Что-нибудь подходящее для войны

 

19 июня 1778

Филадельфия

ПРОСНУЛАСЬ Я СОВЕРШЕННО дезориентированная под звук воды, капающей в деревянное ведро, и резкие запахи древесной массы и типографской краски. А еще ощущался более легкий мускус тела Джейми и пахло жаренным беконом, бренчали оловянные тарелки и громко ревел мул. Последний звук тут же вернул мне память, и я села, прижав простыню к груди.

Я была голой и находилась на чердаке типографии. Вчера, когда дождь ненадолго прекратился, мы вышли из Кингсессинга, возле ворот которого нас терпеливо поджидал Фергюс, укрывшийся в сарайчике для инструментов, а под свесом крыши стояли привязанные мул Кларенс и две лошади.

– Ты же не сидел тут все это время! – брякнула я, увидев Фергюса.

– Это заняло так долго? – поинтересовался тот у Джейми, изогнув темную бровь и бросив понимающий взгляд, с которым французы, похоже, рождаются.

– Ммфм, – неопределенно ответил Джейми и взял меня за руку. – Я прибыл сюда на Кларенсе, Сассенах, но попросил Фергюса приехать попозже и привести лошадь для тебя. Мул не увезет нас двоих, а моя спина не выдержит такой долгой ходьбы.

– Да что с твоей спиной? – встревоженно спросила я.

– Ничего такого, что не вылечил бы ночной сон в хорошей постели, – ответил Джейми, приседая и подставляя мне руки, чтобы подсадить в седло.

До типографии мы добрались уже затемно. Я тут же послала Джермейна в дом №17, чтобы оповестить Дженни, где я, но отправилась спать вместе с Джейми до того, как парнишка вернулся. На секунду я задумалась, а кто еще сейчас находится в доме на Честнат-стрит и чем они занимаются? Герцог по-прежнему остается пленником или Йен Младший его освободил? И если нет, убил ли Хэл Дэнни Хантера или его пристрелила миссис Фиг?

Джейми сказал, что оставил Йена ответственным за ситуацию – точнее, за ситуации: судя по всему, вчера там много чего происходило. Всё случившееся казалось мне нереальным и похожим на сон, – как те события, в которых я участвовала, так и те, о которых Джейми поведал на обратном пути. Единственным отчетливым воспоминанием был наш разговор в саду – и то, что за ним последовало в сарае для саженцев. Моя плоть все еще ощущала отголоски.

Внизу явно готовили завтрак: помимо аппетитного аромата бекона, доносились запахи поджаренного дрожжевого хлеба и свежего меда. Мой желудок сразу громко заурчал, и тут же, будто в ответ на этот звук, задрожала ведущая на чердак приставная лестница. Кто-то медленно взбирался по ней, и на случай, если это вдруг будет не Джейми, я схватила сорочку и спешно натянула ее через голову.

Как оказалось, не зря. Сначала появился оловянный поднос, на котором стояли тарелка со всякой снедью, миска каши и керамическая кружка. От нее поднимался пар, но кофе не пахло, и это не мог быть чай. Под висящим в воздухе подносом показалось улыбающееся лицо Анри-Кристиана, потому что предмет балансировал у него на голове.

Затаив дыхание, я подождала, пока малыш сошел с лестницы на пол, а потом, когда он снял поднос с головы и с церемонным поклоном подал его мне, зааплодировала.

– Merveilleux! (Чудесно! (фр.). – прим. пер.), – сказала я, и мальчишка расплылся в улыбке от уха до уха.

– Фелисите хотела попробовать, – с гордостью сообщил Анри-Кристиан, – но она пока не может ходить с полным подносом. Проливает.

– Ну, этого мы допустить не можем. Спасибо, солнышко.

Я наклонилась, чтобы его поцеловать (от темных волнистых волос пахло дымом и чернилами), и взяла кружку.

– Что это?

Анри-Кристиан с сомнением поглядел и пожал плечами.

– Оно горячее.

– Так и есть, – я обхватила кружку руками.

Прошлым вечером на чердаке было тепло, потому что здесь скопился дневной жар, но бóльшую часть ночи шел дождь, и через дырки в крыше проникла холодная сырость – четыре или пять емкостей, помещенных под протечки, производили симфонию капели.

– А где Grand-père (дедушка (фр.). – прим. пер.)?

Анри-Кристиан мгновенно стал пунцовым и, крепко сжав губы, энергично закачал головой.

– Что? – удивилась я. – Это секрет?

– Не говори ей! – донесся снизу пронзительный голос Джоанни. – Grand-père сказал не говорить!

– О, это сюрприз, да? – улыбнувшись, спросила я. – Что ж, тогда, наверное, лучше тебе пойти вниз и помочь маме, чтобы нечаянно не проболтаться.

