Демократическая процедура: жеребьевка (Античность и эпоха Возрождения)

 

Профессор Верден – один из самых интересных преподавателей, которых я встречал. На первом курсе он вел у меня исторический метод – сухой, но необходимый предмет, – а также историю Греции. На этих лекциях раз в неделю его приятный голос рассказывал нам об истории минойской цивилизации, об управлении в Спарте, о росте флота в Афинах и завоеваниях Александра Великого. Верден был преподавателем классического толка. Он не пользовался ни диафильмами, ни слайдами, а PowerPoint еще не изобрели. Все, что он делал, – в течение двух часов удивительно интересно рассказывал. Он был седой, разумеется, в костюме и при галстуке, в очках в роговой оправе. Эрудирован, красноречив, подчеркнуто вежлив. Дело было осенью 1989 года; я только что поступил на отделение археологии.

Однажды утром в понедельник, до занятий, один из моих однокурсников показывал всем какие‑то хрупкие на вид камешки. На выходных он ездил веселиться в Берлин. За несколько дней до этого рухнула Берлинская стена. И вот он, как будущий археолог, между возлияниями прихватил несколько бетонных осколков.

Верден – имени у него еще не было – должен был нам рассказывать об учреждениях V века в Афинах. Перикл, греческий город‑государство, рождение демократии: нам предстояло услышать, к какой славной традиции скоро присоединятся восточные немы.

Но тот мир, который обрисовал нам профессор, был несказанно далек от всего того, что мы каждый день видели в новостях по телевизору. У меня сохранился тот конспект. «Цель – политическое равенство, – читаю я в своей бывшей тетрадке, а ниже: – не всего населения, только среди граждан; а это лишь малая часть». Я помню, что был слегка разочарован. Весь Берлин, стоя на холоде и раскачиваясь в такт, распевал: «Wir sind das Volk»[39], но в древних Афинах почти никто из этих одетых в куртки людей не имел бы права голоса. «Используя термин „демократизация“, – так было написано в программе лекций, – нельзя забывать, конечно, об основной характерной черте полиса, а именно об эксклюзивности гражданского права». Женщины, приезжие, несовершеннолетние и рабы гражданами не считались.

Но это еще не всё. Тремя основными органами власти были Народное собрание, Совет пятисот и Народный суд. Принимать участие в их работе мог любой гражданин, но, торжественно произнес профессор, было три аспекта, в которых «надо полностью отдавать себе отчет».

«Во‑первых, участие граждан осуществлялось напрямую. Это идет вразрез с нашей современной системой, где народные представители имеют гораздо бóльшую специализацию. Из простых граждан сейчас собирается только суд присяжных. Во‑вторых, важные решения принимались огромным количеством людей. На Экклесию, или Народное собрание, собирались тысячи людей; в Гелиэе, или Народном суде, состояло шесть тысяч человек. На некоторые заседания суда присяжных собиралось до нескольких сот присяжных. И это идет вразрез с нашей системой, где мы видим некоторую олигархизацию демократии».

«Олигархизация» – в этом весь Верден. Однако самое интересное еще впереди. «В‑третьих, назначение на должность происходило в результате жеребьевки, включая значительную часть государственных должностей». Тут‑то я уже вскочил со стула. Мне только что исполнилось 18 лет, в этом возрасте человек получает право голоса. Вскоре мне впервые предстоит заявить, какие люди и какая партия вызывают у меня наибольшее доверие. На бумаге этот афинский взгляд на равенство выглядел красиво, но хотел ли я жить в подобной демократии с элементами копеечной лотереи, детали которой описывал Верден? И даже так: хотели ли этого восточные немы, вышедшие на улицы за свободные выборы?

У жеребьевки есть свои преимущества, спокойно продолжал Верден. «Целью было нейтрализовать личное влияние. А в Риме подобного не было, и поэтому там наблюдались бесчисленные скандалы, связанные с подкупом и взятками. Кроме того, в Афинах на должность люди назначались на один год и обычно не могли переизбираться. Вообще на всех уровнях граждане должны были как можно чаще сменять друг друга, поскольку цель заключалась в том, чтобы обеспечить максимальное участие, а значит, и равенство. В сердце афинской демократической системы находились именно жеребьевка и ротация».

