II .            Право наказания

III.           Выводы

IV.           Толкование законов

V.            Темнота законов

VI.           Соразмерность между преступлениями и наказаниями

VII.         Ошибки при установлении мерила наказаний

VIII.        Классификация преступлений

IX.           О чести

X.            О поединках

XI.           Об общественном спокойствии

XII.         Цель наказаний

XIII.        О свидетелях

XIV.        Улики и формы суда

XV.          Тайные обвинения

XVI.        О пытке

XVII.       О государственной казне

XVIII.     О присяге

XIX.        Незамедлительность наказаний

XX.          Насилия

XXI.        Наказания для дворян

XXII.       Кражи

XXIII.     Бесчестие

XXIV.     Тунеядцы

XXV.       Изгнание и конфискация

XXVI.     О духе семейном

XXVII.    Мягкость наказаний

XXVIII.  О смертной казни

XXIX.     О взятии под стражу

XXX.       Процесс и давность

XXXI.     Преступления трудно доказуемые

XXXII.    Самоубийство

XXXIII.  Контрабанда

XXXIV.   О должниках

XXXV.    Убежища

XXXVI.   О вознаграждении за выдачу преступника

XXXVII. Покушения, сообщники, безнаказанность

§ XXXVIII. Наводящие вопросы, показания

XXXIX.   Об особом роде преступлений

XL.          Ложные понятия о пользе

XLI.        Как предупреждаются преступления

XLII.       О науках

XLIII.     Судьи

XLIV.      Награды

XLV.                   Воспитание

XLVI.      О помиловании

XLVII.    Заключение

Приложения

 

БЕККАРИА И РОССИЯ

 

28 ноября 1994 г. исполнилось 200 лет со дня смерти великого итальянского мыслителя Чезаре Беккариа. Значение его идей для развития гуманистических тенденций в правовой и общественной мысли нашей страны трудно переоценить.

Если воспользоваться метафорой Дж. Рида о том, что 10 дней октябрьского переворота 1917 года в России потрясли мир XX века, то 100-страничная книжечка Ч. Беккариа "О преступлениях и наказаниях" несомненно потрясла Европу XVIII века. Она появилась анонимно в августе 1764 года в Ливорно, вызвала небывалый инте­рес и мгновенно разошлась, выдержав уже в год своего появления несколько изданий. В последующий пери­од она была переведена практически на все европей­ские языки, включая и русский (1803 г.). В Италии не было грамотного человека, который не познако­мился бы с трактатом Ч. Беккариа. А французский перевод его книги в 1766 году выдержал за год семь изданий, благодаря чему она была прочитана всеми образованными людьми Европы.

Энциклопедисты называли Ч. Беккариа "новым Ликургом", единственным законодателем своего времени, писали комментарии к его труду. На его мнение как на новый закон ссылались в уголовных судах Австрии, Германии и Франции, с ним искали встреч коронованные особы. Современники называли его идеи "откровением свыше и пророчеством буду­щего". Таким образом, уже при жизни Ч. Беккариа его маленький шедевр вошел в сокровищницу евро­пейской культуры, обессмертив имя своего 26-летнего автора и закрепив за ним почетный титул "апостола человечности". Причиной тому стал революционный характер книги. Она потрясла моральные и интеллек­туальные устои европейского общества XVIII века, которое в своей основе оставалось средневековым по этическим нормам и образу мышления.

