Мифологические персонажи, постоянно находящиеся в доме, на подворье или в деревне (домовой, банник, люди со сверхъестественными способностями: ведьмы, колдуны, знахари и знахарки)

А.А. Макаренков Кежемской волости записал «сказание»космогонического характера о том, как «дьявольская сила » оказалась на земле: «Архандел-Михаил» «спехнул дьявола и ево слуг жезлом с небёс: который пал на избу – тот избной (домовой) стал; на лес пал – лесовой, лешаком стал; в воду пал – водяной… А само сатано провалился в землю».

  Первую группу составляют персонажи «освоенного пространства», так или иначе связанные с человеком. Из домашних духов на первом месте стоит домовой, один из самых популярных персонажей в Красноярском крае. Называют его по-разному. Старожилы Приангарья редко используют слово «домовой», чаще называя его, «дедушка-соседушка», «дедушка-суседушка», «дедушка-хозяин» и др. Жители Приангарья считают домового существом мужского пола, живущего без пары. В Кежемском Приангарье преобладает зооморфный образ «хозяина дома», реже – аморфный («кто-то», «что-то», тяжёлый, лохматый). Чаще домовой предстаёт в образе крота, реже – крысы или пушистого/лохматого зверька. Все зооморфные портреты домового – исключительно шерстистые животные.

В Красноярском крае место обитания домового чётко не определено. Население старожильческих ареалов считает, что дух живёт в доме в околопечном пространстве, в подполье либо на чердаке. К обитателям дома он относится, в общем, хорошо, но бывает и недоволен: то на чердаке завозится, а то и душить во сне начнёт. С домовым стремились жить в ладу. При переселении в новый дом брали с собой и домового. Первой в новый дом пускали кошку, с которой домовой был всегда дружен. Будешь хорошо относиться к кошке – будет все хорошо и у тебя дома.

Панова Мария Матвеевна (1916 г.р., д. Заимка) утверждала: «В каждом доме есть дедушка-соседушка, да только на глаза не любит попадаться».* Объяснение такому поведению находим в сюжете, записанном в Приангарье А.А. Савельевым: «Жили мужик с бабой. Жили хорошо, прямо можно сказать, богато. Как настанет вечер, так мужик брал крынку молока, крошил туда хлеба и звал суседку: «Дедушка-суседушка, иди исть». А суседка жил в матице[1]. Ну он сходил с матицы и ел из мужиковых рук.

Раз мужику нужно было уехать из дома куда-то. Ну уезжает он и говорит своей бабе: «Как вечерятца станет, так ты бери крынку молока, накроши хлеба и покорми суседку. Только смотри, свет не зажигай, зажжёшь – худо будет». Баба пообещала.

Вот настаёт вечер, стемнялось уж, взяла баба молока, накрошила хлеба и позвала суседку. Суседка сошёл с матицы и стал исть. А ничего не видать и не слыхать. Вот и взяла баба лучину и чиркнула серянкой[2] – при огне-то и увидала суседку – большой да мохнатый, совсем как человек. А суседка сейчас же убрался вобратно.

Ворочается мужик. Вот настал вечер, наготовил мужик исть для суседки и зовёт его. Зовёт, зовёт, а никто не откликатца. «Что за оказия!» – думает мужик. Ишшо раз позвал. Слышит – говорит суседка: «Не могу сойти, совсем ослеп, твоя баба зажигала свет». Так и не пошёл суседка, как мужик ни звал его, как ни величал.

И стали с тех пор мужик и баба беднять, и совсем бедными стали, а суседка перешёл к другому хозяину».*

В этой бывальщине домовой похож на человека, но кежмари чаще описывают его как пушистое животное. Хотя «суседка» ведёт ночную жизнь и старается быть невидимым, ангарцы всё-таки составили представление о его внешности:

«Дедушка-соседушка – хозяин дома. Видом не похож на человека, а выглядит как крот. Шкурка у него плюшевая, лапки повёрнуты назад».* (Рукосуева Аксинья Ефимовна, 1922 г.р., д. Яркино);

«…А люди видели их. Волосатые они, маленькие».* (Брюханова Анфиса Михайловна, 1915 г.р., с. Кежма);

«Дедушка-суседушка – животное, похожее на крота. Шкурка чёрная, а пальцы – как у человека».* (Верхотурова Агафья Петровна, 1905 г. р., родилась в д. Фролово);

