Преступлениями и наказаниями

 

В интересах всего общества не только добиться пре­кращения совершения преступлений вообще, но и свести к минимуму совершение наиболее тяжких из них. Поэтому эффективность мер, препятствующих совершению преступлений, должна быть тем выше, чем опаснее преступление для общественного блага и чем сильнее побудительные мотивы к совершению преступления. Следовательно, суровость наказания должна зависеть от тяжести преступления.

Невозможно предусмотреть все последствия хаоса, порождаемого всеобщей борьбой человеческих страс­тей. Этот хаос усиливается по мере роста народона­селения, ведущего к расширению масштабов столк­новения частных интересов. А этими последними невозможно управлять в интересах общественного бла­га по законам геометрии. В политической арифметике математическая точность вынуждена уступить место приблизительным расчетам. **Обращение к истории убеждает в том, что расширение государственных гра­ниц сопровождается усилением хаоса в той же мере, в которой происходит ослабление национального чув­ства. Отсутствие порядка в обществе стимулирует так­же и преступность в той мере, в какой это выгодно частным интересам, что является причиной постоянно­го роста потребности в ужесточении наказаний.**

Наше стремление к личному благосостоянию, по­добное силе тяжести, уравновешивается соразмерными противовесами. Оно является источником для целого ряда спонтанных человеческих действий. Если в резуль­тате указанных действий происходят взаимные столк­новения, то наказания, которые я называю обществен­ными противодействиями, призваны предотвращать их отрицательные последствия, не уничтожая при этом вызвавшей их причины, каковой является присущее человеку самолюбие. Действуя таким образом, законо­датель уподобляется искусному градостроителю, задача которого заключается в том, чтобы свести на нет раз­рушительные последствия силы тяжести и направить ее на упрочение несущих конструкций здания. По­скольку доказана необходимость объединения людей и существования общественного договора, неизбежно вытекающего из потребности в умиротворении проти­воположных частных интересов, то нарушения уста­новленного порядка можно классифицировать и по степени их важности. На первом месте стоят наруше­ния, наносящие вред непосредственно обществу, а на последнем — самые незначительные нарушения прав частного лица. Между этими двумя экстремами разме­щаются по нисходящей линии — от высшего к низ­шему — все деяния, направленные против обществен­ного блага, которые называются преступлениями. Если бы геометрия была применима к бесчисленным и за­путанным хитросплетениям человеческих деяний, то должна была бы существовать и соответствующая классификация преступлений, составленная также по прин­ципу нисхождения от наиболее тяжких до самых не­значительных. Но мудрому законодателю достаточно указать лишь основные пункты в рамках установлен­ных градаций, чтобы в дальнейшем наиболее тяжкие преступления не карались самыми легкими наказани­ями. Если бы существовала подобная точная и всеоб­щая классификация наказаний и преступлений, то она могла бы служить нам, вероятно, в качестве единой шкалы ценностей и для определения степени узурпа­ции власти и свободы, гуманности и жестокости раз­личных народов.

Всякое деяние, выходящее за рамки крайних преде­лов упомянутой классификации, не может рассматри­ваться в качестве преступления или караться как тако­вое кем-либо. Исключение могут составлять лишь те, кому выгодно причислять такие деяния к преступлени­ям. Отсутствие четкости при определении этих пределов породило у ряда народов мораль правонарушителей. Это привело также к противоречивости применяемых зако­нов, к тому, что, согласно многим законам, наиболее мудрый человек подвергается наиболее суровому наказа­нию, а понятия порока и добродетели становятся раз­мытыми и неопределенными. У людей появляется не­уверенность в собственном существовании, что влечет за собой летаргию и гибельный сон политических организ­мов. Философ, углубившийся в чтение кодексов и исто­рий различных народов, обнаружит, что почти всегда понятия порока и добродетели, законопослушного граж­данина и преступника менялись с течением веков, но не в силу особенностей развития данной страны и сообразно ее общественным интересам, а по прихоти и вследствие заблуждений, присущих целым поколениям многочисленных законодателей, последовательно сменяв­шим Друг друга. Он обнаружит также, что страсти одного века часто составляют основу морали последую­щих веков, что клокочущие страсти, являясь порожде­нием фанатизма и безрассудства, ослабевают и, успока­иваясь под воздействием неумолимого времени, которое приводит в равновесие все явления физического и нрав­ственного свойства, постепенно становятся житейской мудростью века, эффективным орудием в руках ловких и могущественных. Таково происхождение наиболее неопределенных понятий о чести и добродетели. Они и поныне остаются таковыми, поскольку их содержание меняется с течением времени, оставляющего от вещей лишь оболочку — их названия, а также в зависимости от рек и гор, которые очень часто служат границами не только в физической, но и в политической географии.

