Глава 16. «Диалог любви» — иезуитская ловушка для православных

 

Несмотря на успехи в «сотрудничестве» с РПЦ, для Ватикана это были лишь первые шаги в следовании стратегическому курсу на достижение полного общения с Православием, понимаемого только как абсолютное подчинение лично папе. То есть его цель — перевод Православия под власть понтифика. А в качестве главного средства вовлечения православных церквей в лоно католицизма стала рассматриваться встреча понтифика с патриархом. Сам факт этой встречи означал бы для понтифика признание его в качестве главы Церкви.

Полезно вспомнить, как прошла первая со времён отпадения католиков от Православия (1054) встреча, состоявшаяся в Ферраре в 1483 году, для проведения переговоров о заключении унии. Патриарх Константинопольский Иосиф II пошёл на это только потому, что на ней категорически настоял византийский император. Уния была той ценой, которую император должен был заплатить за поддержку со стороны католического мира в защите Византии от мусульманского государства турок-османов.

На Ферраро-Флорентийском соборе (1438–1445 гг.) православные члены делегации, которым император запретил покидать заседание, подверглись прямому давлению со стороны понтифика. Шаг за шагом православные сдавали свои позиции, пока не признали, что учение Римской церкви является православным, и не подписали унию (за исключением епископа Марка Эфесского). На следующий день совершился акт, о котором папы 400 лет назад могли только мечтать: византийский император Иоанн VIII Палеолог прилюдно преклонил колени перед наместником св. Петра и поцеловал ему руку. Так произошло «воссоединение» восточной и западной церквей.

Духовенство всех церквей Православия единодушно отвергло эту унию как чуждую отеческой вере. Сама же Византия, заключившая сделку с еретиками-католиками, именно после этого пала под натиском турок-османов.

Теперь папа начал готовить вторую встречу. Прекрасно понимая, что тогдашний патриарх РПЦ на это не пойдёт, Св. Престол выбрал самое слабое звено в православном мире — Константинопольский патриархат. Используя зависимое положение Фанара, Ватикан ставил двуединую цель: навязать ему унию и вместе с тем, поддерживая его в претензиях на лидерство в Православной церкви, осуществлять через него реформацию Православия. То есть прежняя стратегия по формуле Рим — Константинополь — Москва реализовывалась теперь уже на новом историческом витке и в условиях нового геополитического противостояния, важнейшим игроком в котором был Вашингтон. И Ватикан, и Вашингтон делали ставку на Афинагора, который стоял тогда во главе Константинопольского патриархата, и, хотя каждый из них преследовал свой собственный интерес, суть их политики была одна — разрушение Русской православной церкви. Константинополь тут рассматривался только как инструмент их религиозно-политической игры.

Личность Афинагора как раз подходила для реализации указанной миссии. Он начал свою активную деятельность, будучи секретарём экумениста Мелетия Метаксакиса, когда тот был Афинским архиепископом. В начале 20-х годов он участвовал в процессе создания экуменического движения «Вера и церковное устройство». В 1922 году, после избрания его митрополитом Керкирским и Паксийским, он вступил в тесный контакт с римо-католиками и монофизитами, жившими на Корфу. В 1926 году принял активное участие в Хельсинской всемирной ассамблее УМКА, а в 1930 году был наблюдателем на Ламбетской конференции Англиканской церкви[402]. С 1931 по 1948 год Афинагор был экзархом Северной и Южной Америки и архиепископом Нью-Йоркским и здесь, в США, глубоко проникся американскими идеалами и ценностями.

 

 

Патриарх Константинопольский Афинагор (Спиру)

 

В Нью-Йорке с Афинагором вошёл в контакт представитель американского президента в Ватикане М. Тейлор, который по поручению американского руководства налаживал связи с Константинополем. В Ватикане и Вашингтоне знали, что готовится замена тогдашнего патриарха Константинополя Максима, и кандидатура Афинагора рассматривалась ими как наиболее подходящая для нормализации отношений между Грецией и Турцией и для противостояния Московской патриархии. Как писал в мае 1948 года председатель Совета по делам РПЦ Г.Г. Карпов в письме к К. Ворошилову, «…начиная с 1946 г. американцами при содействии греческого правительства разными путями ведётся подготовка к тому, чтобы на Вселенский патриарший престол в Константинополе поставить своего человека, враждебного Советскому Союзу, тогда как Вселенский патриарх Максимос высказывался в своё время в пользу сближения с Русской церковью. На его место намечается архиепископ Нью-Йоркский Афинагор, грек по национальности, американский подданный»[403].

