Глава 20. Не хватает двух пальцев

По причинам, в которые у Грейс не было ни малейшего желания вникать, Робертсон Шарп-третий не захотел встречаться с ней у себя в кабинете. Но когда прибыл – с опозданием – и сел за столик, сразу поставил Грейс в известность, какую внутреннюю борьбу ему пришлось пережить, прежде чем прийти сюда.

– Хочу, чтобы вы знали, – грубоватым, ворчливым тоном произнес он. – Больничный медицинский совет против того, чтобы мы с вами разговаривали.

А потом, будто этим объяснением ситуация исчерпывалась, сразу схватил меню и принялся читать. Ассортимент предлагаемых блюд был огромен. Робертсон Шарп-третий предпочел для встречи заведение под названием «Серебряная звезда» на углу Шестьдесят пятой улицы и Второй авеню. Это кафе существовало настолько давно, что в нем Грейс рассталась с одним из первых бойфрендов – вон за тем столиком в другом конце зала. За длинной стойкой можно было выпить что-нибудь крепкое, пусть и несколько старомодное – скажем, коктейль «Хайболл» или «Гимлет». А за дверью находилась стеклянная витрина, в которой вращались пирожные, огромные эклеры и кусочки торта «Наполеон».

Грейс ничего не сказала – сочла, что комментарий можно оставить без ответа. К тому же Грейс не хотелось без лишнего повода провоцировать споры и препирательства. Даже если бы совет больницы не возражал, Робертсон Шарп-третий, согласившись на встречу, в любом случае оказывал Грейс услугу. Он не обязан давать ей отчет. В конце концов, кто она такая – жена бывшего сотрудника? Уволенного сотрудника? Пожалуй, Робертсон Шарп-третий оказал Грейс любезность, и это надо ценить. Хотя Грейс больше всего хотелось пнуть его, да как следует.

Шарп был высоким, крупным и длинноногим. Одет вполне со вкусом – синий галстук-бабочка, рубашка в узкую коричневую и белую полоску, безупречно чистый и тщательно выглаженный белый халат. Фамилия – настоящая, а не придуманное Джонатаном прозвище – была вышита на нагрудном кармане, из которого выглядывали две шариковые ручки и мобильный телефон. Затем, резко сменив тон на приветливый, будто предыдущие слова были обращены к кому-то другому, Шарп спросил:

– Что будете заказывать?

– Сэндвич с тунцом, и все.

– Выбор неплохой. Я, пожалуй, присоединюсь.

Шарп захлопнул тяжелые ламинированные листы меню и положил папку на стол. Они с Грейс поглядели друг на друга. Робертсон Шарп, много лет известный в семействе Сакс как Шарлей, первые четыре года карьеры Джонатана был просто штатным врачом больницы, а потом возглавил отделение педиатрии. Казалось, он забыл, зачем пришел в кафе, но вскоре, кажется, снова вспомнил.

– Меня настоятельно просили с вами не встречаться.

– Да, – успокаивающим тоном произнесла Грейс. – Вы уже сказали.

– Но я подумал – раз уж вы не поленились обратиться лично ко мне, это для вас очень важно, а значит, вы имеете право знать, что произошло. Представляю, как вам пришлось тяжело. Вам и… – Шарп задумался, видимо припоминая семейное положение Джонатана, но потерпел неудачу. – Другим родным и близким, – наконец закончил он.

– Спасибо, – ответила Грейс. – Да, вы правы, но мы справляемся.

По большей части это было правдой – во всяком случае, когда дело касалось ее родных и близких. Как ни удивительно, Генри теперь просто обожал свою новую школу и обзавелся маленьким, но тесным кругом друзей и единомышленников, тоже обожавших аниме и фильмы Тима Бертона. По собственной инициативе Генри разыскал местную бейсбольную лигу и теперь с большим нетерпением ждал начала отбора в команду «Лейквиллские львы». Даже к холоду Генри, кажется, приспособился, хотя сегодня утром по пути в Нью-Йорк попросил Грейс, чтобы они заехали домой и забрали из квартиры побольше теплых вещей. Однако дорога до Манхэттена заняла больше времени, чем рассчитывала Грейс. В результате пришлось первым делом отвезти Генри к папе и Еве, а оттуда сразу торопиться в кафе.

Подошел официант – полный, неприветливый грек. Кроме сэндвича, Грейс заказала чай, который принесли через пару минут. Пакетик в бумажной упаковке лежал на блюдце рядом с чашкой горячей воды.

