H: помимо скуки, были ли какие-то внутренние причины, по которым вы ненавидели болтовое восхождение?

М.: Ну, вы не могли бы разместить больше ста болтов на 100 метрах. И скала больше не собиралась нависать. Так что я пришел и сказал, что поднимусь без всего этого барахла. Прогрессия, дальнейшее развитие были возможны только в том случае, если я откажусь от болтовни.

В 1966 году я написал небольшую статью, которая была опубликована по всему миру: “убийство невозможного.” Я более или менее сказал, что если я использую болты, то больше нет такой вещи, как “невозможно”, и без этого приключения немыслимы. Я испытываю настоящее приключение только тогда, когда не знаю, каков будет результат. Приключение - это шаг в неизвестность, а может быть, и в невозможное. Это все равно что оказаться на другой планете. Если я все сделаю правильно, то вернусь целым и невредимым, а если нет, то, может быть, и нет.

Моя радикальная позиция настроила всех “торговцев скобяными изделиями” против меня. Многие из них до сих пор ненавидят меня за это, даже сегодня. Есть две различные школы мышления.

Х.: ваша школа хотела прямого поединка с природой?

М.: Нет, не так, как на дуэли. Я открываю себя природе; я не ставлю себя против нее или кого-то еще. Я готов выйти из буржуазного мира в мир нечеловеческий. Когда я нахожусь в этом мире, я могу чувствовать, что люди на самом деле не принадлежат там. Остальные могут продолжать делать все, что хотят.

H: вы рассматривали свое восхождение как форму искусства?

М.: Нет, я никогда не видел себя альпинистом-художником. Но я мог бы найти хорошую линию на утесе, которая могла бы предложить хорошую возможность свободного восхождения. Я всегда искал хорошие линии. Эта линия была очень важна. Это было как бы выражением моих способностей.

H: что такое хорошая линия?

М.: Тот, который приспосабливается к природным особенностям горы. А не наоборот, что означает, что я не приспосабливаю гору к своему недостатку способностей. Альпинист, который использует естественные особенности скалы-края, трещины, последовательности трюмов—следует хорошей линии.

H: что такое плохая линия?

М.: Когда я ставлю болты, потому что я не могу сделать ходов. Я не включаю страховые болты на современных маршрутах.

Х.: Из-за твоего антибольтового бунта некоторые люди высмеивали тебя как неандертальца, который лазает по горам, как обезьяна. Как вы отнеслись к этому осуждению?

М.: обезьяноподобные модели поведения—для нас было честью быть оскорбленными подобным образом.

Он сказал, что Вы играли в рулетку, когда поднимались на гору, что вы пренебрегли мерами безопасности на горе, что вы были безрассудны, самовлюбленны и имели желание смерти.

М.: Тогда была жесткая конкуренция между экстремальными альпинистами. Но серьезных споров не было. То, что обсуждали люди в буржуазном мире, не имело никакого отношения к экстремальным альпинистам. Мы не приняли это всерьез. Они хотели безопасности; я настаивал на безопасности.

Когда кто-то плохо падает, хорошие граждане всегда будут называть нас идиотами. Для них название игры таково: увидеть церковь снаружи, паб изнутри и горы снизу. Так что это ваша собственная вина; если бы вы не забрались туда, вы бы не упали. - Вы, конечно, правы, но кроме этого, мне не очень интересно то, что вы можете сказать.”

H: для экстремального альпиниста маргинализация может быть акколадой, формой признания?

М.: В то время мы были намного впереди всех остальных. Признание пришло только через десять лет, когда чистый альпинизм стал устоявшейся этикой в Соединенных Штатах, и молодые альпинисты не могли подняться по нашим маршрутам. - Это невозможно, черт возьми!- сказали молодые звезды. - Либо они жульничали, либо сходили с ума.”

На самом деле мы не были ни умными, ни сумасшедшими; мы, возможно, были немного лучше в свободном восхождении, чем торговцы помощью, и мы тренировались немного лучше. И у нас было это игривое отношение “давай просто попробуем”.

Тогда мы перепробовали много вещей, но часто забывают, что мы также потерпели неудачу во многих вещах. Неделя за неделей мы пробовали что-то новое, заходили так далеко, а потом застревали. Я бы сказал, что в 60 процентах случаев нам удалось бы подняться по маршруту; остальные 40 процентов нам пришлось бы отступить. Или даже не начать маршрут в первую очередь. Было очень много неудачных попыток!