Разумеется, книга Беккариа появилась не на пус­том месте. В Европе начался мощный духовный подъем, известный под названием "эпоха Просвеще­ния". Эта эпоха характеризовалась критическим пе­реосмыслением традиционных ценностей в области религии, политики, права и культуры, стремлением вырвать индивида из цепей Средневековья и создать принципиально новую картину мира на основе раци­онализма. Заслуга Беккариа заключалась в том, что он сумел лучше чем кто-либо обобщить и выразить в блестящей литературной форме (зачастую афористич­но) основные гуманистические идеи, витавшие в обществе. Немаловажную роль сыграл и тот факт, что разящий удар его критики был нанесен по "заповед­ной зоне" Средневековья — уголовному судопроиз­водству, то есть по той части законодательства, кото­рая, по словам Ч. Беккариа, характеризовалась жестокостью и, несмотря на исключительную важ­ность, оставалась "запутанной и забытой почти во всех европейских странах". Так, во Франции, Герма­нии, Англии закон предписывал смертную казнь за более чем 100 видов преступлений, включая и мало­значащие. При этом представители высших классов могли избегнуть смертной казни даже за самые тяж­кие преступления. Каноническое право также было проникнуто скорее духом ветхозаветной мести за ос­корбление божеского величия, нежели стремлением утвердить христианские добродетели. Всюду царили пытки и судебный произвол. Причем по доносу судья мог заключить в тюрьму каждого. Сейчас кажется невероятным, что признание обвиняемого не имело законной силы, пока не было подтверждено под пыткой. А полное доказательство вины обвиняемого складывалось арифметически из половинных, четвер­тных и даже восьмеричных доказательств. К вызову свидетелей в суд прибегали редко по причине эконо­мии. Им также грозила пытка, если судья усматривал противоречия в их показаниях. Уголовная система европейских стран в XVIII веке зижделась на прин­ципе устрашения и мщения.

В России в области уголовного законодательства наблюдалась аналогичная картина. По жестокости наказаний и способам их исполнения она не уступала Западной Европе. Смертной казнью также каралось более 100 видов преступлений. Казни носили публич­ный характер, пытки и доносы были обычным явле­нием. Уголовное законодательство, основу которого составляли Соборное уложение 1649 года, воинские уставы Петра I и бесчисленные императорские указы, было не упорядочено. Наука уголовного права находи­лась в эмбриональном состоянии, а профессиональ­ный уровень судей оставлял желать много лучшего.

В этих условиях книга Ч. Беккариа явилась гласом общественной совести и заложила фундамент право­сознания нового времени.

Исходя из идеи равенства, прав личности и всеоб­щей пользы как основы справедливости, Беккариа предложил реформировать уголовные законы на прин­ципах гуманности и законности. Гуманизм проявился прежде всего в провозглашении презумпции невинов­ности, в страстном призыве отменить смертную казнь, запретить пытки и допросы с пристрастием, отказаться от приговоров, основанных на доносах, и т.д. Он предлагал также упорядочить всю систему уголовного правосудия таким образом, чтобы в ней не было места для судейского произвола и осуждения невиновных. Основой данной системы должен слу­жить закон. Закон и только закон должен регламен­тировать деятельность правосудия, определять случаи и причины задержания и наказания граждан. С этой целью Ч. Беккариа вслед за Монтескье высказывался за разделение законодательной и судебной властей. Законодатель создает и толкует закон, а судье пред­писывается буквальное исполнение его. В этом Бекка­риа видел гарантию от судейского произвола. Важно подчеркнуть, что для Беккариа закон имел нравствен­ное начало, ибо зижделся на вечных чувствах людей. Переходя от принципов к институтам предлагаемой им системы уголовного права, Беккариа сосредоточил внимание на двух наиболее важных институтах: пре­ступлениях и наказаниях, рассматривая их в тесной взаимосвязи в соответствии со своим философским видением мира. В отношении преступлений он сфор­мулировал два главных постулата: уголовно пресле­доваться должны деяния людей, а не их слова или намерения. Мерилом преступления является вред, на­несенный нации или общественному благу, а также личности. Беккариа предложил классифицировать пре­ступления по степени их тяжести и применять к ним отвечающие их природе наказания. В качестве причин преступлений Беккариа, может быть, первым в исто­рии западноевропейской криминологии назвал соци­альные и экономические в числе наиболее важных.

Что же касается наказаний, то, исходя из принци­пов гуманизации природы человека вообще и отдель­ной личности в частности, он увидел в наказании не инструмент мести и устрашения, а средство исправ­ления преступника с целью удержать его и других от совершения новых преступлений. В блестящей афори­стичной форме он сформулировал признаки, которым должны отвечать наказания: "Чтобы ни одно наказа­ние не было проявлением насилия одного или многих над отдельным гражданином, оно должно быть по преимуществу гласным, незамедлительным и неотвра­тимым, минимальным из всех возможных при дан­ных обстоятельствах, адекватным преступлению и предусмотренным в законах".

