Эстетические взгляды и вкусы Руссо

 

Руссо не оставил специального труда, где были бы изложены его эстетические принципы, но их можно проследить почти во всех произведениях философа, как теоретических, так и художественных.

Нетрудно убедиться, что Руссо находится в резкой оппозиции к царившей тогда аристократической эстетике, обязательной для всех придворных и светских людей. Например: парки того времени своими прямыми аллеями и подстриженными деревьями должны были отличаться геометрической правильностью планировки. Это должно было внушать мысль: перед вами упорядоченный, строго продуманный мир, даже природа вынуждена здесь подчиниться рассудку.

А с точки зрения Руссо, подобная красота фальшива, (с. 28) ибо красоту надо прежде всего чувствовать, а в пресловутом «высшем свете» «так же мало понимают чувства, как ученые педанты Гомера». Иначе говоря, больше умствуют, чем чувствуют.

Молодой Руссо любит совсем другую природу. В одной на ранних своих поэм, отдельные строки которой вдесь приведены, воспевается «Сад в Шарметтах»:

 

Любезный сердцу сад, где все манит к покою,

Отрада лучших дней, дарованных судьбою,

Уединения, невинности приют,

Когда б я только мог навек остаться тут!

… Здесь ласково ручей лепечет на бегу.

Цветы, чаруя взор, пестреют на лугу…

… При первом свете ли родившегося дня

Спешу увидеть я, как солнце за холмами,

Вставая, золотит вершины их лучами,

Иль в жаркий день, его усердием гоним,

Прохлады я ищу под деревом густым.

… Иль ночь сверкающий покров свой расстилает

И взору моему светила открывает.

… Или, застигнутый грозою, я бегу.

И, встретив пастуха со стадом на лугу,

Его растерянность пред бурей успокою.

Под ветра свист, и гром, и блеск над головою —

Равно я участью довольствуюсь своей

И счастья не могу желать себе полней.

 

Перевод А. И. Исаевой.

 

В зрелом возрасте Руссо предпочитал садам и лугам дремучие чащи, леса, где не видно, куда ведут тропы. «Дикой» называет Руссо природу, если ее еще не касалась рука человеческая, и как раз такая природа, по его убеждению, стократ прекраснее возделанной художниками-садоводами. То же и в его отношении к искусству. (с. 29)

В то время как профессора академий признавали нарисованный пейзаж достойным одобрения лишь в том случае, если картина отличалась строгой композицией по раз навсегда установленным правилам, Руссо не сомневается, что «все настоящие образцы вкуса — в природе», и незачем ее «исправлять» — «чем больше мы удаляемся от учителя, тем безобразнее становятся наши картины».

Вот почему говорят, что в XVIII веке, когда в светских кругах надменно отвергалось все стихийное, естественное, Руссо открыл истинное «чувство природы» умение ощущать очарование ее живописных и световых эффектов, ее величие как необъятного целого и прелесть единичных ее явлений. В человеческом существе «природа» — это богатство вольной фантазии, свежесть первичных впечатлений, это и оригинальность ума, чужих мыслей не повторяющего. Человек из народа нескладен, но что в душе — то и на лице, всегда искренен; грубоват, зато самобытен. Изящной в своих манерах личности аристократа достаточно иметь благонравную внешность, за его маской вежливости редко таится сохранивший своеобразие характер.

«Культ природы»— стержень эстетики Руссо. Там, где все естественно,— красота; в цивилизованном мире — красивость; там все правдиво, здесь — лживо. Усилия мастеров кисти и резца, рифмоплетов и беллетристов наделить дурной общественный строй привлекательностью обречены на неудачу.

Конечно, для полного удовлетворения своих эстетических потребностей человек нуждается в искусстве, он смотрит картины, читает художественную литературу, посещает театр и концертные залы. Образования не получивший труженик развлекается бесхитростными песенками, танцами, коротенькими спектаклями. Народная самодеятельность восхищает Жан-Жака не менее, (с. 31) чем профессиональное искусство. Ценит он и «пасторальный жанр» с пастухами и пастушками, жанр, известный в литературе со времен Древней Греции. Только бы в этих образах не было фальши переодетых аристократов, «играющих в природу»!

