Конструкция и надежность тестов

Наиболее важными факторами, определяющими объект­ные отношения, являются личности матери и ребенка. Одна­ко на объектные отношения оказывает влияние еще целый ряд факторов, например культурные, экономические и гео­графические условия, а также историческая традиция. По­добное разнообразие требует, чтобы мы изучали объектные отношения в различных популяциях и в различном окруже­нии, проверяя, какие феномены можно считать универсаль­ными для всего человечества, и исследуя, в какой мере их форма и содержание претерпевают изменения за счет измен-

 

 

25

 

 

 чивых факторов окружающей среды, как-то: культура, соци­альный уровень, местожительство. С этой целью нам требо­валось установить для данных феноменов нормы, которые мы определяли по результатам предыдущего исследования, про­водившегося в типичной «нормальной» среде западной куль­туры. Для замеров мы выбрали тест Бюлер-Хетцер, посколь­ку этот стандартизированный и широко применяемый тест личности и уровня развития допускает как межиндивидуаль­ные, так и интраиндивидуальные сопоставления; состояние конкретного ребенка определяется рядом числовых показа­телей, и наконец, этот способ допускает измерения различ­ных сфер личности наряду с общей оценкой. Надежность этого теста уже была подтверждена ранее как в Европе, так и в Соединенных Штатах (Herring, 1937; Hubbart, 1931; Reichenberg, 1937;Simonsen, 1947;Wolf, 1935).

Тест Бюлер—Хетцер, известный также как Венский тест, был изобретен, стандартизирован и испытан Шарлоттой Бюлер и Хильдегард Хетцер (1932) вместе с их помощница­ми покойной Катериной М. Вульф и Лизелоттой Франкл (см.: Hetzer and Wolf, 1928). Предварительная стадия зак­лючалась в 24-часовом наблюдении за шестьюдесятью де­вятью младенцами семи последовательных возрастов пер­вого года жизни с целью установить репертуар среднестатистического ожидаемого поведения в каждый период времени. Тесты, созданные на основе этого репер­туара, испытывались и стандартизировались путем экспе­римента с двадцатью субъектами каждого возраста. Ин­тервалы между возрастными группами первых восьми месяцев жизни равнялись одному месяцу. В последние четыре месяца первого года интервалы увеличивались до двух месяцев. Таким образом, тест для детей первого года жизни был стандартизирован путем эксперимента с дву­мястами двадцатью субъектами.

Как показали мои собственные наблюдения за детьми, выбор в каждой возрастной группе именно двадцати субъек­тов для стандартизации теста не является случайным. Опре­деленные паттерны поведения появляются у младенцев имен­но по достижении данного возраста и не раньше. Граница, разделяющая отсутствие того или иного паттерна поведения и его появление, у большинства младенцев, как правило, крайне отчетлива. К примеру, до третьего месяца жизни чрезвычайно редко удается обнаружить реакцию улыбки,

однако столь же редко встречаются младенцы, у которых эта реакция не наступает на третьем, четвертом или пятом месяце. До достижения двухмесячного возраста лишь трое из наблюдавшихся нами ста сорока пяти детей проявили реакцию улыбки, между двумя и шестью месяцами она появилась у ста сорока двух из них и лишь у трех так и не обнаружилась. Мы установили, что к тому времени, когда двадцать из наблюдаемых нами субъектов приобре­тают определенный паттерн поведения, можно с уверен­ностью рассчитывать, что она появится также у подавля­ющего большинства наблюдаемых субъектов того же возраста. Как только число субъектов, у которых отмеча­ется это поведение, превышало двадцать, группа, не обна­руживающая подобное поведение, стремительно уменьша­лась в пределах исследуемой нами экспериментальной популяции.

