Вы хотите сказать, что он принял желаемое за действительное?

М.: В 1953 году, когда Герман Буль спустился из Нанга-Парбат, Херлигкоффер вел себя точно так же. Буль был спасителем этой экспедиции, и после успеха Буля, Herrligkoffer, руководитель экспедиции, решил оставить оставшееся оборудование от восхождения Нанга Парбат в Пакистане, чтобы его можно было использовать на широкой вершине в следующем году. Эрлигоффер сказал Булю: "в следующем году мы едем на Брод-пик, мой следующий восьмитысячник. Но вы не можете прийти,ваши ноги разбиты.”

Вы должны понять мыслительный процесс Херлигкоффера здесь. Этот человек так тесно ассоциировался с успехами Буля на высшем уровне, что казалось, будто он, Херлигкоффер, сам добрался до вершины. Но именно Буль спустился с вершины, и именно тогда внутренний конфликт Эрлигоффера стал очевиден даже ему самому. Буль был Буль-он действительно существовал—так что же Херлигкоффер должен был делать со своими собственными высшими чувствами? Он должен был изолировать Буля, вести себя так, как будто его больше не существует.

H: как вы объяснили трагедию своим родителям?

М.: Я просто рассказал им все.

Х.: И как они отреагировали?

М.: По-Другому.

Х: а что сказал Твой отец?

М.: Когда мы впервые встретились, отец спросил меня, почему я не взяла с собой Гюнтера, и я рассказала ему. Мать просто приняла это. Конечно, она страдала больше всех, но она также понимала мое положение.

Х.: разве твой отец винил тебя?

М.: Конечно. Эта трагедия была столь же трудной для моих родителей, как и для моей сестры и братьев; это был первый раз, когда кто-то из нашей семьи умер. Для меня это было легче. Я сам пережил эту трагедию. Я понял, что произошло. Для остальных все это было так далеко. Пакистан, Нанга Парбат, 8000 метров-это было трудно для них понять, трудно справиться.

Х.: Вы, должно быть, ужасно страдали, зная, что вы выжили, а ваш брат-нет.

М.: Это чувство вины осталось со мной и по сей день. Это часть трагедии для каждого выжившего. Вы в конечном итоге думаете “ " почему я выжил, а не он? - А почему я?- Идеальный сценарий был бы, если бы мы оба выжили, но этого не произошло. Это казалось таким несправедливым, да и сейчас кажется.

Н: вам не кажется странным, что трагедия на Нанга Парбате была не концом ваших Гималайских приключений, а только началом? Конечно, было бы легче сказать: "Я сдаюсь сейчас. Я больше никогда не хочу испытать ничего подобного.”

М.: Это ключевой момент, противоречие, которое никто не хочет понимать, когда речь заходит о моих альпинистских подвигах. Ни один альпинист никогда не захочет пройти через что-то подобное. Но я пойман в ловушку между желанием никогда больше не испытывать ничего подобного и желанием снова и снова испытывать столь же интенсивные переживания.

Именно через сопротивление смерти мы, люди, переживаем то, что значит быть человеком. И именно в этом кажущемся парадоксе можно найти самые фундаментальные причины для восхождения на горы или поиска экстремальных ситуаций, будь то Южный полюс, Северный полюс, Гоби, К2 или Чан-Танг. Секрет заключается в том, что я могу испытывать самые сильные переживания только тогда, когда я подталкиваю себя к пределам возможного. Очевидно, когда я делаю это, я надеюсь, что не умру и что ничего плохого не случится с моим партнером, что все будет хорошо. Я также знаю, что если я просто пойду на небольшую прогулку, опыт не будет таким интенсивным.

Есть очень хорошая история об этом, написанная Евгением Гвидо Ламмером. Это произошло около ста лет назад. Он падает в расщелину, и проходит три дня, прежде чем он снова выходит. В это время он переживает смерть и ад. По прибытии домой он испытывает райское блаженство. Ощущение того, что он родился заново. Это и есть ответ.

H: так в чем же смысл этой истории?

М.: Это все о том, чтобы не умереть в потенциально смертельных ситуациях. Готфрид Бенн хорошо выразился, когда сказал, что альпинизм-это вызов смерти, а затем сопротивление ей. Смерть должна быть возможностью. Искусство альпинизма заключается в сопротивлении ему,в выживании.

Я никогда не хотел бы снова испытать такое переживание, как Нанга Парбат. Но по той же причине я не могу жить без опыта доведения вещей до предела. Симптом моего расстройства определяется жаждой жизни, которая исходит из того, что я подвергаю свою жизнь риску.

Н: была ли Нанга Парбат самым интенсивным переживанием, которое вы когда-либо имели в этом отношении?

М.: Да, конечно.