Я разрывался между энтузиазмом и скептицизмом. Мог бы я доверять представителям администраций, которых не выбирали, а назначили жребием? Как такое возможно? Как тут избежать дилетантства?

«Афинская система была скорее прагматичной, чем догматичной, – рассказывал Верден далее, – она основывалась не на теории, а на опыте. Например, жеребьевку не применяли для назначения на высшие военные и финансовые должности. Там существовала процедура выборов, ротация не была обязательной. Так, компетентных лиц можно было переизбирать. Такого человека, как Перикл, например, выбирали стратегом 14 лет подряд. То есть здесь принцип равенства уступал принципу безопасности. Но это касалось лишь меньшинства мандатов на управление».

Я вышел из аудитории sadder but wiser [40]. Мистический оплот нашей демократии оказался просто архаичной системой с расшатанными процедурами. Жеребьевка и ротация, конечно, прекрасно подходят мелким городам‑государствам давнего прошлого, когда мужи в сандалиях и с простынями, перекинутыми через плечо, могли целыми днями неторопливо беседовать на пыльных рыночных площадях о постройке нового храма или колодца. Но черпать в них вдохновение для бурного настоящего? В наших беспокойных руках все еще тлела бетонная крошка от Берлинской стены.

 

Недавно я раскопал в своем архиве курс профессора Вердена (теперь я знаю, что его звали Херман). Если синдром демократической усталости действительно вызван нынешней выборно‑представительной демократией, если наш кризис демократии происходит из‑за специфической процедуры, до уровня которой мы ее низвели, если выборы все чаще скорее тормозят демократию, нежели помогают ей, может оказаться полезным посмотреть, как же раньше люди реализовывали свое стремление к демократии.

В своем любопытстве я не одинок. В последние годы в академических кругах сильно возрос интерес к истории нашего современного политического устройства. Настоящим прорывом стала книга французского политолога Бернара Манена «Принципы представительного правительства» («Principes du Gouvernement Représentatif»), вышедшая в 1995 году {56}. Первое же предложение произвело эффект разорвавшейся бомбы: «Современное демократическое правление возникло из политической системы, которую ее основатели считали противоположностью демократии». Манен первый занялся вопросом, почему так важны выборы. Он буквально по нитке собрал информацию о том, по какой причине сразу же после Американской и Великой французской революций была сознательно принята выборно‑представительная система. И вот зачем: чтобы оставить суматоху демократии за дверью! «Представительное управление было введено с полным осознанием, что выбранные представители обязательно будут особенными гражданами, отличными в социальном плане от тех, кто их выбирал». В основании нашей современной демократии заложен также и аристократический рефлекс. Автор делает далеко идущий вывод: та представительная система, которую мы знаем, «содержит элементы как демократические, так и недемократические» {57}. К этому я еще вернусь.

Вслед за блестящим исследованием Манена в последние годы вышло несколько книг, предлагающих свежий взгляд на проблему {58}. Эти новые работы доказывают, что наша современная демократия – результат случайного стечения обстоятельств за два последних века. Они рассматривают историю предшествующих веков в неожиданном ракурсе, показывая, что имели место и другие возможные виды демократии.

Хорошо, что же было до Американской и Великой французской революций? Оказывается, в античные времена и в эпоху Возрождения в разных местах важную роль играла жеребьевка.

Итак, если вернуться назад, то в древних Афинах V и IV веков до нашей эры должности в важнейших органах управления действительно назначались жребием: Совет пятисот (Буле), Народный суд (Гелиэя) и почти все основные государственные должности (Arkhai). Совет пятисот был главным правительственным органом афинской демократии: он составлял повестку дня для Народного суда (Экклесии), осуществлял контроль над финансами, общественными работами и деятельностью должностных лиц и даже отвечал за дипломатические отношения с соседними державами. Назначенные жребием граждане находились в самом центре власти, а из 700 должностных лиц 600 назначались посредством жеребьевки, остальные избирались. Народный суд почти каждое утро выбирал сотни присяжных из числа шести тысяч граждан. Для этого в каждой из фил (общин) использовался собственный клеротерион, большая вертикальная плита с пятью колонками отверстий, в которые потенциальные судьи должны были вставить каждый свою табличку с именем. Жеребьевка происходила следующим образом: из вертикальной трубки с воронкой вверху и затвором внизу, находящейся рядом с плитой, вынимались шарики двух цветов, совпадающие с рядом именных табличек в клеротерионе. Кого вытягивали, тот мог участвовать в суде. Можно сказать, что люди кидали кости, чтобы получить возможность вершить суд; это была в некотором роде рулетка, позволяющая распределить власть по справедливости.