Психологическое отделение Венского университета ши­роко применяло стандартизированный тест в течение десяти лет, с 1928 по 1938 год. Он систематически применялся ко всем детям, поступавшим в Центральный детский приют го­рода Вены. Число детей, находившихся в этом заведении в течение первого года своей жизни, варьировалось от четы­рехсот до пятисот ежегодно. Другими словами, за десятиле­тие тест прошли примерно пять тысяч детей и тем самым персонал приюта имел возможность скорректировать его не­достатки.

Остается рассмотреть, какой вклад внес этот тест в психиатрические и клинические исследования. С этой це­лью я систематически применял его в том же самом заве­дении, то есть в Центральном детском приюте Вены, к на­ходившимся там более чем ста детям. Я выяснил, что этот тест является эффективным психометрическим инструмен­том для клинических измерений. Особая ценность его зак­лючается в том, что он определяет в количественных пара­метрах ситуацию каждого ребенка, причем как в целом, так и по отдельным аспектам личности, по отношению к сред­ним данным для детей, принадлежащих к одной и той же среде.

С целью подтвердить пригодность этих тестов для За­падного полушария мы выбрали две популяции в штате Нью-Йорк. Первую составили дети интеллектуальных работни­ков, «белых воротничков», преимущественно специалистов,

 

 

27

воспитывавшихся в родных семьях. Они наблюдались в ок­ружении своих близких (данные приводятся в таблице II в колонке «Родная семья»). В целом обследованию были под­вергнуты восемнадцать детей, преимущественно в течение первого года жизни и далее. Эти дети содержались родите­лями в условиях, которые я бы назвал оптимальными, как правило, они занимали скромное, но удобное помещение. Данные по этим детям в целом совпадают с нормами теста Бюлер—Хетцер, хотя следует отметить, что по D.Q. они не­сколько опережали среднюю норму, установленную для Вены.

Для наблюдения над второй популяцией, необходимой нам для получения нормативных данных, мы воспользова­лись услугами ведомства, отдававшего детей на воспитание, поскольку дети должны были каждые четыре недели про-ходить здесь контрольный осмотр. Мы наблюдали и проте­стировали двадцать три ребенка. Их происхождение было различным, но, как правило, они изначально принадлежа­ли к низшим социальным слоям, что и следовало ожидать, раз они оказались в подобном заведении в большом городе. В течение первого года жизни эти дети стабильно обнару­живали более низкие показатели во всех возрастных груп­пах, нежели представители первой популяции, то есть дети, растущие в родной семье. Их уровень приближался к сред­ним данным, полученным в детской клинике в Вене, где я начинал свою работу и где был создан этот тест. Обстоя­тельства помешали нам довести до конца запланированное исследование этих детей. Подобные находки убедили меня, что нормы теста младенцев Бюлер—Хетцер в качестве прак­тического руководства и инструмента для психометричес­кой оценки личности ребенка могут помочь мне провести собственное исследование детей как из среднего, так и из низшего социального слоя Соединенных Штатов и Запад­ного полушария в целом.

Краткое описание тестов

Тесты позволяют ежемесячно проводить количествен­ную оценку шести секторов личности, а именно:

1. Развитие и созревание восприятия.

2. Развитие и созревание функций тела.

3. Развитие и созревание межличностных отношений.

 

4. Развитие и созревание памяти и подражания.

5. Развитие и созревание умения манипулировать предметами.

6. Интеллектуальное развитие.

Количественная оценка тестов дает ряд показателей развития, на основании которых выводится уровень раз­вития для данного периода. Иначе говоря, мы получаем поперечный срез деятельности ребенка на данной стадии развития в соотнесении с нормальным или средним разви­тием.

 

Роль и возможности тестов в нашем исследовании

Как отмечалось выше, результаты нашего теста нельзя воспринимать в качестве меры для оценки или диагности­ки развития отдельных детей. Когда речь идет об общей оценке личности наших субъектов, мы предпочитаем по­лагаться в первую очередь на длительное клиническое наблюдение и на историю каждого конкретного ребенка. Тем не менее тесты дали нам следующую дополнитель­ную информацию.