С первых минут у Грейс сложилось впечатление, что доктор Шарп, возможно, страдает легкой формой аутизма. Вне сомнения, он умный, талантливый врач, но испытывает явные проблемы в общении. В глаза Грейс не смотрел, взгляд поднимал только в случае необходимости, и то лишь чтобы подчеркнуть собственную мысль. За реакцией и настроением собеседницы не следил. Впрочем, справедливости ради, говорила Грейс пока что мало. С другой стороны, в более пространных рассуждениях просто не было необходимости. Шарп, как неоднократно рассказывал Джонатан, до такой степени упивается ходом собственных рассуждений и звуком собственного голоса, что до остального ему нет дела. Шарп, должно быть, считает для слушателей величайшим счастьем услышать его ценные идеи, говорил Джонатан.

Не проявляя ни малейшего сочувствия и такта, Шарп принялся рассуждать о так называемой «проблеме» Джонатана Сакса, доктора медицины. Слушая эти в высшей степени неприятные речи, Грейс боролась с двумя желаниями – прервать Шарпа и броситься на защиту Джонатана.

«Разве можно оправдывать человека, про которого ничего не знаешь?» – одернула себя Грейс. Легче ей от этой мысли не стало.

– Я поначалу не хотел, чтобы его принимали на работу. Можете представить, какого уровня соискатели претендуют на место в нашей больнице.

– Разумеется, – кивнула Грейс.

– Но старший резидент настаивал. Хотел взять именно Сакса. Прямо в восторг от него пришел.

Грейс нахмурилась:

– Вот как?.. – наконец произнесла она, не зная, что еще сказать.

– Отчасти я его понимал. Нет, серьезно. В первый раз знакомишься с Саксом и думаешь: «Вот это личность, вот это характер!» Вот что я вам скажу. Любой врач, который хоть чего-то стоит, с большим уважением относится к силе плацебо. Эффект плацебо могут оказывать многие факторы, в том числе и личность лечащего врача. Когда был резидентом в Остине, один мой тогдашний наставник, хирург, специализировался на очень, очень сложной операции по удалению опухоли аорты. Знаете, что такое аорта?

Тут Шарп чуть ли не в первый раз посмотрел на Грейс. Видимо, счел, что повод достаточно весомый.

– Да, конечно.

– Это хорошо. Так вот, люди отовсюду съезжались в Остин, штат Техас, чтобы их оперировал именно этот хирург, и никто другой. Конечно, правильно делали – он один из лучших в мире специалистов, способных провести такую операцию. Так вот, к чему я про него рассказываю. У этого хирурга не хватает двух пальцев на левой руке. Несчастный случай в детстве. Камнем придавило. Полез не туда.

– Надо же, – проговорила Грейс, пытавшаяся уследить за ходом мысли Шарпа. Какое отношение имеет эта история к Джонатану? Грейс уже подумала, не напомнить ли Шарпу, зачем она пришла. Грейс не было ни малейшего дела до хирурга из Остина, штат Техас.

– Как думаете, сколько пациентов смотрели на его руку и решали: «Ну уж нет, не допущу, чтобы опухоль удалял человек, у которого пальцев не хватает»? Сколько передумывали и обращались к другому хирургу?

Грейс ждала, пока не сообразила, что вопросы отнюдь не риторические, и Шарп ожидает ответа.

– Не знаю. Наверное, нисколько, – со вздохом предположила Грейс.

– Правильно. Никого это не смущало. Ни пациентов, ни родственников. А все потому, что он был личность. У него была такая энергетика, что она сама по себе уже действовала, как лекарство. Плацебо! Понимаете, о чем я? У самого у меня таких случаев не было.

«Да что вы говорите! Интересно, почему?» – мысленно съязвила Грейс.

– Но одной силой личности в нашем деле не ограничишься. Нужны знания, чутье, умение ставить диагнозы. Наше поколение обращало внимание только на эти навыки, и ни на какие другие. Но вашему мужу повезло – устраивался на работу, когда ситуация начала меняться. Пациенты годами до нас достучаться старались, и теперь, в первый раз за всю историю нашей медицины, мы их слушаем. – Шарп рассмеялся своим мыслям. – Вернее, пытаемся. Новый подход – видеть не только болезнь, но и пациента, если понимаете, о чем я.

Попробуй тут пойми, подумала Грейс. Но на нее Шарп даже не взглянул, так что отвечать не пришлось.

– В восьмидесятых и начале девяностых проводились всякие исследования на тему, каким должен быть хороший врач и хорошая больница. Особенно хорошая онкологическая больница. И тут мы вдруг подумали – да, нам нужны грамотные специалисты, но штука в том, что они должны быть не только профессионалами, но и людьми. Пациент ведь тоже не мебель, нужно как-то общаться, налаживать человеческие отношения. Больной или его родственники не должны бегать за врачом по коридорам и умолять, чтобы объяснил понятнее и рассказал, что же это все означает для пациента. А в педиатрии без личного контакта и вовсе никак. Родственники же волнуются, как ребенок отреагирует на слова врача, на его поведение… Жалобы от родителей так и сыплются. Вот и стали думать, как поправить дело. И тут появляется выпускник Гарварда Джонатан Сакс…

Глядел Шарп, естественно, не на Грейс, а на официанта с одинаковыми тарелками на подносе, направлявшегося к их столику. Шарп буквально не сводил с него глаз и, когда тот подошел, откинулся на спину стула, чтобы официанту было проще поставить тарелку. Грейс сказала «спасибо».