«Дедушка-соседушка живёт в п о дполе, чёрненький, на крота похож».* (Качина Анна Семёновна, 1905 г.р., родилась в Заимке);

«Их называли в наших местах «суседки». Это как крот, маленький, беленький, пушистый. Жил он где-то в подполье».* (Брюханова Валентина Матвеевна, 1923 г.р., с. Кежма);

«Он похож на крысу».* (Логинова Аграфена Михайловна, 1921 г.р., родилась в д. Пашино);

«Как тронешь его, то вроде как пухлый такой, мягкий».* (Заборцева Анастасия Васильевна, 1911 г.р., родилась в Заимке).

Назарова Валентина Каллистратовна, 1922 г.р., родившаяся в д. Дворец, в детстве видела домового. Сначала она услышала писк. «Уж так пищит, воет, аж жуть. Смотрю: суседушка (крот), чёрненький, пушистенький, с маленькой головочкой Он подбежал, плачет, пищит, как ребёнок. Я погладила его, и он убежал в норку. Рассказала своим про это, а они говорят, что это домовой».*

При переезде в другой дом в местной традиции было звать домового с собой. Обряд заселения в новый дом помнила Страшникова Евдокия Васильевна (1935 г.р., д. Чадобец): «Вот идёшь на новое место жительство, надо проситься:

Дедушка-соседушка,

Пусти нас ночевать!

       Не ночь ночевать,

А век вековать!»*

Дополняет обряд переселения Рукосуев Ефим Михайлович (1932 г.р., д. Климино): «В дом надо проситься. (…) Значит, клади полотенце в ворота, через полотенце перейдёшь. Или вот, сам перейдёшь, а потом корову ведёшь, скотину, тоже полотенце расстелешь, расстеливай, чтобы корова прошла. (…)

А эдак и говоришь:

Дедушка-соседушка,

Пусти меня,

Не ночку ночевать,

А век вековать».

Рукосуева Ксения Ефимовна (1922 г.р., д. Яркино) рассказала о таком обряде: «А чтобы быть хозяином в новой избе, надо положить камушек в цветной угол[3] и сказать: «Будь как я хозяин, и камень мой хозяин». Полежит этот камень год-два, а потом спускают его в подполье, и в этот же угол кладёшь.

Перед тем как камень положишь, просишься у дедушки-суседушки: «Дедушка-суседушка, пусти ночку заночевать и век провековать». А если не попросишься – спать не даст. Если поедешь куда на новое место, дедушку-суседушку с собой приглашают: «Дедушка-суседушка, пойдем с нами хозяином».*

За несоблюдение правил новоселья следовали наказания:

«Если придёшь в дом и не попросишься у него ночевать, он может измучить человека. Он косу исплетёт, и не расчешешь никак»*;

«Если не позовёшь, то он будет сниться, и в новом доме будет плохо жить».*

Чтобы домовой не мучил хозяина, первым средством считалась молитва, обращение к Богу. Нина Михайловна Ильченко (1926 г.р., д. Недокура) ещё маленькой была, слышала: «Еслиф душит, в тот момент скорей человек, там уж знат молитвы, дак молитвы читат, а не знат, дак всё равно как бы Бога просит: «Прости меня, я уж не попросилась» или как там уж чё человек скажет. (…) Видимо, Бог должен договориться с нём, успокоить его, чтоб он не трогал, не давил…».**

Ещё говорят, чтоб ночью не беспокоил, надо положить под подушку нож или ножницы.

Суседушка может предвещать будущее: «Вот спит человек, а тут дедушка-соседушка начинает его давить. Человек спрашивает его: «К чему давишь, дедушка-соседушка, к худу или к добру?» Если дыхнёт: «К худу-у-у», – не к добру это. А если: «К добру-у-у», – то будет что-нибудь хорошее. Насмерть-то не давил».* Подобный сюжетный мотив содержится и в поверье Качиной Анны Семёновны, родившейся в Заимке (1905 г. р.): «Вот спит человек, а дедушка-соседушка начинает его давить. Если чувство есть, спрашиваешь: «К чему будешь? К добру или к худу?» Если теплом дохнёт – добро, если холодом – худо».*

Домовой предупреждает о несчастье. Через два дня после слов «К худу, к худу, к худу…» у женщины из Яркино умер муж.*

На скотном дворе имеется свой «хозяин». Дворов о й (двор о вый, дворн о й) – по северным представлениям, добрый или злой дух, обитающий во дворе. «Во хлеве свой дворовый. Тоже надо у хозяина попроситься, чтоб он тебя пустил:

Дедушка дворовый,

Пусти ночку ночевать,

Век вековать».**

Или сказать три раза: «Дедушка-соседушка, пусти скотинку!» (с. Кежма).