1. Применительно к каждому конкретному ребенку ре­зультаты ежемесячного тестирования указывали нам, происходило ли его развитие и в какой мере, не было ли оно прервано, не наступил ли регресс. Другими слова­ми, этот показатель отмечал тенденцию развития, его темп и направленность.

2. Этот показатель также выявлял асимметрии в темпе и направленности развития отдельных частей личности одного и того же ребенка.

3. Далее, тест допускает внутригрупповые и межгруппо­вые сопоставления большого количества детей. Подоб­ные сопоставления выявляют характеристики, общие для всей группы или подгруппы детей.

4. Тест также дополнительно подтверждает наши клини­ческие наблюдения.

5. Наконец, выстроенный по этим точкам график нагляд­но иллюстрирует наши описания.

Кроме того, тест не дает и не может дать клинической информации о наличии или отсутствии эмоций или о том, какова их природа. Тест не выявляет динамику влечения, настроения, открытость или замкнутость ребенка, его тре­вогу или агрессию, бодрое или сонное состояние, настороженность или вялость. Иными словами, тест не дает нам ни клинической информации, ни даже информации о поведе­нии субъекта и мало что говорит нам об объектных отноше­ниях ребенка. Хотя польза этих тестов несомненна, полу­ченная с их помощью картина остается, как сказала в одной из своих лекций Анна Фрейд, двумерной: сама по себе она мало что значит, обретает важность и связь с жизнью лишь при учете клинической картины.

 

29

 

Анализ фильмов и материалов наблюдений

Мы старались обеспечить постоянную и объективную запись своих визуальных наблюдений и впечатлений, что позволило бы нам воспроизводить, сравнивать и подробно анализировать свои наблюдения одного и того же поведенческого феномена. С этой целью мы записывали поведение отдельного ребенка на кинопленку, используя процедуру, предложенную мной в 1933 году, — я назвал ее экранным анализом. Суть ее сводится к изготовлению фильмов со скоростью двадцать четыре кадра в секунду, что позволяет с помощью самого обычного проектора воспроизводить в дальнейшем наши наблюдения столько раз, сколько пона­добится, а также замедлять скорость до восьми кадров в секунду. Таким образом мы получаем троекратно замед­ленный ритм движения и смены выражений лица; другими словами, это — троекратное увеличение паттерна поведе­ния.

Каждого ребенка обязательно снимали при первоначаль­ном наблюдении, то есть как можно раньше после его рож­дения, а в некоторых случаях даже на последней стадии родов. Мы также документировали на пленке любое пове­дение ребенка, отклонявшееся от среднестатистического поведения других детей того же уровня развития, и все проводившиеся с ним эксперименты.

Помимо фильмов история каждого ребенка включает в себя запись клинических данных, протоколы наблюде­ний и письменный отчет о содержании бесед с родителя­ми ребенка или ухаживающим за ним персоналом. В боль­шом количестве случаев история ребенка содержит также результаты тестов Роршаха и Шонди, проводившихся с матерью.

Таблица 1 иллюстрирует процедуру эксперимента.

Таблица 1 Экспериментальная процедура наблюдения за младенцами

 

Продолжительность наблюдения одного ребенка	4 часа в неделю	200 часов в год		Протоколы наблюдения составляют историю субъекта
Тесты	Тесты младенцев Хетцер-Вульф с месячными интервалами, показатели и графики развития
Пол наблюдателя	Еженедельная смена наблюдателей — мужчин и женщин
Исследования окружающей среды	Беседы с родителями или        персоналом приюта		Тесты Роршаха и Шонди для большого числа матерей
Запись фильма со скоростью 24 кадра в секунду для дальнейшего экранного анализа. Каждого ребенка снимают	При первом появлении	При проявлении отклонений в поведении		Во время эксперимента

Изучаемые популяции

1.Распределение субъектов нашего исследования представ­лено в таблице 2. Дети, обозначенные в колонках «Род­ная семья» и «Приют», уже упоминались; в этих группах мы первоначально испытывали возможности применения теста Бюлер-Хетцер в Западном полушарии.