Действительно, патриарх Максим лояльно относился к Москве и, главное, был противником экуменизма, поэтому со стороны турецких властей, находившихся под влиянием американцев, он постоянно подвергался клеветническим нападкам за русофильство и совето-фильство. В итоге он был вынужден уйти на покой, и его как якобы «умалишённого» поселили под надзором в Швейцарии, где он был лишён права совершать богослужения и действовать в качестве архиерея. Путём сильнейшего давления на греческие и турецкие власти Вашингтон «помог» иерархам Фанара сделать правильный выбор, и в ноябре 1948 года Афинагор стал Константинопольским патриархом. В январе 1949 года он прибыл в Стамбул на борту личного самолёта президента Трумэна, который проводил его перед вылетом из Нью-Йорка, и установил тесные контакты с американскими дипломатическими службами. Американское руководство теперь не только было в курсе происходящего в Константинопольской церкви, но и могло соответственным образом контролировать Константинопольский патриархат, используя его для борьбы против укрепления позиций Московского патриархата.

Демонстрируя свою глубокую верность и восхищение американскими идеалами (о чём он неоднократно заявлял), Афинагор представлял себя ярым борцом с коммунизмом, необходимостью противостояния которому он оправдывал союз с другими религиями. В одном из интервью в декабре 1948 года он заявил: «Мы, православные, простираем руку дружбы всем религиям, христианским, мусульманским и другим, желающим бороться против коммунизма и других сил, которые борются против свободы совести и основных прав человеческой личности. Если я поеду через Лондон, я переговорю с главой Англиканской церкви. Я был бы весьма счастлив, если бы глава римского католицизма папа тоже протянул руку дружеского сотрудничества нам и принял бы нашу руку»[404].

После избрания Ронкалли папой Афинагор начал налаживать активное сотрудничество с Ватиканом. Он послал к понтифику архиепископа Американского Иакова, который засвидетельствовал устно своё почтение Иоанну XXIII и сравнил его со «вторым предтечей»: «Ваше Святейшество, мой Патриарх поручил мне сообщить Вам, что шестой стих первой главы Евангелия от Иоанна написан для Вас и что он верит в то, что Вы и есть тот человек, который послан Богом и имя которого Иоанн, и седьмой стих касается Вашей миссии. Так же как Он пришёл для свидетельства, чтобы свидетельствовать о свете, дабы все уверовали через него, так же для той же цели и Вы избраны. Сами Вы не свет, но подняты на Римский Трон, чтобы «свидетельствовать о свете (Иоанн 1, 6–8)»»[405].

Придерживаясь последовательно экуменических взглядов, Афинагор в 1955 году открыл представительство Константинопольского патриархата при ВСЦ в Шамбези. Для оправдания экуменизма он разработал теологию «единства церквей», в соответствии с которой между различными «христианскими церквями» нет существенной разницы, и поэтому не существует препятствий для объединения католиков и православных: «этих препятствий мы не видим, потому что их просто не существует». Чтобы избежать богословских споров, Афинагор предложил объединяться через «диалог любви», который предполагает просто не касаться теологических проблем. В одном из выступлений Афинагор прямо сказал, что в качестве средства объединения они предлагают общую Чашу, которую они имели «на протяжении тысячелетия до 1054 года. У нас и тогда были расхождения, поскольку и тогда были теологи, но, тем не менее, мы имели святотаинское общение»[406].

Понятно, что эта новая «теология примирения» требовала серьёзной ревизии православного учения, и в первую очередь его экклезиологии (учения о Церкви), исключающей признание видимого главы Церкви на Земле, которым провозгласил себя римский понтифик. Но в том-то и заключалась «инновация» Афинагора, что он не собирался признавать папский примат формально, рассчитывая, что таким образом можно будет привлечь к единению все православные поместные церкви. Его гибкая экуменическая теология позволяла вступить в «диалог…», абстрагируясь от факта ереси папизма.

Так был сформулирован главный лозунг Афинагора: «Оставить в прошлом теологические проблемы, которые нас разделяют» и «Пребывать вместе в любви Христовой». Этот подход полностью совпадал с планами Ватикана.

