Ворона, Утка, Тетерев, Бекас, Лягушка и Майский Жук

Майский жук летит над лесом, как пуля, гудит:

– У‑убью‑у!..

Лягушка на болоте испугалась, спрашивает:

– Кого? Кого?

Бекас, лесной барашек, заблеял:

– Меня‑я?

Тетерев на лугу сердито бормочет:

– А за что? А за что?

Утка на озере кричит:

– За зря! За зря!

Ворона завопила:

– Кар‑раул!

А Майский Жук об дерево – хлоп! – и сам убился.

 

 

 

* * *

 

– Угу‑гу! Угу‑гу – молчать не могу! На ребят‑юннатов жалуюсь. Почему они для птиц гнездовья по знакомству делают? А, скворцы, старые знакомые, – вот вам скворечники! А, синицы‑сестрицы, полезные птицы, – вот вам синичники! А мы, совы, вредные птицы, что ли? А кто по ночам мышей в лесах и полях ловит? Или нам дуплянки не надо?

Делайте и развешивайте дуплянки и для нас, сов, и для летучих мышей. Летучие мыши – не полевые, они вредных насекомых поедают. Хватит одни скворечники да синичники развешивать! Не одни скворцы да синицы на вас работают!

 

      Совы и летучие мыши        

 

 

* * *

 

Жалуемся на воробьёв!

Эти проходимцы заняли нашу жилплощадь в скворечнике. Нас, хозяев, в наш же дом не пускают и ещё нахально чирикают прямо в глаза.

Предупреждаем: если в течение трёх дней не получим благоприятного ответа на нашу жалобу, то сами выбросим воробьёв из скворечника.

Мы, скворцы, птицы полезные, с нами шутки плохи!

 

      Скворцы        

 

 

* * *

 

Охо‑хо, житьё наше – карасю позавидуешь!

Достаётся нам от рыбаков: на спиннинг ловят, на жерлицу ловят, на дорожку ловят, на кружки ловят, капканчиками ловят! Но жалуемся мы не на рыбаков, жалуемся мы на охотников. Житья нам от них, окаянных, нету! Все рыбачьи снасти не принесут нам столько беды, сколько одно ружьё.

У нас весной нерест, весёлые игры, метание икры, а эти злодеи нам в спины из ружей палят.

А ведь нельзя стрелять, законом запрещено. Но, видно, закон не для браконьеров писан. Где вы, наши защитники? Где вы, друзья инспекторы, лесники и егери? Где вы, юннаты и пионеры?

Услышьте наши рыбьи голоса!

 

      Щуки озёрные и речные        

 

 

Лесные происшествия

Кто в скворечнике живёт? Скворцы? Я тоже раньше думал, что в скворечниках только скворцы живут. А недавно вижу, вылетают из скворечника какие‑то крохотные птички. До того крохотные – меньше колибри. Я, конечно, полез смотреть. Смотрю, леток в скворечнике чем‑то залеплен, оставлена только дырочка маленькая. И из дырочки этой вылетают… пчёлы! Пчёлы поселились в скворечнике и сделали из скворечника улей.

 

 

* * *

 

Есть в Ленинграде на окраине большой забор – на нём афиши расклеивают. Когда ни пойди, всегда у афиш воробьи толпятся. «Ишь, – думаю, – грамотеи какие – театрами интересуются!» Присмотрелся, – нет, не театры воробьям нужны. И даже не афиши. А нужен им клейстер, которым афиши к забору приклеены! Ветер отрывает старые афиши, воробьи клюют клей засохший. И, видать, сыты: знай чирикают!

 

 

Утонувшие камни

 

Лежали себе на лугу камни. Может, сто лет лежали И вдруг стали… тонуть!

С каждым днём всё глубже и глубже уходили камни в землю, пока остались над землёй одни лысые макушки.

Что камни тонут в воде, – все знают. А кто знает, почему иногда камни «тонут» и в земле?

 

 

Что за зверь?

Северный охотник рассказал. Выслеживал он зверя. По следу видит: нашёл зверь на берегу выброшенную волной рыбу съел. В тундре зверька лемминга ногой придавил – съел. В утином гнезде насиженные яйца слопал, а в гнезде чайки – птенцов. Вот хищник!

Только не подумайте, что это был белый медведь или песец. У тех следы пятипалые, с когтями. А у этого зверя следы как у коровы – раздвоенные копыта.

 

Июнь

 

 

 

Июнь – первый месяц лета. Месяц цветов, светлых ночей и тёплой воды.

