Гек вступает в шайку благопристойных людей

Читатель наверняка сообразил уже, что неожиданное обогащение Тома и Гека весьма и весьма взволновало обитателей городка Санкт-Петербург. Столь гигантская сумма, да еще и наличными, представлялась им почти немыслимой. О ней говорили, ее вожделели и восхваляли, пока это нездоровое возбуждение не пошатнуло рассудок многих из тамошних граждан. Каждый «дом с привидениями», какой только нашелся в Санкт-Петербурге и соседствовавших с ним городках, разобрали в поисках скрытых сокровищ по досточке и только что не срыли до основания — и проделали это не мальчики, но мужи: в том числе, и мужи серьезные, нимало не романтические. Тома же с Геком, где бы они ни появлялись, встречали с почтительностью и восхищением и все смотрели им в рот. Мальчики как-то не помнили, чтобы их высказывания представлялись прежде такими уж весомыми, ныне же каждое их слово сберегалось в памяти людской и многократно повторялось, — оба явно утратили способность совершать заурядные поступки и произносить обыденные речи, более того, изучение прошлого обоих позволило отыскать в нем явственные метины неординарности. Городская газета даже напечатала их краткие биографии.

Вдова Дуглас положила деньги Гека в банк под шесть процентов, а судья Тэтчер, исполняя просьбу тети Полли, сделал то же с деньгами Тома. И у мальчиков появился доход попросту неимоверный — по доллару каждый будний день и еще по полдоллара в воскресенья. Столько получал сам священник, вернее сказать, столько ему было обещано — как правило, собрать такие деньги с прихожан не удавалось. В те незатейливые давние времена, мальчик мог за доллар с четвертаком в неделю получить стол и кров, да их же хватило бы еще и на ученье, одежду и стирку оной.

Между тем, судья Тэтчер проникся к Тому изрядным уважением. Он говорил, что обычный мальчик не смог бы вывести его дочь из пещеры. А когда Бекки строго по секрету рассказала отцу, как Том лег за нее в школе под розги, судья приметно растрогался; Бекки попросила его не судить Тома строго за отъявленную ложь, посредством которой он избавил ее от наказания и навлек таковое на себя, и судья с немалым пылом заявил, что то была благородная, великодушная, возвышенная ложь — ложь, достойная того, чтобы войти в историю бок о бок с прославленной правдой Джорджа Вашингтона о топоре! Бекки показалось, что ее отец никогда не выглядел таким величавым и статным, как в ту минуту, когда он, расхаживая по комнате, вдруг остановился, притопнул ногой и произнес эти слова. Она прямиком отправилась к Тому и передала их ему.

Судья Тэтчер надеялся, что из Тома выйдет великий юрист или великий полководец. Он сказал, что добьется приема мальчика в Национальную военную академию, а после Том сможет закончить самую лучшую в стране юридическую школу, дабы подготовиться к любой из этих карьер, если не к обеим сразу.

Что же касается Гека, богатство, свалившееся на него, и то обстоятельство, что он попал под покровительство вдовы Дуглас, открыли перед ним двери лучшего общества — вернее сказать, заволокли его в эти двери, пинками загнали в них, — и попав туда, Гек изведал страдания почти невыносимые. Слуги вдовы умывали его, чистили и причесывали, укладывали спать на безучастные простыни, лишенные хотя бы одного пятнышка, которое он мог прижать к сердцу и назвать другом. Есть ему приходилось ножом и вилкой, а к ним прилагались еще и салфетка, и чашка, и тарелка; Геку приходилось учиться по книжке, посещать церковь; разговаривать он должен был так благовоспитанно, что слова утратили для него всякий вкус, в общем, куда бы он ни поворачивался, его ожидали тюремные решетки и путы цивилизованности, которые связывали несчастного по рукам и ногам.