Беккариа придавал исключительное значение предупреждению преступлений, в чем видел главную цель "хорошего законодательства". Этой цели должны служить ясные и простые законы, распростране­ние знаний и образования среди населения, усовер­шенствование воспитания и исключение из числа преступлений безразличных деяний, которые в "дур­ных законах" называют преступлениями.

Ч. Беккариа последовательно проводил принцип гуманности и в процессуальной сфере, что выража­лось прежде всего в защите прав обвиняемого. Он предлагал ввести суд присяжных, обеспечить об­виняемому право на отвод судьи, сделать гласным судебное разбирательство и вынесение приговора. Его предложение представлять тем более веские доказа­тельства, чем серьезнее преступление, сыграло боль­шую роль в российском правосудии. Наконец, он выдвинул принцип равенства свидетелей и зависимо­сти достоверности их показаний от взаимоотношений с обвиняемым, предложил запретить совместное со­держание обвиняемых и преступников, а также осуж­денных за преступления разной тяжести.

Книга Беккариа инициировала ряд реформ уголов­ного законодательства в Европе. Россия не стала ис­ключением. Однако в ней восприятие и реализация идей великого итальянца приобрели большое своеоб­разие. Наша страна на протяжении всей своей исто­рии жила в условиях политического деспотизма, сначала монархов-самодержцев, а затем партийной диктатуры, и потому проблема взаимоотношений между индивидом и властью стояла у нас острее, чем в любом другом европейском государстве. И тем не менее идеи Беккариа вот уже два столетия служат одним из источников демократических тенденций в развитии отечественной общественной и правовой мысли и прогрессивных преобразований в законода­тельстве.

Екатерина II (1729—1796 гг.) проявила живой интерес к личности Беккариа и его книге. Она при­глашает Беккариа в Россию и предлагает ему заняться тем "что он сам себе выбрал, опубликовав свой труд". Приезд Беккариа в Россию не состоялся[1], но Екате­рина II внимательно ознакомилась с его книгой и в 1767 году созвала специальную комиссию из предста­вителей разных сословий для составления нового уложения, передав ей "Наказ", которым комиссии сле­довало руководствоваться в своей работе. "Наказ", как известно, был собственноручно написан императ­рицей и заслуживает особого рассмотрения. При написании "Наказа" Екатерина II руководствовалась прежде всего идеями западноевропейских мыслителей в области общественной и правовой мысли. Наиболь­шее влияние на "Наказ" оказали труд Монтескье "О духе законов" и книга Ч. Беккариа "О преступ­лениях и наказаниях", из которых императрица де­лала прямые заимствования. Она признавалась, что "обобрала" на пользу своей империи Монтескье и надеется, что он простит ей эту литературную кражу во благо 20 миллионов людей. Аналогичное призна­ние в отношении Беккариа Екатерина II сделала в письме к Фридриху II. "Наказ" включал в себя 655 статей, разбитых на 22 главы. Более половины из них — прямой перевод или компиляция из упомяну­тых книг Монтескье и Беккариа.

Содержание "Наказа" разнообразно и охватывает многие области законодательства. В частности, кон­статируется, что Россия — европейская страна во главе с государем-самодержцем, который один ком­петентен издавать законы и является источником всякой власти. Для толкования законов создается Сенат. Далее речь шла об учреждениях, о судопроиз­водстве, о составлении, слоге и целях законов, об общественных классах, о сословных судах, о размно­жении народа, о торговле и ремеслах, о воспитании, о порядке наследования, о веротерпимости, о поли­ции и государственном хозяйстве.

Что же касается уголовного права, то к нему от­несено около трети статей наказа — 227. Из них 114 принадлежали Беккариа и 87 — Монтескье. Абсо­лютное большинство дословных заимствований из Беккариа было включено в самую большую главу Х "Об обряде криминального суда" (ст. 142—250). На рукописи "Наказа" императрицей отмечено, что эта глава — прямой перевод из книги Ч. Беккариа, сделанный по ее приказанию одним из лучших рос­сийских переводчиков того времени — Г. Козицким.