 

Даже в городе видны приметы лета: букет сирени на столе, свист стрижей, по‑летнему горячее солнце.

Над полями неумолчно гудят пчёлы, басовито жундят шмели. Вечером прохладно в лугах и на нивах. Над ними, как дымок, поднимается туман. По народной шутке, – это зайцы жарят блины. Ровный крик коростеля подчёркивает совершенную тишину белой ночи, такой светлой, что в полночь можно собирать в лесу цветы. Изредка нахмурится небо и брызнет дождём. Летний дождь! Какой он стремительный, весёлый и обильный!

Льётся дождь на лес, на поле, на озеро. А птенцы у глухарки ещё в тощем пере, – может забить их, застудить грозовой ливень. Укрылась мать у елового выворота, и к ней сбежались цыплята, – забрались под крылья и голов не высовывают.

А вот утята хоть бы что!

Свись! Свись! Свись! Сверху вода, снизу вода – всё равно купаться!

У берегов озера гуляет рыбья молодь. Если осторожно подойти к воде, увидишь, словно тысячи тёмных двойных палочек лежат на песке мелководья. Рыбка и тень, рыбка и тень. Потревожишь шагами – серебром брызнет стайка мальков, уходя в глубину.

Июнь – самая беспокойная пора для лесных мамаш. Покидает гнёзда, выбирается из нор молодёжь. Разлетается, разбегается. Как уследишь? А до беды недалеко. Дворовый пёс нашёл в траве желторотого дроздёнка. Обнюхивает, раздумывает, – хапнуть или не стоит? А птенец услышал шум и рот открыл, есть у чудовища просит. Совсем ещё глупый!

Рысёнок в осоке у ручья наткнулся на лягушку. Шерсть вздыбил, зубы оскалил, шипит… и пятится назад, – тоже не очень опытный герой!

Даже ласточки – уж на что безобидная птица! – нападают на ворону, что присела на конёк крыши. Щебечут тревожно, проскальзывают так близко, что ворона приседает и разевает клюв. Под коньком у ласточек гнездо, и кто его знает, что задумала непрошеная гостья.

Лето пришло…

Стоят травы ещё некошеные, нетоптанные. Стоят травы укосные, на полуденном ветру мягко шелестят. В луговой траве, того и жди, проглянет алая ягодка земляники, в лесной траве вот‑вот покажется красная шапочка гриба‑колосовика.

«Красное лето никому не надокучило», – говорят в народе.

 

 

 

Свейки!

В Латвии народ любит птиц. Рассказал я одному знакомому латышу про удивительную сороку Галю – воспитанницу харьковской юннатки Милы Пипчéнко. Сорока эта на чисто русском языке посылала ребят спать, чуточку только пришепётывала:

– Шпать! Все, все шпать!

Латыш сказал, что для него это не удивительно, потому что у них в Латвии даже неприручённые птицы, бывает, говорят на латышском языке. И рассказал мне такой случай.

Нынче весной он развесил в своём саду много новых птичьих домиков, – и все дуплянки, скворечники, синичники сейчас же были заняты разными дуплогнёздиками. Потом ему пришлось надолго уехать в Ригу, – и попал он к себе в деревню только в начале лета. Подходит к своему саду и вдруг слышит, – кто‑то радостно его приветствует весёлым свистящим голосом:

– Свейки, свейки, свейки! Лабрит!

«Свейки!» – по‑латышски – «Привет!», а «Лабрит!» – «Доброе утро!»

Хозяин остановился, но ни в саду своём, ни на крыльце дома никого не увидел. Решил, что ему это просто послышалось, и вошёл в сад. И тут опять – теперь прямо у него над головой раздалось весёлое: «Лабрит! Свейки, свейки, свейки!»

Латыш взглянул вверх и увидел скворца! Чёрный, весь в ярких блёстках скворчик сидел рядом со своей скворечней, смешно трепетал крылышками и высвистывал: «Свейки, свейки, свейки!» – как бы приветствуя хозяина.

Потом оказалось, что каждое утро все колхозницы и колхозники, проходя мимо сада, приветствовали этого скворца, – домик его у самой дороги, – словами: «Свейки!» и «Лабрит!» Вот скворчик и вызубрил эти приветствия.

А добрый привет всегда по сердцу птицам, как и людям.

 

 

Чей это дом?

Солнышко закатилось, в лесу темно стало, звери да птицы спать легли. Кто в норе похрапывает, кто под кустом посапывает, кто на ветке неслышно спит.

А вот Бобёр, ночной работник, спать не хочет. Из своей хатки бобровой вылез, речку переплыл и на берег выбрался.