Три недели он мужественно сносил эти страдания, а в один прекрасный день вдруг взял да и исчез. Встревоженная вдова двое суток повсюду разыскивала его. Городок переполошился, Гека искали и там, и сям и даже прошлись в поисках его тела тралом по дну реки. Утром третьего дня Тому Сойеру пришла в голову мудрая мысль: осмотреть сваленные за брошенной скотобойней старые бочки, и в одной из них он обнаружил беглеца. Гек провел в ней ночь, и теперь он, позавтракав украденными где-то объедками, с большим удобством покуривал. Он был немыт, нечесан и облачен в те самые лохмотья, что придавали ему столь живописный вид в счастливую пору его свободы. Том вытащил его из бочки, рассказал, в какие хлопоты он поверг городок и попросил вернуться к вдове. Лицо Гека утратило выражение мирного довольства, тень меланхолии легла на него. Он сказал:

— Не говори мне об этом, Том. Я попробовал, не получилось — и не получится. Не для меня это, Том, не привык я к этим штукам. Вдова — женщина хорошая, добрая, но мне такой жизни не вынести. Она поднимает меня утром всегда в одно время, заставляет умываться, потом меня причесывают, черт бы их всех подрал. Спать в дровяном сарае она не позволяет, а эта их проклятая одежда — она ж меня душит, Том, сквозь нее почему-то и воздух не проходит, и такая уж она, чтоб ее, чистенькая, что я ни сесть, ни лечь, ни повернуться в ней не могу — а уж с крыши погреба я, кажется, год как на заду не съезжал. Да мне еще и в церковь таскаться приходится, сидеть там и потеть, а я их паршивые проповеди на дух не переношу! Мух там ловить нельзя, табак жевать тоже. И ходи все воскресенье в обувке! Ест вдова по звонку, спать ложится по звонку, встает опять же по звонку — все как по нотам расписано, разве может живой человек такое снести?

— Да ведь все так живут, Гек.

— Какая мне разница, Том! Я-то не все, я этого просто не вынесу. Связан по рукам и ногам — жуть, да и только. И харч мне уж больно легко достается, даже и есть не хочется. И ведь на все, черт дери, разрешение надо просить. Хочешь порыбачить — проси, в реке искупаться — проси. А разговаривать изволь до того чинно, что и рот открывать неохота. Я уж приладился каждый день на чердак удирать, чтобы поругаться всласть, почувствовать вкус настоящих слов, а без этого, может, и помер бы. Курить мне вдова не позволяет, кричать не позволяет, зевать нельзя, потягиваться нельзя, чесаться нельзя, особенно если на тебя кто смотрит… (И Гек выругался с особенным раздражением и обидой.) И ведь она все время молится, Том, чтоб ей пусто было! Сроду такой женщины не видел! Нет, я просто должен был удрать, — ну и удрал. Опять же, скоро школа откроется, а в нее же ходить придется — и вот этого, Том, мне точно не перенести. Знаешь, Том, быть богатым вовсе не так хорошо, как я думал. Одни заботы да хлопоты и все время подохнуть охота. А вот это тряпье — оно по мне и бочка тоже по мне, и я их больше ни на что не променяю. И ведь кабы не те деньги, я бы в такой переплет не попал. Ты вот что, Том, возьми мою долю себе, а мне будешь иногда центов по десять подкидывать — не часто, потому как я, черт подери, не люблю, когда мне что-нибудь задарма достается, — ну и вдову попроси, чтобы она меня больше не донимала.

— Ах, Гек, ты же знаешь, не могу я так поступить. Это нечестно, и потом, ты потерпи еще немного, глядишь тебе и понравится.

— Понравится! Ага — посиди подольше на раскаленной плите, глядишь, тебе и она понравится. Нет уж, Том, не хочу я быть богатым и жить в их клятых душных домах тоже не хочу. Я лес люблю, реку, бочки вот эти, так уж за них держаться и буду. А остальное все — да пропади оно пропадом! И ведь как раз теперь, когда у нас и ружья есть, и пещера своя, — кажется, только выходи на большую дорогу да грабь кого ни попадя, — теперь-то и подвернулась мне эта дурь и все испортила!

И Том понял, что удача сама идет к нему в руки…

— Послушай, Гек, мне никакое богатство разбойником стать не помешает.