 2. Одной из наиболее важных для нас проблем была про­верка некоторых широко распространенных представ­лений о природе «личности» новорожденного при рож­дении, например, утверждения Отто Ранка (1924) о трав­ме рождения или гипотезы Уотсона (1928) о том, что эмоциональное поведение новорожденного включает в себя любовь, страх, ярость и т. п. Это мы обсудим в пос­ледующих главах.

Было подробно исследовано тридцать пять случаев ро­дов в полугосударственном, принадлежащем универ­ситету небольшом роддоме, предназначенном для мате­рей со скромным материальным положением. Мы выбра­ли этот родильный дом, поскольку роды здесь происходили естественным образом, без применения анестезии (за ис­ключением редких случаев, когда требовалось хирурги­ческое вмешательство), под контролем прекрасных аку­шеров, которым помогали опытные сестры. Из тридцати пяти родов в двадцати пяти случаях дети были сняты на

 

31

 

 

Табл. 2 Общая популяция наблюдавшихся детей	Всего	256	50	60	27	393	246*	* всего 47 000 футов 16-миллиметровой пленки
	Детская клиника	Несколько сот детей, наблюдав­шихся три недели					27
	Индейская деревня	-	-	23	-	23	3
	Акушерская помощь	-	29	6	-	35	29
	Приют	62	-	2	27	91	25
	Ясли	-	-	23	-	23	10
	Родная семья	9	3	6	-	18	14
	Кормление	185	18	-	-	203	138
	Длительность наблюдения	Более 6 мес.	Не менее 3 мес.	Менее 3 мес.	Умерли в 1-ый год	всего	Число детей, снятых на пленку

 

пленку через пять минут после рождения, в двух случаях мы начали съемку еще во время родов. Как правило, ново­рожденные возвращались вместе с матерью домой по ис­течении десяти дней. У меня была возможность продол­жать наблюдения за двадцатью девятью из них, когда они периодически приходили в больницу.

3. Учитывая возможные разногласия в вопросе о культур­ных, расовых и иных факторах, влияющих на личность человека, мы хотели проверить, в какой мере подобные различия, если они действительно имеют место, могут повлиять на личность в течение первого года жизни. Мы постарались охватить в нашем исследовании детей, при­надлежащих к различным расам и культурам. У нас была возможность наблюдать детей белых и чернокожих ро­дителей, а также индейцев. Индейцев мы наблюдали в одной из деревушек в Латинской Америке, где нам уда­лось исследовать детей в первые три месяца жизни. Пер­вое наблюдение проводилось, когда детей приносили в церковь крестить, мы видели их в купели. Затем мы мог­ли навещать их в деревенском жилище. Наблюдения за этими двадцатью тремя детьми проводились в течение более краткого срока, нежели три месяца, поэтому ре­зультаты данной части исследования представляют со­бой поперечный срез. Наблюдавшееся нами поведение этих детей не отличалось от поведения детей той же воз­растной группы из иного окружения.

4. Наконец, наш план предполагал осмотр большого ко­личества детей в условиях, в которых удалось бы дос­тичь максимального постоянства окружающей среды. С этой целью первоначально было выбрано два воспита­тельных учреждения. Мы будем называть одно из них «ясли», а второе — «приют».