Если наслаждение и страдание — движущая сила наделенных чувствами живых существ, если в качестве стимулов, побуждающих людей к самым возвышен­ным поступкам, невидимый законодатель использовал награду и наказание, то очевидно, что установление неверного соотношения между ними порождает мало­заметное, но широко распространенное противоречие, вследствие которого преступления порождаются сами­ми наказаниями. Если одно и то же наказание предус­мотрено в отношении двух преступлений, наносящих различный вред обществу, то ничто не будет препят­ствовать злоумышленнику совершить более тяжкое из них, когда это сулит ему большую выгоду.

  § VII

  Ошибки при установлении

  мерила наказаний

 

Предшествующие размышления дают мне право ут­верждать, что единственным истинным мерилом пре­ступлений служит вред, причиняемый ими обществу. И заблуждались поэтому все те, кто принимал за истинный критерий преступления намерение его со­вершить. Намерение зависит от сиюминутного впе­чатления, производимого вещью, и от предшествую­щего расположения духа; оно изменчиво у всех и каждого, и на него влияют быстрое чередование мыслей, смена чувств и внешних обстоятельств. По­требовалось бы поэтому не только разработать специ­альный кодекс для каждого гражданина, но и прини­мать новый закон для каждого преступления. Иногда люди из лучших побуждений наносят обществу не­поправимый ущерб. Иногда же, руководствуясь самы­ми низменными намерениями, приносят ему боль­шую пользу.

Иногда оценка преступления зависит скорее от общественного положения потерпевшего, чем от его значения для общественного блага. Если бы этот кри­терий действительно отвечал самой природе преступ­ления, то неуважение к Творцу всего сущего следова­ло бы карать строже, чем цареубийство, поскольку любой ущерб, нанесенный природе, всегда будет нич­тожно мал по сравнению с ее величием.

Наконец, полагали, что одним из критериев пре­ступления является тяжесть греха. Ложность этой точки зрения для непредвзятого наблюдателя стано­вится очевидной при рассмотрении им истинных отношений между людьми и между людьми и Богом. Первые суть отношения равенства. Лишь необходи­мость примирить столкновения страстей и противо­положных интересов породила идею общей пользы, которая лежит в основе человеческой справедливости. Вторые — отношения зависимости от Всевышнего, который по своей природе Совершенство и Творец. Лишь он один позволил себе оставить за собою право соединить в одном лице законодательную и судебную власти, так как только он один способен избежать при этом отрицательных последствий такого совме­щения. Если он предписал вечные кары тем, кто не повинуется его всемогущей власти, то разве осмелится ничтожнейшее существо добавлять что-либо к Боже­ственному правосудию, мстить за высшее Существо, само себе достаточное, которому предметы матери­ального мира не в состоянии дать ощущения земной радости или печали и который Один лишь среди всех остальных существ действует, не встречая противодей­ствия? Тяжесть греха зависит от непознаваемой пор­чи, затаившейся в сердце. Суть ее не может быть постигнута смертными без Божественного откро­вения. Но каким тогда образом порча в сердце мо­жет служить мерилом при наказании преступлений?

В этом случае люди вполне могли наказывать тогда, когда Бог прощает, и прощать, когда Бог наказывает. И если люди могут перечить Всемогущему, совершая тем самым преступления против него, то это также может произойти с ними, когда они наказывают против его воли.