Между деревьев идёт‑бредёт, широким хвостом подпирается.

Увидел на берегу толстую осину. Оглядел со всех сторон, примерился – и давай грызть‑подпиливать!

У Бобра зубы как долотья, шибко режут, только стружка летит. Задрожала осина.

Под корнями осины, в земле – нора. Выглянул оттуда испуганный ёж:

– Ты чего, Бобёр, делаешь?

– Осину валю, хочу в речку столкнуть.

– Ой, Бобёр! – говорит ёж. – Не вали осину, не толкай в речку! Ведь тут мой дом. Осина мою нору прикрывает, от дождя заслоняет. Худо мне без неё придётся.

Не беда, – отвечает Бобёр. – Зверь ты не привередливый, тебе всё равно где жить – хоть в норке, хоть в ямке. Другое место найдёшь. А мне осина вот как нужна: речка мелеет, вода убывает, надо плотину строить.

Сказал это и опять грызть принялся. Зубы скрыгчат, стружка летит, ещё сильнее задрожала осина.

В осиновом стволе – дупло. Выскочил оттуда Горностайка.

– Ты чего, Бобёр, делаешь?

– Осину валю, хочу в речку спихнуть.

– Ой, Бобёр! – говорит Горностайка. – Не вали осину, не пихай в речку! Ведь тут мой дом; и тепло в дупле, и мягко, и ветер не задувает. Худо мне тогда придётся…

– Не беда, – отвечает Бобёр. – Ты зверь бродячий, нынче тут спишь, завтра – там. И не твоё это дупло, не для тебя делано. А мне осина вот как нужна: речка мелеет, вода убывает, надо плотину строить.

Сказал так – и опять грызёт. Скрыгчат зубы, летит стружка, мелкой дрожью дрожит осина.

На макушке осины, в развилке сучков, подвешено лёгкое гнёздышко. Выпорхнула из него Иволга, золотая птица, спрашивает серебряным голосом:

– Ты чего, Бобёр, делаешь?

– Осину валю, хочу в речку столкнуть.

– Ой, Бобёр! – говорит Иволга. – Не вали осину, не толкай в речку! Ведь тут мой дом. Сколько я старалась, пока не сплела корзиночку из стебельков, травинок и тонкой бересты! Теперь у меня птенчики вывелись, в корзиночке, как в зыбке, качаются. Пожалей их!

Бобёр упёрся на хвост, голову кверху задрал. Посмотрел, подумал.

– Так и быть, – говорит. – Не буду валить осину. Если на ней твой дом да дети в нём, то надо пожалеть…

И пошёл другое дерево искать.

 

 

Птичьи заботы

В гнезде у рябушки – самочки рябчика – появились рябчата. Было десять с пятнышками яиц, стало десять пятнистых цыплят. Пушистых, как одуванчики. И у каждого одуванчика клювик и лапки.

Даже кукушка, которая сроду птенцов не выводила, и та позавидовала.

– Пуховички хорошенькие! – ахнула она.

Скоро отросли у рябчат перья на крылышках, и стали они «поршками». По вечерам сами вспархивали на дерево – повыше от звериных зубов. И всю ночь сидели на сучке рядком, как бусы.

– Ни забот, ни труда с малышами! – умилялась кукушка. – Одно удовольствие!

И решила кукушка не подбрасывать больше яичек своих в чужие гнёзда. Захотела сама вырастить кукушат. А как за дело взяться – не знает.

– Распрошу‑ка рябушку, – решила кукушка.

Прилетела, а рябчиков на дереве нет. А тут гром загремел, капли‑картечины ударили по листьям. Кукушка – в кусты. Глядь – и рябушка с поршками там! Но ливень дробил и кусты. Стал дождь заливать рябушку. Перья слиплись, с носа вода – кап, кап, кап! А рябчатам не беда. Забились матери под крылья, да ещё и любопытные носы из‑под пера высовывают. Тепло им.

– И мне так с кукушатами мокнуть? – отвернулась кукушка. – Нечему учиться у этой мокрой курицы! – И полетела дальше.

Прилетела кукушка на озеро. На озере семья: папа‑чомга и мама‑чомга, как два пароходика. Шейки прямые, тонкие, точно трубы. Вокруг пароходиков чомгята. Крутятся, как жуки‑вертячки. В кошки‑мышки играют. Даже нырять пробуют. Но уж больно лёгкие и потому выскакивают из воды, как пробки.

