Глава 27. Опасность Всемирного государства

И вот перед нами весьма вероятная форма Всемирного государства, форма, о которой мечтали идеологи социализма, ученые и гуманисты, представляющие разум современного человека в его высочайшем взлете самосознания и способные поэтому обнаружить направление его развития, хотя полурациональному мышлению среднего человека, чей взгляд не идет дальше сиюминутных проблем и самого ближайшего будущего, их рассуждения могут показаться надуманными и утопичными. В действительности же они совсем другой природы; по свое сути, хотя и не обязательно по форме, они представляют собой, как мы уже видели, не только логический итог, но и неизбежное практическое завершение исходного условия ― достичь человеческого единства, если осуществление его будет происходить механическим путем, при помощи, так сказать, государственного принципа. Именно по этой причине мы сочли нужным показать действующие принципы и потребности, которые определяли рост объединенного, а в конечном счете и социалистического государства национального типа, чтобы понять, как при аналогичном развитии то же движение в международном масштабе приведет к тем же результатам. Государственный принцип неизбежно ведет к единообразию, регулированию, механистичности; он неизбежно завершается социализмом. В политическом и социальном развитии нет ничего случайного; и распространение социализма тоже не случайно, социализм не был событием, связанным с определенной вероятностью, но неизбежным результатом, содержавшимся в самом зародыше государственности. Он был неизбежен с того самого момента, как государственное представление начало претворяться в жизнь. Действие Альфредов, Карлов Великих и других поборников незрелых национальных и имперских объединений вели к этому неизбежному результату, так как люди почти всегда действуют, даже не подозревая об истинных целях своих поступков. Но в наше время признаки этого настолько очевидны, что, предполагая механический способ всемирного объединения, вряд ли стоит сомневаться, что заложенный в самом усилии результат будет настойчиво искать своего выражения, каким бы отдаленным он ни казался в настоящее время с точки зрения непосредственных или даже грядущих возможностей. Жесткое объединение, всеобщее единообразие, регулируемое общественное бытие объединенного человечества будет предрешенным итогом наших же усилий.

Подобного результата возможно избежать лишь в том случае, если проявится иная, противоположная сила, и если она наложит свое вето, как то было в Азии, где государственность, хотя и обладала в каких-то пределах достаточной властью, никогда не могла в своем практическом приложении перешагнуть определенного предела, поскольку основополагающий принцип национальной жизни был во многом для нее неприемлем. Народы Азии, даже наиболее организованные, всегда оставались, скорее народами, чем нациями в современном смысле этого слова; им были свойственны общий дух жизни, общая культура, социальная организация, общий политический глава, но они никогда не становились нацией-государством. Государственный механизм действовал только как ограничивающий и внешний фактор; жизнь народов определяли другие силы, в действие которых он не мог вмешиваться. Его основной задачей было предохранять и защищать национальную культуру и поддерживать должный политический, социальный и административный порядок ― насколько позволял неизменный закон, ― для того чтобы реальная жизнь народа могла развиваться характерным для нее путем и в согласии с ее внутренними наклонностями. Если же народы мира сумеют сохранить сформировавшийся инстинкт национализма в нетронутом виде, и он будет достаточно сильным, чтобы сопротивляться господству государственной идеи, вместо Всемирного государства вполне может сложиться единство человеческой расы, подобное вышеописанному. Тогда в итоге возникнет не единая нация человечества и не Всемирное государство, но единый народ человечества, в основе которого будет свободная ассоциация независимых наций. Или, возможно, нации в том виде, в котором они нам известны, исчезнут, но появится некий новый тип коллективных образований, которым будет гарантировано при соответствующем международном порядке мирное и естественное выражение социальных, экономических и культурных отношений.