— Да? Ты взаправду говоришь?

— Это такая же правда, как то что я сижу здесь с тобой. Но, понимаешь, Гек, если ты не будешь благопристойным человеком, мы тебя в шайку принять не сможем.

Радость Гека мигом увяла.

— Как это не сможете, Том? В пираты же вы меня приняли.

— Да, но тут совсем другое дело. Разбойник, он чином выше пирата — как правило. В большинстве стран разбойников набирают из самых благородных людей, из герцогов там и прочих.

— Постой, Том, ты же всегда был мне другом. Ты же не бросишь меня, а, Том? Не можешь ты так со мной поступить, ведь правда, Том?

— Гек, я и хотел бы принять тебя в шайку, я и сейчас хочу, — но что люди-то скажут? А скажут они вот что: «Фу! Шайка Тома Сойера! Набрали туда всякого сброду!» И говорить так они станут про тебя. Тебе же это не понравится и мне тоже.

Некоторое время Гек молчал, в нем совершалась духовная борьба. И наконец, сказал:

— Ладно, я вернусь на месяц к вдове, потерплю, посмотрим, может и сдюжу, но только ты уж меня в шайку-то прими, Том.

— Отлично, Гек, по рукам! Пойдем, дружище, я попрошу вдову, чтобы она не очень на тебя наседала.

— Ты правда попросишь Том? Вот здорово! Да если она мне хоть какое послабление даст, чтобы я мог втихаря покуривать и ругаться, я уж как-нибудь перемогусь, не сдохну. А шайку ты когда набирать начнешь?

— Да хоть

убрать рекламу

 

сейчас. Созовем ребят, устроим посвящение, может даже этой ночью.

— Чего устроим?

— Посвящение.

— А это как?

— Это значит — поклянемся всегда стоять друг за друга и никому секретов шайки не выдавать, даже если нас на куски резать будут, а каждого, кто навредит шайке, убивать и всех его родственников тоже.

— Лихо, Том, это очень лихо, точно тебе говорю!

— Ну еще бы. А клятву эту положено приносить в полночь, в самом безлюдном и страшном месте, какое удастся найти, — лучше бы всего в доме с привидениями, да их уже все разломали.

— Ладно, Том, полночь это тоже неплохо.

— Да, полночь это хорошо. Вот, а клясться нужно на гробу и подписывать ее кровью.

— Вот это дело, Том! Да оно в мильон раз лучше пиратства! Ладно, Том, буду сидеть у вдовы, пока не истлею, а как стану знаменитым разбойником, да как пойдут обо мне везде разговоры, она, небось, еще и гордиться станет, что вывела меня в люди.

Заключение

На этом наша хроника и завершается. Ведь это история мальчика, и здесь ее должно прервать, потому что, двигаясь дальше, она непременно обратится в историю мужчины. Сочиняя роман о людях взрослых, всегда точно знаешь, на чем остановишься — на свадьбе, конечно; а вот с мальчиками все сложнее и останавливаться приходится там, где тебе удобнее.

В большинстве своем, персонажи этой книги живы и поныне — это благополучные, счастливые люди. Быть может, когда-нибудь мы сможем вернуться к ним, еще молодым, и посмотреть, какие мужчины и женщины из них получились, и потому самое разумное — ничего об их нынешних жизнях пока не рассказывать

Примечания

 

1

Шумиха, шумный успех (фр.).

2

Если бы мистер Харбисон владел рабом по имени Булл, Том сказал бы «харбисонов Булл»; сына же мистера Харбисона, как и его пса, следовало именовать «Буллом Харбисоном».

3

Голова (фр.).

4

ПРИМЕЧАНИЕ. Так называемые «творения», процитированные в этой главе, позаимствованы без каких-либо изменений из книги, озаглавленной «Проза и поэзия», в качестве ее автора указана некая «Леди из западного штата». Они с такой дотошной точностью воспроизводят слог обычной школьницы, что никакие его имитации сравнения с ними не выдержали бы.

5

Вождь индейского племени или конфедерации племен.