  

  

    

Обрадовалась кукушка: вот где весело, вот где хорошо! Но прорвался сквозь тростники ветер. Погнал по озеру сердитые волны с белыми гривами. Стали крошечные чомгята на волне переворачиваться. Перевернутся вниз спиной и сучат в воздухе своими лягушачьими лапками. Плохая игра получается!

Тут мама‑чомга насторожила тонкую шейку и что‑то сказала малышам, а что – за ветром было не слышно. Чомгята – к ней. Окружили со всех сторон да вдруг и полезли к ней на спину! Лапками чик‑чик, крыльями‑культяпочками мах‑мах, – ловкачи какие! – забрались. Да ещё и в перья на спине забились, – одни головки чёрные торчат. Сидит на воде многоголовая птица!

Заспешили чомги в тростник. Мама за папой, как два одинаковых пароходика. Только у заднего пароходика на спине горбок. Потому что не простой это пароходик, а пассажирский.

– На горбу детей возить! – ужаснулась кукушка. – Ну уж дудки! Пусть моих кукушат другие птицы выкармливают. А мне ни труда, ни заботы!

 

 

Ловушка

Одуванчик облысел: на голове у него остался один‑единственный сынишка‑парашютист. Скучно стало одуванчику, и, чтобы развлечься, он познакомился с соседкой – смолкой. У смолки была метёлка розовых цветков, а под нею, на стебле, широкий клейкий пояс.

– Зачем он тебе? – спросил одуванчик.

– Увидишь, – ответила смолка.

Поползла по стеблю смолки мошка, добралась до клейкого пояса и… прилипла!

– Так тебе и надо, – сказала смолка, – не подбирайся к цветкам, не воруй мёда!

– Молодец, смолка! – сказал одуванчик. – Какую хитрую ловушку для бездельников придумала! Умница!

Дунул ветер, сдул с головы одуванчика последнего молодца парашютиста и кинул его прямо на клейкий пояс смолки.

– Так тебе и надо, – сказала смолка. – Не лети, куда не следует.

– Да ты с ума сошла! – закричал одуванчик. – Ведь это же мой сын! Он не мёд воровать летел, а места искать, где бы прорасти. Отпусти его сейчас же!

– Нет. Не пущу. Прилип так прилип!

– Ну, и дрянь же ты, смолка! Над своим добром трясёшься, ни за что глупых малышей губишь!

 

 

Медовый дождь

Нет над лесом ни туч, ни дождевых облаков, а в лесу дождь идёт.

Дождь шуршит по листьям, листья становятся мокрыми и блестящими.

С листьев дождинки скатываются на траву.

Я посмотрел на небо в лесной просвет, и мне на лицо тоже упали тёплые капли.

Капли я вытер ладонью и вдруг почувствовал на губах вкус мёда!

Не может быть!

Я выставил под дождь ладонь и потом лизнул ладонь языком. Сладко!

Я сорвал мокрый лист и приложил лист к губам.

Мёд!

Сыплет сладкий дождь! На траве – медвяная роса!

А небо голубое – ни облачка.

И пчёл не видно и не слышно.

Смотрю я по сторонам. Лес как лес! Дождь шуршит. Мокрые листья шуршат…

Только замечаю, что тут и там опускаются на мокрые листья полосатые, как тигры, шершни. Тут и там бегают по мокрым травинкам шустрые муравьи. И шершни и муравьи слизывают с листьев и травы сладкие дождинки.

Я всматриваюсь, всматриваюсь и вдруг понимаю, что дождинки падают не с неба, а из‑под каждого листа на дереве! Каждый листик как маленькая дождевая тучка!

Заглядываю под самый широкий лист – весь испод листа усыпан крохотными зелёными букашками. Букашки сами похожи на зелёные капельки. Только у каждой капельки ножки. И хоботок. Хоботок живые капельки погрузили в лист и высасывают из него сок. Время от времени от каждой букашки капает вниз дождинка сока.

Зелёные букашки – это тли. Целые стада тлей пасутся на исподе каждого листа. Целые стада листьев трепещут на каждом дереве. Листья нависли над землёй, будто зелёные грозовые тучи.

Из этих зелёных туч и сыплет медовый дождь!

Раздолье в лесу для насекомых‑сладкоежек.

Июнь для них – медовый месяц.

 

 

Двое совершеннолетних

Села я, сорока, на дуб, а он хвастается:

– Замечаешь, сорока, какой я стал солидный? Шестьдесят первый год пошёл. Своё совершеннолетие недавно справил: в первый раз цвёл. Поздравь, сорока.