– Вот я и позволил старшему резиденту себя уговорить. И – ах, какая неожиданность! – пациенты от доктора Сакса прямо без ума. Души в нем не чают. Восторженные письма пачками приходят. «Доктор Сакс единственный из всех нашел время, чтобы поговорить с нами и наладить контакт с нашим ребенком». «Четыре месяца в больнице пролежали, а другие врачи даже фамилию нашу запомнить не удосужились, не говоря уже про имена». Один папаша с придыханием рассказывал, как Сакс запомнил, когда у его сына день рождения, и подарил мальчику мягкую игрушку. Ну ладно, из принципа упрямиться не привык, сразу признал – насчет Сакса был не прав. Погорячился, ошибся, с кем не бывает. Хороший врач – не просто компетентный врач.

Шарп откусил большой кусок от соленого огурца и продолжил:

– Когда у людей больной ребенок, очень утешает, когда врач такой уверенный в себе и авторитетный. Знал многих блестящих диагностов, план лечения составляли просто отлично, а вот с общением были проблемы – с родителями, и особенно с детьми.

Шарп задумчиво умолк, и Грейс удивилась, как Шарп может рассуждать о чужих недостатках, не отдавая себе отчет, что сам обладает точно такими же и фактически говорит не только о других врачах, но и о себе. Очевидно, это такая форма защиты, подумала Грейс.

– Вот представьте – родителям больного ребенка предлагают выбор между двумя врачами. Один на больного без лишней надобности глядеть-то не станет, а второй усадит отца с матерью перед собой и скажет: «Мистер и миссис Джонс, постараюсь сделать все, чтобы пребывание вашего ребенка в больнице было как можно более комфортным». Ну, и кого они, по-вашему, выберут? У вас ведь есть дети?

Шарп снова посмотрел на нее. Теперь отвести глаза захотелось Грейс.

– Да, сын. Генри.

– Понятно, – изрек Шарп, продолжая держать сэндвич на весу рядом со ртом. – Допустим, ваш Генри в больнице. У него… например, опухоль. Скажем, мозга.

Грейс, которую вдруг охватила слабость, молча глядела на Шарпа.

– Которого врача предпочтете? Разумеется, того, что поприятней, угадал?

Грейс хотелось ответить: «Того, кто точно вылечит, и плевать на характер». Однако стоило представить, что Генри лежит в Мемориальном центре с опухолью мозга, и по всему телу пробегала дрожь. Грейс злилась на Шарпа – да, не зря коллеги придумывают ему клички! – за то, что этот тип ради красного словца подверг ее такому испытанию и сам не заметил, какой эффект на нее оказали его слова.

– Ну… – протянула Грейс, надеясь, что Шарпу надоест ждать, и он просто продолжит.

– Но если говорить про успешность команды в целом, то у всех есть какие-то способности, которые приносят пользу пациенту. Потому и хорошо, чтобы способности эти были разные. Есть такие, как Сакс, а есть такие, как Стю Розенфельд и Росс Уэйкастер. В том же году к нам пришел. Я про Стю. Часто подменял Джонатана.

– Помню.

Грейс попыталась взять себя в руки. Откусила кусок сэндвича. Майонеза было слишком много.

– Значит, вы сначала не хотели, чтобы Джонатана брали на работу, потому что у него есть какой-то… недостаток. Как у хирурга, у которого нет двух пальцев. Но благодаря обаянию Джонатана пациенты этого недостатка не замечали.

– Недостаток есть, и очень серьезный, – оскорбленным тоном ответил Шарп. – Два отсутствующих пальца по сравнению с этим – пустяки. Впрочем, вы ведь наверняка и сами знаете. Это же ваша сфера, да?

Нет, подумала Грейс, но все равно кивнула.

– А при каких обстоятельствах вы убедились, что у Джонатана действительно есть этот недостаток?

Шарп пожал плечами с таким видом, будто речь шла о пустяке, не имеющем отношения к делу.

– К концу второго или третьего года начали поступать жалобы. Нет, не от пациентов и не от родственников. Эти от восторга млеют – ну, я уже рассказывал. Но и я тоже не единственный, кого Сакс настораживает. Медсестры его терпеть не могут. Перед тем как начал обучение в резидентуре, несколько человек приходили жаловаться. Так, пустяки, ничего серьезного. Даже в личное дело не занесешь. На всякий случай записал, сохранил в электронной почте как черновик письма и понадеялся, что больше мне к этой теме возвращаться не придется.

– На что… – начала было Грейс, но резко осеклась и молчала до тех пор, пока Шарп не поднял на нее глаза. – На что жаловались медсестры?

