Необычайное известие о происхождении Сени

 

Черемных осторожно приближался к урчащей невидимой воде. Блики от костра помечали словно бы человека в лодке. Человек, может быть, не двигался, но блики беспокоились, мерцали, и нельзя было понять, что он делает.

– Что скажете? – громко спросил Черемных, чтобы дать знать своим о появлении чужого человека.

– Ничего не скажу, – отозвался человек хрипловатым и мощным голосом, исходившим, казалось, от самой воды.

«Сам батюшка Байкал рычит», – подумал Черемных и боязливо крикнул:

– Василий Игнатьевич, спрашивают вас!

К лодке подошел Сеня и важно сказал, подражая кому‑то:

– Я вас слушаю, гражданин… Я – Тарутинов… Начальник выехал на дальние объекты. А вы кто будете?

Гражданин в лодке не отвечал, но слушал и рассматривал Тарутинова. Сеня разглядел строгий лик в окладистой бороде, позолоченной отсветами костра. Не дождавшись ответа, Сеня махнул рукой и повернулся уходить, но тогда мощный рокот с моря остановил его:

– Говоришь – Тарутин ты? А я – Меншик. Из каких будешь Тарутиных? Пе́рвых али Вто́рых?

Ударение в обоих именах Меншик сделал на первой гласной. Сеня не обратил на это внимания. Он сказал насмешливо:

– Разумеется, из первых!

Бородач поразмыслил и спросил:

– Отца твоего не Агафангелом звать?

– Агафангелом! – Изумленный Сеня заинтересовался: – Знакомы с ним были?..

Бородачу этот вопрос внушил недоверие почему‑то. Он спросил озабоченно или недоуменно:

– Деда как звать?

– На этот вопрос не могу вам ответить: не был знаком с ним.

– Деда не знаешь? – сказал Меншик с удивлением. – Прадеда знаешь?

Сеня захохотал, и засмеялась вся бригада. Все уже собрались у лодки.

– Даже прапрадеда не знаю!

– Даже прапрадеда Ондрея не знаешь! – сурово осудил Меншик. – Сказки не слыхал?

– Сказки?.. Не интересовался. А при чем сказки и мой прапрадед?

– Плохой ты Тарутин, – заключил Меншик.

– Что ты все укоряешь! – вмешался Черемных. – Ты, что ли, прапрадеда его знал?

– Знал, а как же. И прадеда знаю, Агафангела. Почитаю мученика Аникея Тарутина.

– Простите за нескромный вопрос, папаша: с какого вы кладбища явились?

– Грубый и дерзкий ты человек, Семен! – строго сказал Черемных.

– Извиняюсь: из каких вы собачьих мест, гражданин?

– Мы‑су называем Индигирской рекой. А Собачьей рекой обзывали казаки, недруги наши, в давнее время.

Сеня с преувеличенной серьезностью спросил:

– Будьте любезны, гражданин: вы слыхали о том, что мы царей скинули с России? Про Октябрьскую революцию слыхали?

– Слово ваше слыхали, – сказал индигирец и замолчал. – Ты скажи ему, как величали твоего батюшку – отца.

– Агафангел Семенович.

– А ты, гражданин, действительно знаешь его прадеда? Живет, значит, второй век неизносимый старик?.. А я так думаю, протчем: обознался ты. Тарутиных много ведь. Но скажи, как ты его отчество угадал?..

– Этот Семен похож на деда Семена, – сказал Меншик. – Утешится прадед Агафангел, слава богу: дитя живое на Руси.

– Слышишь, Семен? – сказал Черемных, лукавя и ничуть не поверив. – Где же ты прадеда кинул?

– Не он покинул, – ответил Меншик за Сеню, – прадед Агафангел послал сына Семена в Мир, на Русь поглядеть. Семен, сын Агафангела, не вернулся в жило́; на Руси родил сына, стало известно. Нарек Агафангелом, как водится у них в роду. Агафангел родил Семена, видишь – этого.

– Дед не вернулся в жило, говоришь? Стало быть, – обратился Черемных к Сене, – ты родом из жила?

Сеня пожал плечами:

– Первый раз слышу это допотопное слово.

