H: оба политических реалиста и оба выступают за черно-зеленую коалицию.

М.: Но Герр Триттин все испортил. Он высокомерен и не обладает подлинностью. И он доказал своими налоговыми планами, что он очень далек от практической стороны политики.

 

Х: в прошлом году у тебя был взлом в Ювале. Вы поймали нарушителя. - Вы позвонили в полицию?

М.: Нет, я не звонил в полицию. Я оставил дверь открытой для моей дочери Магдалены, и я сидел, читая, когда сразу после полуночи я услышал шаги. - Хорошо, - подумал я. “Мы можем немного поболтать перед сном.- А потом я услышала, как кто-то кашляет. Я вошел в гостиную и увидел тень за колонной. Там был мужчина в шляпе, и он был больше меня. Я подумал было взять нож из кухни (у меня дома нет пистолета), но решил этого не делать.

Я почувствовал неконтролируемую ярость, чудовищную агрессию, которую могу вызвать, когда чувствую угрозу—мое лучшее оружие. С ревом, похожим на боевой клич, я просто подошел к незваному гостю и схватил его за обе руки. Я держал их так крепко, что порвал сухожилие на большом пальце левой руки. Я потащил его на мост, где был тридцатиметровый обрыв, и сказал ему: “Попробуй еще раз, и я сброшу тебя туда.- Он был так напуган, что весь дрожал. - Пожалуйста, не надо, - сказал он, уже всхлипывая. - Я отпустил его. Он исчез, и больше никогда не возвращался.

H: в течение многих лет смерть была одним из ваших самых близких товарищей, бросая вам вызов для достижения максимальной производительности. После чего, как вы сами сказали, вы почувствовали себя переродившимся. Приближаясь к семидесяти годам, меняет ли это ваши отношения со старым товарищем, со смертью?

М.: Он как раз за углом и быстро приближается. Время, которое у меня осталось, сокращается. Все, что я действительно хочу сейчас сделать, это воплотить несколько идей на практике. Я не хочу больше тратить время на лицемерных критиков или людей, бродящих по моему замку ночью. Я бы хотел, чтобы дети взяли на себя заботу обо мне. Я не администратор, и мне не нравится латать старые строительные площадки.

Для меня” успех " не измеряется в конце жизни. Успешная жизнь - это то, что у вас есть, когда вы что-то делаете. Бывают моменты, когда я преодолеваю трудности, и именно тогда я чувствую себя сильным и удовлетворенным. Мой успех, моя жизнь были не более чем воплощением идей в реальность.

Х.: Вы уже говорите о своей жизни в прошедшем времени?

М.: Да. Мне действительно больше ничего не нужно делать. Но я буду продолжать заполнять свое время реализацией идей. Я больше ничего не могу делать.

 

Архитектурный рендеринг шестого Горного музея Месснера, MMM Corones, разработанный Захой Хадид

H: вы когда-нибудь испытывали чувство благодарности?

М: Конечно. Я прекрасно провела время. Поколение альпинистов до меня побывало, может быть, в одной или двух экспедициях за всю свою жизнь. Мы могли делать практически все, что хотели. Мы могли бы осуществить наши самые смелые мечты. Мы даже смогли сами финансировать эти поездки. Мы не должны были нести австрийский, немецкий или итальянский флаг с нами в горы только потому, что мы финансировались государством или какой-то Национальной ассоциацией. Мы получали необходимые нам деньги от частного предпринимательства, а это означало, что мы устанавливали объективные отношения с тем, что мы делали, и с нашими успехами. У всех нас были свои возможности.

Это было сумасшедшее время. И мне повезло, что я выжил; повезло, что я не совершил ту единственную большую ошибку; повезло, что с 1972 года я смог следовать своим мечтам; повезло, что я разделил свою жизнь с несколькими сильными женщинами; повезло, что я смог спуститься с горы вовремя, прежде чем все стало слишком отчаянным. Недавно, когда я выходил из аудитории в конце одной из своих лекций, кто-то крикнул: “вам повезло!"Верно, - подумал я, - мне повезло больше, чем кто-либо заслуживает.

Давайте предположим на мгновение, что мы могли бы повернуть время вспять, и вам снова было бы около двадцати пяти лет. Могли бы вы конкурировать с восходящими звездами современности, такими как Дэвид Лама и Александр Хубер?

М.: В наши дни становится все труднее подниматься на вершину; планка установлена гораздо выше, чем была в мое время. Стандарты, по которым работают такие люди, как Давид Лама и Хансьерг Ауэр, настолько высоки, что я никогда не смогу достичь их. Я никогда не был таким блестящим.

Скалолазание стало глобальным явлением. Лучшие профессиональные альпинисты не делают ничего другого, кроме восхождения. У них есть одна или две спонсорские сделки, и все раскручивается, чтобы они могли финансировать свои маршруты. Мне приходилось читать лекции и писать книги, чтобы финансировать свои экспедиции.

В настоящее время 90 процентов альпинистов поднимаются в помещении. Большинство из них вообще никогда не выходят наружу. Крытый альпинизм - это просто чистый спорт; он не имеет ничего общего с приключениями. Но несколько лучших спортсменов, которые выходят из альпинистского зала и поднимаются в горы - [Алекс] Хоннольд, например, - поднимаются на несколько классов тяжелее, чем мы когда-либо делали.

В свое время меня считали кандидатом на самоубийство; они говорили, что я долго не проживу, что если буду продолжать в том же духе, то умру через несколько недель. Но то, на что сейчас взбирается Александр Хубер—например, на Хассе-Брандлер-Диреттисима на Cima Grande,—я бы никогда не осмелился попробовать. А еще есть Хоннольд, [Крис] Шарма и [Адам] Ондра—невероятно, на что способны эти парни!