В 1964 году в Иерусалиме состоялась первая за 526 лет (с момента встречи патриарха Иосифа II и папы Евгения IV в Ферраре в 1438 г.) встреча глав Рима и Царь-града, в ходе которой патриарх Афинагор прочитал совместно с Павлом VI молитву «Отче наш» и обменялся с ним поцелуем мира. А 7 декабря 1965 года одновременно в Риме и Фанаре состоялась церемония подписания отмены анафемы 1054 года. В ней не говорилось о главенстве папы, в ней просто осуждались «обвинительные слова» и «печальные прецеденты», приведшие к непониманию, которые и были представлены в качестве главной причины разрыва отношений[407].

 

 

«Историческая встреча» патриарха Афинагора и папы Павла VI

 

Вот что пишет иеромонах Савва (Янич) о последствиях этого шага: «Вслед за этим в обращении Константинопольского патриарха и его митрополитов к папе появляется некоторое смущение. Используются все титулы и выражения, обычные для отношений между двумя сестринскими православными церквями. Мало этого. Имя папы вносится в диптих Константинопольской церкви, что является одним из основных показателей признания Православия за теми, кто исповедует ересь, осуждённую Святыми Отцами и Святыми Соборами»[408]. Римско-католическая церковь после этого была объявлена «сестринской» (понятие «Церкви-сёстры» ввёл Павел VI), что имело самые серьёзные последствия. Имя папы было внесено в диптих (последовательность поминовения предстоятелей православных церквей во время богослужений) Константинопольского патриархата: папа стал «первым епископом Христианства», а патриарх — «вторым по очереди братом его»[409].

Как мы видим, Декларация о взаимном прощении оказалась в итоге более эффективным средством «единения», чем формальная уния, поскольку исключила необходимость разрешения богословских противоречий. Это просто новая форма унии, которая стала образцом для введения и других православных церквей в лоно католицизма.

Важно подчеркнуть, что снятие анафемы было сделано за спиной всей полноты Православной церкви. Лишь небольшой телеграммой предстоятели поместных православных церквей были уведомлены о свершившемся факте. Патриарх Афинагор представлял только 1 % православных верующих, так что совершённый им акт был неканоническим и не обязывал православных принимать его. О его неканоничности и незаконности тогда говорили все видные богословы, канонисты и иерархи. Абсолютно все подчёркивали, что снятие анафем 1054 года было бы возможно только после отказа Рима от своих заблуждений и только на Вселенском православном соборе. Но эти два обязательных условия не были выполнены. Наиболее жёсткая и принципиальная позиция среди православных была в то время занята Архиепископом Афинским Хризостомом II, который назвал действия патриарха Афинагора дерзким вызовом Православию. Не признал этот шаг и Патриарх Московский Алексий (Симанский), который в своей ответной телеграмме предстоятелю Элладской церкви указал на невозможность даже говорить о каком-то соединении с Римом по причине многочисленных догматических отступлений католицизма[410].

В 1967 году состоялись две встречи папы с патриархом. Первая в Стамбуле, а в октябре Афинагор посетил Рим, где провёл совместную службу с Павлом VI. Обращения Афинагора к папе и высказывания о нём, сделанные в 1967–1970 годах, говорят сами за себя:

«Мы испытываем особую радость по поводу нашего приезда в Рим к достойному Архиерею, носителю апостольской благодати и последователю целой плеяды святых и мудрых мужей, которые удостаивались чести занимать первый Престол во всём сообществе христианских церквей мира».

«Находясь подле Вас, Ваше Святейшество, я с особым чувством вспоминаю Вас и Вашу Святую Римско-католическую церковь в молитве, во время святой литургии во всечестном патриаршем храме».

«Будем надеяться, что вскоре осуществится мечта христиан всех времён об объединении церквей… Этот диалог приведёт к объединению христианских церквей, что станет первым шагом на пути всеобщего единения».

«Мы живём в то время, когда Папа Римский идёт впереди всех нас. Возлюбленный брат мой Павел VI — мы называем его Вторым, а не шестым, потому что он должен был бы родиться сразу вслед за апостолом Павлом — продемонстрировал столько дальновидности и смелости, что мы можем называть его величайшим Папой в истории».

«Мы очень заблуждаемся, если думаем, что православная вера сошла с неба, а другие конфессии ничего не стоят. Триста миллионов людей избрали ислам, стремясь достичь своего Бога; существуют сотни миллионов протестантов, католиков, буддистов.

Цель любой религии — обогатить человека».