В "Наказ" почти без изъятий вошли суждения Беккариа о разделении законодательной и судебной властей, о верховенстве закона, который должен дей­ствовать одинаково на всей территории государства и обеспечивать безопасность граждан. Провозглашалось, что гражданам "следует бояться законов, а не лиц". Под политической свободой граждан понималось пра­во каждого делать все, что не воспрещено законом "в видах общественного блага". Прямые заимствования из Беккариа относятся, например, к презумпции не­виновности, классификации преступлений по их тя­жести, к необходимости соответствия наказания тя­жести и природе преступления, об ответственности соучастников в преступлениях, о предупреждении преступлений и т.д. Подробно воспроизведены поло­жения, относящиеся к свидетельским показаниям, к оценке доказательств и т.д. Предполагалось запретить пытку, ограничить случаи применения смертной каз­ни, смягчить наказания, предоставить обвиняемому право на защиту, не помещать в камеры вместе людей разной степени виновности. В целом весь па­фос "Наказа" в этой части направлен на гуманизацию системы уголовных наказаний и отказ от принципа устрашения и мести в правосудии.

Однако планам принятия нового Уложения не было суждено осуществиться, и "Наказ" так и не стал законом. В 1768 году Комиссия фактически прекратила свою работу, формальным поводом для этого послужило начало войны с Турцией. Настоящая же причина, как справедливо отмечал известный рус­ский юрист А. Кистяковский, заключалась в "умствен­ном, нравственном и общественном состоянии рус­ского народа и общества. Это было состояние позолоченной грубости и неразвитости, то состояние, которое было более благоприятно развитию крепост­ного права, чем осуществлению мыслей Беккариа и Монтескьё, решительно несовместимых с таким состоянием народа[2].

Действительно, Россия того времени мало была подготовлена для восприятия просветительских идей. Так, когда Екатерина II предложила Сенату отменить пытку, то встретила его противодействие. Поэтому императрица была вынуждена отказаться от мысли запретить пытки гласно. Не случайно "Наказ", отпе­чатанный с параллельным текстом на русском, фран­цузском, немецком, латинском, а позднее на польском, новогреческом и итальянском языках, был разослан иностранным правительствам для распрост­ранения только за границей. Там он вызвал неодно­значную реакцию. Фридрих II высказал свое восхище­ние русской императрице, а во Франции "Наказ" был запрещен для чтения, как и книга Беккариа, за "неуважение к законодательству".

В самой же России "Наказ" был признан государ­ственной тайной: никому из низших чинов и "посто­ронних" не дозволялось не только делать выписки из него, но и читать. В XIX веке "Наказ" не раз подвер­гался критике за свои технические несовершенства, отрывочность, наличие неясных мест, непоследова­тельность и т.д. В советское время критика "Наказа" носила скорее идеологический характер. Некоторые исследователи творчества Беккариа упрекали Екатери­ну II за то, что она не включила в "Наказ" ни одного высказывания великого итальянца, которое содержало бы критику деспотизма, и не указала на социальные причины преступности. Тем самым, утверждали они, извращалась социально-политическая сущность учения Беккариа, не говоря уже о том, что была полностью скрыта связь его учения с революционно-демократи­ческими идеями Руссо. Подобную критику вряд ли можно назвать во всем справедливой. Екатерина II была государственным деятелем. Как самодержец, она стремилась с помощью "Наказа" укрепить свою власть. "Наказ" не был и не должен был быть чисто юридическим документом. По природе своей он представлял собой директивы императрицы по прове­дению правовой политики государства в духе эпохи Просвещения. Поэтому, оценивая "Наказ" в целом, следует отметить, что, хотя он и не стал законом, но достиг целей, для которых создавался. Он оплодотво­рил русское общество массой новых идей высокого гуманитарного звучания, которые были выработаны европейской цивилизацией. Эти идеи, и прежде всего идеи Беккариа, через "Наказ" и непосредственно на протяжении всего XIX века служили эффективным инструментом развития правовой и общественной мысли в России. Его идеи "пестовали" русскую кри­минологическую науку с колыбели и исподволь, по­степенно подготавливали почву для коренных демо­кратических преобразований в законодательстве.

Среди последователей Беккариа в России помимо юристов было немало государственных деятелей раз­личных политических взглядов, писателей, философов, которых привлекала нравственная, гуманная сторона его учения. Достаточно назвать лишь некоторых, наи­более известных.