Какая их этих двух возможностей была бы предпочтительнее? Чтобы ответить на такой вопрос, мы должны спросить себя, что бы приобрела или потеряла в своей жизни человеческая раса, возникшая в результате создания Всемирного государства? Результаты, по всей вероятности, будут во многом подобны (с учетом различий, естественных для столь отстоящих друг от друга эпох) тем, которые мы можем наблюдать на примере Древнеримской империи. Прежде всего мы бы получили одно необычайно ценное достижение ― мир во всем мире. Он не обязательно будет застрахован от любых внутренних потрясений и расстройств, но, полагая, что определенные нерешенные вопросы будут приближены к окончательному решению, можно смело утверждать, что в этом случае удалось бы покончить даже с теми время от времени возникающими жестокостями гражданских войн, которые разрушили экономику Древнего Рима, и, несмотря на возможность иных потрясений, устойчивая основа системы цивилизации сохранялась бы до тех пор, пока ее судьба ― претерпевать напор великих и неумолимых перемен. Надежный мир дает возможность достичь беспримерного спокойствия и благополучия. Огромное число нерешенных проблем могло бы быть решено объединенными интеллектуальными усилиями человечества, действующего не порознь, но вместе. Сама жизнь, войдя в русло надежного разумного порядка, стала бы комфортабельной и хорошо организованной, осведомленной, снабженной должным механизмом, для того чтобы смело встретить любые трудности, общие проблемы и потребности с наименее возможными трениями, расстройствами и просто неожиданностями и опасностями. Начался бы великий культурный и интеллектуальный рассвет. Наука в этом случае будет добиваться улучшения человеческой жизни, роста знания и механической эффективности. Различные культуры мира ― представляющие собой ныне независимые явления ― не только будут изменять внутренние представления друг друга, но и вносить свой вклад в общий фонд, и со временем возникнут новые мотивы и формы в мысли, в литературе и в искусстве. Рост всеобщего взаимопонимания предотвратит множество ныне изобилующих случайных поводов для борьбы, ненависти, противоречий, люди гораздо ближе и полнее соприкоснутся друг с другом и достигнут если не братства ― которое недостижимо политическим, социальным и культурным объединением, ― то хотя бы некоего его подобия, достаточно спокойного объединения и взаимообмена. Человеческая жизнь будет преисполнена восторга, покоя и обходительности; и какой-нибудь поэт нового века, пишущий на общем и официальном языке ― может быть на эсперанто ― смело возвестит о приближении золотого века или даже провозгласит его действительное наступление и вечное царство. Но спустя некоторое время начнется угасание этой силы, прекратится развитие человеческого разума и жизни, а затем придут застой, разложение и распад. Среди подобных достижений дух человека будет постепенно увядать.

К такому итогу могут привести те же причины, которые предрешили судьбу Рима. Были бы утрачены условия полноценной жизни, свобода, динамическое разнообразие и взаимные потрясения, неизбежно возникающие при естественном развитии видоизменяющейся жизни. Можно было бы возразить, что этого не произойдет, потому что Всемирное государство будет свободным демократическим государством, а не узурпировавшей свободу империей и автократией, и потому что свобода и прогресс ― это сама основа современной жизни, и они не допустят такого развития, которое вступит в противоречие с ее главным принципом. Однако полной гарантии этому нет. Так как совсем не обязательно, что нынешнее положение будет продолжаться при совершенно других условиях; само представление о нем может превратиться в странный мираж, доставшийся в наследство от нашего времени иным, грядущим обстоятельствам. Демократия вовсе не является гарантом свободы; напротив, мы видим, скорее, что демократическая система управления движется неукоснительно к такому организованному устранению индивидуальной свободы, о котором не могли бы и мечтать прежние аристократические и монархические системы. Возможно, демократия действительно освободила от наиболее насильственных и жестоких форм свойственного этим системам деспотического подавления те народы, которые имели достаточно счастливую судьбу, чтобы достичь свободных форм управления; и это, без сомнения, великое достижение. Теперь прежний порядок вновь оживает только в периоды революций и общественных потрясений, в форме грубой тирании, беспощадной революционной и реакционной агрессии. Однако существует более респектабельное с виду, более утонченное и последовательное, более умеренное в своих методах (поскольку ощущает за собой большую силу), но именно поэтому и более действенное и распространенное угнетение свободы. Тирания большинства ― фраза достаточно привычная, и ее убийственные последствия с должным негодованием отмечались некоторыми из современных мыслителей[120], но будущее обещает намного более основательный подход: всеобщую тиранию загипнотизированной на себя массы, угнетение входящих в ее состав частей и отдельных элементов[121].

Это весьма примечательное развитие, тем более что индивидуальная свобода с момента зарождения демократических движений всегда была, и в древние, и в нынешние времена, идеалом, имевшим первостепенное значение. Греки отождествляли демократию с двумя основополагающими представлениями, во-первых, с эффективным и непосредственным участием в действительном управлении обществом и в законодательном процессе каждого гражданина, а во-вторых, с большой свободой для особенностей индивидуального характера и поведения. Но ни одно из этих представлений не может процветать при демократии современного типа, хотя в Соединенных Штатах Америки предпринимались какое-то время определенные попытки в этом направлении. В крупных государствах личное участие каждого гражданина в управлении не будет эффективным; ему может быть предоставлено право на равное участие ― эфемерное для отдельного человека, но действенное для широких масс ― в периодических выборах своих законодателей и администраторов. Даже если бы на практике их не нужно было избирать из класса, не представляющего интересы всего или даже большинства общества (в настоящее время это почти повсеместно средний класс), все же законодатели и администраторы не будут их настоящими избранниками. Сила, которую они представляют, иного рода ― будучи бесформенным и бесплотным существом, занявшим место монархии и аристократии, она остается коллективным образованием, принимающим определенный внешний облик, определенное тело и сознательное поведение, после того как воплощается в чудовищном механизме современного государства. И против этой силы индивидуум намного более беспомощен, чем при любом из прежних своих угнетателей. Когда индивид испытывает на себе ее давление, вгоняющее его в однотипные шаблоны, ему не остается ничего иного, кроме как впасть в бессильный анархизм либо же отступить, пока не поздно, внутрь, в свободу души, или уйти в интеллектуальную жизнь.