Ну я, конечно, поздравила. Вдруг слышу – с берега речки кто‑то пискнул:

– И меня поздравь!

Я – туда. Вижу, глядит на меня из травы проростыш низенькой крапивы‑жгучки. И всего‑то у проростыша две пары листочков, а, подумайте, цветёт!

– Поздравь меня! – пищит. – Ведь и я совершеннолетний. Даром, что из семечка недавно проклюнулся, а уже цвету.

Мне бы вытянуть его клювом из земли да бросить корешком кверху, а я растерялась и говорю ему, как путному:

– Поздравляю, счастья желаю, долгих лет!

 

 

Мой научный опыт

Недавно я прочёл в газете статью о новом открытии из жизни комаров, а точнее сказать, комариц. Наука давно выяснила, что комары очень добрые и питаются одним цветочным соком, а злючки‑кровопийцы – это комарицы. Эти самые комарицы, оказывается, издают не только всем известный противный писк, это они делают крылышками, – а ещё они ультракричат. (Ультразвуки – это совсем тонюсенькие звуки. Наши грубые человеческие уши их не слышат.)

Так вот, комарицы издают два разных ультракрика: одним созывают своих товарищей на пир, когда найдут себе жертву для сосания крови, а другим криком дают знать им об опасности. Это, так сказать, сигнал: «Спасайся, кто может!» – и тогда все комарицы мигом разлетаются кто куда.

Автор научной статьи обещал изобрести машинку, которая будет издавать такой тревожный ультракрик – сигнал и этим осчастливить человечество. Надень на себя такую машинку, – и все комарицы будут от тебя за версту удирать ни одна тебя не укусит.

Я решил проверить это научное сообщение.

У нас в саду ужасно много комаров. Я засучил рукав и положил голую руку на садовый столик: «Нате, пейте мою кровь!» В один миг на руку мне налетело одиннадцать комарей… точнее надо сказать – комариц. К одной из них я подкрался указательным пальцем другой руки – и наступил ей на задние ноги. Комарица дёрнулась, запищала крылышками… Ей, конечно, было очень больно и очень страшно и, если б она могла издавать ультракрик, то, конечно, кричала бы всем своим товарищам: «Скорее уносите отсюда свои ноги!»

Но остальные десять комариц совсем и не думали удирать, а преспокойно вонзили мне в кожу свои тонкие трубчатые носы и стали наливаться моей кровью.

Тут и ещё подлетело новых пять комариц. Мне стало больно, и я пришлёпнул всех их другой рукой.

Таким образом, можно считать доказанным, что комарицы не издают ультракрика «Спасайся, кто может!» И изобретение такой машинки будет совершенно излишним, одни расходы государству, а комары всё равно будут пить нашу кровь.

 

 

Птичий трудодень

И за что только некоторые люди считают птиц бездельниками?

Чуть свет – птицы на крыле.

Скворец летом работает в сутки семнадцать часов, городская ласточка – восемнадцать, стриж – девятнадцать, а горихвостка – больше двадцати!

Да меньше им работать и нельзя. Ведь чтобы накормить своих птенцов, стрижи должны принести корм не меньше тридцати – тридцати пяти раз за день, скворцы – около двухсот, ласточки – триста, а горихвосточки – свыше четырёхсот пятидесяти! Да и не по одной мухе или комару приносят птицы за раз. Стриж, вон, сразу приносит в клюве больше двухсот! У стрижа забот полон рот.

Много уничтожат птицы за лето вредных насекомых и их личинок. Работают не покладая крыл!

 

 

* * *

 

Натерпелись мы весной от бродячих деревенских собак и кошек, а теперь ещё страдаем и от городских. Дачники привезли с собой на дачу своих любимцев. Любимцы принялись за нас: полетели с нас пух и перья! Защитите наших малых деток. Не пускайте кошек разбойничать в лес! Не берите собак на лесные прогулки!

 

      Зверьки и птицы        

 

 

* * *

 

Мы муравьи. Мы такие крошечные, что самая маленькая хвоинка для нас всё равно, что для вас самое большое бревно. Из сотен тысяч хвоинок‑брёвен сложены наши дома‑муравейники. Вам ногой пнуть, а нам начинай всё сначала. Мы и кусаем вас и кислотой муравьиной стреляем, да вам всё нипочём! Не разоряйте наши дома. Уважайте хоть наш труд. Ведь сотни тысяч хвоинок и каждая, как бревно!!