В период царствования Екатерины II под влиянием учения Беккариа находился член Российской акаде­мии наук С.Е. Десницкий, первым из отечественных профессоров-юристов начавший преподавать на рус­ском языке систематический курс "Российское зако­нодательство". В своих работах "Представление о учреждении законодательной, судительной и наказательной власти в Российской империи", а также в "Слове о причинах смертных казней по делам кри­минальным" он следовал за Беккариа в вопросах о соразмерности наказаний и преступлений, о равен­стве всех перед законом, об умеренности наказаний, об ограничении применения смертной казни, тесной связи морали и закона и т.д.

Большое влияние оказали идеи Беккариа и на русских публицистов екатерининской эпохи. Среди них следует отметить Ф.В. Ушакова и А.Н. Радищева. Интерес представляет развиваемая ими идея гумани­зации уголовно-правовой сферы. Ф.В. Ушаков в "Раз­мышлении о праве наказания и о смертной казни" практически полностью повторяет учение Беккариа о наказании, выводя его цели и содержание из договор­ной теории. Наказание, по его мнению, не может заключаться в возмездии злом за зло и носить харак­тер устрашения, а должно быть исправительным и справедливым, соразмерным преступлению. Как пос­ледователь Беккариа он был убежденным против­ником смертной казни. Уголовно-правовые взгляды А.Н. Радищева также характеризуются приматом за­кона и равенства всех перед законом. В этом, равно как и в приверженности идее свободы совести и слова, защиты прав личности, гуманизации наказа­ний, их соразмерности преступлениям, в качестве которых он признавал лишь деяния, а не помыслы и слова, в требовании отмены жестоких наказаний и пыток, смертной казни, просматривается явное вли­яние Беккариа.

Идеи Монтескье и Беккариа, усвоенные русскими политическими писателями и юристами XVIII века, не утратили своего руководящего характера и в пер­вой четверти XIX века, в частности при формирова­нии доктрины русского уголовного права и проведе­нии правовой политики. Однако в указанный период эти идеи воздействовали скорее опосредованно, через "Наказ". Такое влияние прослеживается, например, во взглядах Г. Солнцева, автора первого отечественно­го самостоятельного курса уголовного права. Его курс всецело проникнут идеями Монтескье и Беккариа, отраженными в "Наказе". До Г. Солнцева не было попыток ввести в научную систему уголовного права те гуманные начала, которые проникли в литературу конца XVIII века, но в практическом плане остава­лись чуждыми духу действовавшего в России уголов­ного законодательства.

Большое влияние оказали идеи Беккариа и на декабристов. Так, П.И. Пестель считал, что общество должно быть основано "только на точных и справед­ливых законах", перед которыми все граждане долж­ны быть равны. Он разделял классификацию преступ­лений Беккариа и видел их лишь в деяниях, а не в "зловредных мыслях или намерениях". Пестель был противником смертной казни и жестоких наказаний, его идеалом, как и других декабристов, была гуман­ная система наказаний, гарантирующая гражданам наибольшую степень гражданской свободы и обраще­ния, не унижающего человеческое достоинство.

В период правления Николая I, как известно, в обществе утвердилась атмосфера, создававшая крайне неблагоприятные условия для демократических и гу­манных просветительских идей. Тем не менее при составлении Свода законов Российской империи в 1832 году ряд статей главы Х "Наказа" о предвари­тельном заключении и силе доказательств был вклю­чен в "Законы о судопроизводстве по делам о пре­ступлениях и проступках" в качестве источников, и это спасло многих от несправедливых приговоров. Из писателей XIX века к Беккариа проявили большой интерес Л.Н. Толстой и М.Е. Салтыков-Щедрин.

Однако апофеозом идей Беккариа в России стали 60-е годы прошлого столетия, когда были осуществле­ны внутриполитические реформы, включая судебные, содействовавшие демократизации всей общественной жизни в стране. Венцом реформы российского пра­восудия стали Судебные уставы. С их принятием нашли практическую реализацию идеи Беккариа о полном отделении власти судебной от законодатель­ной, исполнительной, о решении уголовных дел судом присяжных, в том числе политических дел, о несме­няемости судей, самостоятельности адвокатуры и т.д. Как отмечал известный русский криминалист начала XX века С. Гогель, "это сразу же поставило наши суды на равную высоту с лучшими образцами судеб­ного строя в самых культурных государствах"[3].