– Ничего шокирующего и сенсационного, я же сказал. За людей их не считает, хамит, бла-бла-бла… Уж поверьте, у медсестер такие претензии к врачам – обычное дело.

Неожиданно для себя Грейс издала смешок:

– Да, наверное.

– Еще рассказывали, к женщинам пристает. Ну, тут как всегда – одни недовольны, а другие очень даже не прочь…

Даже сообщая такие новости, Шарп не соизволил даже взглянуть на Грейс.

– В общем, ничего конкретного. Так, мелочи, и те известны только со слов медсестер. Короче, махнул рукой и решил заняться другими делами. Ваш Джонатан – не единственная яркая личность в больнице. Слабакам в онкологии не место, особенно в детской. Причем заметьте, комплекса бога^[60] ни у кого нет – все просто делают свою работу. И это не только у нас в больнице, а вообще в нашей сфере! – произнес Шарп с таким напором, будто Грейс спорила.

Не удержавшись, она действительно принялась возражать:

– Вряд ли у Джонатана был комплекс бога. Вы ведь на это намекаете?

– Нет, нет. – Шарп решительно покачал головой. – Может быть, поначалу у меня такие предположения и возникали, но я долго наблюдал за Саксом. Да и как иначе – на такую яркую личность не захочешь, а обратишь внимание. И вот что я заметил: этот парень не просто вел себя с людьми по-разному. Он становился другим человеком в зависимости от того, с кем общался. Стю Розенфельд, например, слова дурного о Саксе сказать не может. А ведь он много лет вашего мужа подменял.

– Да, они с Джонатаном подменяли друг друга, – поправила Грейс.

– Нет. Пациентами Розенфельда занимались другие люди. Саксу каким-то образом всякий раз удавалось отвертеться. Годами никого не подменял. Только – удивительно, но факт – от Розенфельда ни единой жалобы! Как и многие, не замечал у вашего мужа никаких изъянов. Да, надо отдать ему должное. Даже я, откровенно говоря, поддался восторженным настроениям. Он мне почти нравиться начал.

Увы, симпатия была не взаимной, подумала Грейс. Взяла с тарелки картофельный чипе, посмотрела на него и положила обратно.

– Но потом прочел статью в «Нью-Йорк мэгэзин» – цикл про лучших врачей, помните? – и наконец понял, что это за тип. Помните, что он сказал?

Конечно, Грейс помнила. Она много раз перечитала коротенькую заметку. Вот только непонятно было, какое отношение она имеет к делу.

– Джонатан рассуждал, что для него привилегия быть рядом с людьми в самые тяжелые моменты их жизни, когда они никого больше к себе не подпускают. Исключение приходится делать только для врачей, потому что они могут спасти ребенку жизнь. А потом давай рассуждать, какая это для него честь, и как сразу смиряется гордыня… Читаю и думаю – ха-ха! Гордыня у него смиряется! Тут-то я все и понял. Джонатан в таких ситуациях много чего ощущал, но отнюдь не смирение.

Грейс молча уставилась на Шарпа.

– Не пойму, о чем вы, – наконец проговорила она.

– Да он же буквально энергией подпитывался ото всех этих тяжелых ситуаций! Почует сильные эмоции и сразу присасывается, будто пиявка! Даже если не мог помочь больному. Да что там, даже если спасти его не мог – ну, вы понимаете, о чем я. До этого Саксу было мало дела. Только и делал, что драмы ловил. Сразу тут как тут. По-моему, они его в некотором роде завораживали. Впрочем, кому я это рассказываю? – махнул рукой Шарп. – Вы, психологи, лучше меня в таких вещах разбираетесь.

Грейс было трудно сосредоточиться. Она заставила себя устремить пристальный взгляд на Робертсона Шарпа-третьего и уставилась ему куда-то между бровей. Впрочем, у густобрового Шарпа и между бровями пролегало что-то вроде мостика. Конечно, зрелище не слишком красивое, зато, во всяком случае, любопытное.

– Не понимаю, почему многие считают, будто среди персонала больницы не может быть психопатов. Во всех остальных местах может, а у нас нет? Врачи не святые, они тоже люди, – рассмеялся Шарп, по-прежнему избегая ее взгляда. Видимо, эти слова он считает менее важными, чем вопрос, знает ли собеседница, что такое аорта. К тому же такой человек, как Шарп, должно быть, не замечает, что у Грейс от подобных заявлений перехватило дыхание. Самым легкомысленным тоном брошенное слово пронзило ее, точно острое копье. А потом Шарп как ни в чем не бывало повторил его.

– Любой человек может оказаться психопатом, а врач – тоже человек. Вот вам, пожалуйста, – продолжил он и вскинул руку, подзывая официанта. Видно, хотел заказать что-то еще.