Жеребьевка использовалась как в законодательной, так и в исполнительной и судебной власти (рис. 2b). Каждый новый закон готовился Советом пятисот, в Народном собрании проходило голосование, Народный суд проверял его на законность, а должностные лица следили за его выполнением. Совет пятисот контролировал исполнительную власть, Народный суд выполнял функции судебной власти.

Мандаты перераспределялись в афинской демократии на удивление часто: народным судьей выбирали всего на один день, членом Совета или должностным лицом – всего на год (за это человек получал плату). Повторное попадание в Совет допускалось только один раз, с обязательным перерывом хотя бы в один год. Любой, кто считал себя способным к управлению, могли предложить свою кандидатуру. Благодаря этому достигалось очень широкое участие: от 50 до 70 % граждан старше 30 лет за свою жизнь участвовали в работе Совета.

Сегодня мы можем удивляться, что во время своего расцвета афинская демократия функционировала благодаря жеребьевке, но для современников в этом не было ничего необычного. Аристотель без обиняков утверждал: «Одной из основ демократического строя является замещение должностей по жребию, олигархического же – по избранию». Хотя сам Аристотель был сторонником смешанной формы правления, он подчеркивал различие между жеребьевкой и выборами, назвав первый метод демократическим, а второй – нет. Подтверждение этому можно найти и в других его высказываниях. Например, о Спарте он пишет, что ее «государственный строй представляет собой олигархию, как имеющий много олигархических черт, хотя бы, например, то, что все должности замещаются путем избрания и нет ни одной замещаемой по жребию». Жребий, по Аристотелю, был проявлением истинной демократии. Не зря афинская демократия отличалась тем, что при ней практически не существовало разницы между политиками и обывателями, между правителями и управляемыми, между должностными лицами и подчиненными им гражданами. Должность «профессионального политика», не вызывающая у нас никакого удивления, показалась бы простому афинянину совершенно абсурдной. По этому поводу Аристотель высказал очень интересную мысль: «Основным началом демократического строя является свобода ‹…›. А одно из условий свободы – по очереди быть управляемым и править» {59}. Этой идее уже два с половиной тысячелетия, но какая поразительная проницательность! Свобода – не то же самое, что постоянно быть у власти. И не быть от нее в стороне. И тем более свобода не значит покорно сдаться на волю власти. Свобода – это баланс между лидерством и командной работой, между ситуациями, где вы управляете, и ситуациями, где вами управляют. Сейчас, когда «олигархизация демократии» зашла гораздо дальше, чем 25 лет тому назад, когда профессор Верден предостерегал нас, кажется, что такое понимание свободы напрочь забыто.

 

Рис. 2. Главные органы афинской демократии (V и IV вв. до н. э.) и распределение законодательной, исполнительной и судебной власти

 

Часто афинскую демократию определяют как «прямую». Верден рассказывал нам о большом Народном собрании, проходившем раз в месяц при прямом участии тысяч граждан. В IV веке до нашей эры оно собиралось почти еженедельно. Но основная часть работы приходилась на другие, более специализированные органы, такие как Народный суд и Совет пятисот, а также на деятельность должностных лиц. И там говорил не весь народ, а произвольно выбранные его представители, сведенные вместе судьбой. Не весь афинский народ участвовал в решениях этих инстанций напрямую. Поэтому я полностью согласен с одним из последних исследований, где афинская демократия рассматривается не как «прямая», а как особый вид представительной демократии – невыборная представительная демократия {60}. Я бы даже пошел дальше. Поскольку представительство осуществляется посредством жеребьевки, мы можем говорить о алеаторно‑представительной демократии (от лат. alea – игральная кость). Алеаторно‑представительная демократия – это непрямая форма правления, при которой разделение на правителей и управляемых происходит при помощи жеребьевки, а не избрания. В политической истории Западной Европы гораздо больше примеров подобного устройства, чем принято считать.