Панова Мария Матвеевна (1916 г.р., д. Заимка): «…Ежели скотинку ведёшь в дом, обязательно спроси дедушку-соседушку:

Батюшка-соседушка,

Пусти мою скотинку.

Пой, корми [вариант: «люби и корми»],

Для меня береги.

Будет жить скотинка – знать, ты ничем не прогневала дедушку-соседушку, а нет – провинилась чего-то перед ним».* Когда покупаешь новую корову (или другую скотину), так же во хлев просись: «Хозяин-хозяин, пусти мою скотину, храни, береги, крепче быть здоровью».

Анна Алексеевна Усольцева (1925 г.р., с. Паново) рассказала, как она по совету матери при переселении в дядину избу «попросилася», а в хлев нет. «Попросилася в избу только у дедушка-соседушка, – он хозяин дома, кошку там пускают или помело впярёд в избу ставят. (…) Ну, помяло – печку замятают (…). И клюку тожно в подполле ставят.

(…) Вот только стали жить – ни с того ни с сего у меня телёнок пропал… Потом сколько-то время прошло – овечек, овечка не может объягниться, то коо. К маме туда перевязём осенью (…), тут остригать да всё – всё нормально. Как домой перевяду – обязательный какой-либудь урон». Выручила её мудрая женщина Анна Михайловна. «Приташшила» подкову, забила под порог со стороны хлева, задобрила «хозяина». «И всё, и как рукой сняло».**

Назарова Валентина Каллистратовна (1922 г.р., д. Дворец) рассказала, как можно исправить положение: «Если скот не вёлся, то на матицу хлева клали два кусочка хлеба и приговаривали: «Батюшка-соседушка, один кусок тебе, один кусок корове. Пои, корми, себе береги».*

Дворн о й, говорят, одну скотину любит, а другую нет. Нина Григорьевна Рукосуева (1917 г.р., д. Заледеево) подтверждает это: «И вот когда придёшь, ежели скотина так прилизана, значит, дворн о й любит, а если так (против шерсти) – эту скотину он не любит. Она всё равно исчезнет, эта скотина».*

Банник – самый страшный персонаж мифологической прозы. Если домовой может помогать хозяевам дома, то банник почти всегда наносит вред человеку. Более отчётливые представления о баннике сложились у старожильческого населения Приангарья, где собирателями записаны как поверья, так и былички. На Русском Севере, откуда происходит старожильческое население нашего края, банника представляют себе чёрным лохматым человеком, иногда огромного роста, с длинными волосами, с железными руками, когтями. По поверьям банник может быть котом, он превращается в собаку, в лягушку, в белого зайчика и даже … в веник, уголь. В быличках же Красноярского края банник принимал образы мужчины, старика, женщины с длинными волосами и «чего-то лохматого». В наших местах банник имеет только антропоморфный или аморфный облик, никогда не принимая облика животных или неодушевлённых предметов. В Кежемском и Бирилюсском районах отмечен парный баннику персонаж – банница, предбанница («В бане предбанница живёт, тоже страшило»). Место обитания – каменка, пол о к, банный порог. В Красноярском крае чаще всего считают, что банник живёт за каменкой или под полк о м, реже – в предбаннике.

 

Банник. Рис. И.Я. Билибина

 

Для того чтобы не стать «добычей» банника, надо соблюдать ряд запретов: избегать хождения в баню после полуночи, в предпраздничное и праздничное время, в пьяном виде, в «третий (или четвёртый) пар». Банник наказывал также за ругань в бане, за хвастовство, за распущенное поведение. Банник может наказать роженицу за появление в бане одной с младенцем. Таким образом, основная функция банного духа – наказание нарушителей запретов.

Как банник наказывает? Повсеместно считается, что может зап а рить, содрать с человека кожу, удушить. Только в быличках нашего края банник может сильно ударить по плечу, лишить речи, свести с ума, засунуть головой в каменку, разбросать забытые вещи.