«Говорят, у нас много различий. Каких? Примат и непогрешимость? Какое нам до этого дело? Пусть каждая Церковь придерживается своих обычаев. Если Католическая церковь хочет — пусть придерживается этого. Но я спрашиваю вас: где эта непогрешимость сегодня, когда папа имеет при себе Совет, состоящий из пятнадцати членов? Кроме того, мы все считаем себя непогрешимыми. В своей работе, во всём. Разве спросит тебя твоя жена, сколько ей соли сыпать в суп? Конечно, нет. Она имеет свою непогрешимость. Пусть имеет её и папа, если хочет. Мы этого не ищем. Теологический диалог не даст результатов. Мы к нему не готовы, и на это потребуются сотни лет. Только один диалог возможен — диалог любви».

Как пишет иеромонах Савва (Янич), «перед нами настоящий апофеоз плюрализма: нет экклезиологии, нет святоотеческого учения, нет церковного Предания, нет, наконец, даже истории Церкви! Всё это сводится, в конце концов, к одному — нет Истины — нет Христа!»[411].

Зато в экуменических кругах патриарха Афинагора считали «пророком нового времени», «духовным отцом православного ренессанса». Так что именно на него и на его преемников Ватикан стал возлагать основные надежды в стремлении добиться реформирования православных церквей и признания ими примата понтифика. И поскольку, за редчайшим исключением, официальные церкви хранили молчание по поводу действий и заявлений Афинагора, сложилась странная ситуация. Константинопольский патриарх, оставаясь своим в православном мире, стал проводником чуждых этому миру идей.

Сосредоточившись на международной деятельности, Афинагор последовательно реализовывал свою программу, которая заключалась в том, чтобы, во-первых, закрепить своё лидерство в Православной церкви и, во-вторых, осуществить реформирование Православия по модели II Ватиканского собора, для чего он стал настойчиво добиваться созыва Всеправославного собора. Собор должен был сплотить поместные церкви под началом Константинополя и закрепить экуменизм в качестве официальной доктрины.

Что касается лидерства, то, ещё начиная с патриаршества Мелетия Метаксакиса, международная деятельность Константинопольской церкви осуществлялась с позиций «исключительного права» Константинополя на распространение своей юрисдикции на православную диаспору вне границ автокефальных церквей. Это обосновывалось «особым положением Вселенского престола»..

Корни этой позиции уходят в глубь истории. Дело в том, что на уровне Вселенской церкви первенство определяется в соответствии с традицией священных диптихов и является первенством чести. Традиция эта восходит к правилам вселенских соборов и подтверждается на протяжении церковной истории в деяниях соборов отдельных поместных церквей. Порядок диптихов исторически менялся: в течение первого тысячелетия первенство чести принадлежало Римской кафедре, но после разрыва евхаристического общения между Римом и Константинополем в середине XI века первенство перешло к Константинополю как «первому среди равных». И если источником первенства чести является каноническое предание Церкви, зафиксированное в священных диптихах и признаваемое всеми поместными церквями, то содержание его не определено на вселенском уровне канонами вселенских и поместных соборов. Однако те канонические правила, на которые опираются священные диптихи, не наделяют первенствующего какими-либо властными полномочиями в общецерковном масштабе.

В эпоху Османской империи падишахи повысили статус Константинопольского патриарха, наделив его особыми властными полномочиями с особым титулом «главы Православного вероисповедания» (рум миллет баши). Патриарх отвечал теперь перед падишахом своей головой за лояльность всех патриархатов на территории Османской империи. Так, греческое восстание 1821 года против османских властей послужило причиной казни через повешение патриарха Григория V.

Когда в 1589 году был утверждён Московский патриархат, материальная и политическая помощь России и Русской церкви помогали Вселенскому патриарху сохранять свой статус перед султаном и османским правительством. Но распад Османской империи после Первой мировой войны привёл к утрате его статуса и властных прерогатив, которые не были признаны новыми светскими властями. Однако претензии на власть сохранились, и первенство стало толковаться в нужном Фанару смысле. Более того, именно с тех пор Константинопольский патриарх попал под влияние западных государств — сначала Великобритании, а после Второй мировой войны — США, что и предопределило его проэкуменическую позицию. В результате, когда при И.В. Сталине советское руководство поддержало, исходя из возросшего авторитета СССР и веса РПЦ в православном мире, проведение в Москве совещания глав автокефальных православных церквей в 1947 году для подготовки Вселенского собора в целях решения вопроса о присвоении Московской патриархии титула «Вселенской» и перемещения его с пятого по диптиху на первое место, именно американское руководство разработало контрмеры, чтобы нейтрализовать эти планы. Они попытались сорвать созыв Вселенского собора и перенесение Вселенской патриархии в Москву, в результате чего на Совещание не приехали патриархи Константинопольский, Александрийский и Иерусалимский. Претензии на властные полномочия Фанара, поддерживаемые США, стали основной причиной его сложных отношений с Московским патриархатом.