– Говорят – ну как же, вы ведь целители, у вас гуманная профессия, и так далее. В общем, громоздят одну ни на чем не основанную банальность поверх другой, а получается полная чушь. Любому, кто работал в больнице, прекрасно известно – других таких козлов нигде не сыщете! – Шарп засмеялся. Видимо, эта врачебная мудрость была в их среде чем-то вроде неустаревающей шутки. – В своем деле толк знают, больных на ноги ставят, а все равно полные козлы. Был у меня один коллега, имени называть не буду. Сейчас в Мемориальном центре не работает. Откровенно говоря, не уверен, занимается ли он еще медициной, а если нет, то и слава богу. Как-то раз проходила у нас встреча с директором организации волонтеров. Ну там игровые комнаты в больнице, клоуны, все в таком духе. После встречи я взял да и пожаловался ему, как долго этот благотворитель разглагольствовал. А он знаете, что ответил? «А я люблю благотворителей. Они ведь о ближних заботятся, а значит, и обо мне». Вот так.

В первый раз Грейс пришло в голову, что она не обязана все это выслушивать, а значит, может просто встать и уйти. В любое время, когда пожелает.

– Мне кажется, Джонатан заботился о пациентах, – осторожно произнесла Грейс, хотя сама не понимала, почему продолжает отстаивать его интересы.

– Не знаю. Может, да, а может, нет. И вообще, трудно сказать, что для таких людей, как Сакс, означает «заботиться». – Шарп откусил еще один большой кусок сэндвича и принялся жевать точно жвачное животное. – Во всяком случае, на коллег вашему Джонатану было глубоко плевать. О них-то он не заботился. Говорю же, любил всякие драмы, всякие свары… Двигал по доске, точно шахматные фигуры, стравливал друг с дружкой. Станет скучно – возьмет да и передаст одному врачу, что другой какую-нибудь гадость про него сказал. Или распустит слух про чью-нибудь интрижку. По большей части врал, но может, иногда и правду говорил. Кто теперь разберет? В команде работать не умел, идти к общей цели был попросту неспособен. Особенно если в команду входил человек, который Джонатану не нравился. Вашему мужу многие не нравились… А о пациентах заботился, потому что с этого было что поиметь. Сколько труда тратил, чтобы с родителями отношения наладить! Все только диву давались. Бывало, и коллег тоже пытался очаровать, если в этом была какая-то выгода. А когда пользы для себя не видел, вообще внимания на человека не обращал, даже если каждый день видел. Да и зачем – стараешься, стараешься, а выгоды никакой! Только он таких людей не замечал, а они его – очень даже. Надо сказать, интересно было наблюдать за его приемчиками. И за тем, как он старается поддерживать маску и изображает из себя добренького. Простите, что не в психологических терминах – у вас это явление, наверное, как-нибудь называется, – немного подумав, прибавил Шарп.

Действительно. Однако Грейс поняла, к чему он клонит.

– И эти люди замечали многое. Все неприятные проявления. Как Сакс отпускал колкие комментарии, как игнорировал коллег. Если созывают собрание, а Сакс думает, что ему там делать нечего, и злится, что его заставили прийти, – возьмет да начнет вставлять палки в колеса, причем просто из вредности. Собрание от его выходок, наоборот, еще дольше затягивается. Никогда не понимал, какой в этом толк. Да и коллег на сорта делить – не самая удачная идея. Попробовал бы дружить со всеми, не стали бы за ним следить и ждать, когда проколется. Это Сакса и сгубило.

Шарп сделал паузу и сунул вилку в сыроватую бумажную тарелку с салатом кол ело. Когда Шарп поднес вилку ко рту, с нее капало.

– В первый раз мне про его интрижку доложил рентгенолог. Вызвал Сакса к себе в кабинет, а он – сама любезность! Жаловался, что в семье проблемы, просил никому не рассказывать, чтобы по больнице сплетни не пошли. Клялся, что они с этой женщиной уже расстались. – Шарп положил вилку и, упершись обеими руками в стол, принялся барабанить по столешнице пальцами, будто исполнял на пианино сложную пьесу. – А потом – бац! Еще одна интрижка, на этот раз с медсестрой. Я говорю: «Уж поверь, ни малейшего желания не имею лезть в твою личную жизнь. Меня твои дела не касаются. Только сделай одолжение, не заводи любовниц в больнице». Согласитесь, требование справедливое. Джонатан каждый раз извинялся, принимался оправдываться, говорил, что больше такого не повторится. А один раз вообще заявил, что какая-то женщина его преследует, покоя не дает, на шею вешается. Даже совета спросил, что с ней делать. В результате всю встречу изучали на этот предмет больничные правила и обсуждали, стоит ему подать на эту навязчивую особу жалобу или нет. Тут Джонатан взял да заявил, что я для него – пример для подражания и, если он когда-нибудь дослужится до моей должности, постарается быть таким же хорошим начальником, как я… В общем, полная чушь. Но невольно сидишь и слушаешь развесив уши. Короче, в тот раз Сакс все уладил – во всяком случае, больше я от него про ту женщину не слышал. А потом – что бы вы думали? Закрутил роман с Реной Чанг. Доктором Чанг. И снова проблемой пришлось заниматься мне. Ее начальство пришло жаловаться. Но на этот раз вызывать Сакса в кабинет не пришлось – Рена Чанг уволилась. Уехала куда-то на юго-запад. Кажется, в Санта-Фе.