Во времена Римской республики некоторые следы афинской системы жеребьевки еще можно проследить, но в эпоху империи она вышла из употребления. Только в Средние века, в период расцвета городов Северной Италии, эта процедура вновь вошла в употребление. Самые ранние примеры мы видим в Болонье (1245), Виченце (1264), Новаре (1287) и Пизе (1307), но больше всего свидетельств до нас дошло из великих городов Возрождения: Венеции (1268) и Флоренции (1328) (табл. 1).

И в Венеции, и во Флоренции применяли жеребьевку, но делали это совершенно по‑разному. В Венеции на протяжении многих веков использовали жеребьевку для назначения главы государства – дожа (слово, равнозначное dux, то есть «герцог»). Венецианская республика была не демократией, а олигархией под началом нескольких аристократических семей: управление находилось в руках дворян числом от нескольких сотен до нескольких тысяч, составлявших всего лишь 1 % от всего населения. От трети до четверти из них занимали почти все государственные должности. Титул дожа был пожизненным, но, в отличие от королевской власти, не передавался по наследству. Ради предотвращения распрей между семьями при выборе нового дожа стала использоваться жеребьевка, но чтобы удостовериться в том, что во главе островного государства окажется компетентный человек, в процедуру жеребьевки было добавлено голосование. В результате образовалась невероятно сложная система из десяти этапов, занимавшая десять дней. Процедура начиналась с Большого совета (Consiglio Grande), в котором заседало 500 знатных горожан (их количество начиная с XIV века увеличивалось). Каждый из них клал в урну деревянный шар (ballotta) со своим именем, а младший из присутствующих шел из зала Совета в базилику Святого Марка, чтобы привести оттуда первого попавшегося мальчика от восьми до десяти лет. Ему разрешалось присоединиться к конклаву, и он назначался ballottino – мальчиком, заведующим шарами. Своей чистой от скверны детской рукой он доставал из урны имена 30 участников; затем во время еще одной жеребьевки это количество «выпаривалось» до девяти человек. Это был первый избирательный комитет. В его задачу входило опять расшить свою группу в девять человек до сорока: за счет голосования с квалифицированным особым большинством (вообще‑то это был подвид кооптации). А затем эти сорок жеребьевкой опять «выпаривались» до двенадцати, которым вновь предоставлялось право голосовать и довести количество до двадцати пяти. И так продолжалось еще долго: избирательный комитет каждый раз прореживался жеребьевкой, а затем расширялся голосованием, друг друга сменяли алеаторный и выборный методы. В девятый, предпоследний, заход избирательный комитет доходил до 41 человека. Именно они наконец шли совещаться за закрытыми дверями, чтобы выбрать дожа.

 

Таблица 1. Жеребьевка как политический инструмент Античности и эпохи Возрождения

 

 

Венецианская система может показаться жутко затянутой, но не так давно группа ученых, используя компьютерные вычисления, определила, что описанный leader election protocol [41] интересен тем, что победа на самом деле достается самым популярным кандидатам, при том что шанс есть и у аутсайдеров, а коррупционное влияние исключается. К тому же таким образом можно выдвинуть компромиссного кандидата, выгодно подав его скромные преимущества {61}. Все это шло на пользу и легитимности, и эффективности новоизбранного дожа. Во всяком случае, историки сходятся в том, что необычайная стабильность Венецианской республики, просуществовавшей больше пяти веков, пока Наполеон не положил ей конец, частично объясняется использованием этой хитроумной системы с шарами. Несомненно, без жеребьевки республика погибла бы гораздо раньше в результате распрей между влиятельными семьями. (Сам собой напрашивается вопрос: а что ждет современные правительства, раздираемые на части межпартийными раздорами?)