В феврале 1950 года Афинагор опубликовал послание ко «всем членам Православной церкви», в котором называл Константинопольскую церковь «Матерью-Церковью» для других поместных церквей и рассчитывал на «покорную преданность её детей и на полное и добровольное исполнение ими своих обязанностей по отношению к ней». Позиция РПЦ в отношении этих идей была однозначна. Давая оценку посланию, митрополит Крутицкий и Коломенский Николай (Ярушевич) в интервью Болгарскому телеграфному агентству заявил: «В ней мы усматриваем лишь повторение давних попыток константинопольских патриархов установить вместо первенства чести первенство власти Константинопольского престола над всеми другими православными патриархатами, то есть воскресить отвергнутые Православной Вселенской церковью идеи папизма, против которых всегда боролась Русская церковь. Матерью-Церковью всех церквей являлась и является Иерусалимская православная церковь, а не Константинопольская. Для Русской церкви Константинопольская церковь является такой же братской церковью, как и прочие братские автокефальные церкви. Что касается титула «Вселенский», то этот титул никогда не имел в прошлом и не имеет в настоящем своего прямого значения и в прошлом был лишь почётным титулом по праву чести для патриарха столичного города и по традиции сохранился до настоящего времени»[412].

РПЦ считала претензию на «исключительное право» Фанара на юрисдикцию неканонической и исторически неоправданной. Она часто приводила к проблемам во взаимоотношениях РПЦ с Константинополем, которые касались, в частности, русских приходов в Западной Европе, юрисдикции РПЦ в Финляндии, автокефалии православных церквей в Польше и Чехословакии, канонического урегулирования православной жизни в Америке, положения русского монашества на Афоне. Естественно, всё это препятствовало сближению РПЦ с Константинопольским патриархатом и делало невозможным обсуждение вопроса о Всеправославном соборе.

Но ситуация изменилась опять-таки в конце 50-х — начале 60-х годов, когда с переходом руководства Московского патриархата к экуменической деятельности началось активное сотрудничество в рамках межхристианских и межправославных встреч. В декабре 1960 года Московский патриарх впервые за 500 лет автокефального существования РПЦ посетил Константинополь (Стамбул) и встретился с патриархом Афинагором, и тогда же было принято решение начать подготовку к созыву Всеправославного собора. Важную роль в этом процессе стал играть Никодим Ротов, которого вместе с патриархом Афинагором можно считать «главным архитектором» этого «проекта».

 

 

Делегация РПЦ МП во главе с Никодимом Ротовым на первом Предсоборном совещении на Родосе (Греция) в 1961 г.

 

Об истории подготовки Всеправославного собора и его значении для Православия лучше всех написал преп. Иустин (Попович) в своей работе «По поводу «Великого собора Православной церкви»»[413]. Вот что он пишет:

«Вопрос подготовки и созыва нового Вселенского собора Православной церкви не нов и не из последних в нашем веке истории Церкви. Этот вопрос был уже поставлен при жизни несчастного патриарха Константинопольского Мелетия Метаксакиса, известного тщеславного модерниста и реформатора, создателя раскола в Православии на его так называемом «Всеправославном конгрессе» в Константинополе в 1923 году… Позже, в 1930 году, в монастыре Вато-педе состоялась так называемая «Подготовительная комиссия православных церквей». Она определила «каталог тем будущего православного Просинода» который в дальнейшем должен был привести к созыву Вселенского собора.