А.А. Савельев в Приангарье записал быличку о том, как семнадцатилетнему парню «трафилось»[4] увидеть банника один на один и даже померяться с ним силой. Приведём кульминацию рассказа: «Чувствую, что дрожь какая-то по телу, будто холодок откуда-то потянул. Обсмотрелся кругом. Смотрю, из кадушки, где горячая вода у нас стоит, вылазит небольшой парнишка, как мальчонка лет с двенадцать, думаю, не боле. Уж какой он был, не помню, только и помню, что у него были зелёные глаза. Вот смотрю, вылез и идёт, и идёт прямо на меня. Думаю, вот штука, сколь уж лет прожил на свете, и над банником всё смеялся, ну, конечно, глуп был ишшо, не верил, что он на свете есть. Ну слыхать-то слыхал, как не слыхал, ну не верил. Молодо-зелено, паря! И стал этот парнишка меня хватать. Хватат прямо за глотку. Схватит и тащит меня к собе в кадь. Ну чево делать? Тут стал и я ево хватать, а ухватить-то не могу, то ись удержать-то в руках. Он какой-то склизкий, т о жно[5] навроде как намылен мылом. Схвачу ево, а он выскользат из рук. Ну хватал я ево, хватал, а он меня как толкнёт на кадь, я и упал на её, стать не могу никак. А он меня еишшо раз как толкнёт, так я уж и не помнил себя, как очутился в каде с горячей водой. Хорошо ишшо, што воды-то всей было Христа ради…» *. На этом рассказ обрывается, и остаётся только гадать, что помогло ему спастись.

Как и любые другие, былички о баннике учат защищаться от сверхъестественных сил. Самое надёжное средство защиты – знание запретов и соблюдение правил поведения в бане и возле неё. Если заметишь в бане что-то подозрительное, а сам находишься снаружи, можно побросать в неё камни – и всё исчезнет. Если банник появится, когда человек уже моется, можно ударить банника наотмашь – и он пропадёт. Спугнуть банника может голос другого человека, находящегося снаружи. Менее распространены молитва, крестное зн а мение, упоминание Бога, эти средства в ситуации с банником мало помогают.

В Приангарье банником пугали в основном детей с целью оградить их от возможных неприятностей, что подтверждается быличками из Яркино, Климино, Мозговой, Кежмы. У страхов, связанных с баней, были и реальные причины. По Ангаре, заходя в деревни, постоянно шли какие-то бродяги, беглые каторжники, нищие, и бани, стоящие на берегу, далеко от жилья, особенно если их недавно протопили, служили ночлегом «беспритульным» людям. И если кто-то из хозяев приходил во внеурочное время, то мог встретиться со случайным «гостем», обросшим, в саже (бани-то топились по-чёрному), и напугаться. Чтобы избежать таких нежелательных столкновений, нужны были строгие запреты.

Традиционно считается, что среди обычных людей встречаются люди со сверхъестественными способностями. Одни из них наносят вред (колдуны и ведьмы), другие помогают людям (знахари и знахарки). В Красноярском крае ведьма – второй по популярности персонаж после домового. Такими способностями обладают как мужчины, так и женщины. Мужчин называют колдунами, но в Кежемском районе встретился только один сюжет с мужским колдовством из Заледеево (наказал за то, что не его дочь взяли замуж). В нашей местности колдовством грешили и, возможно, грешат в основном женщины.

Колдовка – в народной мифологии женщина, знающаяся с нечистой силой, колдунья. Её ещё могут называть волхидка (волхитка, волохитка), волховка, волхивка, и др. «Раньше рассказывали… волхидки всякие были… летали да пугали, вот это всё. В Заимке и в Кежме были. Это волхидки-то».**

Кокорин Егор Иванович (1920 г.р., с. Кежма) на всю жизнь запомнил трансформацию бабки-колдовки: «Мы совсем маленьки были. И в однем дому вечером собирались у бабки одной. И старуха-то эта, она колдовка была, и говорит:

  – Если медведь выйдет тудака, явится, вы не побоитеся?

  – Нет. Откуль в доме медведь?