Прижав ладошки к губам, Анри-Кристиан хихикнул, потом наклонился назад, резко подпрыгнул и, перевернувшись через голову, ловко приземлился на руки. Широко расставив короткие крепкие ноги, чтобы сохранить равновесие, он подошел на руках к лестнице. Когда малыш достиг края, мое сердце на миг замерло: я подумала, что он может попытаться спуститься по лестнице вниз головой. Однако мальчишка снова перевернулся, прыгнув точно на верхнюю ступеньку, и, будто белка, стремглав поскакал вниз, не переставая смеяться.

Улыбаясь, я примостила поднос на бочонок с чернильным порошком и, взбив нашу куцую постель, села, прислонившись спиной к стене. Спали мы на примятом тюфяке, набитом прошлогодней соломой из конюшни, от которой сильно пахло Кларенсом. Поверх мы положили свои непросохшие плащи и запасную простыню, а накрывались рваным одеялом. Джоанни и Фелисите одолжили нам одну из своих пуховых подушек, а сами вдвоем разделили вторую. Меня окружали защищенные промасленной тканью от протечек стопки бумаги: пачки чистых, готовых для печати листов соседствовали с брошюрами, рекламными проспектами, плакатами или напечатанными, но пока непереплетенными книгами, ожидающими доставки клиентам или переплетчику.

Внизу, в жилой части позади магазина, Марсали что-то строго велела детям. А мужских голосов (кроме Анри-Кристиана) слышно не было. Наверное, Фергюс взяв Джермейна и Кларенса, отправился делать утреннюю доставку «L’Oignon» – сатирической газеты, основанной им и Марсали еще в Северной Каролине. 

Обычно «L’Oignon» выходила раз в неделю, но на моем подносе лежал сегодняшний специальный выпуск с большой карикатурой на первой странице, изображающей британскую армию в виде орды тараканов, бегущей из Филадельфии, волоча за собой рваные флаги. Над насекомыми развевались нарисованные ленточки с написанными внутри пустяковыми угрозами, а большой башмак с пряжкой, на котором красовалась надпись «генерал Вашингтон», давил несколько замешкавшихся таракашек.

В каше медленно таял большой шарик матового желтовато-белого меда; я размешала его, добавила сливок и устроилась завтракать в постели, читая о скором прибытии в Филадельфию Бенедикта Арнольда, назначенного на пост военного губернатора города. Приветствуя его, статья восхваляла боевые заслуги и доблестные подвиги генерала в Саратоге.

«Сколько еще? – прочитав, подумала я и с легкой дрожью отложила газету. – Когда?» Мне казалось, что обстоятельства превратили – превратят – Бенедикта Арнольда из патриота в предателя на более позднем этапе войны. Но точно я не знала.

«Какая разница, – решительно сказала я сама себе. – Ты ничего не изменишь. И задолго до того, как это случится, мы уже благополучно вернемся в Ридж. Заново построим дом и нашу жизнь. Джейми жив. Теперь все будет хорошо».

Внизу, в магазине, звякнул дверной колокольчик, и выбежавшие из кухни дети возбужденно загомонили. Мягкий рокот голоса Джейми возвышался над неразберихой шумных приветствий, среди которых я услышала ошеломленный возглас Марсали:

– Пап! Что ты наделал?

Встревоженная, я выбралась из своего гнездышка и на четвереньках подобралась к люку чердака, чтобы посмотреть вниз. Посреди магазина, окруженный восхищенными детьми, с плащом на руке и с распущенными волосами, на которых сверкали капли дождя, стоял Джейми. Одетый в синюю с коричневым форму офицера Континентальной армии.

– Иисус твою Рузвельт Христос! – воскликнула я.

Джейми поднял голову, глядя на меня, словно провинившийся щенок.

– Прости, Сассенах, – виновато сказал он. – Я должен был.

 

ПОДНЯВШИСЬ НА ЧЕРДАК, Джейми втянул за собой лестницу, чтобы дети не увязались за ним наверх. Я быстро одевалась, – или пыталась одеваться – пока он рассказывал мне о Дэне Моргане, Вашингтоне и других генералах-континенталах. И о предстоящей битве.

– Сассенах, я должен был, – тихо повторил он. – Прости меня.

– Я знаю, – сказала я. – Знаю, что тебе пришлось, – мои губы онемели. – Я... ты... И ты меня прости.

Я пыталась застегнуть дюжину крошечных пуговиц на лифе, но мои руки дрожали так сильно, что я не могла даже ухватиться за них. Прекратив попытки, я откопала расческу в сумке, которую из дома на Честнат-стрит принес Джейми.

Он негромко зарычал и, забрав расческу, бросил её на наше импровизированное ложе, затем обнял меня, крепко прижав к груди лицом. Ощущая жесткую, колючую ткань его новой формы, от которой пахло свежим индиго, ореховой скорлупой и валяльной глиной, я не могла унять дрожь.

– Поговори со мной, a nighean (девочка (гэльск.). – прим. пер.), – прошептал Джейми в мои спутанные волосы. – Мне страшно, и я не хочу сейчас чувствовать себя таким одиноким. Поговори со мной.

– Почему это всегда должен быть ты? – возмутилась я ему в грудь.

Джейми рассмеялся; голос его слегка дрожал, и я вдруг поняла, что трясет не только меня.