 

      Лесные муравьи        

 

 

* * *

 

Жалуемся на слишком жалостливых человеческих пап, мам и их деток. Когда мы вылетим из гнезда, то часто сидим на земле или на кустах в одиночку. Сидим себе и попискиваем: ждём, когда нам наши папы и мамы вкусненькую гусеничку принесут. А жалостливые люди думают, что нас бросили, что мы голодные. Забирают нас к себе домой, сажают в душную коробку и пичкают хлебом, крупой, а то и колбасой копчёной. От такой помощи нам остаётся только околеть!

Жалостливые люди, не трогайте, пожалейте нас!

 

      Птенцы        

 

 

* * *

 

Жалуемся мы – летучие мыши: ушаны, кожаны и ночницы. Жалуемся на людей, которые говорят, что мы:

Ушаны: запутываемся в волосах! Кожаны: высасываем кровь! Ночницы: приносим несчастье! И что от нас, как и or обыкновенных мышей, один только вред.

Хором: это не‑прав‑да! Мы готовы пищать от обиды! Мы поедаем комаров простых и малярийных, майских жуков и ночных бабочек. Мы оберегаем лес от вредных личинок и гусениц. А наши родственники в тропиках даже опыляют цветы!

И, потом, мы не мыши! Нас только почему‑то назвали мышами. Ведь мыши все грызуны, а мы не грызуны, а насекомоядные. Мы не нападаем на людей и не высасываем кровь.

И потому мы предлагаем:

Ушаны: считать нас своими друзьями и взять под защиту!

Кожаны: не обижать нас на зимовках в пещерах!

Ночницы: строить и развешивать для нас летом дуплянки!

Хором: а пугливых людей просим не пугаться нас. Мы страшны только для комаров!

 

      Летучие мыши        

 

 

* * *

 

Жалуемся! Оскорбили словом и действием! Кого обзывают мерзкими тварями? Нас, жаб! Мы отвратительны, мы опасны, мы – жабы. Почему на руках бородавки? Мы, жабы, виноваты! А раз так – бей жаб!

А ведь мы пользу приносим, поедаем слизней, личинок, гусениц! И бородавки на руках совсем не от нас. И не такие уж мы уроды – у нас чудесные золотистые глаза!

Не по нраву вам наш вид, так хоть дела уважайте!

 

      Жабы        

 

 

 

Всех страшнее

Сижу на ветке ольхи. Вижу, идёт к моей ольхе старый лось. Огромнее, сильнее, смелее зверя нет. Прилёг лось под деревом отдыхать.

Вдруг слышу вдали – зверь. Я давай кричать на весь лес:

– Медведь, медведь, медведь!

Лось и не шелохнулся.

Медведь прошёл стороною. Стало тихо, да ненадолго: слышу – вдали человек. Я давай кричать на весь лес:

– Охотник, охотник, охотник!

Лось едва ухом повёл.

Охотник прошёл стороной. Опять стало тихо.

Вдруг слышу – овод жужжит. Да прямо под мою ольху – к лосю.

Тут лось как вскочит да бежать! Только сучья под копытами трещат.

Вот кто лосю больше всех страшнее – кусачий овод!

 

 

Лось и Летучая мышь

– Ты, Лось, отчего приплясываешь, ушами потряхиваешь?

– От горя, матушка, от горя. Комары‑кусаки житья не дают… А сама‑то ты, Мышь летучая, отчего в воздухе пляшешь?

– От радости, батюшка, от радости. Я этих комаров на лету хватаю, живьём глотаю, крылышки выплёвываю. Тебе от них – горе, а мне – радость великая!

 

 

Мышь‑малютка и Пеночка

– Терем‑теремок, кто в тереме живёт?

– Я, Мышка.

– Вот смешно! Мышка, а жить высоко устроилась, на кустике!

– А я не простая Мышка. Я Мышь‑малютка, хорошо лазать умею, со стебелька на кустик путешествую, семена собираю. Тут у меня и стол, и дом. Где же мне гнёздышко вить, как не на кустике?

 

 

* * *

 

– Терем‑теремок, кто в тереме живёт?

– Я, Птичка.

– Вот смешно! Птичка, а жить на земле устроилась, в травке!

– А я не простая птичка. Я Пеночка, живу на чистых местах, на зелёных лугах, травяных насекомышей ловлю. Тут у меня и стол, и дом. Где же мне ещё гнёздышко устраивать?

 

 

Землеройка и Скворец

– Скворец, Скворец, это чей такой дворец?

– Это мне люди построили. Я тут сад охраняю, от жуков да гусениц оберегаю.

– А почему же мне люди ничего доброго не делают?

– А кто ты такая, чем славишься?

– Я Землероечка.

