История как злоба дня: конец величия

По причине президентских выборов високосные годы – самые политизированные в жизни (и в истории) Америки. Отсюда – обращение к прошлому. При всей имперской самодостаточности США (другие скажут – изоляционизме и даже высокомерии) не только к собственному прошлому, но и сопредельных в политическом смысле стран. То есть более‑менее развитых демократий. Россия с ее предсказуемыми выборами сюда, понятно, не входит. Зато Великобритания, Франция, даже Германия вызывают живейший интерес – по крайней мере, на интеллектуально‑политическом уровне. Как еще, к примеру, объяснить, что актуальной темой неожиданно стал генерал Шарль де Голль? Будто у нас своих генералов мало! Что же касается генерала де Голля, то обсуждаются не только его военные и государственные дела, но и роль личности в истории. В частности, не прошло ли уже время великих людей в политике, не кажутся ли они в современном мире реликтами, а то и вовсе динозаврами? Очередным президентом Франция сначала избрала вовсе не величественного, а скорее суетливого, как живчик, Николя Саркози, а потом и вовсе серого, как вошь, Франсуа Олланда, опровергнув собственный полувековой политический опыт.

Заодно поминают недобрым словом и другого французского генерала, чьим протеже и поклонником был одно время де Голль, Петена, который позднее, как глава коллаборационистского правительства в Виши, объявил де Голля изменником, а когда война закончилась и генерал Петен был приговорен к смертной казни, генерал де Голль заменил приговор на пожизненное заключение. В книге американского историка Джина Смита «Конец величия» генерал Петен – один из четырех героев. Трое других – полевой маршал сэр Дуглас Хейг, еще один англичанин и еще один сэр Энтони Иден и знаменитый германский политик Вальтер Ратенау. А что если развитым демократиям вообще противопоказаны великие люди?

Напомню о словах Гельвеция: «Каждый период имеет великих людей, а если их нет, он их выдумывает». Добавлю от себя: великими людьми не рождаются, их нет в природе в чистом виде, их создает время, они являются по его требовательному зову. Может быть, сейчас просто нет необходимости в великих людях? Время не для великих, а для честных, добросовестных и ответственных политиков? Помните Креонта в пьесе Ануя «Антигона», он противопоставлен царю Эдипу, чье трагическое величие принесло сколько бедствий всем вокруг: простого работягу, каковым, по его убеждению, и должен быть политик. А Пушкин? Разве он не писал в знаменитых своих «Стансах» о Петре Первом:

То академик, то герой,

То мореплаватель, то плотник,

Он всеобъемлющей душой

На троне вечный был работник.

Джин Смит относится ко всем четырем своим героям отрицательно. Чтобы не сказать насмешливо. Он показывает их на фоне меняющейся истории, демонстрируя несоответствие их высокопарной жестикуляции тем трезвым временам, когда кончалась их политическая карьера. Люди XIX века, они были вышколены на военных церемониалах и помпе дипломатических приемов, а жить и работать им пришлось в век крушения всех прежних не только идеалов, но также правил и этикетов. К примеру, ведение войны в традициях XIX века – то есть с лобовыми атаками пехоты и активным применением кавалерии – превратило поля сражений Первой мировой войны в бойни и стерло с лица земли целое поколение молодых людей обеих воюющих сторон. Недаром так эту войну и воспринимали писатели разных стран – Хемингуэй в «Прощай, оружие!» и Ремарк в «На западном фронте без перемен».

Но одно литература, а другое – история. К примеру, маршал Дуглас Хейг, слывший блестящим игроком в поло и великим полководцем – последнюю репутацию он заработал, служа на далеких аванпостах Британской империи, – послал английских солдат на верную смерть во Францию только потому, что следовал устарелой военной доктрине. Представьте, британский маршал, оказывается, полагал, что роль кавалерии с каждой войной будет расширяться, что артиллерия эффективна только против новобранцев и что винтовки предпочтительнее пулеметов. У высшего немецкого командования были все основания считать, что британские солдаты сражаются, как львы, предводительствуемые ослом. Другой американский историк, Ален Кларк, так и назвал свою книгу о военных руководителях Великобритании – «Ослы». Грубовато, но учитывая то, с какой легкостью британские – и не только британские – полководцы превращали своих сограждан в пушечное мясо, исторически оправдано.