– Я не один такой, – сказал Джейми и пригладил мои волосы. – Сегодня тысячи мужчин готовятся к этому – и еще больше тех, кто против.

– Я знаю, – повторила я, понемногу успокаиваясь. – Знаю.

Повернув лицо, чтобы вдохнуть, я внезапно безо всякого предупреждения заплакала.

– Прости, – всхлипывала я. – Я не то чтобы... Я не х-хочу, чтобы т-тебе было еще т-тяжелее. Я... Я... О, Джейми, когда я узнала, что ты жив... мне так захотелось домой. Чтобы мы с тобой поехали домой.

Джейми сжал меня покрепче, но ничего не ответил. И я знала: это от того, что он просто не может говорить.

– И я хочу, – наконец прошептал он. – И мы поедем, a nighean, я тебе обещаю.

Снизу до нас долетали звуки: топот детей, носившихся туда-сюда между кухней и мастерской, гэльская песня Марсали, готовившей свежую краску для пресса из нагара и сажи. Открылась дверь, и вместе с холодным дождливым воздухом вошли Фергюс с Джермейном, добавив свои голоса в веселый балаган.

Обнявшись, мы с Джейми стояли, черпая утешение в нашей семье, что была внизу, и тоскуя о другой, которую, скорее всего, больше никогда не увидим. Чувствуя себя одновременно дома и бездомными, мы балансировали на лезвии ножа между опасностью и неопределенностью. Но вместе. 

– Ты не пойдешь на войну без меня, – решительно сказала я, выпрямляясь и шмыгая носом. – И думать не смей.

– Даже и не мечтал, – серьезно заверил меня Джейми, собираясь вытереть нос рукавом мундира, но, передумав, остановился, беспомощно глядя на меня. Я засмеялась, хотя мой голос дрожал, и протянула ему носовой платок, который машинально сунула за пазуху, когда зашнуровывала корсет. Как и у Дженни, у меня всегда имелся хотя бы один платочек.

– Садись-ка, – сказала я, сглотнув и беря расческу. – Я заплету тебе волосы.

Джейми вымыл их сегодня утром: чистые и влажные мягкие рыжие пряди в моих руках были прохладными и почему-то пахли французским бергамотовым мылом. А я уже почти скучала по запахам пота и капусты, которые окружали меня всю ночь.

– Где ты вымылся? – полюбопытствовала я.

– В доме на Честнат-стрит, – кратко ответил Джейми. – Сестра меня заставила, сказав, что я не могу облачиться в генерала, пока пахну, будто прокисший обед. К тому же там была ванна и горячая вода.

– Вот как? – пробормотала я. – Хм... Кстати о Честнат-стрит... Как там его светлость герцог Пардлоу?

– Дженни сказала, что он ушел перед рассветом.

Джейми наклонил голову, чтобы удобней было заплетать, и мои пальцы касались его такой теплой шеи.

– По словам Йена, Дэнни Хантер посчитал его вполне здоровым, чтобы уйти, если только его светлость возьмет с собой фляжку твоего волшебного снадобья. Так что, миссис Фиг отдала ему его бриджи – с некоторой неохотой, как я понял, – и он ушел.

– Куда? – спросила я.

В волосах Джейми появилось больше седины, но меня расстраивало не это – я сокрушалась, что меня не было рядом, чтобы наблюдать эти медленные изменения день за днем.

– Йен его не спросил, но сказал, что миссис Фиг назвала Пардлоу имена некоторых друзей лорда Джона – тех лоялистов, которые все еще могли находиться в городе. И сын герцога снимает квартиру где-то тут, так? Не переживай за него, Сассенах, – Джейми повернул голову и криво улыбнулся, – его светлость очень непросто убить.

– Полагаю, вы с ним из одного теста сделаны, – съязвила я.

Я не стала спрашивать, зачем Джейми заходил на Честнат-стрит: помимо переживаний за Хэла, Дженни и всех остальных, он хотел знать, вернулся ли Джон. Судя по всему, нет, и внутри у меня похолодело.

Я нащупывала в кармане ленту, чтобы перевязать косичку, когда по чердаку пронесся новый порыв ветра, приподнявший промасленную ткань и взметнувший бумаги под ней. Обернувшись посмотреть, откуда сквозняк, я увидела Джермейна, свисавшего на веревке с ролика подъемного механизма и влетающего внутрь сквозь дверцы-жалюзи, через которые обычно с чердака на повозки спускали тюки и бочонки.

– Bonjour, Grand-père (Здравствуй, дедушка. (фр.) – прим. пер.), – приземлившись и вытирая с лица паутину, сказал он и весьма артистично поклонился Джейми. Затем повернулся ко мне и тоже поклонился. – Comment ça va, Grand-mère? (Как поживаешь, бабушка? (фр.), – прим. пер.)

– Прек... – машинально начала я, но Джейми меня перебил.

– Нет, – отрезал он. – Ты не пойдешь.

– Пожалуйста, дедуля! – вся торжественность Джермейна слетела в один миг, уступив место мольбе. – Я тебе пригожусь!