  § VIII

  Классификация преступлений

 

Мы уже видели, что настоящим мерилом преступле­ний является вред, причиненный ими обществу. Это одна из тех очевидных истин, для познания которой не требуется ни квадрантов, ни телескопов и которая доступна любому заурядному уму. Однако по стран­ному стечению обстоятельств у всех народов и во все времена эту истину понимали лишь немногие мысля­щие люди. Азиатский образ мыслей и кипение стра­стей, подкрепленных авторитетом власти, выхолости­ли, воздействуя большей частью исподволь, а иногда и производя сильное впечатление на боязливых и лег­коверных граждан, те простые понятия, которые составляли, вероятно, содержание первичной фило­софии нарождающихся обществ. Нынешний просве­щенный век, по-видимому, возвращает нам эти по­нятия еще более устоявшимися и выдержавшими испытание временем. Они прошли проверку на проч­ность в результате точного научного исследования, тысячи неудачных опытов и преодоления столь же многочисленных препятствий. По логике вещей нам следовало бы изучить и классифицировать все извест­ные виды преступлений и способы их наказания. Но в этом случае нам пришлось бы вдаваться в бесконеч­ные детали их природы, меняющейся в зависимости от места и времени. Поэтому я ограничусь указанием на наиболее общие принципы и на самые распрост­раненные ошибки, чреватые роковыми последствия­ми, чтобы раскрыть глаза тем, кто вследствие ложно понятой любви к свободе хотел бы ввергнуть обще­ство в анархию, равно как и тем, кому по душе заставлять людей строго следовать дисциплине мона­стырского устава.

Некоторые преступления чреваты уничтожением непосредственно самого общества или того, кто это общество олицетворяет. Другие являются посягатель­ством на личную безопасность граждан, их имуще­ство или честь. Третьи представляют собой противо­правные действия или воздержание от действий, которые закон запрещает гражданам ввиду того, что эти действия или бездействия представляют угрозу для общественного блага. Первые из упомянутых преступлений наиболее опасны, так как наносят наи­больший вред. Я называю их "оскорблением величе­ства". Только в условиях тирании и невежества, при которых существует путаница в самых ясных словах и понятиях, может использоваться это название и соответственно назначаться высшая мера наказания за преступления совсем иного рода, превращая лю­дей, как и в тысяче других случаев, в жертву одного единственного слова. Всякое преступление, даже в отношении частных лиц, наносит вред обществу в целом. Однако это не означает, что любое преступле­ние совершается с намерением непосредственно по­дорвать основы общества. Все происходящее в обще­стве и в природе подчиняется законам материального мира и, подобно всякому природному явлению, име­ет ограниченную сферу действия, пределы которой по-разному обусловлены пространством и временем. И только предвзятое толкование, — эта философия рабства, — может произвольно менять пределы, раз и навсегда установленные Вечной Истиной.

Затем следуют преступления против личности. Поскольку гарантия безопасности частных лиц явля­ется первоочередной задачей любой законно создан­ной ассоциации, то нарушение неотъемлемого права каждого гражданина на безопасность не может не повлечь за собой одного из самых суровых наказаний, установленных законом.

Постулат, согласно которому каждый гражданин должен быть наделен правом совершать любые не противоречащие закону действия, не опасаясь каких-либо последствий, за исключением тех, что могут быть порождены этим действием, является политическим принципом. Народы должны верить в него непоколе­бимо, а верховные власти реализовывать в строгом соответствии с законом. Священный принцип, без которого не может существовать общество, основан­ное на праве, служит справедливым вознаграждением людям за то, что они поступились всей полнотой своего общения с окружающим миром, свойственной существам, наделенным чувствами, и ограниченной лишь возможностями каждого. Этот принцип воспи­тывает свободный и сильный дух и предприимчивость ума, делает людей добродетельными и бесстрашными, чуждыми покорного благоразумия, то есть того каче­ства, которое отличает людей, привыкших влачить жалкое и необеспеченное существование. Таким об­разом, посягательство на жизнь и свободу граждан является одним из тягчайших преступлений. В этом же ряду стоят убийства и кражи, совершаемые не только простолюдинами, но и липами из высших сословий, а также самими властями, поскольку их влияние обладает значительно большей силой воздей­ствия и охватывает более широкий круг людей. И если преступления такого рода, совершаемые выс­шими сословиями и власть имущими, остаются без­наказанными, то это убивает в подданных чувство справедливости и чувство долга. Их заменяет вера в право сильного, что одинаково опасно как для тех, кто такое право применяет, так и для тех, кто от него страдает.