 

Описание воспитательных учреждений

 

Оба учреждения были во многом похожи. Они распола­гались за городом, в большом просторном саду. В том и в другом тщательно соблюдались гигиенические требования, младенцев с момента рождения отделяли от старших детей и содержали в специальной палате для новорожденных, куда посетителей допускали только после мытья рук и в стери­лизованных халатах. В возрасте двух или трех месяцев де­тей переводили в палату к старшим, размещая в индивидуальных

 

 

33

 

 

боксах. В яслях эти боксы были застеклены со всех четырех сторон, в приюте — с трех сторон, а один конец оставался открытым. В яслях детей с полугода переводили в палату с четырьмя или пятью кроватками; в приюте они оставались в боксе до достижения пятнадцати или восем­надцати месяцев, а то и дольше. В приюте примерно половина палаты оказывалась освещена хуже, чем другая, хотя в целом света было достаточно и там и тут; в яслях каждый ребенок располагал хорошо освещенным боксом. Ясли были более богатым заведением, но и приют был обеспечен всем необхо­димым, за одним исключением, о котором будет сказано ниже. В яслях стены были окрашены в светлые нейтральные тона, создававшие бодрое настроение, в то время как приют со светлыми серо-зелеными стенами и замкнутыми боксами про­изводил безотрадное впечатление. Однако я не могу утверж­дать, что это не является моим личным впечатлением.

В обоих заведениях еду готовили хорошо, по всем пра­вилам и с учетом потребностей каждого отдельного ребенка данного возраста; бутылки и все остальные предметы стери­лизовали. В обоих заведениях значительный процент ново­рожденных вскармливался грудью, однако в яслях вскоре вводилась молочная смесь с последующим отлучением мла­денца от груди, в то время как в приюте большинство детей оставались на грудном вскармливании вплоть до третьего месяца жизни. В обоих заведениях и одежда детей, и обо­грев помещения удовлетворяли всем требованиям.

Что касается медицинской помощи, приют, по меньшей мере, раз в день посещал главный врач и медицинский пер­сонал, который во время обхода осматривал каждого ребен­ка и проверял его медицинскую карту. Ежедневные обходы совершали также ларинголог и другие специалисты. В яслях подобного ежедневного осмотра не было, педиатр этого учреждения являлся к детям по вызову.

В целом приют имел некоторое преимущество перед яслями с точки зрения поступавших туда детей. Ясли при­надлежали исправительному заведению, сюда попадали пре­ступницы, оказавшиеся на момент приговора беременными. Роды проводились в ближайшей больнице, и через несколь­ко дней дети переводились в ясли, где и оставались в тече­ние первого года жизни. Учитывая то, что большинство матерей были малолетними правонарушительницами, в оп­ределенной степени социально не приспособленными (часть из них — слабоумными, некоторые — психически ущербны­ми), отбор детей с точки зрения наследственности и среды

оказывался негативным. В приюте подобная негативная се­лекция не существовала. Младенцы представляли собой самый широкий спектр нуждающихся в попечении детей большого города: часть из них происходила примерно из таких же семей, как и воспитанники яслей, но значительное количество детей поступало из социально приспособленных и вполне нормальных семей, утративших возможность со­держать самих себя и ребенка.

Основное различие между яслями и приютом касается ухода за детьми. Ясли, вмещавшие одновременно от сорока до шестидесяти детей, находились под руководством стар­шей сестры и ее помощниц; их обязанности сводились к тому, чтобы научить матерей этих детей простым и эффективным средствам гигиены и ухода за детьми, а также к надзору за матерями и консультациями. Каждого ребенка кормила, пеленала, обслуживала в целом его родная мать. Если по каким-то причинам ребенка приходилось разлучить с мате­рью, ее место занимала мать другого младенца или беремен­ная женщина, приобретавшая таким образом опыт, необхо­димый ей в дальнейшем для ухода за своим новорожденным. Таким образом, каждый ребенок в яслях получал полноцен­ную заботу своей матери или в худшем случае заменяющего ее лица, причем замену подбирала опытная главная медсест­ра, старавшаяся найти такую женщину, которая испытыва­ла бы симпатию именно к этому ребенку.