– Знаю, – съехидничал Джейми. – А твои родители никогда мне не простят, если пригодишься. Я даже предположить боюсь, что ты имеешь в виду под «пригожусь», но...

– Я могу доставлять сообщения! Я умею ездить верхом, ты же знаешь, ты сам меня учил! И мне почти двенадцать!

– Ты хоть понимаешь, насколько это опасно? Если британский стрелок не выбьет тебя прямо из седла, то кто-нибудь из ополченцев ударит по башке дубинкой, чтобы украсть твою лошадь. И да будет тебе известно, я умею считать. Тебе еще и одиннадцати нет, так что, даже не пытайся меня надуть.

Джермейн раздраженно пожал плечами: очевидно, опасности его совершенно не пугали.

– Ну, тогда я могу быть денщиком. Я где угодно сумею найти еду, – хитро добавил он.

Джермейн и в самом деле был самым настоящим пройдохой, и я внимательно на него посмотрела. Джейми перехватил мой взгляд и сердито уставился на меня.

– Даже и думать забудь, Сассенах. Его поймают на краже и повесят или выпорют до полусмерти, и я ничего не смогу сделать, чтобы это остановить.

– Меня еще ни разу не поймали! – воскликнул Джермейн, до глубины души оскорбленный за свой профессионализм. – Ни разу!

– Вот мы и не дадим им повода, – заверил его дед, пригвоздив стальным взором. – Когда тебе стукнет шестнадцать, тогда, может быть...

– О, да? Бабушка Дженнет сказала, что тебе было восемь, когда ты впервые отправился в набег со своим отцом!

– Угонять скот – это совсем не то же самое, что война, и меня даже близко не подпускали к дракам и стрельбе, – возразил Джейми. – А твоей бабушке Дженни лучше поменьше болтать.

– Ага, я скажу ей, что ты так о ней говорил, – сердито парировал Джермейн. – Она рассказывала, что тебя шандарахнули мечом по голове.

– Так и было. И если тебе повезет, ты доживешь до старости с неповрежденными мозгами – в отличие от твоего деда. Оставь нас, парень, бабушке нужно надеть чулки.

Встав и взяв лестницу, Джейми спустил ее с чердака и решительно подтолкнул к ней внука.

А потом стоял, сурово глядя вниз, пока Джермейн не спустился и, перепрыгнув через последние ступеньки, с грохотом приземлился, выражая тем самым свою досаду.

Вздохнув, Джейми выпрямился и осторожно потянулся, слегка постанывая.

– Бог знает, где мы будем сегодня ночевать, Сассенах, – заметил он, взглянув на наше примитивное ложе, когда садился, чтобы я закончила подвязывать его косичку. – Ради моей спины надеюсь, там будет чуть мягче, чем здесь, – Джейми вдруг улыбнулся мне. – Ты хорошо спала?

– Лучше не бывает, – заверила я его, расправляя ленту.

На самом деле у меня болело почти всё, кроме, пожалуй, макушки. Если уж на то пошло, я почти не спала, и Джейми тоже, поскольку ночные часы мы провели медленно и безмолвно исследуя и заново узнавая тела друг друга... и ближе к рассвету наши души снова соединились. Я нежно коснулась его шеи, и рука Джейми поднялась к моей. Ощущая себя одновременно и счастливой, и несчастной, я не знала, какое чувство преобладало в каждый следующий миг.

– Когда мы уезжаем?

– Как только ты наденешь чулки, Сассенах. И причешешься. И застегнешь пуговицы, – добавил он, поворачиваясь и видя мое распахнутое декольте. – Давай-ка, я это сделаю.

– Мне понадобится мой медицинский сундучок, – проговорила я, косясь на его проворные пальцы, скользящие по моей груди.

– Я его принес, – заверил меня он, слегка нахмурившись, но не отводя взгляда от неподатливой пуговицы. – Красивая вещь. Полагаю, это милорд тебе купил?

– Да.

Я слегка поёжилась, жалея, что Джейми сказал «милорд», а не назвал Джона по имени. Хотела бы я знать, где он и все ли с ним в порядке. Но сейчас, казалось, было не время говорить об этом.

Наклонившись, Джейми поцеловал меня в грудь, обдав теплым дыханием кожу.

– Не знаю, удастся ли нам вообще найти сегодня кровать, – сказал он, выпрямляясь. – Но, будь это перина или солома, пообещай, что ты их со мной разделишь?

– Всегда, – ответила я и, взяв плащ, встряхнула его и накинула на плечи, а потом храбро улыбнулась Джейми. – Ну, что, пошли?

 

ДЖЕННИ ПРИСЛАЛА с Честнат-стрит мой медицинский сундучок и большой сверток с травами из Кингсессинга, доставленный накануне вечером. С предусмотрительностью шотландской домохозяйки она добавила фунт овсянки, кулечек соли, завернутый кусок бекона и четыре яблока. А еще шесть новых носовых платков и рулон чистой ткани с краткой запиской:

«Дорогая сестра Клэр,

Похоже, у тебя нет ничего подходящего, в чем можно отправиться на войну. Предлагаю тебе на время одолжить у Марсали ее типографский фартук, а еще посылаю две своих фланелевых юбки и самые простые из вещей, которые миссис Фиг смогла найти в твоем гардеробе.