Личность Беккариа и его учение нашли горячего поклонника в лице одного из основных "архитекто­ров" судебных реформ, талантливого русского юриста и государственного деятеля С. И. Зарудного. Он пе­ревел книгу Беккариа, поместив параллельно тексты главы Х "Наказа" и послереформенного русского законодательства, воспринявшего идеи Беккариа. С.И. Зарудному принадлежит несколько восторжен­ный, но отражающий в целом большое и прогрес­сивное влияние идей Беккариа на формирование об­щественно-политической и правовой мысли России отзыв: "Книга Беккариа "О преступлениях и наказа­ниях" — это не итальянская, это скорее русская книга, написанная только на итальянском языке: Екатерина II ее усыновила".

С приходом к власти Александра III реализация судебных реформ замедляется и завершается лишь к 1899 году. Причем изменения и дополнения консер­вативного толка, постоянно вносившиеся в Судебные уставы, выхолостили их демократическую суть к мо­менту их окончательного введения на всей террито­рии страны.

Однако если российская действительность продолжа­ла сопротивляться практическому применению демок­ратических и гуманных идей Беккариа, то этическая сторона его учения нашла немало последователей. На­пример, влияние Беккариа ощущается в работах русско­го философа конца прошлого века В. Соловьева "Право и нравственность", "Уголовный вопрос с нравственной точки зрения". Большую роль Беккариа в становлении современного уголовного права и процесса отмечал в своей "Истории философии права" и видный русский юрист Г.ф. Шершеневич. При этом он подчеркивал влияние идей Беккариа не только на правовую науку, но и на законодательство дореволюционной России.

XX век, особенно его вторая половина, стал эпохой стремительного развития научных знаний во всех сферах жизнедеятельности человека. Это помогло уви­деть, что содержание идей Беккариа гораздо глубже и шире области уголовного права. Упомянем лишь не­сколько примеров, иллюстрирующих актуальность ряда положений Беккариа для современной науки. Его краткие замечания о силе первобытных инстин­ктов в человеке, способных отбросить далее просве­щенную нацию на столетия назад, о решающей роли общественного мнения, укрепляющего связи в граж­данском обществе более, чем государственная власть, делают его предтечей ряда современных научных док­трин о массовом сознании. А высказанная им как бы мимоходом хвала философу, который осмелился бро­сить в массы первые, долго не дающие результатов семена полезных истин, — разве это не прозрение фундаментальной науки, которая в наши дни стала движущей силой человеческого прогресса?

Я уже не говорю о многочисленных и прекрасных высказываниях о взаимоотношениях между властью и гражданином, которые кажутся написанными совре­менным защитником прав человека. Больше того, вся проблематика прав человека в XX веке и особенно в его второй половине, а также практика воплощения их в жизнь — все это зримые свидетельства того, что гуманные идеи Беккариа приобретают планетарное звучание. Они реализуются не только в национальных кодексах и конституциях, но и в международных конвенциях, участниками которых являются государ­ства различных культур.

Идеи самого Беккариа — прекрасная тому иллю­страция.

Что же касается их судьбы в России в XX веке, то после октября 1917 года все старое законодатель­ство, включая уголовное, было отменено. Новое же носило ярко выраженный классовый характер, что предопределило с самого начала репрессивную при­роду советского уголовного права. Его рассматривали как систему "оборонительных мер" пролетарской диктатуры от внешних и внутренних врагов. В даль­нейшем, особенно после принятия Конституции СССР 1936 года, формально провозглашались демо­кратические принципы советского уголовного права и процесса, равно как и права и свободы советских граждан, однако на практике определяющим продол­жал оставаться репрессивный характер уголовного правосудия, хотя в науке уголовного права развива­лись демократические тенденции.