«Нет, в Седону», – вздрогнув, подумала Грейс.

– Слышал, у нее ребенок родился, – прибавил Робертсон Шарп-третий.

– Извините, – вежливо проговорила Грейс. И только услышав собственный голос, поняла, что что-то сказала. Потом вскочила со стула и нетвердым шагом побрела в туалет. Там села на унитаз и опустила голову между колен.

О боже, подумала Грейс, не понимая, зачем только назначила эту встречу. Ну для чего ей понадобились эти подробности? Во рту стоял неприятный вкус тунца. Сердце быстро билось. Значит, Рена Чанг. Та самая любительница благовоний, сторонница «параллельных стратегий лечения». Джонатан еще смеялся над ней. Они оба смеялись. Когда это было? Грейс постаралась припомнить точно, но, к сожалению, не могла. До рождения Генри? Нет, после. Точно после. Когда Генри был совсем маленький? Когда пошел в школу? Впрочем, Грейс не понимала, почему для нее так важна эта подробность. Она и сама не заметила, сколько времени просидела в туалете, но, когда вернулась за столик, официант успел убрать обе тарелки. Грейс села и принялась потягивать остывший чай. На столе лежал мобильник Шарпа. Видимо, ожидая собеседницу, решил заняться делами.

– Доктор Шарп, – продолжила Грейс. – Мне известно, что у Джонатана было дисциплинарное слушание. Я бы хотела знать подробности.

– Вы про которое? У него их было несколько, – чуть ворчливо ответил Шарп. С чего он вдруг разворчался сейчас, хотя всю встречу был в более или менее ровном настроении, Грейс не поняла. – Первое – за то, что принял, так сказать, крупный денежный подарок от отца пациента. Доказательств, правда, не было, – прибавил Шарп. – Отец с нашим юристом говорить отказался. Пришлось, так сказать, закрыть дело. Второе слушание – по поводу драки на лестнице с Уэйкастером.

На той самой лестнице, на которой Джонатан якобы споткнулся и сломал зуб. Пришлось ставить коронку, и теперь этот зуб у него по цвету отличается от остальных – не так чтобы очень заметно, но все же. А потом оказалось, что Джонатан вовсе не споткнулся…

– С кем он подрался? С Уэйкастером? – переспросила Грейс.

– Именно. С Россом Уэйкастером. Сначала он был руководителем Сакса. Думал, они нормально ладят. Никаких споров, ссор, конфликтов. Но тут Уэйкастер взял да и высказал Саксу все в лицо по поводу ситуации с матерью Альвеса. А потом такая сцена разыгралась! Свидетелей было человек пять. Уэйкастеру швы накладывать пришлось. Я, конечно, настоял, что такое дело спускать нельзя. Слушание, естественно, состоялось. А потом еще одно, отдельное, по поводу интрижки с Альвес.

Тут Шарп наконец-то замолчал и посмотрел на Грейс так, будто только сейчас заметил.

– Ну, про этот роман вы, наверное, знаете.

– Знаю, – с серьезным видом подтвердила Грейс.

Ее удивляло, как ему вообще пришло в голову задать такой глупый вопрос. После жестокого убийства миссис Альвес, исчезновения Джонатана и появления прозвища, которым его впервые наградила газета «Нью-Йорк пост», было бы поистине нелепо предполагать, будто Грейс могла быть не в курсе этой истории. Прозвище было вполне ожидаемое – Доктор Смерть. Грейс узнала о нем на прошлой неделе – прочла заметку агентства АП^[61], перепечатанную в «Беркшир рекорд». Рядом были размещены безобидные советы, как сократить расходы на отопление. В той же самой заметке Грейс обрадовали новостью – оказалось, супруга доктора, Грейс Сакс (ну конечно, не Рейнхарт-Сакс, просто Сакс), исключена из числа подозреваемых в убийстве Малаги Альвес. Грейс следовало бы приободриться, но тот факт, что она вообще находилась под подозрением, пусть даже и недолго, изрядно подпортил настроение.

– Подробностями полиция со мной не делится, – ответила Грейс Шарпу.

Тот пожал плечами. Впрочем, ему самому о ходе расследования уж точно не докладывают.

– Если вам есть что мне сообщить, с интересом выслушаю, – постаралась выразиться как можно более понятно и доходчиво Грейс.

Шарп поджал губы. Выражение лица почти не изменилось.