Береги моего брата и скажи ему, что его чулки нужно штопать, потому что он и не заметит, пока не сносит их до дыр и не натрет на пятке мозоли.

Твоя золовка,

Дженнет Мюррей».

– А как так получилось, что у тебя есть в чем отправиться на войну? – спросила я, оглядывая Джейми в его индиго-синем великолепии. 

Форма была полностью укомплектованной – от мундира с эполетами и знаками отличия бригадного генерала до жилета цвета буйволовой кожи и кремовых шелковых чулок. Высокий и статный, с аккуратно уложенными рыжими волосами, перехваченными черной лентой, Джейми, несомненно, притягивал взгляд.

Наклонив свой длинный нос и поджав подбородок, Джейми осмотрел себя.

– Ну, нижняя рубашка и исподнее у меня имелись: я их привез из Шотландии. А вчера, вернувшись в Филадельфию, чтобы найти тебя, я первым делом забежал к Дженни и, рассказав ей о генерале Вашингтоне, попросил позаботится об этом. Так что, она, сняв с меня мерки, разыскала портных, отца и сына, которые шьют мундиры, и заставила их работать всю ночь, чтобы сшить мундир и жилет... Вот бедняги, – добавил он, осторожно вытаскивая торчащую из манжеты нитку. – А почему тебе идти не в чем, Сассенах? Неужели милорд счел неприличным, что ты лечишь людей, и заставил сжечь рабочую одежду?

Джейми говорил этаким шутливым тоном, который предполагал полнейшее простодушие с его стороны, однако ехидство проступало совершенно отчетливо. «Я не говорю, что не буду беситься из-за этого после». Я многозначительно посмотрела сначала на медицинский сундучок, который подарил мне Джон, потом, слегка прищурившись, снова на Джейми.

– Нет, – максимально небрежно произнесла я. – Я пролила на одежду купорос, когда делала... готовила эфир.

От воспоминания мои руки слегка задрожали, и мне пришлось поставить чашку крапивного чая, который я пила.

– Иисусе, Сассенах, – проговорил Джейми вполголоса, поскольку возле его ног на коленках сидели Джоанни и Фелисите, которые, споря друг с дружкой, старательно натирали медные пряжки на его ботинках. Поверх их голов он в ужасе посмотрел прямо мне в глаза. – Скажи, что ты не занималась этим пьяная. 

Я сделала глубокий вдох, одновременно заново переживая тот момент и пытаясь не вспоминать, как стояла в душном полутемном сарае за домом. Круглое стекло выскальзывает из моих потных рук... выплескивается жидкость, – она едва не коснулась моего лица – плывет тошнотворный запах, и как по волшебству расползаются дымящиеся дыры, которые эфир прожег в плотном парусиновом фартуке и юбке под ним. В то время мне было все равно, жива я или мертва, пока не оказалось, что в следующую пару секунд я действительно могу умереть. Мне стала понятна разница: я не передумала кончать жизнь самоубийством, однако потрясение от происшествия заставило тщательней выбирать способ. Одно дело – перерезать себе вены, и совсем другое – умереть в медленной обезображивающей агонии.

– Нет, пьяной я не была, – сказала я и, взяв кружку, заставила себя сделать глоток. – Я... день был жаркий. Руки вспотели, и колба выскользнула.

Джейми на мгновение закрыл глаза, слишком ясно представляя себе эту картину, затем, потянувшись над гладкой темной головкой Фелисите, обхватил рукой мою щеку.

– Не делай этого больше, ладно? – тихо попросил он. – Не надо больше его готовить.

Честно говоря, при мысли о том, чтобы снова готовить эфир, мои ладони вспотели. Химически это было несложно, но ужасно рискованно. Одно неверное движение, слишком много купороса, температура на пару градусов выше, чем нужно... Насколько вещество взрывоопасно, Джейми знал не хуже меня. В его глазах вспыхнуло пламя, вокруг нас вырос Большой Дом. Я сглотнула.

– Я и не хочу, – искренне сказала я. – Но... без него, Джейми, я не смогу делать то, что получится с ним. Если бы у меня его не было, Эйдан бы умер – как и племянник Джона Генри.

Джейми поджал губы, словно передумал говорить о том, что Генри Греем можно было бы и пожертвовать. Но он любил Эйдана МакКаллума Хиггинса, чей аппендикс я удалила в Ридже с помощью первой партии сделанного мной эфира.

– Бабушка должна помогать людям выздоравливать, Grand-père, – укоризненно произнесла Джоанни, поднимаясь с пола и хмурясь на Джейми. – Мама говорит, что это ее призвание и она просто не может иначе.