В этих условиях книга Беккариа парадоксальным образом приобрела значение некоего подобия учебни­ка политической истории нашего недавнего прошло­го. Например, сентенция о бесполезности и неспра­ведливости закона, превращающего страну в тюрьму для подданных, напоминает о железном занавесе, параграфы о доносах и пытках — о мрачных страни­цах репрессий 30—40-х годов. А проблема убежищ, которую Беккариа связывал с тиранией, невольно ассоциируется с диссидентским движением, ставшим одной из характерных черт советского общества 70— 80-х годов. С блестящего пассажа о том, что "каждый гражданин вправе делать все, что не запрещено зако­ном, не опасаясь никаких последствий, кроме тех, которые могут быть порождены самим действием", началась горбачевская перестройка. Тем самым этот, по определению Беккариа, "политический догмат, в который народы должны верить и который высшие власти должны исповедовать путем непреложного следования законам", стал частью нашего обществен­ного бытия.

Осталось лишь вкратце упомянуть, что книга Бек­кариа "О преступлениях и наказаниях" неоднократно переводилась в нашей стране. Наиболее известны шесть переводов. Пять из них — Д. Языкова (1803 г.), А. Хрущева (1806 г.), И. Соболева (1878 г.), С. Зарудного (1878 г.), С. Беликова (1889 г.) были сделаны в XIX веке и приходятся в основном на периоды относительно либерального правления. Шес­той перевод осуществлен М. Исаевым в 1939 году, то есть во времена культа личности, а потому и не са­мые благоприятные для тираноборческих идей Бекка­риа. Отдавая должное гражданскому мужеству пере­водчика и издателей, хотелось бы подчеркнуть: это издание является дополнительным свидетельством того, что гуманистическое учение Беккариа стало в какой-то мере неотъемлемой частью нашего право­сознания.

И сейчас, как и более 200 лет назад, книга Бек­кариа продолжает бороться за демократическую Рос­сию XXI века.

К тому, кто читает

 

Разрозненные отрывки законов античного народа-завоевателя, собранные воедино по велению импера­тора, правившего двенадцать веков тому назад в Кон­стантинополе[4], в дальнейшем были перемешаны с лонгобардскими обычаями и погребены в томах тем­ных и путаных комментариев частных лиц. Они-то и составляют те освященные традицией мнения, кото­рые в большей части Европы все еще называются законами. И, как это ни прискорбно, до сих пор любое мнение Карпцова[5], любой древний обычай, упомянутый Кларусом[6], любая пытка, с возмутитель­ным злорадством подсказанная Фаринацием[7], счита­ются законами. И именно ими ничтоже сумняшеся руководствуются те люди, которым следовало бы с трепетом душевным подходить к решению людских жизней и судеб. Эти законы, являющиеся наследием времен самого жесткого варварства, и служат предме­том исследования в данной книге в той их части, которая касается уголовной системы. Причем я беру на себя смелость рассказать о недостатках этих зако­нов языком, недоступным для непросвещенной и необузданной толпы, тем, кому доверено обществен­ное благо. Поиск истины в ее первозданном виде и независимость от общепринятых суждений, характер­ные для этого сочинения, — результат благосклонного и просвещенного правления, под сенью которого живет автор. Правящие нами великие монархи, бла­годетели человечества, любят выслушивать правду, изрекаемую безвестным философом с твердостью, но без фанатизма, свойственного тем, кто прибегает к насилию или обману, однако чужд разума. Что ж до упомянутых выше недостатков, то они, если тщатель­но взвесить все обстоятельства, являют собой не что иное, как обличение и упрек прошлому, а не нынеш­нему веку и его законодателям.

А посему желающему удостоить меня своей крити­кой следовало бы сперва хорошо уяснить себе, что цель данного сочинения заключается не в умалении, а в возвышении роли законной власти, если только она воздействует на людей скорее убеждением, чем насили­ем, мягкостью и человеколюбием, оправдывая свое на­значение в глазах всех. Злонамеренная критика против моего сочинения основана на недоразумении и застав­ляет меня прервать на мгновение мои рассуждения с просвещенными читателями, чтобы раз и навсегда по­кончить с ошибками, которыми чревато трусливое рве­ние, и клеветой, порожденной злобной завистью.