Каждый ребенок в яслях получал, по меньшей мере, одну игрушку, большинство одновременно располагали не­сколькими. Поле зрения ребенка не ограничивалось краси­вым пейзажем за окном: стенки кровати опускали достаточно низко, чтобы он мог через стеклянные стены заглянуть в соседние боксы. Дети постарше наблюдали за соседями с живым интересом, пытаясь как-то принять участие в событи­ях, происходивших за пределами их бокса, и можно было отчетливо видеть, в какой мере их внимание приковывает постоянная активность матерей, носивших своих чад по кори­дору, ласкавших их, кормивших, игравших с ними в боксах или болтавших друг с другом, укачивая новорожденных.

Приют, напротив, принадлежал к числу заведений, со­зданных для помощи детям примерно пятьдесят лет назад. Он не располагал достаточными средствами, зато размещал­ся в просторном и удачно расположенном здании. Находив­шиеся здесь дети делились на две категории: с одной сторо­ны, сюда попадали младенцы, рожденные в браке, чьи родители по той или иной причине не могли их содержать

 

35

 

 

и поэтому ежемесячно платили небольшую сумму приюту, а с другой стороны, здесь же были внебрачные дети, кото­рых принимали в приют с тем условием, что их матери должны были в течение первых трех месяцев кормить еще одного ребенка наряду с собственным и помогать готовить и разда­вать пищу детям старшего возраста.

Как уже упоминалось, приютом руководили старшая сестра и пять ее помощниц. В возрасте трех месяцев каждо­го ребенка помещали в отдельный бокс в общем помещении, в котором работали пять нянечек. Чисто математически получалось, что на каждую няню приходилось чуть больше семи детей, однако на практике это выглядело несколько иначе, поскольку те же нянечки должны были наблюдать за приготовлением пищи для младенцев, организовывать дос­тавку пищи и распределять ее; им же приходилось мыть и перепеленывать младенцев. Иногда приходилось также использовать держатели для бутылок, а на время кормления или взвешивания детей, по меньшей мере, одна нянечка дол­жна была полностью посвятить себя этому занятию. В резуль­тате каждому ребенку доставалась в лучшем случае одна десятая времени нянечки, то есть одна десятая чего-то на­поминающего материнскую заботу, попросту говоря, одна десятая матери. Когда я впервые вошел в приют, я не увидел здесь ни единой игрушки. Возможно, в результате моей деятельности и деятельности моих помощников через не­сколько месяцев стало появляться все больше игрушек, и к тому времени, когда я покидал приют, игрушки были уже почти у половины малышей.

Еще одним важным фактором в воспитании приютских детей являлось ограниченное поле зрения. Приют остается угрюмым и пустынным, за исключением лишь часов кормле­ния, когда нянечки и помогающие им кормилицы приходят ухаживать за детьми. Следует упомянуть также практику, свойственную как этому приюту, так и многим другим си­ротским заведениям и детским больницам: чтобы малыши вели себя спокойнее, няни завешивают изножье кровати и обе ее стороны одеялами или простынями, отгораживая ребенка от мира и других таких же колыбелек, оставляя его в совершенно изолированной клетушке, в которой ему ви­ден один только потолок. В результате младенцы остаются на много месяцев лежать на спине, а в их матрасах образу­ется вмятина, мешающая им повернуться со спины на бок в возрасте шести или семи месяцев, когда это начинают де­лать нормальные дети.

 

Часть 2

УСТАНОВЛЕНИЕ

ЛИБИДИНОЗНОГО

ОБЪЕКТА

 

 

37

 

 

ГЛАВА 5

БЕЗОБЪЕКТНАЯ СТАДИЯ

В главе 1 я определил психоаналитическое понятие либидинозного объекта и указал, что в мире новорожденно­го не существует ни объекта, ни объектных отношений. Эту первую стадию я назвал дообъектной, или безобъектной. Данная глава, как и следующая за ней, посвящена пробле­мам этой наиболее ранней стадии. Я собираюсь сосредото­чить внимание на ответных реакциях младенца и предста­вить некоторые рассуждения о природе восприятия младенца и его роли в психоаналитической теории.