– Мне прекрасно это известно, – заверил ее Джейми. – Но при этом нет необходимости с помощью взрыва отправляться в Царствие Небесное. В конце концов, кто будет присматривать за больными, если твою бабулю разорвет на кусочки?

Фелисите и Джоанни расхохотались, представив себе это. Мне же картинка показалась менее забавной, но я больше ничего не сказала до тех пор, пока девочки не собрали свои тряпицы и уксус и не понесли на кухню. Мы находились в спальной части квартиры позади магазина, где собирали свои вещи перед отъездом, и на миг оказались одни.

– Ты сказал, что тебе страшно, – тихо произнесла я, не сводя глаз с бобин грубых ниток и мотков вышивального шелка, которые вместе с несколькими иглами укладывала в деревянный ящичек. – Но это не мешает тебе делать то, что ты считаешь своим долгом, не так ли? Я боюсь за тебя – однако это, конечно, тебя тоже не остановит.

Я старалась не выдать своей горечи, но сегодня утром Джейми был столь же чувствителен к интонации, как и я.

Он помолчал, разглядывая свои блестящие пряжки, потом поднял голову и посмотрел мне прямо в глаза.

– Думаешь, раз ты сказала мне, что мятежники победят, я волен уйти?

– Я... нет.

С легким щелчком я задвинула крышку ящика, не глядя на нее, поскольку не могла отвести взгляда от Джейми. Его лицо выглядело спокойным, но глаза, не отрываясь, смотрели прямо в мои.

– Я понимаю, что ты должен. И знаю, что это часть тебя. Ты не можешь быть в стороне и оставаться самим собой. Примерно об этом я и говорила, когда...

Джейми шагнул ко мне и схватил за запястье, перебивая.

– И кто же я такой, по твоему мнению, Сассенах?

– Чертов мужчина, вот ты кто! – я вырвала руку и отвернулась, но Джейми взял меня за плечо и повернул к себе лицом.

– Да, я человек крови. (Игра слов: bloody man с английского можно перевести и как «чертов мужчина», и как «человек крови», и как «отчаянный человек». – прим. пер.)

Слабый отблеск раскаяния коснулся его губ, но голубые глаза оставались спокойными.

– Ты думаешь, что примирилась с тем, кто я такой... но, уверен, ты не знаешь, что это значит. Быть тем, кто я есть, не означает только, что я пролью свою собственную кровь, если необходимо. Это значит, что ради своего дела я должен принести в жертву других людей – не только тех, кого убиваю как врагов, но и тех, кого считаю друзьями... или родными.

Он убрал руку, и его напряженные плечи расслабились. Повернувшись к двери, Джейми сказал:

– Приходи, когда будешь готова, Сассенах.

 

МГНОВЕНИЕ Я СТОЯЛА и моргала, затем, оставив свою недособранную сумку, побежала за ним.

– Джейми!

Он стоял в мастерской с Анри-Кристианом на руках, прощаясь с девочками и Марсали. Джейрмейна нигде не было видно: без сомнения, он где-то дулся. Джейми удивленно поднял на меня глаза и улыбнулся.

– Я не собирался уезжать без тебя, Сассенах. И не хотел торопить. Ты...

– Знаю. Просто... Я должна сказать тебе кое-что.

Все детские головки, будто у птенцов в гнезде, повернулись ко мне, мягкие розовые ротики раскрылись от любопытства. Мне пришло в голову, что лучше было бы подождать, пока мы не отправимся в путь, но я подумала, что должна сказать об этом сейчас – не только для того, чтобы унять тревогу Джейми, но и для того, чтобы показать, что всё понимаю.

– Это о Уильяме, – выпалила я, и на миг на лицо Джейми набежала тень – будто зеркальце затуманилось. Да, я все правильно поняла.

– Иди-ка ко мне, a bhalaich (малыш (гэльск.). – прим. пер.), – сказала Марсали, забирая Анри-Кристиана у Джейми и ставя его на пол. – У-ух! Да ты тяжелее меня, мой мужичок! Пойдемте, девочки, дедушка пока еще не уезжает. Помогите мне вынести бабулины вещи.

Ребятишки послушно засеменили за ней, с разочарованным любопытством оглядываясь на нас. Дети ненавидят секреты, если только не сами их хранят. Я посмотрела им вслед, затем повернулась к Джейми.

– Я не была уверена, известно ли им о Уильяме. Наверное, Марсали и Фергюс знают, раз...

– Раз Дженни им сказала. Да, они знают, – Джейми на миг смиренно поднял глаза к небу, затем сосредоточил взгляд на мне. – Что такое, Сассенах?

– Уильям не может воевать, – начала я, отпустив задержанное дыхание. – И не имеет значения, что собирается предпринять английская армия. В Саратоге Уильям был освобожден под честное слово. Он конвенционер. Ты знаешь о Конвенционной армии? (Конвенционной армией называли разбитые войска Бергойна, сдавшие оружие под Саратогой и освобожденные под честное слово, что не будут воевать в этой войне. – прим. пер.)

– Знаю, – Джейми взял мою ладонь и сжал ее. – Ты хочешь сказать, что ему не позволено брать в руки оружие, если только его не обменяют, – а его не обменяли, так?