Ну и пошла. Зашла в куть[6], и из кути-то выходит медведь. Точно медведь! Вылитый! Весь в шерст е, всё. И вышла к им я. Ты знашь, мы в пол вросли и – ни-ни, заморозились. Вьяв медведь. Вот оне чё, эти колдовки вытворяют. Во всё обёртывались. Хыть в кого».**

Судя по быличкам, обычные люди не представляют, как ведьма меняет облик, превращаясь из человека в животное и обратно.

Константин Иванович Карнаев (1932 г.р., п. Болтурино) рассказал историю, которую слышал от матери о женщине-оборотне из Прокопьево: «Вот эта…, которая в Прокопьево жила, Васса-то, Васюха, Василиса ли как ли (…). Покров, мужики уйдут в лес, а она делала, шаманила. И вот. А раньше же овец держали много, табуны овец держали, во клевах были. Мужики уйдут в лес на охоту, а скот уж во клевах, после Покрова уж. И вот, значит, эта Васюха начинат по клевам бегать, овец стричь. Все спины аж стригёт. Сделатся то свиньёй, то ешшо кем-нибыть. И вот, говорит, никто выйти не могут из дома-то. Дома-то одне женшшины да старики останутся, мужики-то все уйдут в тайгу. И как-то её прихватили, понимашь».**

Ведьму надо было «прихватить», выявить. Разоблачали «колдовку», когда она в образе животного получала увечья, которые выдавали её в человеческом облике. Как правило, ведьма не сознаётся в своих злодеяниях, когда превращается в «самуё себя».

Такая история сучилась в Усольцево. «Вот разно рассказывал вот этот Демидячий, Мишка Демидячий. Говорит, прибежала овечка и чё-то, ну, чё-то она делала по двору ли как ли. Он её всю избил. И потом специально пошли узнавать (…). И пришёл: она вся избитая. Правильно. Ну, как волхиткой она вроде была. Всё, всё там эти рёбра сломал, и ногу. Не сломал однако, избил он у её эту ногу-то. И лицо, и везде. И пришёл.

               – Болею. Упала. Упала, – гыт, – в пополле».**

 Подобную историю рассказывает Колпакова Наталья Васильевна (1934 г.р., п. Болтурино): «Колдовка в Карам ы шеве Пуща. Сердится на человека – корову не найдут. Она меж кладей запихат корову – и не найдут. Лошадей искали. Но и потом эта Пуща-то она и свиньёй делалась. Сделалась свиньёй, и её, эту свинью, ударили. Ударили, и она пришла, превратилася в самуё себя, в человека, и целаю неделю хворала. Целу неделю хворала. Вот она чем займовалась».**

Зинаида Ивановна Бакова (1943 г.р., с. Паново) рассказала про пановскую «волхивку»: «А у нас Матрёна, волхивка, она у нас делалася свиньёй и собакой. Старуха наша пановская». Мужик едёт вечером после работы коней поить, устал после работы, а маленькая дворняжка путается под ногами, идти ему не даёт. Он собачонку отпугивает, а она не отстаёт от него. Так и на другой день. На третий день мужик изловчился и ударил её, потом схватил её и надрезал ей ухо, как скот помечают.

Наутро Матрёна не пришла в сборню на сельский сход. Сказали, что заболела. Сидела на печи с замотанной платком головой. После этого случая она умерла. Видно, сильно ударил. «Ране всяких полно было волхивок»,** – заключает свой рассказ Зинаида Ивановна.

«Запятнанную» ведьму чаще всего не преследовали, но опасались соседства с ней, соблюдали запреты, прибегали к предохранительным мерам.

Если волхидка смогла кому-то передать свою силу, свои колдовские способности, то легко умирала. Ей достаточно, говорят, перед смертью другого человека за руку взять. А если нет, то умирает в муках, что односельчане рассматривали как саморазоблачение. Несколько историй из разных селений показывают распространённость этого явления.

В Недокуре бабушка Фусья (а так-то она Василиса) могла увести и спрятать лошадь, корову. «Ой, она умирала-то, мама р о дная! Всю ночь зубами скребла. Всё хотела, чтоб кто-то у неё взял это. А кто возьмёт? Дочери не стали брать, сыновья поразъехалися тоже».* (Татьяна Григорьевна Колпакова, 1938 г.р., д. Недокура)

Торгашина Екатерина Александровна (1932 г.р., д. Фролово) рассказала про «страшную» старуху Софью, которая в деревне скот портила: «Стали залаживать[7], то-друго, она как птичкой делатся, делалася и лятала. Она даже может и по трубе прилятеть. А потом её имали[8] и били, как собаку. Пришла она ко старику, старик говорит:

              – Ты пошто вся в крове?