– Жило? Так и называется? Большое село? – спросил Зырянов.

– Где это место? – спросил Ваня.

Индигирец не сразу ответил.

– Называется – Русское…

– Много жителей в Русском Устье. Я слыхал про него, – сказал Зырянов.

Индигирец легко и охотно заговорил:

– В Русском Устье шесть дымов: Тихона Киселева, Андрея Скопина, Ивана Чихачева, Николая Шелоховского, Григория Шкулева. А вниз плыть, будут в Горлышке два дыма Егора Чихачева. В Шаманове один дым Александра Чихачева. В Орешине один дым Димитрия Чихачева. В Лобазном один дым Митрофана Чихачева…

Индигирец медленно перечислял селения, состоящие из одного дома, редко из двух, а более шести «дымов» не указывал ни в одном, а в иных однодымных селениях не называл ни одного жителя: вымерли, не то выехали, он не знал.

– В одном селе, как же не знаете, – сказал Черемных.

– Все разные жила, – сказал индигирец, – от устья на пятьсот верст вверх по реке, а выше нету соседей русских.

– Понятно, – сказал Сеня. – Дальше пятисот верст, какие же это соседи. По вечерам ходите чай пить к соседям?

– Мы не ходим.

Индигирец замолчал, обдумывая сказанное им самим.

– Русскоустьинцам тяжело принимать гостей. У них – центра. Для собак и то никто не привозит. И поживут, невест свезенных посмотрят. Устьинцы всех корми. А их шесть дымов. Разорение.

– Известно, – сказал Черемных. – Раз приехали, значит, гости.

– И собаки гости? – насмешливо спросил Сеня.

– Собаки гостевы, протчем, – сказал Черемных. – Родители у тебя, отец‑мать?

– Что ты, что ты, живые. Неладно говоришь. Живые у меня отец и мать.

– Понятно, протчем, или думаю… – сказал Черемных, подумав. – Так у них: кого поминают в родительский день – те родители. И не стали звать поминальным словом живых, спаси бог… Ну, протчем, больше рыбу ловите?

– Еще птицы много. Гусей и лебедей по морю яко талый снег плавало. Бывало, волны не видно под птицей. Хорошее бывало гусевание. Море окрестили Гусиным в том месте: Гусиная губа. В невода ловим гусей.

– Это же новый барон Мюнхгаузен, – озабоченно сказал Сеня. – Такая встреча бывает раз в жизни.

– Голыми руками берут гусей, – сказал Ваня, томясь.

– Ну, и что ты с ними будешь делать в Русском Устье? Это же мокрая тюрьма без стен.

– Не греши, Семен, там православные люди живут, – сказал Тихон Егорович. – И скажу тебе: от сумы и от тюрьмы не зарекайся.

– В Русском Устье мокро, – согласился индигирец. – От избы к избе по воде, все лето. А гусей брать как же не руками?..

Человек продолжал говорить. Он, может быть, очень долгое время не общался с людьми. Ему хотелось говорить.

– Сетей порядошно?

– Сетей двести да невода три, – сказал индигирец. – Пастей триста.

– Двести сетей?.. Триста пастей?.. – воскликнул таскальщик. – Раскулачат его обязательно!

– Невода и сети, пасти общие в Русском Устье. У нас тоже.

– Так у вас колхоз? И до вас дошло, – сказал Черемных.

– До нас не дойдут, – сказал индигирец. – Не найдут нас.

– Не надейся, протчем, – сказал Черемных.

– До нас государские новые указы ниже старые государевы не дошли. А слово то ваше понимаю, ныне слыхал.

– Государевы? – закричал и захохотал Андрей. – Государевы с того света не дойдут.

– Не дойдут до нас николи с того света, ниже с нынешнего вашего.

– А на нашем свете мы сами – государи. На нашем свете – пятилетка!

– Государи вы – самим себе. А московские государи – вам всем. Без московских государей Русь не стояла бы. В до́сельное время государили бояре – не дай бог: для православных еще ну́жнее были.

Андрей и Сергей захохотали.

– А у вас сколько дымов? – вдруг спросил Сеня.

– У нас? – переспросил индигирец тревожно.