  § IX

  О чести

 

Между гражданскими законами, этими ревностными -стражами личности и имущества граждан, и так на­зываемыми законами чести, предпочитающими всему остальному общественное мнение, существует удиви­тельное противоречие. Слово "честь" принадлежит к числу тех, которые служат поводом для длинных и блестящих рассуждении, не позволяющих, однако, составить точного и твердого понятия о предмете. Прискорбное свойство человеческого ума: иметь более четкое представление о малозначащем вращении от­даленных небесных тел, чем о близких человеку и важнейших для него нравственных понятиях. Эти понятия всегда зыбки и переменчивы под воздействи­ем вихрей страстей человеческих. Они попадают в руки легко внушаемых невежд и распространяются ими! Но это противоречие — кажущееся, особенно если вспомнить, что любой предмет, поднесенный слишком близко к глазам, теряет свои очертания. Точно так же многочисленные простейшие элементы, входящие в состав нравственных понятий и принима­емые нами слишком близко к сердцу, легко смеши­ваются в нашем сознании, стираются их отличительные черты, столь необходимые уму ученого, желаю­щему провести научно обоснованное исследование проявлений человеческого духа. Но все нелепые фан­тазии рассеются, если за дело возьмется трезвый ис­следователь человеческой природы, который выдвинет смелую гипотезу о том, что людям для обретения счастья и безопасности не требуется существующая запутанная система нравственных норм и запретов, связывающая их по рукам и ногам.

Честь, таким образом, является одним из тех сложных понятий, которые состоят, в свою очередь, из совокупности других не только простых, но и сложных понятий. Такие понятия, открываясь с раз­ных сторон нашему уму, то высвечивают, то скрыва­ют различные элементы своего содержания. Причем во всех этих комбинациях присутствуют элементы, имеющие между собой общие составляющие, подоб­но общему знаменателю сложных алгебраических ве­личин. Чтобы найти этот общий знаменатель в эле­ментах, образующих понятие чести, необходимо бросить беглый взгляд на происхождение общества. Первые законы и власть появились в связи с потреб­ностью восстанавливать порядок, беспрестанно нару­шаемый вследствие столкновений эгоистических ин­тересов каждой отдельной личности. Эту первичную цель преследовали при создании общества, и она всегда постулируется в качестве основополагающей искренне или для отвода глаз во всех, даже самых деспотичных, кодексах. Установление более тесных связей между людьми, успехи в их познаниях поро­дили бесконечное разнообразие взаимных отношений и потребностей, которые всегда выходили за рамки возможностей любого кодекса предусмотреть их зара­нее. И в то же время были недостаточны, чтобы раскрыть в полной мере реальные возможности каж­дой отдельной личности. С этого-то времени и начи­нается господство общественного мнения, поскольку оно оставалось единственным средством защищать добро от зла в случаях, не урегулированных законом. Общественное мнение подвергает пытке мудреца и невежду, заставляя принимать за добродетель то, что является лишь ее внешним проявлением, и превра­щая злодея в проповедника, если оно сочтет это со­ответствующим своим собственным интересам. По­этому мы вынуждены не только прислушиваться к мнению людей, но и следовать ему, чтобы не опус­титься ниже общепринятого уровня; человек честолю­бивый стремится завоевать признание общественного мнения для поднятия собственного престижа, тще­славный делает это для подтверждения собственных заслуг, а человек чести считает своим долгом быть признанным в глазах общественного мнения. В этом смысле многие рассматривают понятие чести как необходимое условие своего существования. Понятие чести появилось уже после образования общества. Поэтому оно не могло быть элементом общего досто­яния, делегированного людьми верховной власти по общественному договору. Его использование означает инстинктивный возврат к естественному состоянию с тем, чтобы хоть временно стряхнуть с себя бремя законов, не способных в данном случае предоставить гражданину достаточную защиту. Поэтому при проявлении крайностей, связанных с предоставлением или ограничением политической свободы, понятие о чести исчезает или сливается с другими понятиями. В первом случае господство законов делает излишним стремление добиваться одобрения других людей, а во втором — господство тирана, уничтожая гражданское общество, делает существование человека непрочным и сиюминутным. Честь, следовательно, является од­ним из основных принципов монархий с умеренным деспотическим правлением, выполняя ту же функ­цию, что и революция в деспотических государствах: кратковременное возвращение в естественное состоя­ние и напоминание властителю о древнем равенстве.