– Именно. Никого обменять невозможно, пока король и Конгресс не придут к какому-нибудь соглашению по этому вопросу.

Лицо Джейми тут же облегченно расслабилось, и мне тоже стало легче, когда я это увидела.

– Джон несколько месяцев пытался его обменять, но нет никаких способов это сделать, – свободной рукой я отмахнулась от Конгресса и короля и улыбнулась Джейми. – Тебе не придется встретить его на поле боя.

– Taing do Dhia (Слава Богу (гэльск.). – прим. пер.), – сказал он, на мгновение закрыв глаза. – Я все время думал, – то есть, когда меня не разъедало из-за тебя, Сассенах, – добавил он, открывая глаза и глядя на меня сверху вниз, – что третий раз – это знак. И роковой знак, это точно.

– Третий раз? – спросила я. – Что ты... Ты не отпустишь мои пальцы? Они онемели.

– Ой, – произнес Джейми и, нежно поцеловав их, отпустил. – Да, прости, Сассенах. Я имел в виду... Я стрелял в парня дважды, и каждый раз пуля пролетала в дюйме от него. Если это случится снова – а ты не можешь угадать в битве, да и случайности тоже бывают. Ночью мне снился сон и... А, ерунда, – Джейми отмахнулся от сновидений и повернулся, чтобы уйти, но, взяв его за руку, я остановила его. Я знала эти сны и слышала, как он стонал прошлой ночью, борясь с ними.

– Каллоден? – тихо спросила я. – Он снова вернулся?

Я надеялась, что это был Каллоден, а не Вентворт. Джейми просыпался от снов о Вентворте застывшим, весь в поту и не позволял до себя дотрагиваться. Вчера ночью он не пробуждался, но дергался и стонал, пока я не обняла его, и он затих, дрожа во сне, изо всех сил уткнувшись головой мне в грудь.

Джейми чуть пожал плечами и коснулся моего лица.

– Он всегда во мне, Сассенах, – так же тихо проговорил он. – И никогда не исчезнет. Но рядом с тобой мне спится легче.

ГЛАВА 48

ПОТЕХИ РАДИ

 

ЭТО БЫЛО СОВЕРШЕННО обычное здание из красного кирпича. Скромное: ни фронтонов, ни резных каменных перемычек над окнами, – но солидное. Йен опасливо посмотрел на него. Дом Ежегодного Собрания Филадельфии – самого влиятельного собрания Общества Друзей Америки. Да, весьма внушительно.

– Интересно, можно это сравнить с Ватиканом? – спросил он Рейчел. – Или, скорее, дворцом архиепископа?

Рейчел фыркнула.

– Неужели для тебя это выглядит как дворец?

Говорила она ровным голосом, но Йен видел быстро пульсирующую жилку в мягком местечке прямо у нее под ухом.

– Это выглядит как банк, – ответил Йен, и Рейчел рассмеялась, но быстро осеклась, оглянувшись через плечо, словно боялась, что кто-нибудь выйдет и отругает ее за это.

– Что там делают? – поинтересовался Йен. – Это огромный молитвенный дом?

– Да, – ответила Рейчел. – Но, как ты понимаешь, там занимаются и насущными делами. Ежегодное Собрание разбирает вопросы... думаю, ты определил бы их как принципиальные. Мы именуем это «Верой и Практикой»: так называются книги, которые время от времени переписываются, чтобы отразить текущую точку зрения собрания. И еще там происходит «поверка души».

Рейчел вдруг улыбнулась, и сердце Йена забилось чаще.

– Думаю, ты бы узнал поверку – она очень похожа на то, как ты описывал испытание совести перед исповедью (испытание совести у католиков – подготовка к исповеди, когда человек вспоминает свои грехи и молится. – прим. пер.).

– А, понятно, – согласился Йен, но решил не развивать тему, поскольку не был на исповеди несколько лет и не чувствовал сильных угрызений совести, чтобы переживать по этому поводу. – А «Вера и Практика» – это там говорится, что вы не должны вступать в Континентальную армию, даже если не берёте в руки оружие?

Йен тут же пожалел, что спросил об этом: вопрос погасил свет в глазах любимой, но лишь на мгновение. Рейчел втянула носом воздух и посмотрела на Йена.

– Нет, это, скорее, мнение – официальное мнение. Друзья обговаривают каждый возможный аспект обсуждения, прежде чем высказывают заключение, – будь оно положительное или отрицательное.

Йен уловил легчайшее колебание перед словом «отрицательное» и, протянув руку к чуть съехавшей набок соломенной шляпке Рейчел, вытащил булавку, осторожно поправил головной убор и вставил булавку обратно.

– А если ответом будет «нет» и мы не найдем Собрания, которое примет нас, что будем делать, милая?

Губы ее сжались, но Рейчел посмотрела ему прямо в глаза.

– Не Собрание сочетает браком квакеров. И не священник или проповедник. Квакеры берут друг друга в супруги. И мы поженимся, – она сглотнула, – как-нибудь.