– Мигель Альвес поступил в больницу в возрасте восьми лет с опухолью Вилмса. Главным лечащим врачом был доктор Сакс. Мать приходила каждый день. А однажды ко мне обратилась медсестра и… так сказать… поделилась наблюдениями.

Шарп умолк. Грейс пришлось его поторопить:

– Какими наблюдениями?

– Доктор Сакс и миссис Альвес вели себя, мягко говоря, нескромно. Даже не пытались скрываться, если понимаете, о чем я. Медсестры по всей больнице на них натыкались. В общем, для репутации больницы сплошной вред, да и для порядка тоже. А учитывая, что Саксу уже выносили предупреждения по схожим поводам… Пришлось снова вызывать вашего мужа в кабинет и категорично заявить – либо он прекращает кувыркаться по всей больнице с миссис Альвес, либо я подаю жалобу и добиваюсь проведения дисциплинарного слушания. Было это, кажется, в начале осени две тысячи одиннадцатого. Сакс, как всегда, заявил, что уже расстался с этой женщиной, и принялся жаловаться на трудный период в жизни. Мол, стресс на работе, а еще он недавно самодеятельностью занялся. В любительских спектаклях играет! Придумает же, – с неодобрением произнес Шарп. – Как ему только в голову пришло такое соврать!

Зато Грейс, к сожалению, отлично знала, где и перед какой аудиторией проходили эти самые «любительские спектакли».

– Но на этот раз Саксу отвертеться не удалось. Вскоре после нашего разговора произошла драка на лестнице. Участники – Сакс и Уэйкастер. Но, как я уже сказал, были свидетели, которые видели всю сцену от начала и до конца, – проговорил Шарп.

– Да, – любезно подтвердила Грейс. – Вы об этом упоминали.

– Не говоря уже о телесных повреждениях.

Грейс просто кивнула. Кажется, теперь Шарп в поощрениях не нуждался.

– Итак, два разных нарушения – два разных слушания. Но решение об увольнении было вынесено именно по результатам второго. Однако хочу, чтобы вы знали. Даже тогда я предложил Саксу компромиссный вариант. Знаешь что, сказал я. Ложись-ка ты на лечение, вот что. В твоей ситуации амбулаторным вариантом не обойдешься. Отправим тебя в длительный отпуск по состоянию здоровья, а я постараюсь уговорить комитет, чтобы на этом дело закрыли. Я же знал, что увольнять его, по большому счету, никто не хочет. Только не подумайте, будто я надеялся, что Сакс «исправится», – прибавил Шарп. – Говорят, это не лечится. В смысле, у вас говорят, – внес ясность Шарп. Видимо, всеми силами пытался продемонстрировать уважение к профессионализму Грейс. – Но это было год назад, зимой. А может, и в марте. Мне очень жаль, что так вышло, – запоздало прибавил Шарп после некоторой паузы.

– Вы просто выполняли свою работу, – вежливо возразила Грейс.

– Как я уже сказал, причина увольнения не в профессиональной несостоятельности Сакса. Он парень талантливый. Все данные имел, чтобы хорошим врачом стать. К сожалению, сам себе всю карьеру загубил.

И вдруг у Грейс в кармане жакета завибрировал мобильный телефон. Звонил отец – во всяком случае, так подумала Грейс, увидев на дисплее его домашний номер.

– Алло, – произнесла она, радуясь возможности прервать беседу.

– Привет, мам.

– Привет, милый.

– Можно мы пойдем в кино? Сеанс в половине четвертого. На углу Семьдесят второй улицы и Третьей авеню.

– Конечно, идите. А кто это – мы? Ты и дедушка?

– Еще бабушка. Значит, ты не против?

– Почему я должна быть против? – ответила Грейс. – Погоди, а во сколько заканчивается сеанс?

Оказалось, что в шесть. Значит, ночевать придется у отца. В первый раз с того дня в декабре они вернулись в Нью-Йорк. Положив телефон обратно в карман, Грейс вдруг заметила, что Шарп внимательно на нее смотрит. Видимо, чтобы привлечь его внимание, давно надо было отвлечься самой.

– Дочь звонила?

– У меня сын. Генри.

«У которого, к счастью, нет опухоли мозга», – едва не прибавила Грейс.

– Вот, хочет пойти в кино с бабушкой и дедушкой, – зачем-то сообщила она.

– Между прочим, Джонатан ни разу не упоминал про своих родителей, даже мимоходом, – с рассеянным видом произнес Шарп и снова отвел взгляд. – Только в прошлом году узнал, что мы с ним росли в соседних городках на Лонг-Айленде. Он в Рослине, а я – в Олд-Вестбери.

Последние два названия Шарп произнес крайне многозначительно, однако, увы, смысл от Грейс ускользнул. Для уроженки Манхэттена Лонг-Айленд на одно лицо. Видимо, и там существовали какие-то свои градации, но Грейс о них не знала.