Безобъектная стадия более или менее совпадает с фа­зой первичного нарциссизма. Гартманн (1939) говорит об этой стадии как недифференцированной¹, я же предпочи­таю называть ее стадией не дифференциации, поскольку восприятие младенца, его активность и функционирование недостаточно организованы по группам, за исключением некоторых необходимых для выживания сфер, таких, как восприятие пищи и метаболизм, циркуляция, функции ды­хания и т. п.

¹ Концепция Гартманна о фазе недифференцированности подразу­мевает отсутствие в личности новорожденного дифференциации между Я и Оно, сознательным и бессознательным. Внутри этой недифференци­рованной личности постепенно происходит разделение на сознательное и бессознательное, Я и Оно. Таким образом, концепция Гартманна в целом отвечает данным, которые мы обнаруживаем в психоаналити­ческой теории и практике; она представляет собой описательную кон­цепцию.

Моя концепция недифференциации, включающая также постулаты Гартманна, шире, поскольку она включает также описание и непсихоана­литические аспекты наблюдения, такие, как нейромышечный, физиоло­гический, поведенческий, например восприятие и действие. На данной стадии недифференциации не существует отчетливого разграничения между психическим и соматическим, внутренним и внешним, влечением и объектом, «Я» и «не-Я» и даже между отдельными участками тела.

 

39

 

 

На этой стадии новорожденный не способен отличить одну «вещь» от другой, он не может отличить (внешний) предмет от своего тела и не воспринимает окружающую среду как нечто отдельное от него самого. Следовательно, он вос­принимает утоляющую его потребности и предоставляющую пищу грудь тоже как часть себя самого¹. Более того, внут­ ри себя младенец также еще не является дифференцирован­ным и организованным, даже в таких основных аспектах, как отношения между определенными нервными центрами, с одной стороны, и исполняющими их команды мышечными органами — с другой; лишь привилегированные отдельные области выделяются в качестве функциональных единиц (Tilney and Kubie, 1931).

Ряд наблюдений, в том числе наши, подтверждают, что аппарат восприятия новорожденного отгорожен от внешне­го мира исключительно высоким барьером чувствительнос­ти. Этот барьер защищает младенца в первые недели, месяцы жизни от восприятия стимулов внешнего мира. Следователь­но, мы вправе утверждать, что внешний мир практически не существует для новорожденного — в первые дни его жизни полностью, а в течение примерно первого месяца жизни — отчасти, по убывающей. В этот период все восприятие про­ходит через интероцептивную и проприоцептивную системы, реакция младенца возникает в ответ на восприятие потребно­стей, о которых сообщают эти системы. Раздражения, прихо­дящие извне, воспринимаются только тогда, когда уровень их интенсивности превосходит уровень барьера чувствительно­сти. В таком случае они преодолевают барьер чувствитель­ности, нарушая баланс новорожденного, и он яростно выра­жает свое неудовольствие. Реакция неудовольствия наблюдается с момента рождения.

Тем не менее я хотел бы со всей категоричностью под­черкнуть, что не разделяю гипотезы некоторых авторов о том, что еще не родившийся младенец выражает свое неудо­вольствие уже in utero. У нас нет никакой возможности выяснить, что именно «выражает» поведение зародыша. Столь же неприемлемыми кажутся мне и рассуждения о чувственном восприятии ребенка во время родов или о пси­хической активности новорожденного и мышлении в первые

¹ «Грудной ребенок еще не отличает своего Я от внешнего мира, источника обрушивающихся на него впечатлений» (Freud, 1930, с. 66-67).

 

недели или месяцы после рождения. Подобные рассужде­ния вполне достойны утверждений авторитетов прошлых столетий, согласно которым «плач новорожденного» выра­жает его ужас при первой встрече с нашим несчастным миром. Все эти наивные построения делают честь фантазии своих создателей, но их невозможно ни доказать, ни опровергнуть. Говоря словами Фрейда: «Неведение есть неведение; из него еще не проистекает право верить во что бы то ни было» (1927).