Поднимавшиеся все утро в душе маленькие пузырьки предчувствия чего-то дурного начали лопаться, и Йен прикрыл рот рукой, чтобы подавить отрыжку. От волнения у него крутило кишки, и он не смог позавтракать. Из вежливости Йен чуть отвернулся и увидел, как из-за дальнего угла вышли две фигуры.

– О! А вот и твой братец, и для квакера он выглядит преотлично.

Дэнзелл был одет в форму континентального солдата и казался смущенным, словно охотничья собака с бантом на шее. Однако Йен подавил веселье, и когда его будущий шурин остановился перед ними, лишь кивнул. А вот невеста Дэнни не выказала подобной щепетильности.

– Ну разве он не прекрасен? – с гордостью воскликнула Дотти, отступая на шаг, чтобы полюбоваться.

Дэнзелл кашлянул и поправил очки на носу. Он был подтянутым мужчиной, не слишком высоким, но широким в плечах и с сильными руками. Йен подумал, что в мундире Дэнзелл и вправду выглядит прекрасно, и сказал об этом.

– Я постараюсь, чтобы моя внешность не раздула мое тщеславие, – сухо ответил Дэнзелл. – Разве ты не должен тоже быть в форме, Йен?

Улыбаясь, тот покачал головой.

– Нет, Дэнни. Мне не нужно одеваться как солдат, – но я отличный разведчик.

Взгляд Дэнзелла задержался на его лице, обводя двойную линию татуированных точек, пересекавших обе скулы.

– Полагаю, так и есть, – напряженные плечи Дэнни немного расслабились. – Разведчикам же не обязательно убивать врагов, так ведь?

– Нет, у нас есть выбор, – серьезно заверил его Йен. – Мы можем их убить, если захотим, – но просто потехи ради, понимаешь? А это не считается.

Дэнзелл, моргая, на пару секунд замер, но Рейчел и Дотти расхохотались, и он тоже неохотно улыбнулся.

– Ты опоздал, Дэнни, – сказала Рейчел, когда городские часы пробили десять. – У Генри какие-то осложнения?

Дэнзелл и Дотти ходили попрощаться с братом Доротеи Генри, все еще выздоравливающим после операции, которую провели Дэнни и Клэр.

– Можно сказать и так, – ответила Дотти, – но не из-за физического состояния.

Довольное выражение исчезло с ее лица, хотя в глазах по-прежнему сверкали искорки.

– Он влюблен в Мерси Вудкок.

– В хозяйку квартиры? Но ведь любовь обычно не смертельна, а? – спросил Йен, подняв бровь.

– Нет, если только тебя зовут не Монтекки или Капулетти, – ответил Дэнни. – Проблема в том, что, хотя Мерси тоже любит Генри, ее муж может быть еще жив.

– И пока она не удостоверится в его смерти... – добавила Дотти, пожимая худеньким плечиком.

– Или в том, что он жив, – многозначительно посмотрел на нее Дэнни. – Все возможно.

– В данном случае – нет, – категорически ответила Дотти. – Тетушка... то есть, друг... Клэр оказывала помощь мужчине по имени Уолтер Вудкок, которого сильно ранили при Тикондероге, и она сказала, что в тот момент он был почти при смерти и его взяли в п-плен.

Она запнулась на последнем слове, и Йен вдруг вспомнил, что ее старший брат Бенджамин – тоже военнопленный.

Увидев, как по лицу Дотти пробежала тень, Дэнзелл мягко взял ее за руку.

– Оба твоих брата справятся с испытаниями, выпавшими на их долю, – и его взгляд за очками потеплел. – Как и мы, Доротея. Мужчины иногда умирают – и идут на корм червям. Но не из-за любви.

– Хмф, – произнесла Дотти, но ее губы тронула дрожащая улыбка. – Ладно, ступай. Столько еще всего нужно сделать, прежде чем мы уедем.

К удивлению Йена, Дэнзелл кивнул, вынул из-за пазухи сложенную пачку бумаг и, повернувшись, поднялся по ступенькам к двери молитвенного дома.

Йен полагал, что это место было всего лишь удобным местом для встречи (он должен догнать дядю и тетушку Клэр по дороге к переправе Кориэлла, но задержался, чтобы помочь Дэнни, Дотти и Рейчел загрузить фургон медикаментами), но, судя по всему, у Дэнни имелись дела с Ежегодным Собранием Филадельфии.

Искал ли он совета, как жениться, оставаясь квакером, даже если пренебрег... (как бы вы это назвали, эдиктом? – нет, Рейчел сказала, что это мнение, но «весомое» мнение) – представлением квакеров относительно поддержки восстания?

– Дэнни представил свое свидетельство – изложил свои взгляды, – объяснила Дотти, заметив недоумение на лице Йена. – Он все записал. Почему он считает правильным делать то, что он делает. Он передаст бумаги секретарю Ежегодного Собрания и попросит, чтобы его мнение рассмотрели и обсудили.

– Думаешь, они станут?

– О, да, – о<