– Ну и что?

– Так я же не меньше тебя работаю… Ты только жуков да гусениц ловишь, а я и улиток,

и слизняков,

и долгоносиков,

и жужелиц,

и личинок всяких,

хрущей

и даже мышей зубастых извожу!

Неужели я меньше тебя похвалы заслуживаю?

 

 

Уж и Синичка

– Гляньте, гляньте!!. Ай, ай! Уж противный опять у какой‑то птицы яичко стащил!

– Ти‑шше… Болтуш‑шка… Ничего я не стащил… Это яичко не простое, это яичко золотое… Из него ужатки маленькие выводятся!

 

 

А ну‑ка, что в этом рассказе неправда

 

Лесной поход

Лето я провёл в пионерском лагере под Ленинградом. В день летнего солнцестояния мы собрались в поход. Вышли в семь часов утра – солнце только‑только показалось над горизонтом на востоке.

Лесная тропинка то и дело поворачивала, виляла. Мы запели: «Вьётся вдаль тропа лесная…»

Пахло цветущей черёмухой. Пели на деревьях птицы: трясогузки, каменки, серые мухоловки. Громко трещала иволга, высовывая головку из дупла. В дупле было её гнездо.

На ёлке мы увидели дятла. Он оторвал лапкой шишку, вцепился в неё коготками и понёс её в свою «кузницу» – расщелинку в стволе ели. Зажал шишку в щели, разбил носом, выклевал из неё все семена и полетел кормить ими своих птенцов. Птенцы дятла молча сидели в гнезде и терпеливо дожидались родителей. Хорошо им было в круглом гнёздышке под еловой лапкой.

Самыми заботливыми родителями оказались папа‑ворон и мама‑ворона. Они по очереди приносили воронятам разные лакомства: красную рябину, майских жуков, лягушачью икру. Голопузые воронята встречали родителей радостным карканьем.

По лесной тропинке вышли мы на болото. На краю мохового болота сразу заметили белую куропатку и зайца‑беляка. Белые – далеко их видно. Куропатка склёвывала с кочек красную клюкву, а заяц грыз кору на осинке.

До вечера ходили мы по лесу и наблюдали. Но вдруг пошёл дождь. Ударил гром, потом сверкнула молния. Солнце садилось на западе. Мы побежали домой. Домой вернулись поздно, в девять часов вечера. Было уже темно. Все устали, но очень были довольны лесным походом.

 

      Ученик 4‑го класса Брехунков Витя        

 

 

Загадка про цветы

Везде цветы: в полях, на лугах, в лесу.

Ваня сказал:

– Цветы из земли вырастают. Мне сам Миша сказал. Он всё знает, он всю зиму в первый класс ходил.

– Вот и нет, вот и нет! – заспорила Женечка. – Цветы не вырастают, а приходят! Вчера я три раза ходила на полянку. Утром пошла – ой, сколько было цветов! Прямо ступить некуда. А днём после дождика пошла – совсем мало цветов осталось. Значит, они дождика испугались и убежали в лес. Поздно вечером ходила – совсем мало цветов на лугу. Все спать ушли. Но зато из леса новые прибежали – беленькие, пахучие такие. Днём таких не было. Они только ночью приходят на полянку пáхнуть.

– Ну уж дудки! – сказал первоклассник Миша. – Цветы безногие, им туда‑сюда ходить не на чем. Просто одни в дождь и вечером закрываются, а другие открываются только на ночь. Уж я‑то знаю!

С Мишей спорить – только время терять. Он всю зиму в первый класс ходил. Давайте просто сами проверим.

1) КАКИЕ ЦВЕТЫ ЗАКРЫВАЮТСЯ В ДОЖДЬ?

2) КАКИЕ ЦВЕТЫ ЗАКРЫВАЮТСЯ НА НОЧЬ?

3) КАКИЕ ЦВЕТЫ РАСКРЫВАЮТСЯ ТОЛЬКО НОЧЬЮ?

 

Проверим в поле, на лугу и в лесу. Убедимся сами, чтоб уж твёрдо!

 

Июль

 

 

 

Июль – макушка лета. Месяц большого тепла, весёлого сенокоса, первых лесных ягод и звонких ночных гроз.

 

Сочно вжикают на лугах косы, радостно перестукиваются оселки, деловито трещит косилка.

Вырубки красны от иван‑чая, серые луговины, как снегом, покрыты пушицей.

Сколько морошки выросло нынче в болотах!