Pour la petite histoire [42]: от венецианской системы осталось одно любопытное напоминание. По одной из странных причуд судьбы, которыми славится этимология, английское слово ballot (избирательный бюллетень) напрямую происходит от итальянского ballotte – шарики для жеребьевки[43].

Во Флоренции дело обстояло иначе. Жеребьевка была там известна как система imborsazione (дословно: «складывание в мешок»). Цель преследовалась та же: снизить остроту конфликтов между заинтересованными группами, но флорентийцы пошли гораздо дальше, чем жители Венеции. Им важно было избирать жребием не только главу государства, но и практически все должности в администрации и органах управления. Если Венеция была республикой аристократических семей, то Флоренция – республикой, где всем заправляли высшие слои буржуазии и влиятельные корпорации. Поэтому, как и в Древних Афинах, избранные по жребию служили в основных государственных инстанциях: городском правительстве (Синьории), законодательном совете и магистратах. Синьория, как и Совет пятисот в Афинах, была высшим исполнительным органом, занимавшимся международной политикой, административным контролем и даже подготовкой законов. В отличие от жителей Афин, граждане не имели права самостоятельно подавать заявку на занятие должности: их должна была выставить гильдия, родственники или какая‑либо организация; тогда они приобретали статус nominati [44]. Затем проводилась следующая сортировка: комиссия, составленная из представителей разных городских слоев, решала голосованием, кто из кандидатов подходит для этой должности. Лишь затем проводилась жеребьевка, называвшаяся la tratta, «вытягивание». Потом из списка вычеркивались имена людей, уже имевших мандат или совершивших преступление. Таким образом, процесс состоял из четырех этапов: выдвижение кандидата, голосование, жеребьевка, вычеркивание. Как и в Афинах, было запрещено совмещать различные должности и занимать должность более одного года. И как в Афинах, эта система позволяла добиться широкой вовлеченности населения: целых 75 % граждан выставлялись кандидатами. Nominati не знали, прошли ли они в следующий тур: список не разглашался. Если кандидата не приглашали на одну из нескольких тысяч государственных должностей, это значило, что он не прошел либо жеребьевку, либо голосование.

Венецианская модель применялась впоследствии в Парме, Иврее, Брешии и Болонье, а флорентийская – в Орвието, Сиене, Пистойе, Перудже и Лукке. Благодаря бесчисленным выгодным торговым контрактам она даже дошла до Франкфурта‑на‑Майне. На Пиренейском полуострове эту процедуру переняли различные города королевства Арагон, например Льейда (1386), Сарагоса (1443), Жирона (1457) и Барселона (1498). Там жеребьевка приобрела известность под названием insaculación (буквально «вытягивание жребия из мешка» – перевод на испанский итальянского слова imborsazione). И здесь преследовалась та же цель: повысить устойчивость системы, непредвзято распределяя полномочия власти. Прекратились бесконечные споры о том, кто имеет право на городской или муниципальный мандат или на заседание в избирательной комиссии, – теперь такие вопросы решались быстро и беспристрастно. Недовольные могли утешиться мыслью, что такая возможность им скоро представится еще раз: как в Афинах и Флоренции, назначенную по жребию должность нельзя было занимать более года. Конечно, такая быстрая ротация способствовала вовлеченности. В Кастилии, другом крупном королевстве полуострова, жеребьевкой пользовались в Мурсии, Ла‑Манче и Эстремадуре. Когда в 1492 году король Фердинанд II присоединил королевство Кастилия к Арагону, заложив тем самым основу для образования Испании, он сказал: «Известно по опыту, что города и области, где применяется жребий, скорее обеспечивают лучшую жизнь, здоровую администрацию и управление, чем режимы, основанные на выборах. Они более единодушны и равноправны, более миролюбивы и не настолько преисполнены себялюбия» {62}.