Полная свобода слова и мысли ― это одно из пока еще не утраченных достижений современной демократии, которой древние вольности в таком объеме не ведали. И до тех пор, пока существует эта свобода, страх перед статическим состоянием человечества и сопутствующим ему застоем можно считать беспочвенным ― в особенности, если ее дополняет всеобщее образование, обеспечивающее наиболее конкретную почву для приведения в действие присущей ей силы. Свобода мысли и слова ― которые должны идти рука об руку, поскольку не может быть действительной свободы мысли без свободы слова ― не будут действенными без свободы обществ и собраний; так как свобода слова означает свободу пропаганды, которая становится эффективной только при наличии обществ и собраний для осуществления своих целей. Эта третья свобода, с теми или иными ограничениями, также существует во всех демократических государствах. Остается вопрос: были ли эти великие основные свободы завоеваны человечеством навсегда ― не принимая во внимание случаев их временного прекращения в свободных странах и серьезные, ограничивающие их препятствия в странах зависимых. Возможно, будущее еще преподнесет нам в этом направлении свой сюрприз[122]. Свобода мысли, видимо, окажется последней человеческой свободой, на которую обрушится хорошо отлаженная машина: вначале она будет стремиться так организовать жизнь индивида, чтобы приблизить ее к образцу общественного мнения и идеала руководителей. Но осознав, сколь велико значение мысли в деле оформления жизни, она будет добиваться также и контроля над мыслью, формируя индивидуальное мышление с помощью образования и приучая его воспринимать лишь одобренные обществом нравственные, социальные, культурные и религиозные убеждения, как то практиковалось в самых разных вариантах воспитания в древности. Но если она поймет, что это средство стало неэффективным, ей, вероятно, придется непосредственно ограничивать свободу мысли, оправдывая это опасностью для государства и цивилизации. У нас уже достаточно примеров того, как государство претендует на право вмешиваться в индивидуальное мышление самым решительным образом. Предполагалось, что, по крайней мере, религиозная свобода была человечеству гарантирована; но в настоящее время перед нами рост положительно преуспевающей доктрины нового мышления, согласно которой государство вовсе не обязано считаться с религиозными свободами индивида, а если оно и обеспечивает ему свободу религиозной мысли, то лишь из соображений целесообразности, а не как его право. Оно не обязано, лишь согласно, лишь дозволяет свободу культа; это кажется вполне логичным, так как если государство имеет право полностью регулировать жизнь индивида, то оно должно иметь неотъемлемое право регулировать и его религиозную жизнь[123].

Если мы допускаем, что хорошо отлаженная машина социалистического Всемирного государства все же утвердит свою власть в мире, то должны понимать, что свобода мысли при подобном режиме будет неизбежно означать критическое отношение не только к деталям жизни, но и к самим устоям существующего порядка. Такая критика, если она заботится не о мертвом прошлом, но о будущем, может принять только одно направление, направление анархизма ― духовного, толстовского, или интеллектуального, ― который, хотя и остается пока еще символом веры для немногих, но постепенно начинает завоевывать себе признание в большинстве стран Европы. Он будет декларировать свободное развитие индивидуума, которое станет его евангелием, и изобличать правительство как изживающее себя зло. Он будет настаивать на полноте и свободе внутреннего религиозного, нравственного, интеллектуального и естественного развития человека, провозглашая его в качестве настоящего идеала человеческой жизни, а все остальное рассматривать как возмездие, может быть, еще и не самое худшее, за отречение от этого идеала, отречение, которое означает не что иное, как потерю души. Идеалом общества он провозгласит свободу объединения или братства людей без правительств и всякого принуждения.

Что может поделать Всемирное государство с подобным свободомыслием? Терпеть его, до тех пор пока оно не выльется в индивидуальное и общественное действие; но не перейдя к практическому претворению себя в жизни, подобное свободомыслие обрушится на сам принцип государственности и начнет подрывать устои его существования; основа государства окажется в страшной опасности, и у правящей власти будет только две возможности: либо остановить разрушение данной основы, либо же согласиться на ее свержение. Но еще гораздо раньше принцип государственного регулирования воцарится во всех сферах жизни и будет при помощи общественного сознания управлять не только физической, но и умственной активностью человека ― мечта предшествующих цивилизаций. Неизбежным следствием окажется незыблемый порядок. Но общество без свободы индивидуума развиваться не может. Его неизбежно начнет поглощать размеренность или рутина отлаженного совершенства, или то, что ему кажется совершенством, благодаря рационализму самой системы и представлению об однотипном порядке, ее олицетворяющем. Общественная масса всегда консервативна и статична в своем сознании, медленно движима неспешным процессом подсознательной Природы. Свободный индивид развивается свободно; но прогрессивное развитие общества возможным становится только в том случае, когда индивид способен поделиться своим динамичным сознанием с общей массой.