Пока ещё жестковаты её ягоды, похожие на алые розочки, но скоро они пожелтеют и размякнут. Побегут тогда колхозные ребята с большими корзинками за первым лесным лакомством. А по дороге, на опушке, нахватают полные горсти сладкой, чудесно пахнущей земляники.

В речке на перекате, где длинные бороды водорослей качаются по быстрой струе, мальчишки руками ловят раков.

Неподвижно сидит рак под камнем, выставив клешни, но задетый босой ногой, он стремительно исчезает в подводной чаще.

Весело перекликаются ребячьи голоса. Ничего, что красные, как у гусей, ноги оскальзываются и больно стукаются о замшелые камни.

– Санька! Налим! Налим!

Пегая рыбина величиной с доброе полено спокойно уходит на глубину. Такого рукой не поймаешь!

За перекатом омут, – круглый, чёрный, окаймлённый белыми кувшинками. Ивы протянули ветки к тихой воде.

С куста в воду падает бабочка. Она лежит на спинке, и лёгкие круги расходятся от трепета светлых крыльев.

Торчком всплывает язь, открывает рот и… на месте бабочки крутится воронка. Жарко. У воды зной томит ещё больше. Хочется купаться.

Хорошо в июльский полдень лежать на песке у озера. Ветер здесь такой тёплый, что не знобит даже голую кожу. Если он тянет с берега, то приносит аромат цветущего луга и короткие, ленивые песни жаворонка; если от воды, то доносит резкий запах водяных растений и звонкие вскрики чайки.

Завидно смотреть, как белокрылая птица камнем кидается вниз, поднимая фонтанчик брызг. Впрочем, зачем завидовать? Лучше встать и пробежать три шага. Серебром сверкнут мальки на отмели, и ласковая прохладная вода расступится в брызгах пены.

К вечеру холодеет воздух. Резко пахнет сено. Луговое – цветами, на лесных покосах, где коса частенько прихватывает древесную поросль, – осенним запахом вялого листа, на чистых низинах – мёдом и ржавчиной.

Ночью за озером полыхают зарницы. В папоротниках зажигаются огоньки светлячков; их не видно было раньше, пока не потемнели ночи. В неслышном полёте вьются у древесных вершин летучие мыши. Угловато и стремительно летит над просекой козодой и, резко сложив крылья, садится на тёплый песок дорожной колеи.

Хороший месяц июль! Ласковый и тёплый.

 

 

 

Васильки

Моя самая младшая дочка – Шура – сегодня в первый раз увидела василёк. Сорвала – и не могла на него налюбоваться. И правда, как хорош василёк: яркий, нарядный! На краю цветка кружочком лежат лазоревые трубочки, и каждая – с зубчиками. И пахнут васильки приятно, но как‑то особенно, не только по‑цветочному, а ещё немножко сеном и рожью.

А какая замечательная нынче выросла рожь! Она встала перед Шурой стеной. Шура поглядела в просветы между стеблями и вздохнула:

– Вот бы проскочить туда!

– Да куда же, Шурочка!? Ведь и посередине поля всё то же: стебли, стебли и стебли. Вон какая густая рожь!

А Шура твердит:

– Нет, только бы проскочить.

Вот чудачка! Но я жалела, что взяла её с собою в поле. Очень уж было жарко. И Шура моя совсем раскисла. Еле ноги волочила. Всунула свою ручку в мою, и обе сразу стали мокрыми. Мы присели отдохнуть. В небе пели жаворонки, в траве стрекотали кузнечики. Пахло рожью и кашкой. Шура положила головку мне на колени. Лежала и кусала колосок.

– Мамочка, – вдруг спросила она, – а ты много находила васильков, когда была маленькой?

– Да, очень много. Мы с подругами всегда плели из них венки. В старые времена ржаные поля так и синели от васильков. А рожь была реденькая, совсем не такая, как эта. Васильки её заглушали – отнимали от неё и воду, и пищу, и свет. Случалось, что из‑за васильков пропадала половина урожая.

– Как это – половина урожая? – не поняла Шура.

– А так. Как будто в каждой крестьянской семье поселился обжора василёк. Сядут за стол, и он тоже. Положат на стол краюху хлеба, а он половину отрежет и съест. И так за каждой едой и каждый день.

– Надо было выгонять его из‑за стола, – сказала Шура.

– Надо бы, да не мог с ним народ справиться. А сейчас василька победили. Сейчас зёрна ржи, прежде чем сеять, очищают и семена василька выбрасывают. Вот поля и чисты. Вот и нет васильков.

– А я этот василёк положу в книжку на память, – сказала Шура, – в старинную книжку положу.