству два предыдущих и рождающее в душе "приятность" активного покоя, равновесия, а потому и данное в восприятии нашему духу. Это последнее обстоятельство и позволяет нам трактовать чувство равновесия расширительно.

 

Итак, двигаясь от первого чувства к третьему, мы можем наблюдать, как постепенно просветляется, формируется благодаря им сознание индивидуального "я", стоящего в центре круга всех восприятий чувств. Первые три из них дают ему ощущение собственной телесности как внешнего по отношению к нему мира. Душа с их помощью как бы отворяет свои врата в сторону собственной телесности и ощущает ее как "в первую очередь противостоящий ей физический внешний мир" (45; с.ЗЗ). Для "я" нет принципиальной разницы между этим и всем остальным физическим миром. Различия здесь возникают лишь по степеням восприятия: вначале они смутные, но зато более интимные, а в датьнейшем они все более просветляются для сознания и принимают отстраненный от "я" характер. Общим для них является то, что все они, в большей или меньшей мере, достигают нашего "я" как объекты. В недооценке этого факта коренится основная ошибка субъективного идеализма Беркли, Шопенгауэра и др., в той или иной форме объявляющих мир представлением субъекта. Чувство равновесия ставит нас на границу внутреннего и внешнего физического мира. Если не брать вопрос чисто физиологически, то можно сказать, что чувство жизни и чувство движения не нуждаются во внешнем мире; чувство же равновесия без него существовать не может. Однако непосредственное соприкосновение с внешним миром происходит в чувстве осязания. Имеются основания видеть в этом чувстве совокупное действие четырех других восприятий чувств: обоняния, вкуса, зрения и тепла. Более того, во всей системе восприятий в той или иной форме имеет место "касание" объекта. По этой причине маленький ребенок все хочет потрогать руками, даже Луну. Однако осязание имеет и ряд специфических свойств, выделяющих его в самостоятельный род чувственного восприятия.

 

В осязании мы больше не связаны, как в трех предыдущих чувствах, с нашим внутренним непосредственно, а лишь с проекцией его на внешнее. Вещи бывают твердые или мягкие, гладкие или шероховатые, — о чем нам говорит внешний мир; но это лишь их поверхность; внутрь вещей мы в осязании не проникаем; также и в нас ничто не проникает извне через осязание. Мы наталкиваемся на предметы, но дело имеем с тем, что происходит в нас самих, внутри границ нашей кожи. Переживание осязания по своей природе, как и чувства жизни, движения, равновесия, также дано внутренне-телесно, а потому будет правомерно поставить их в один ряд. Но, в то же время, в первых трех чувствах все процессы восприятия не только протекают внутри нас, но и вызываются нашим внутренним. В осязании же мы приходим нашим внутренним в соприкосновение с разными областями внешнего мира. К тому, что в чувстве жизни, движения, равновесия мне дано как переживание моих сугубо внутренних процессов, добавляется новая область, однако лишь в ее действии на мое внутреннее. Чувство осязания одновременно и внутреннее и периферийное. Поскольку мы заключены в кожный покров, мы заключены в осязание.

 

У животных осязание не выделено в особый род восприятий — они осязают всеми органами чувств. И если, например, мы видим, как кошка трогает что-то лапой, то абсурдно думать, что у нее тогда возникает ощущение твердого, шелковистого и т. д. (Любовь кошек к поглаживанию основана на сверхчувственных переживаниях.) В человеке осязание стало самостоятельным чувством лишь благодаря наличию "я". В прошлом же, согласно сообщениям Духовной науки, осязание хотя и существовало, но было предназначено для восприятия не внешнего мира, а только духовного, для внутреннего восприятия высшего Я, пронизывавшего всю телесную организацию с того момента, как оно было даровано нам Духами Формы. Но позже, в Лемурийскую эпоху, чувство осязания претерпело метаморфозу и было обращено на внешний мир. Не свершись она, мы и поныне, наталкиваясь на предметы, узнавали бы лишь нечто о своем "я". Происшедшая метаморфоза носила многоступенчатый характер, а в результате между "я", ставшим индивидуальным "я", и осязанием развились три вышеприведенные чувства; они отодвинули осязание от "я", и оно стало своего рода первым "посланцем" "я" во внешнем мире. Благодаря ему же "я" и во внутренней жизни смогло дистанцироваться от чувства жизни, чувства движения и чувства равновесия, объективировать их по отношению к себе, как внешние восприятия, а вследствие этого — осознать их, преодолеть в себе животную природу. Так, примерно, можно понять переход осязания с первого на четвертое место в кругу двенадцати чувств [* Рудольф Штайнер в одних случаях начинает круг восприятий с осязания, в других оно стоит на четвертом месте. Попыткой дать этому объяснение и было вышеприведенное изложение.].