– Ну да, у вас. Вы назвали всех проживающих в Русском Устье, в Горлышке… где еще, Ваня?

– В Старикове, Кузьмичеве, Орешине, Косухине, Ожогине, – Ваня без запинки перечислил двадцать восемь селений в том самом порядке, в каком их называл индигирец.

– Вот видите, вы не сказали, сколько дымов там, где вы сами живете.

Индигирец молчал. Сеня с гордостью взглянул на Зырянова.

– Что у вас там есть, кроме рыбы и птицы? Какая охота? – спросил Черемных.

– В Русском Устье за мышиной костью добрая охота.

– Послушаем, – сказал Сеня. – До сих пор были присказки. Вот когда начинается сказка.

– Сказку просишь? Потом скажу. Бывают рога на двенадцать пуд, когда старая мышь, большая.

– Получил, Джаз? Теперь отойди в сторону, – сказал Сеня. – Расскажите, как вы охотились за мышами. Ведь их нелегко убить…

– А никто не убивал земляную мышь. Никто и не видел ее живую. Она – земляная, под землей живет. Скажу – как рыба в воде. Бывает, она выроется в обрыв берега, высунет морду на божий свет – и смерть принимает. Я иду под обрывом, смотрю. Рог светлый… Только земля мерзлая. Где и чистый лед. В роге сажени две.

– И два таких рога, – сказал Василий.

– Два рога. А мяса для собак – на год. Мясо хорошее.

– Слыхал я про эту мышь, – сказал Тихон Егорович. – Из ее рогов разные вещицы вырезывают. Называется – из мамонтовой кости.

– Ты говоришь – мамонт, а слово‑то не русское. Тунгусы говорят – мамут: земляной по‑ихнему. Земляная мышь.

– Мамут? Я знаю! Земля – мамма, – быстро сказал Женя.

– Смотри‑ка, по‑немецки – мамут, и по‑английски – мамут, и по‑французски – мамут. Все называют его по‑тунгусски. Но мало кто знает, что это – земляная мышь! Сколько у вас жильцов? – спросил Зырянов, и русский жилец с сомнением стал говорить:

– Народу не так… Первый дым – отца моего, Ивана Меншика, пенеженина, прозвищем Плехан. Другой дым – Федора Мелентьева, сына Неудачи. Еще Микифора Важеника, пустозерца, да вот его прадеда Агафангела Тарутина, и брянченина Егора Григорьева, и рязченина Федора, Иова…

– Что за чудны́е имена! – воскликнул Женя. – Даже не разберу, где фамилии. Что такое «рязченин» да «пустозерец»?

– Так прозываются испокон веку, от прадедов. Не знаю, что такое, – сказал Меншик. – Еще тезка мой Николай Баландин величается козлитиным. А Тарутины – те москвитины. Шелоховские – астраханцы.

– Так, протчем, я скажу, – заговорил Черемных. – Кто из Астрахани родом, прадеды оттуда пришли, тот и астраханец. А кто из Москвы, скажем, тот и москвитин, а по‑новому говорим «москвич». Рязченин – я пойму, рязанский, козлитин – козловский, и протчая. Имена, видно, старинные.

– Имена старинные – люди новые, – весело сказал Василий. – Издавна живете в Русском Устье?

Меншик разговаривал охотно и с достоинством. Он внушал доверие. Видно, он давно не имел собеседников и соскучился по живым людям. Тихон Егорович – «однако, на ночь глядя» – не терял настороженности. Он пытливо прислушивался к особенному говору индигирца, как будто проверял его подлинность.

Но на последний вопрос Меншик ответил сначала уклончиво:

– Сказывают, давно… Хочешь слушать, так расскажу, как деды сказывали с берёст.

– С берёст? – вскричал Сеня.

– Просить буду, Николай Иванович! – воскликнул Василий.

Сеня взглянул на начальника: «Когда он успел узнать его имя?..»

– Обед готов. После расскажешь, – скомандовал Тихон Егорович. – Откушаешь с нами, Николай Иванович.

– Обед? – смешливо‑разочарованно сказал Женя. – Дядя Тихон, а ты раньше сулил паужин!

– Где уж теперь разберешь! – Тихон Егорович махнул рукой.

 

Глава 7