Из этого беглого исторического обзора мы можем сделать следующие шесть заключений: 1) с античных времен жеребьевку использовали в разных государствах как полноценный политический инструмент; 2) это касалось географически небольших, урбанизированных государств (город‑государство, город‑республика), где участвовать в политике могла лишь ограниченная часть населения; 3) применение жеребьевки часто совпадало с расцветом благосостояния и всеобщего благоденствия (Афины в V и IV веках до нашей эры, Венеция и Флоренция в эпоху Возрождения); 4) использование жеребьевки и ее процедуры были различными, но всегда приводили к снижению конфликтности и большему вовлечению граждан; 5) жеребьевка нигде не была единственным инструментом, а применялась в сочетании с голосованием в целях гарантии компетентности; 6) бывало, что применявшие жеребьевку государства на протяжении веков оставались политически стабильными, несмотря на серьезные внутренние разногласия среди противоборствующих групп. В карликовом государстве Сан‑Марино в тех случаях, когда из 60 членов Совета нужно было выбрать двух капитанов‑регентов, жеребьевка применялась до середины ХХ века {63}.

В XVIII веке, в эпоху Просвещения, к вопросу демократического государственного устройства обратились великие философы. В своей книге 1748 года «О духе законов» Монтескье, основоположник современного правового государства, повторил тот вывод, к которому пришел Аристотель за две тысячи лет до него: «Назначение по жребию (le suffrage par le sort) свойственно демократии; назначение по выборам (le suffrage par choix) – аристократии». И для него с самого начала было очевидно, что выборы носят элитарный характер. В противовес этому он писал: «Жребий представляет самый безобидный способ избрания: он предоставляет каждому гражданину возможность послужить отечеству». Для гражданина это хорошо, но хорошо ли это для отечества? Поэтому, для исправления очевидных опасных недостатков этого способа – что к власти придут некомпетентные люди, – требовалось критическое отношение граждан к должностному лицу и к самим себе и оценка проведенной работы. Монтескье восхищался устройством афинского общества, в котором должностные лица должны были отчитываться о своей деятельности, так что «получалось нечто среднее между избранием и жребием» {64}. Таким образом, компенсировать дефекты можно лишь за счет сочетания обеих систем: в чистом виде жребий привел бы к некомпетентности, в чистом виде голосование – к беспомощности.

Схожие мысли мы найдем в знаменитой «Энциклопедии» Дидро и Д’Аламбера, составленной в пятидесятых годах XVIII века. В статье «Дворянство» мы прочтем, что жеребьевка – неподходящий метод для правящей аристократии («Le suffrage ne doit point se donner par sort; on n’en auroit que des inconvéniens» – «Не должно избирать жребием, это бы только привело к неприятностям»), лучше собрать Сенат: «Тогда можно было бы утверждать, что аристократия в виде Сената, в определенном смысле, является демократией в рамках сословия дворян и что народ – ничто». Впрочем, авторы дают понять, что у аристократии есть определенная ответственность перед народом. В статье, посвященной демократии, по большей части повторяется аргументация Монтескье.

Через несколько лет эту тему развил Руссо. Он также считал интересной идею о смешанной форме, особенно в отношении разделения должностей. «Когда соединяют выборы и жребий, – пишет он в вышедшей в 1762 году книге „Об общественном договоре“, – то первым путем следует заполнять места, требующие соответствующих дарований, такие как военные должности; второй путь более подходит в тех случаях, когда достаточно здравого смысла, справедливости, честности, как в судейских должностях». Руссо описал двойной метод, на протяжении веков применявшийся в Древних Афинах для назначения на государственные должности. Сочетание случайности и сознательного выбора создавало систему с высоким уровнем легитимности и при этом способную к эффективной работе. Конечно, в любом обществе дарования распределены неравномерно, но это еще не значит, что жребий можно сбросить со счетов: «Выборы по жребию более свойственны демократии, – считал также и он. – Во всякой подлинной демократии магистратура – это не преимущество, но обременительная обязанность, которую по справедливости нельзя возложить на одного человека скорее, чем на другого. Один лишь Закон может возложить это бремя на того, на кого падет жребий» {65}.

Вывод напрашивается сам собой: в двух важнейших книгах XVIII века по политической философии, несмотря на существенные различия между авторами, обнаруживается согласие относительно того, что демократичнее не выборы, а жеребьевка и что сочетание обоих методов благотворно сказывается на обществе. Алеаторная и выборная процедуры могут взаимно дополнять и укреплять друг друга.