 

Имеется и еще один аргумент в пользу такого вывода. Предмет, оказывающий на меня давление, меняет положение частей моей телесности, что переживается первыми тремя чувствами. Следовательно, чувство осязания присутствует и в них. Но отличие состоит в том, что в осязании, как говорит Рудольф Штайнер, в скрытом виде всегда присутствует элемент суждения. Его произносит наше "я". Оно не только наталкивается на предметы, но и говорит себе: этот предмет твердый. Таким образом, получается интересная взаимосвязь, объединяющая первые четыре чувства. Индивидуальное "я", пробиваясь сквозь смутность внутренних восприятий всеобщей телесности и сводя их к синтезу в элементарном отношении с внешним миром благодаря связи чувства равновесия (через полукружные каналы в ухе) с тремя направлениями пространства, приходит в чувстве осязания в многообразное соприкосновение с внешним миром.

 

Не следует удивляться, обнаружив в эволюции чувств действие все того же закона метаморфозы. Чувства занимают среднее положение между биологической и духовной эволюцией. В далеком прошлом чувство осязания замкнуло человека в кожу и дало телу облик, сложную конфигурацию за счет его неодинакового реагирования на внешние воздействия в разных его частях. Оно тогда играло роль инструмента высшего Я — творца земного человека. Через осязание высшее Я излучало свои действия вплоть до соприкосновения тела с внешними предметами. Высшее Я формировало тело человека на основе внешнего опыта, где к нему возвращалась его же собственная сущность, но с отпечатком, полученным от внешнего мира. Нечто подобное происходит и в настоящее время. Только теперь, параллельно деятельности высшего Я, слагается еще я-ощущение. Оно воплощается не одновременно с физическим рождением, а постепенно, в течение первых трех семилетий жизни. В его онтогенезе повторяются древние эволюционные процессы. Поэтому осязание хотя и пробуждается после рождения первым, но — в своей древней (внутренней) форме, как орган осязания творящего Я, как его земной противополюс.

 

По мере индивидуального развития осязание высшего, т.е. интеллигибельного Я распространяется и на его мыслительную природу. Деятельность осязания уподобляется интеллектуальному созерцанию, отчего и входит в него в скрытом виде суждение, которое всегда тетической природы. И через это скрытое суждение осязание, будучи внутренним чувством, приобретает отношение к внешнему миру. Через осязание "я" начинает на уровне ощущения интеллектуально созерцать идеальное в вещах.

 

Так мы вновь подошли к тесной связи "я" с осязанием, только на этот раз уже не высшего, а низшего "я". Для него первая триада чувств дается чисто филогенетически. "Я" просто застает их в себе; а начиная с осязания оно осознает противостояние внутреннего и внешнего миров, что рождает в нем первую форму самосознания. В то же время, отношение внутреннего и внешнего в восприятиях чувств носит не только идеальный и временной, но также физический и пространственный характер. Поэтому следует думать, что метаморфоза чувств соединяет в себе и семичленный, и двенадцатичленный принципы развития.

 

Обнаружив в осязании элементы восприятия и суждения, можно было бы ожидать, что далее они пойдут разными путями. И так это отчасти и происходит. Но, кроме того, продолжается и их совместное развитие через органы восприятия, что необходимо для многосторонней связи "я" с миром, только и способной приводить его к подлинной автономии. Особенно ярко это выражено в чувстве обоняния.

 

Эволюционно мышление тесно связано с обонянием. У животных — собак, слонов — в переднем мозгу находится гигантский обонятельный нерв. С его помощью они познают внешний мир, т. е. ориентируются в нем. У человека этот нерв имеет чахлый вид. Зато в том же месте у него находится благороднейшая часть мозга, ибо "передний мозг у человека обладает органом для сочувствия, для понимания людей вообще" (348; 16.XII). И основание, по которому, скажем, собака виляет хвостом, у человека облагорожено. "Умность" собаки, слона находится в носу; человеческая умность развилась благодаря преодолению чрезмерной деятельности чувства обоняния.

 

В чувстве обоняния мы приходим в значительно большую связь с внешним миром, чем в осязании; настолько большую, что соединяемся с его веществами, находящимися в газообразном состоянии. Однако и здесь преобладающим остается опыт, который мы получаем относительно самих себя. Мы испытываем некий натиск на нас внешней материи, и реакцию нашего "я" на этот натиск мы переживаем как обоняние. В результате в нас рождается образ от полученного опыта восприятия. Таково существенное отличие обоняния и последующих чувств от осязания. — В них возникают не скрытые суждения, а образы окружающего мира. В логике созерцание привело нас к восприятию идеи из объекта. В восприятиях чувств скрытое суждение метаморфизируется в образ. Образ же — это чувственный представитель сверхчувственного. Все мифологическое мышление древних было образным, основанным на имагинативных переживаниях. Из них родилась творческая фантазия. В восприятиях чувств, дающих образы мира, к нам из чувственного возвращаются застывшие в нем имагинации. О том, что они же есть и идеи, свидетельствует обоняние.