Есть три источника моральных и политических принципов, лежащих в основе поведения людей: бо­жественное откровение, законы природы и обще­ственные договоры. Они не равнозначны, и первый источник отличается от двух других конечной целью. Но их роднит общая черта — направленность на достижение счастья при жизни на земле. Рассмотре­ние общественных отношений, основанных на тре­тьем источнике, отнюдь не умаляет роли отношений, обусловленных двумя первыми. Но так как эти два источника, несмотря на божественность и неизмен­ность своей природы, по вине людского рода беско­нечно искажались ложным пониманием религии и превратным толкованием порока и добродетели в развращенных умах, то представляется необходимым рассматривать их отдельно от тех явлений, которые возникают исключительно в результате соглашений между людьми, заключаемых непосредственно или подразумеваемых, независимо от того, вызвано это необходимостью или осознанием общей пользы. С этой идеей неизбежно согласятся все религиозные секты и системы морали, ибо всегда будут поощрять­ся усилия, направленные на то, чтобы заставлять са­мых упрямых и недоверчивых разделять те принци­пы, которые побуждают людей к жизни в обществе. Таким образом, существует три вида добродетелей и пороков: религиозные, природные и общественные. Они никогда не должны противоречить друг Другу. Но не все последствия и обязанности, вытекающие из одного вида добродетелей и пороков, характерны и для других. Не все предписываемое божественным откровением предписывается законами природы, и не все, предписываемое этими законами, предписы­вается законами общества. Однако исключительно важно выделить то, что вытекает непосредственно из общественного договора, явно или молчаливо заклю­ченного между людьми, поскольку этот договор очер­чивает сферу действия правопорядка, который регули­рует человеческие взаимоотношения без особой на то санкции Всевышнего. Следовательно, идея обществен­ной добродетели может считаться, без ущерба для ее достоинств, изменчивой. Природная же добродетель, не будь она запятнанной темными людскими страс­тями и глупостью, должна была бы вечно оставаться чистой и прозрачной. Лишь идея религиозной добро­детели всегда неизменна, ибо она прямой результат божественного откровения и Богом сохраняется в первозданном виде.

И посему ошибочно было бы приписывать тому, кто говорит только об общественном договоре и по­следствиях, из него вытекающих, принципы, проти­воречащие законам природы и божественному от­кровению лишь на том основании, что он о них умалчивает. Ошибочно было бы также утверждать, что говорящий о состоянии войны, предшествовав­шем общественному договору, следует в этом вопросе за Гоббсом, то есть отрицает в человеке врожденное чувство долга и обязанностей, вместо того, чтобы усматривать причины этого состояния в испорченно­сти человеческой натуры и в отсутствии писаных законов. Ошибочно было бы обвинять писателя, рас­сматривающего последствия общественного договора, и в том, что он исключает возможность возникно­вения этих последствий еще до появления самого договора.

Справедливость божественная и справедливость природная по сути своей неизменны и постоянны, так как отношение между двумя неизменными вели­чинами всегда одинаково. Но человеческая, то есть общественная, справедливость — не что иное, как результат соотношения между деятельностью в об­ществе и его постоянно меняющимся состоянием. А потому она может изменяться в зависимости от степени необходимости или полезности этой деятель­ности для общества. Таким образом, общественную справедливость можно определить, лишь основываясь на анализе сложных и постоянно изменяющихся от­ношений общественной жизни. И если допустить смешение этих совершенно различных принципов, на которых основаны справедливость божественная, при­родная и общественная, то нельзя будет правильно рассуждать о делах общества. Пусть теологи разграни­чивают понятия справедливости и несправедливости с точки зрения соотношения добра и зла, присущих человеческим поступкам. Выявлять и соотносить по­нятия справедливости и несправедливости в смысле общественном, то есть с точки зрения полезности или вреда для общества, — задача публицистов. И в этом случае не пострадает ни одна из рассматриваемых сфер, так как каждому становится очевидным, на­сколько добродетель чисто общественная должна ус­тупать божественной добродетели, не подверженной никаким изменениям.

И кто бы, повторяю, ни захотел удостоить меня своей критикой, не должен исходить из предпосылки, что мои принципы губительны для нравственности или религии, так как я показал, что это не мои принципы. А вместо того, чтобы пре