– Обычно, когда публикуют все эти статьи про лучших врачей, – продолжал рассуждать вслух Шарп, – сначала обращаются в пресс-службу больницы. Просят предложить нескольких подходящих кандидатов, а потом из них выбирают. Но первым делом, конечно, связываются именно с пресс-службой. Только на этот раз вышло по-другому. Про материал о Саксе мы узнали, только когда журнал увидели. Пресс-служба, естественно, рвала и метала. Специально позвонили мне и спросили, не моих ли это рук дело. Я, конечно, не в курсе. И вообще, непонятно, за какие особенные заслуги «Нью-Йорк мэгэзин» объявил Джонатана Сакса «одним из лучших врачей»? Их обычно интересуют достижения национального или даже международного масштаба. Я, как и все остальные, в полном недоумении. А потом приходит ко мне в кабинет медсестра, закрывает дверь и говорит, что знает, откуда ноги растут. Одна из редакторов журнала – тетя девочки, которую лечил Джонатан Сакс. Медсестра призналась, что долго боролась с собой – сказать или промолчать? Но теперь решила, что кто-то должен об этом узнать. Не говоря уже о том, что, заводя такие отношения, Сакс снова нарушил наши правила.

– Погодите, – вмешалась Грейс. – В каком смысле?

– Все в том же, – раздраженно отозвался Шарп. – Отношения между врачами и членами семей пациентов запрещены. А тетя, согласитесь, член семьи.

Грейс уставилась в чайную чашку. У нее закружилась голова. Теперь Грейс сама удивлялась, зачем вообще назначила эту встречу. Ну, и чего она хотела добиться?

Видимо, Робертсон Шарп-третий упомянул об этой истории только потому, что из-за выходки подчиненного его отношения с пресс-службой больницы безнадежно испорчены, и теперь самому Шарпу нечего и надеяться, что его кандидатуру предложат для статьи о лучших врачах. Неужели Шарп ждет, что Грейс сейчас начнет извиняться за то, что ее муж переспал с редакторшей?

Грейс достала из сумки кошелек и выложила на стол. Вряд ли Шарп сумеет сообщить ей еще что-то.

– Нет, не надо, – заспорил Шарп. – С удовольствием заплачу. – Он огляделся по сторонам, высматривая официанта. – Надеюсь, что сумел вам помочь, – официальным тоном прибавил он.

Грейс ответила не сразу, потому что сама не знала, помог ей Шарп или нет. Но потом, уже на тротуаре перед «Серебряной звездой», позволила ему пожать ей руку.

– Мне, конечно, придется давать показания, – сообщил Шарп. – Если Джонатана поймают. Так будет правильнее. Сами понимаете…

– Конечно, – кивнула Грейс.

– Какую часть личного дела Джонатана включат в дело уголовное, не знаю. Это уж пусть они сами решают. Я в таких делах не разбираюсь, – пожал плечами Шарп.

«А мне вообще все равно», – подумала Грейс. Как ни странно, именно так оно и было – во всяком случае, пока. Разошлись они в противоположных направлениях. Шарп зашагал на север, обратно в больницу. Грейс поначалу не знала, куда идти. Только не домой – переступить порог квартиры она пока была не в силах. К тому же не было никаких конкретных мест, где Грейс хотела бы или должна была побывать. Но чем ближе было до той улицы, где Грейс припарковала машину, тем чаще она поглядывала на часы. Значит, фильм, который хотел посмотреть Генри, начинается в половине четвертого, а заканчивается в шесть. Учитывая, что сегодня суббота и движение в городе было слабое, времени хватит, чтобы доехать практически куда угодно. Даже туда, куда Грейс совсем не надо. Не давая себе шанса как следует рассмотреть эту идею или тем более передумать, Грейс решила, что именно в это место и отправится.

Глава 21. Паровозик

За все годы брака Грейс только один раз видела дом, где вырос Джонатан, но даже тогда они просто проезжали мимо. Однажды осенью, на выходных, супруги возвращались из Хэмптоне. Грейс была беременна, Джонатан решил немного развеяться и отдохнуть от тяжелых врачебных будней. Оба ехали расслабленные, как следует выспавшиеся, вдоволь наевшиеся традиционного супа из морепродуктов и насладившиеся соленым ветром на пляже в Амагансетте. Джонатан не хотел останавливаться, но Грейс его уговорила. Конечно, не хотелось бередить старую рану и лишний раз заставлять Джонатана вспоминать о неприятных вещах, связанных с родителями и братом, но, откровенно говоря, Грейс одолевало любопытство. Хотелось увидеть дом, в котором Джонатан вырос и из которого сбежал – сначала в Хопкинс, потом в Гарвард, а затем и к Грейс, чтобы создать свою собственную семью. «Мы же не будем заходить, – уговаривала она. – Просто покажи, и все».

Свернув с соединяющей штаты трассы 495,