  § X

  О поединках

 

Из необходимости уважать общественное мнение возникли дуэли, питательной средой для которых служит анархия законов. Полагают, что дуэли были неизвестны древним, которые, вероятно из чувства самосохранения, собирались в храмах, театрах, у дру­зей безоружными. А может быть, дуэль с участием гладиаторов была обыденным общественным зрели­щем для народа, и люди свободные опасались, как бы их не назвали гладиаторами за дуэлянтство. Тщетно законодатель, угрожая смертной казнью дуэлянтам, пытался искоренить этот обычай, основанный на чув­стве, которое у некоторых людей сильнее страха смерти, так как, будучи лишенным уважения в глазах общественного мнения, человек обречен на полное одиночество — состояние, невыносимое для человека общественного. В то же время, если он становится мишенью для постоянно повторяющихся обид и уни­жений, то это пересиливает страх перед наказанием. Почему же тогда среди простого народа дуэли не распространены столь широко, как среди высших сословий? Не только потому, что простой народ не имеет оружия, но и потому, что меньше склонен придавать значение общественному мнению, тогда как представители высших сословий с большими подозрением и ревностью следят друг за другом. Здесь не бесполезно повторить вслед за другими авторами, что лучшим средством для предотвращения этого преступления является наказание зачинщика, давшего повод для дуэли при одновременном объявлении не­виновным того, кто вынужден в этой связи не по собственной воле защищать свое доброе имя, чего действующие законы не обеспечивают. А его участие в дуэли должно доказать его согражданам, что он боится только законов, а не людей.

  § XI

  Об общественном спокойствии

 

 

Наконец, к третьему виду преступлений относятся в первую очередь нарушения общественного спокой­ствия и личного спокойствия граждан, такие как шум и драки в общественных местах и на улицах, пред­назначенных для торговли и передвижения граждан, подстрекательские речи, возбуждающие страсти лю­бопытной толпы, которая воспламеняется тем легче, чем многочисленнее аудитория. Причем темный ми­стицизм исступленных речей более всего воздействует на большие массы людей, в то время как ясные и спокойные аргументы оставляют их безучастными.

Ночное освещение за государственный счет, стра­жа в различных городских кварталах, простые и нрав­ственные религиозные проповеди в безмолвии и тиши храмов, охраняемых государством, речи в поддержку частных и общественных интересов в народных со­браниях, парламентах или в резиденции высшего лица в государстве — все это действенные средства для предупреждения опасных волнений народных страс­тей. Они являются основной охранительной функци­ей властей государства, которые французы называют «полицией». Но если полиция будет действовать по произволу, а не в соответствии с твердо установлен­ными законами, которые должны быть под рукой у каждого гражданина, то это откроет лазейку тирании. А она непрестанно осаждает границы политической свободы. Я не нахожу ни одного исключения из об­щего правила, согласно которому каждый гражданин обязан знать, когда он виновен и когда не виновен. Если же какому-либо государству необходимы цензо­ры, а в общем плане и власти, не подчиняющиеся закону, то это связано со слабостью его устройства и совсем не характерно для природы хорошо организо­ванной системы правления. Тирания, действующая тайно по причине неуверенности в своем будущем, лишает жизни больше жертв, чем открыто и торже­ственно провозглашенная жестокость. Эта последняя наполняет душу гневом, но не лишает ее сил. Под­линный тиран начинает всегда с того, что порабощает общественное мнение. Это ведет к потере мужества, которое способно проявляться во всем своем блеске только при свете истины или в огне страстей, или же не ведая об опасности.

