Он провел пальцами по моему позвоночнику. Медленно, словно желая забраться под кожу и поглаживаниями попросить прощения у все еще напряженных от обиды косточек.

– Не хочу. Помнишь ту медную штуку, что разбил Блэкки?

– Твой первый подарок?

– Да, я еще пытался починить, но Меркурий был весь исцарапан и она больше не работала.

– Точно. – Он ненадолго отстранился, а потом нашел в темноте мою ладонь и вложил в нее крохотный сверток. Я улыбнулся, хотя голос прозвучал недовольно: – Только не говори мне…

– Надо было встретиться кое с кем в Косом переулке, и когда увидел ее, подумал: даже если я мудак, то, по крайней мере, приду мудаком с собственным парадом планет, раз уж прогуливаю общий. Хозяин, правда, смотрел, как на психа, когда я начал тарабанить в закрытую лавку, но все же продал мне ее. Давай вместе посмотрим?

Вместе с ним я давно готов делать все, что угодно. Взмахом палочки сдвинул диван, освобождая центр комнаты, развернул и увеличил модель, запуская ее. Поттер уже сидел на ковре прямо в пальто и зачарованно смотрел, как я шагаю к нему по звездам. Едва я опустился рядом, обнял за плечи.

– Как же все-таки красиво. И хорошо, что в этот раз ничего не приходится передвигать самому. Естественное всегда лучше надуманного, так что можешь на меня немного позлиться.

Я опустил голову ему на плечо. Холодная шерсть колола щеку, но это было даже приятно. В нем все устроено как будто для меня, но есть один глупый вопрос. Я ведь тоже имею право на глупости.

– Не хочу. Можно спросить кое-что?

– Конечно.

– Помнишь, много лет назад ты рассказывал мне о планетах и как представляешь себе их значение.

Он погладил мою щеку.

– Столько лет прошло… Знаешь, в жизни все меняется. Я повзрослел.

– Вряд ли.

Он фыркнул.

– Сейчас за нос укушу.

– Что и требовалось доказать. Но я не об этом. Где мы?

– Конкретно сейчас? Сидим на полу, и ты вредничаешь.

– Нет. В этой твоей вселенной – что значим мы? Ты и я.

Гарри поцеловал меня в висок. Провел рукой вектор от Солнца до Земли. Мне стало немного грустно.

– Ну и самомнение.

– Ты не так понял. Мы с тобой – одна линия, понимаешь? Не пересекаемся, не крутимся каждый по своей оси, а по-настоящему неделимая черта. Как чернила. Они ведь из чего-то сделаны. Вот так и мы с тобой – необъяснимая фигня, которой судьба рисует в небе линию. Можем навешать на самих себя какие угодно небесные тела, мысли, чувства или желания. Они, конечно, будут время от времени меняться… Ничто не стоит на месте, мы – не исключение, вот только линия всегда одна, мне не решить без тебя, к чему дальше тянуться, а тебе не свернуть, если я этого не захочу.

Черт. У Гарри всегда были дурацкие слова, немного нескладные, не вполне логичные, но очень подходящие для меня. Я чувствовал так, как он говорил, просто не был достаточно честен, чтобы признаться себе в этом, так что у нас он отвечал за формулировки.

– Поцелуй меня. – Я притянул его к себе за скользкий шелковый галстук. Раньше мне казалось, что за четырнадцать лет я могу изучить вдоль и поперек любого человека, но Гарри всегда удавалось меня удивлять, может быть, именно своим стремлением меняться и менять все вокруг. Вчера он мог отказаться заниматься сексом, пока я не выгоню собаку из спальни, потому что пес, видите ли, осуждающе смотрит на то, как я беру его член в рот, и это отвлекает от процесса, а сегодня, едва поцеловав, принялся расстегивать мою рубашку.

О том, что в доме полно гостей, я забыл секунды через три, когда, освободив себе немного места для маневра, он губами, согретыми нашими поцелуями, нашел мой сосок. Выгнул спину, прижимая его голову к груди. Поттер явно не собирался останавливаться на достигнутом эффекте и дернул за ремень на моих брюках. Тот легко поддался, а дальше Гарри шумно вздохнул, укоризненно взглянув из-под растрепанной челки.

– Опять эти долбаные пуговицы. Никак не пойму, что тебе нравится больше: носить свои викторианские тряпки или дразнить меня.