              А она не говорила. А потом, когда умирала, и всем людям:

          – Простите меня за всё! Простите меня за всё!

И от жёлуб[9] пока не убрали с крыши, и она не умерла. Три дня маялася. Всё рявела всякими голосами. Пришёл старик, залез на крышу и жёлуб снял. Она ведь во грехах вся, грехов-то на ней много, она и мучилась, пока оне жёлуб не сняли».**

Сизых Мария Пудовановна (1918 г.р., д. Алёшкино): «Волхитки в Алёшкиной были, ране-то чё, всё было. И собакой делалися. Волхитки были ране. И ходили во клевах, уши обрязали. Однако две волхитки у нас было, в Алёшкиной-ту, старухи эти. Но а потом одну избили старуху. Дак она не старуха шибко. Но назавтре пошли там к ним, кто бил-ту. Она в постеле лежит. Эдак было.

И вот одна умирать стала в Алёшкиной-ту, при мне-то. Стала умирать и… дак жёлуб с избы снимали – умереть не может, волхитка-то была».**

В деревне Сизой старуха также никак умереть не могла. То же самое было в Яркино, Чадобце: князёк[10] поднимали на крыше, чтобы ведьма умерла.

Есть ещё один верный способ ещё при жизни обнаружить человека, который «изурочил»[11] скотину. О нём рассказала Страшникова Евдокия Васильевна (1937 г.р., д. Чадобец): «Раньше же колдунов было полно. И портили и скота, и народа портили. И вот, говорят, с Пасхи по одному полену оставляли, топили печь (…), и одно полено оставят. И в Девятую девять поленьев этих затопляли. И вот, кто это, занимается этим делом, и придёт человек.

Тут у одной бабушки Настеньки корову испортили, зарезали. (…)          

– Вот на кого, – говорит, – думать? На кого думать?

И ей подсказали вот это:

– Ты, – говорят, – с Пасхи оставляй поленья, затопи.

И вот она в Девятую Пятницу затопила, и пришла старуха. Сроду, говорит, не была у них и пришла!»**

В канун Нового года заканчивались «святые вечера», как бы охраняющие благополучие людей, и начинались «страшн ы е вечера» с проказами нечистой силы, волхидством. В день 31 декабря крестьяне принимали предохранительные меры («о береги») в отношении жилья и домашнего скота. Между Рождеством и Крещением люди старались защититься от ведьм сами и обезопасить скотину: закрывали двери домов и хлевов с благословением, ставили кресты в домах и в хлевах, куда ведьма приходила стричь овец.

Ведьма может испортить корову по молоку. Поэтому если хозяйка продаёт молоко, она бросает в него в качестве оберега уголёк, или щепотку соли, или крошку хлеба. Чтобы ведьма не могла испортить корову другими способами, в Великий четверг хозяйки делали четверговую смолу и мазали ею лбы животным. Весной, во время первого выгона на пастбище, коров кропили святой водой, хлестали освящённой вербой, вешали на шею обереги.

Намного реже, чем домашнюю скотину, ведьмы портили огороды. Поэтому ещё в середине ХХ века люди старались никого не пускать в огород и не позволяли никому туда заглядывать.

Знахарями повсеместно называют людей, которые лечат людей от болезней, снимают порчу с людей и скотины. Исследователи XIX века писали: «Отличие знахарей и знахарок от колдунов и ведьм в том, что первые имеют помощь от Бога, а не от нечистой силы, как вторые, поэтому и действуют они не с помощью злых духов, а с помощью молитв. Деятельность их всегда посвящается на помощь людям».* В отличие от ведьм и колдунов знахари не выпячивают собственные заслуги, а подчёркивают, что лечение происходит «с божьей помощью». То же самое они говорят о себе, о своём даре: «Это Господь даёт, это дар Божий».

Тема знахарства рассмотрена нами в отдельной работе под условным названием «Народная медицина» и здесь освещаться не будет. Но в каждой деревне и каждом посёлке были свои знахари и знахарки, спасающие людей. Низкий им поклон!