Но какие наказания соответствуют этим преступ­лениям? Смертная казнь, действительно ли она по­лезна и необходима для безопасности и поддержания общественного порядка? А пытки и истязания, не­ужели они справедливы и достигают цели, провозгла­шенной законами?. Каковы лучшие способы преду­преждения преступлений? И неужели одни и те же наказания хороши для всех времен? Как они влияют на нравы и обычаи? Все эти проблемы заслуживают самого тщательного и геометрически точного решения, чтобы навсегда закрыть путь туманным софиз­мам, соблазнительному словоблудию и пугливому со­мнению при рассмотрении данного вопроса. Если бы мне не удалось оказать иной услуги Италии, кроме той, что я первым представил ей с большой ясностью то, о чем другие народы уже имели смелость напи­сать и начали практиковать, то и в этом случае я считал бы себя счастливым. Но если бы я, защищая права людей и необоримой истины, помог бы спасти от мучительной и ужасной смерти хоть одну несчаст­ную жертву тирании или столь же пагубного невеже­ства, то благословение и слезы радости лишь одного невинного служили бы мне утешением за людское презрение.

  § XII

  Цель наказаний

 

Из простого рассмотрения истин, изложенных выше, с очевидностью следует, что целью наказания является не истязание и доставление мучений человеку и не стремление признать не совершившимся преступле­ние, которое уже совершено. Может ли в политиче­ском организме, призванном действовать, не поддава­ясь влиянию страстей и умиротворять страсти индивидов, найти приют бесполезная жестокость, орудие злобы и фанатизма или слабости тиранов? И разве могут стоны несчастного повернуть вспять безвозвратно ушедшее время, чтобы не свершилось уже свершенное деяние? Цель наказания, следова­тельно, заключается не в чем ином, как в предупреж­дении новых деяний преступника, наносящих вред его согражданам, и в удержании других от подобных действий. Поэтому следует применять такие наказа­ния и такие способы их использования, которые, будучи адекватны совершенному преступлению, про­изводили бы наиболее сильное и наиболее длительное впечатление на души людей и не причиняли бы пре­ступнику значительных физических страданий.

  § XIII

  О свидетелях

 

Для любого хорошего законодательства исключитель­но важно точно определять, заслуживают ли доверия свидетели и доказательства преступления. Любой ра­зумный человек, то есть наделенный способностью связно излагать свои мысли и обладающий теми же чувствами, что и другие люди, может быть свидете­лем. **Истинным критерием правдивости свидетелей служит их заинтересованность в том, чтобы говорить правду. Поэтому представляется несерьезной причина отвода женщины в связи с ее слабостью, а отвод осужденных на основании отождествления смерти гражданской и физической — детский лепет. И без­основательным является отвод свидетелей по причине их бесчестия, если у них нет никакой корысти лгать.** Доверие свидетелю, таким образом, умень­шается в прямой зависимости от враждебных, дру­жеских или иных отношений между свидетелем и обвиняемым в преступлении. Необходимо иметь бо­лее одного свидетеля, так как если один утверждает что-либо, а другой то же самое отрицает, то нет ничего достоверного. И в этом случае следует отдать предпочтение правилу, согласно которому в отношении каждого действует презумпция невиновности. Достоверность свидетельских показаний тем меньше, чем ужаснее преступление[11] или чем невероятнее об­стоятельства, как, например, колдовство или бесцель­ная жестокость. В обвинениях первого рода скорее можно согласиться с тем, что несколько свидетелей дают ложные показания по невежеству или из нена­висти к обвиняемому, чем поверить в тот факт, что человек обладает сверхъестественной силой, которой Бог никого не наделял или которой лишил всех со­зданных им существ. Точно так же обстоит дело и со вторым видом обвинений, так как человек способен на жестокость только в случае, если это продиктовано его интересами, ненавистью или страхом. Чувства человека обладают строго определенной функциональ­ной зависимостью, установленной природой: всегда адекватно реагировать на получаемое впечатление и не более того. Равным образом достоверность сви­детельских показаний может уменьшиться, если свидетель является членом какого-нибудь частного об­щества, правила и принципы функционирования ко­торого малоизвестны или отличаются от общеприня­тых. Такой свидетель подвержен влиянию не только своих, но и чужих страстей.