И вот что любопытно. Хотя всю жизнь Дуглас Хейг вел подробный дневник, он стыдливо обходит молчанием свою роль в Первой мировой войне. Он бы мог повторить вослед римскому всаднику Лаберию: «Я жил на день дольше, чем мне следовало жить». В самом деле, если бы не военный позор 1915 года, маршал Дуглас Хейг умер бы прославленным полководцем.

Тем более относится это к генералу Петену, знаменитому герою Вердена, сумевшему отбить атаку немцев в районе этого французского города, но спустя четверть века вступившему в активное сотрудничество с бывшим врагом, несмотря на то что в это время Германией управляли нацисты. «Если мы оставим Францию, мы ее потеряем навсегда», – говорил руководитель режима Виши в свое оправдание. Человек XIX века, он вообще обожал громкие и эффектные фразы. «Маршал Франции не просит пощады», – заявил он о себе в третьем лице на суде, который приговорил его к смерти. Но и смягчивший ему наказание генерал де Голль тоже любил щеголять словами. «Франция и я…» – было любимым его присловьем. Его, конечно, нельзя сравнивать с Петеном, но и он несколько снизил свой образ «спасителя отечества», придя второй раз к власти в конце 50‑х годов и не сумев справиться ни с кризисом французской империи, ни даже со студенческими беспорядками, которые взял фоном для своего аполитичного порнофильма «Мечтатели» политизированный Бертолуччи.

Смерть империй сопровождается погребальным звоном идеям, их породившим. Имперские претензии, уместные в XIX веке, уже в XX (а тем более теперь) выглядят старомодными и кончаются поражением и позором для их незадачливых адептов. Иными словами, за старомодной жестикуляцией обнаруживается старомодная идеология. Того же Энтони Идена взять. Галантный офицер в Первую мировую войну и человек высоких принципов в канун Второй, когда он ушел с поста в министерстве иностранных дел, чтобы не участвовать в позорном Мюнхенском соглашении и не ублажать Гитлера. Однако верный имперской философии – а время империй было на исходе – Иден, уже будучи премьер‑министром, вверг свою страну в Суэцкую авантюру 56‑го года, когда Великобритания и Франция, с помощью Израиля, пытались сохранить контроль над каналом.

Трагикомический пример несоответствия политической жестикуляции и окрестной реальности – судьба и карьера Вальтера Ратенау, хотя с психологической точки зрения это также и история неразделенной любви. Один из самых блестящих говорунов и один из самых богатых людей своего времени, Ратенау был беззаветно предан традиционным немецким идеалам, он буквально молился на Германию и немцев. В его речах то и дело мелькали Зигфрид, немецкая прямота, германская мощь, нордические боги, «этот изумительный светловолосый народ, каждое движение которого становится победой» – чем не предтеча нацистской пропаганды? В качестве финансиста, промышленника и политического деятеля Ратенау был одним из создателей германской военной машины и даже вынашивал планы захвата России. Однако немецкие националисты относились к нему резко отрицательно. «Если этот человек нам помогает, это скандал и позор», – сказал о нем один из офицеров Генштаба. Все дело в том, что этот адепт германского империализма был евреем, за что и был в конце концов в 1922 году убит террористами из националистической организации «Консул».

Надо сказать, что в трезвой и прагматичной Америке отношение к политической жестикуляции и стоящей за ней высокомерной философии скорее насмешливое. По крайней мере, у журналистов и историков. Особенно после Вьетнамской войны. Одна из самых популярных здесь книг – «Марш Глупости» покойной Барбары Такман: в ней досталось многим политикам за красивые слова, которые дорого обошлись их согражданам. Сейчас, в разгар предвыборных баталий в США, история становится злобой дня и преподает нам наглядные уроки. И дело даже не в том, что время великих людей прошло, а скорее в том, что установка на величие к добру не приводит. И теперь это очевиднее, чем во времена Александра Македонского либо Наполеона.

Владимир Соловьев