Я взял его лицо в ладони и признался:

– И то, и другое. – Это правда. Но он считает мою манеру прямо выражать свои мысли ужасно соблазнительной.

– Черт!

– Нет, это была первая.

Я награждал его поцелуем за каждый успех, мне нравились сбившееся дыхание Гарри, его немного колючие щеки, чувствительные мочки ушей, сильная шея. На пятой и последней пуговице с его губ сорвался немного сердитый стон, я приподнялся, позволяя ему стянуть с меня брюки вместе с бельем и находя в темноте его ширинку. Вынужден признать: молнии – это действительно очень удобно.

– Давай я сам. – Его хриплый голос не позволил мне вспомнить о здравомыслии. Мы отстранились друг от друга и поспешно разделись, бросая одежду, где попало. Он был чуть быстрее: пока я возился с запонками, Гарри уже нетерпеливо поглаживал мои бедра, и едва рубашка полетела куда-то по направлению к Урану, потянул меня вниз. Через мгновенье подо мной было шерстяное колючее пальто, надо мной – он и целая вселенная в придачу. Гарри медленно развел в стороны мои ноги, так же неторопливо облизал свои пальцы. Когда он потянул руку к моему паху, я перехватил ее за запястье и направил к его собственному члену. Сегодня я никого и ничего больше ждать не намерен. Он склонился надо мной. Поцелуй был нежен, толчок – предсказуемо резок. Гарри замер, я старался выровнять собственное дыхание, медленно прижимая его к себе, лаская спину, чуть царапая ногтями лопатки, пока он полностью не оказался внутри. К этому ощущению невозможно привыкнуть. Его руки, губы, дыхание, горячая кожа – и все это мое. Сейчас он больше никому не принадлежит – ни друзьям, ни работе, ни мерзкой черной псине. Я владею им полностью, вбираю в себя, порабощаю… Как же это хорошо, правильно и не оставляет места даже для тени моих извечных сомнений.

– Сейчас?

Путем многочисленных экспериментов, которые время от времени все еще случаются в нашей постели, мы выработали почти идеальную формулу удовольствия: сначала просто почувствовать друг друга и только потом свести с ума своей бешеной, никогда не исчезающей потребностью быть вместе.

– Да.

Одним коротким словом я отказался от контроля над собственным телом, теперь уже не Гарри принадлежал мне, а я ему – до закушенных губ, чтобы унять рвущийся из горла крик, и разметавшихся по полу волос. Мои шрамы, по которым он провел языком, оставшиеся без внимания родинки, костлявые коленки и красивые пальцы – все его, и я больше не спрашивал себя, зачем Гарри это нужно, достаточно было того, что он хочет меня. Так сильно, что от толчков, сотрясавших мое тело, звезды над головой превратились в сверкающие линии, и каждая из них – это, наверное, мы. Сейчас не просто нужно, сейчас можно в это поверить.

Едва мышцы живота свело сладкой судорогой, я перестал думать. Подавался навстречу Гарри, обхватывал руками его шею, ловил губами глухие ругательства, которыми он из-за отсутствия возможности подобрать другие слова пытался выразить, как много мы для него значим. Он уперся лбом в мою шею, его рука проскользнула между нами, пальцы на моем члене уговаривали не сдерживаться, потому что он уже забыл значение слова «контроль» и хотел только одного: чтобы мы вместе его потеряли.

– Ну же.

Я закрыл глаза. Всего один прыжок в темноту – даже сжав веки, я мог точно представить выражение его лица. Оно рассредоточенное, удивительно красивое, и я убью любого, кто захочет узнать, что оно бывает таким.

– Северус… – Я кончил, едва его губы произнесли мое имя. Через секунду внутри меня разлилось уже привычное тепло, Гарри опустился сверху и прошептал: – Как же хорошо.

Вот же оно! Верное слово. С другими ему может быть весело, интересно, отлично, но это мое. Никогда не слышал, чтобы он говорил кому-то «с тобой хорошо», а ведь это и есть наша главная правда. Злимся ли мы друг на друга, счастливы, переругиваемся, грустим – все это наша одна на двоих линия, а значит, нам хорошо.

– Черт, ну хоть бы заперлись, что ли. – От суицидальных мыслей спасло одно: Поттер закрыл меня собой, а значит, хмурый Уизли познакомился с анатомическими особенностями его, а не моей задницы. – Нет, ну что за нафиг, а? Мне теперь неделю кошмары сниться будут.