Наконец, достоверность показаний свидетеля прак­тически равна нулю, когда слова используются в ка­честве доказательства преступления, ибо тон, каким они говорятся, жесты, — все то, что предшествует или сопутствует различным мыслям, для выражения которых человек использует одни и те же слова, так влияет на смысл сказанного, что его почти невозмож­но воспроизвести с первоначальной точностью. Более того, выходящие за рамки обычного и насильствен­ные деяния, каковыми являются все истинные пре­ступления, оставляют следы, которые проявляются во множестве обстоятельств и последствий этого преступления. Слова же остаются только в памяти услы­шавшего их, скорее ненадежной по преимуществу и часто запоминающей сказанное в искаженном виде. И потому оклеветать человека гораздо проще, ссыла­ясь на его слова, чем на его действия, так как чем больше в качестве доказательства преступления при­водится обстоятельств, тем больше обвиняемому пре­доставляется средств для оправдания.

  § XIV

  Улики и формы суда

 

Существует общая теорема, весьма удобная для оп­ределения достоверности фактов, например улик. Когда доказываемые факты взаимно зависят друг от друга, то есть когда одна улика доказывается только с помощью другой, то в этом случае, чем многочис­леннее доказательства, тем менее вероятной становит­ся достоверность факта, поскольку недостаточная до­казанность предшествующего факта влечет за собой недостаточную доказанность последующих. **Когда все доказательства какого-либо факта в равной степе­ни не зависят только от одного из них, то число их не увеличивает и не уменьшает достоверность факта, так как она держится на силе одного только доказа­тельства, от которого зависят все остальные.** Если же доказательства не зависят друг от друга, то есть если улики доказываются иначе, чем одна посред­ством другой, то чем больше доказательств приводит­ся, тем выше вероятность достоверности факта, так как ложность одного из доказательств не влияет на другие. Я говорю о вероятности в области преступле­ний, достоверность которых, естественно, должна быть доказана прежде, чем они станут наказуемыми.