Эстетику Руссо, кроме «культа природы», отличает и «культ примитива», за которым нет никакой специальной выучки. Когда в своем первом трактате Руссо утверждал, что искусство якобы всегда чуждо морали, ссылаясь на статуи, украшающие парки, на картины галерей с фигурами бесстыдно обнаженных мифологических богов и богинь, то он выдвигал путь и нравственного оздоровления искусства: живописцам и скульпторам надо для этого изображать защитников отечества, людей, прославленных своими гражданскими добродетелями; литераторам же следует сочинять не вычурные, манерные стихи на «галантные» мотивы, а поэзию, наполненную возвышенными идеями, гражданственным содержанием.

В «Письме о зрелищах» Руссо осуждает театр как вредное для общества искусство. Почему же вредное? Да ведь персонажи драм — властелины, отталкивающие своим безразличием к морали; сюжеты искажают исторические события, к тому же еще с непременной слащавой приправой — любовной интригой. В этом же «Письме» Руссо одобряет Мольера за то, что он выводил на сцену — помимо дворян — мещан и слуг, правда упрекая его в том, что простые люди обычно у него либо глупцы, либо хитрецы.

Руссо подвергает критике стиль классицизма, преобладавший тогда во всех искусствах. На сцене действующим лицам не полагалось давать бурный выход своим порывам в ущерб индивидуальному своеобразию характеров и драматизму действия. Требование величия во что бы то ни стало осуществлялось посредством (с. 32) драматургических и театральных условностей (строгая логика сюжета, напыщенный язык, эффектные позы и т. д.). Малейшее нарушение этих условностей влекло за собой гнев придворных эстетов и академиков в париках.

Всему этому Руссо предпочитал драму бытовую, семейную, с персонажами среднего масштаба, лишенными крупных характеров. Ведь среди представителей третьего сословия много таких, что располагают к себе скромностью, добропорядочностью, искренностью в проявлении своих чувств! В одном из своих литературных произведений Руссо, касаясь официального театра своего века, с иронией замечает: можно подумать, что вся Франция населена одними маркизами и графами; а почему бы драматургу не заглянуть в контору купца, в мастерскую ремесленника? Удручает скука будничных дел? Но право же, дела таких людей трогают душу куда больше, чем всякие ложно-героические ужасы современных пьес.

Однако эстетику Руссо определяют как «сентиментализм», что допускает не только «чувствительность», но и пылкую страстность. К могучим страстям Руссо отнюдь не равнодушен. Лишь краем уха слыша о Шекспире, Руссо отлично знал великих французских трагиков XVII столетия — Корнеля и Расина, хотя они были классицистами, находя у них высокие достоинства, каких семейные драмы лишены. Но существу его эстетики они были чужды, ибо в них никогда не подвергался сомнению принцип монархической государственности. Зная, что, помимо страстей, возмущающих нравственное чувство, бывают и благородные страсти, гражданские, патриотические, Руссо призывает современных ему драматургов сочинять трагедии, проникнутые идеалом республиканским.

Во втором трактате Руссо, говоря о деспотизме «какого-нибудь султана», имел в виду французского короля, а порицая якобы «Берн и Гаагу»— города (с. 33) Швейцарии и Голландии — мол, в их театрах не ставятся республиканские пьесы, Руссо, конечно, имеет в виду театры Парижа.

Итак, круг эстетических интересов Руссо весьма широк: народная самодеятельность и артистически совершенные произведения; простенькие романсы и большие оперы; драмы и трагедии; стихи и художественная проза. Во всех родах и видах искусства Руссо желает одного: за какой бы сюжет ни брался художник, пусть не связывает крылья воображения рассудочными теориями и догматическими правилами, пусть образы его всеми чертами своими будут естественны, правдивы, тогда они будут волновать, доставлять наслаждение. Не только романтики были впоследствии благодарны Жан-Жаку за этот совет, но и писатели-реалисты.