 

Появление "запахов", как мы знаем, имело место уже на древнем Сатурне. Духи Воли сделали тогда человеческую монаду отпечатком самой жизни Сатурна благодаря тому, что напечатлели ей зачатки Духочеловека, т. е. напечатлели физической тепловой телесности свойства своей воли. Этим было положено начало дуализму внутреннего и внешнего, и первый опыт их соприкосновения явился тем, что мы называем запахом. В дальнейшем пепрвоначальный дуализм был углублен действием люциферических существ, низведших переживание запаха из сверхчувственного в чувственный мир. И здесь испускание материей запахов выражает ее борьбу с отвердением, стремление вновь одухотвориться. Человек, обоняя, противопоставляет свою волю ариманической воле материи. Иными словами, в обонянии мы имеем дело с дифференцированной, метаморфизированной, вплоть до действия отпавших духов, волей Престолов. Сама по себе субстанция обоняния высочайшего происхождения. Когда она через отпавших духов является в чувственном мире, минуя необходимый ряд опосредовании, то она производит то впечатление, по поводу которого говорится, что падшие ангелы узнаются по отвратительному запаху.

 

Реминисценции в сознании сверхчувственного столкновения внутренней и внешней воли, происходящего в обонянии, и побудили Шопенгауэра, как замечает Рудольф Штайнер, основать философию воли. В действительности Шопенгауэр имел право сказать следующее: мир, постигаемый в обонянии, есть воля и образ (а не представление).

 

Обонянием кончается ряд пяти внутренних чувств. Благодаря им мы переживаем нашу жизнь как собственную, а нашим "я" осознаем, какова его экзистенциальная основа, опираясь на которую оно может затем проникать во внешний мир.

 

В чувстве вкуса "я" вступает в саму вещественность чувственного мира. Во вкусе и обонянии внешний и внутренний миры встречаются как подобные, действия же органов чувств проявляются как противоположные. Вкус — это вывернутое наизнанку обоняние, как его характеризует Рудольф Штайнер. В обонянии наше "я", идя навстречу натиску внешнего вещества, увлекает с собой наше внутреннее вещество, но взаимодействия между ними не происходит. Вызывая это внутреннее, "я" теряет некую часть своего содержания, а оставшееся переживает переформированным столкновением с внешним натиском. Это, собственно, и дано ему как переживание запаха. В чувстве вкуса переформирование "я" идет на шаг дальше благодаря тому, что внутреннее вещество не просто сталкивается с внешним, но и вступает с ним во взаимодействие: слюна растворяет пробуемое вещество. Рудольф Штайнер поясняет: "...обоняние — это восприятие веществом самого себя, чувство же вкуса — это оживление веществом самого себя" (45; с. 84). Так в обонянии вместо самопереживания "я" возникает вторжение внешнего вещества в я-переживание. В чувстве вкуса, как и в обонянии, "я" замыкается от действия внешнего мира, но, как говорит Рудольф Штайнер, лишь взяв внутрь себя внешнее и неся его далее в себе как часть собственного внутреннего существа. И тогда "обоняние находящегося внутри тела вещества пробуется" (45; с.92). У процесса, говоря языком имагинативной логики, появляется индивидуальный носитель; столкновение внутреннего и внешнего всецело переносится внутрь субъекта. Об этом можно сказать еще так: внешнее обоняние становится внутренним в переживании вкуса, внешнее уподобляется внутреннему, а переживание восприятия меняется на противоположное: то, что в обонянии несло "я" его же собственный опыт, модифицированный внутренним движением вещества, порождая тем образ внешнего, — в чувстве вкуса этим внутренним становится внешнее, вступившее во взаимодействие с внутренним и изменившее его своими внешними свойствами. Благодаря этому свойства внешнего мира (а не одни лишь изменения внутреннего) достигают я-переживания, что мы и называем вкусом.

 

Вкусовые ощущения возникли на древнем Сатурне в тот период, когда ему стала присуща внутренняя жизнь. Взаимодействовали с ними Ангелы, или Сыны Жизни, развившие благодаря этому в своих эфирных телах деятельность, напоминающую обмен веществ. Ее, как внутреннюю жизнь, они вносили в человеческие монады. Для самих монад она была лишь кажущейся жизнью, но принцип действия вкусовых ощущений уже тогда был подобен земному, лишь протекал он на более духовном уровне.

 

Представим себе, как обособляется древний Сатурн, становится самостоятельным космическим телом, беря в себя часть космических субстанций. В нем уже есть своя тепловая субстанция, а в ней действует Я Духов Личности. Теплота является их внутренней жизнью. И вот в этой теплоте возникает световая игра. Возникает она оттого, что на тепловую субстанцию Сатурна начинают оказывать действие Архангелы. (Мы минуем действие более высоких Иерархий, чтобы выявить лишь суть рассматриваемого феномена.) В мона