Сказанное вряд ли покажется странным человеку, для которого достоверность с моральной точки зрения, строго говоря, не что иное, как вероятность, но такая, которую я называю достоверностью, ибо любой здра­вомыслящий человек непременно сочтет ее таковой в силу своего опыта, накопленного в результате практи­ческой деятельности и потому предшествующего лю­бому умозрению. Таким образом, для признания че­ловека виновным требуется такая достоверность, которой руководствуется каждый в важнейших делах своей жизни. **Можно различать доказательства ви­новности совершенные и несовершенные. Совершен­ными я называю доказательства, исключающие воз­можность невиновности, а несовершенными — те, которые этого не исключают. Из первых для обвине­ния достаточно одного. Вторых же необходимо столько, чтобы они составили в совокупности одно совершенное доказательство. Иначе говоря, если каж­дое из несовершенных доказательств в отдельности допускает возможность невиновности, то совокуп­ность этих же доказательств по тому же делу такую возможность должна исключать. Следует подчеркнуть, что несовершенные доказательства становятся совер­шенными, если обвиняемый мог и обязан был их опровергнуть, но не сделал этого. Однако эту мораль­ную достоверность доказательств легче почувствовать, чем точно определить.** Поэтому я считаю наилуч­шими те законы, которые предусматривают наряду с основным судьей заседателей, назначаемых жребием, а не по выбору, ибо в этом случае незнание, которое судит, руководствуясь здравым смыслом, является бо­лее надежной гарантией, чем знание, которое судит субъективно, опираясь на собственное мнение. При ясных и точных законах обязанность судьи состоит лишь в установлении фактов. Если для сбора дока­зательств требуется проявить способности и наход­чивость, а выводы, сделанные на основании этих доказательств, необходимо представить ясными и точ­ными, то при принятии решения в соответствии с данными выводами следует руководствоваться исклю­чительно здравым смыслом, который более надежен, чем знания судьи, склонного всюду видеть преступни­ков и все подгонять под искусственную схему, усво­енную им со студенческой скамьи. Счастлив народ, у которого законы не составляют науку. Наиболее по­лезен закон, согласно которому каждый должен судиться себе равным, поскольку там, где царят сво­бода и счастье граждан, замолкают чувства, порожда­емые неравенством. И потому в судах, действующих на основании такого закона, невозможны ни высоко­мерное отношение счастливого к несчастливому, ни ненависть простолюдина к представителю высшего сословия. При рассмотрении же дел о возмещении ущерба, нанесенного третьим лицам, суд должен со­стоять из равного числа представителей сословия об­виняемого и представителей сословия потерпевшего. Тем самым будут уравновешены частные интересы, которые независимо от намерения сторон искажают представление о сути дела. И это позволит выска­заться закону и истине. Принципу справедливости соответствует также предоставление обвиняемому воз­можности отводить, согласно какому-нибудь определенному критерию, тех, кто кажется ему подозри­тельным. И если обвиняемому будет предоставлено какое-то время для беспрепятственной реализации этой возможности, то приговор суда будет выглядеть так, как будто он вынесен обвиняемым самому себе. Судебные заседания должны быть открытыми, доказательства преступления должны быть также доступны публике, поскольку общественное мнение, которое, по-видимому, является единственным инст­рументом сплочения общества, тем самым получит возможность встать на путь насилия и разгула стра­стей, и народ сможет сказать: "Мы не рабы. Мы защищены". Это чувство придает мужество. Оно сродни дани уважения государству, осознающему свои подлинные интересы. Я опускаю описание других деталей и крючкотворства, присущих подобным уч­реждениям, так как если бы мне пришлось расска­зать все, я бы вообще не смог ничего сказать.

  § XV

  Тайные обвинения

 

Тайные обвинения — очевидные, но освященные обычаем правонарушения, которые у многих народов стали даже потребностью по причине слабости их государственного устройства. Этот обычай делает лю­дей лживыми и подозрительными. А кто способен подозревать в другом человеке доносчика, тот считает его своим врагом. Люди по этой причине становятся замкнутыми и, привыкнув таить свои чувства от дру­гих, привыкают в конце концов лгать и самим себе. Несчастны люди, доведенные до такого состояния: без ясных и твердых указующих принципов мечутся они, растерянные и неуверенные в себе, по необъятному морю разнообразных суждений, вечно озабоченные проблемой спасения от угрожающих им чудовищ. День сегодняшний постоянно отдает у них горьким привкусом неуверенности в дне завтрашнем. Лишен­ные возможности постоянно радоваться безмятежной и безопасной жизни, они жадно и без разбора погло­щали редкие и случайные наслаждения, которые вряд ли станут утешением их жалкого существования. И из таких-то людей мы хотим воспитать отважных воинов, защитников престола или отечества? И среди таких людей мы стремимся найти неподкупных и преданных родине представителей власти, которые со смелостью и страстью укрепляли бы и развивали истинные государственные интересы и приносили бы на алтарь отечества не только предписываемое дол­гом, но и любовь и благословение всех сословий, а от него несли бы мир дворцам и хижинам, безопасность и окрыляющую надежду на лучшее будущее, на ук­репление животворных основ и самого существования государства? Кто может считать себя защищенным от клеветы, когда она вооружена непробиваемым щитом тирании — тайной? Что это за образ правления, позволяющий верховной власти подозревать в каждом подданном своего врага и в интересах государствен­ной безопасности лишать личной безопасности своих граждан?

*Какие мотивы приводятся в оправдание таких обвинений и наказаний? Общественное благо, госу­дарственная безопасность, укрепление существующего образа правления? Но что это за странное государ­ственное устройство, в котором верховная власть, являясь сама по себе силой и обладая еще более действенной силой, такой как общественное мнение, боится каж