После Второй мировой войны пришёл черёд Константинопольского патриарха Афинагора с его Родосскими Всеправославными конференциями (опять исключительно на территории Константинопольской патриархии). Первая из них, в 1961 году, вызывала подготовку Всеправославного собора с тем, чтобы сначала был созван «Просинод», и подтвердила заранее подготовленный Константинополем «каталог тем» для «Просинода»: 8 крупных глав, около сорока главных тем и вдвое больше параграфов и подпараграфов. После II и III «Родосских конференций» (1963 и 1964 гг.) в 1966 году состоялась Белградская конференция. Сначала она была названа «Четвёртой Всеправославной конференцией»…, а затем деградирована со стороны Константинопольской патриархии до степени «Межправославной комиссии», в то время как следующая конференция, состоявшаяся на «константинопольской территории» (в «Православном центре Вселенской патриархии» в Шамбези-Женеве) в 1968 г., была провозглашена «Четвертой Всеправославной конференцией». На этой IV Конференции, очевидно, нетерпеливые её организаторы спешили сократить путь до Собора, так как из огромного Родосского каталога… они взяли только «шесть первых тем» и определили новую «процедуру» работы. Одновременно было создано новое учреждение: «Межправославная подготовительная комиссия». Она необходима для «координационных работ над темами». Кроме того, был создан «Секретариат по подготовке Собора», т. е. на самом деле назначен для этого константинопольский епископ с пребыванием в вышеназванном центре в Женеве, в то время как предложения о принятии других православных членов в «Секретариат» были отвергнуты».

«Вся сегодняшняя «проблематика» вокруг тем будущего Собора, неуверенность и изменения в их подготовке, определении, искусственной «каталогизации», все новые изменения и «редакции» истинной православной совести доказывают только одно: что в данный момент не существует ни одной серьёзной и неотложной темы для созыва и проведения нового Вселенского собора Православной церкви. Даже если и существует тема, заслуживающая быть предметом для созыва и проведения Вселенского собора, она не известна сегодняшним инициаторам, организаторам и редакторам всех вышеупомянутых «конференций», с их прежними и нынешними «каталогами». Ибо если бы это было не именно так, то как объяснить, что со времени Константинопольского собрания 1923 года через Родосское 1961 года до Женевского 1976 года всё изменялась «тематика» и «проблематика» будущего Собора: изменялось количество, порядок, содержание и сами критерии «каталога тем», который должен был быть предметом работ такого великого и уникального церковного тела, каким был и каким должен быть всякий Святой Вселенский собор Православной церкви? На самом деле, всё это выявляет и подчёркивает не только самую обыкновенную непоследовательность, но и явную неспособность и непонимание Православия со стороны тех, кто сейчас, в данной ситуации и таким образом навязывает православным церквям свой «Собор», незнание и неспособность почувствовать и осознать, что значил и что значит настоящий Вселенский собор для Православной церкви и для полноты её верных во Христе. Ибо если бы они это почувствовали и осознали, то они, во-первых, знали бы, что в истории и жизни Православной церкви никогда ни один Собор, а тем более столь исключительно благодатное и духовное явление, каким является Вселенский собор, не вызывались искусственно, придумывая темы для его работы и заседаний; что никогда так нарочито не созывались «конференции», «конгрессы», «просиноды» и разные искусственные собрания, неизвестные и чуждые православной соборной традиции, перенятые на самом деле от западных организаций, чуждых Церкви Христовой»[414].

Однако не только тема, но и сам принцип «представительства» церквей на этих собраниях, выдвинутый Константинопольским патриархатом и принятый другими православными, противоречит соборному преданию Православия. Как пишет Иустин Попович, Православная церковь по своей природе епископальна и епископоцентрична, ибо епископ и собрания верных вокруг него являются выражением и проявлением Церкви. «Остальные, исторически более поздние и непостоянные формы церковной организации Православной церкви: митрополия, архиепископия, патриархия, пентархия, автокефалия, автономия и другие, сколько бы их ни было и ни будет, не могут иметь решающего голоса в соборной системе Православной церкви. Более того, они могут быть помехой для правильного функционирования соборности, если они маскируют собой и ущемляют епископальный характер и структуру Церкви и церквей. В этом, несомненно, главная разница между православной и католической (папской) экклезиологией».

Фанар (резиденция Константинопольского патриархата) добился, чтобы поместные церкви посылали на встречи не епископов, а свои «делегации». Этот порядок крайне важен для Фанара в силу малочисленности его приходов в Турции (3 тыс. человек). Главная его паства за рубежом. Но на встречи он посылает представителей из Турции. Иустин Попович отмечал по этому поводу: «Константинопольская иерархия почти на всех всеправославных собраниях состоит, главным образом, из титулярных митрополитов и епископов; из пастырей без паствы и без конкретной пастырской ответственности перед Богом и перед своей живой паствой… В последнее время Константинопольская патриархия произвела множество епископов и митрополитов, главным образом всё титулярных и фиктивных. Это, вероятно, подготовка к тому, чтобы на будущем «Вселенском соборе» множеством титулов обеспечить большинство голосов для неопапистских амбиций Константинопольской патриархии… Где тут соборность Православия?»[415].