От свободы дикаря к свободе гражданина

Прошло около года. Руссо узнает об очередном объявлении Дижонской академии, поставившей на конкурс тему: «О происхождении неравенства между людьми». Удивленный тем, что академия решилась выдвинуть эту так волнующую его «великую тему», Руссо вскоре написал трактат, понравившийся философу Дидро больше всех других его сочинений. Новый трактат был издан в 1755 году в Голландии с посвящением Женевской республике.

Что же нового находим во втором трактате Руссо?

В далеком доисторическом прошлом, утверждает Руссо вопреки историческим фактам, человек жил в полном одиночестве, лесным дикарем, не умевшим мыслить, (с. 21) не владевшим языком — это средство общения было для него лишним. И все же, наделенный инстинктом сострадания к себе подобным, дикарь готов был отказаться от пищи в пользу другого, выручал его в случае опасности, слепо отдаваясь «порыву человеколюбия». И не только добр был он, но и бессознательно счастлив — ведь никто и ничто его не угнетало, никакие законы его не сковывали, чт о хотел, то и делал, шел, куда влекло. Не ведал он, что такое соблазны цивилизованной жизни — театры, картины, блестящие дамы, роскошь одеяний; не томили его честолюбивые планы, не терзали его душу неутоленные вожделения и, живя на вольном воздухе, был всегда здоров. Эту счастливую дикость Руссо называл «естественным состоянием». Естественным потому, что от природы еще не отделившимся.

После многовековой эры одинокой дикости сформировалась первая стадия совместной жизни людей: ценой утраты лесной свободы — постоянная взаимопомощь; вместо охоты на зверей — земледелие. На первых порах человек изменился к лучшему. Появились «нежные сладостные чувства», «первые проблески сердечности» в виде супружеской, материнской и отцовской любви. И так как потребностей в это время еще мало, удовлетворить их было легко; при этом не было еще судов, законов, чрезмерного богатства у одних, нищеты у других, то люди продолжали чувствовать себя счастливыми. К какому периоду относится это второе — после лесного — счастье рода человеческого? К периоду «между косностью первобытного состояния и возбужденной деятельностью цивилизованного», другими словами, между «естественным состоянием» и «пагубной просвещен­ностью». Тут человек уже на пороге гражданского общества, но только на пороге.

У древних греков и римлян было представление о существовавшем в далеком прошлом «золотом веке», (с. 22) когда люди жили счастливо, так как природа щедро дарила им свои плоды в изобилии. Пленительную мечту о «золотом веке» лелеет и Руссо, по мнению которого цивилизация приносит людям: меньшинству — порчу нравов, большинству — горести и лишения.

Однако главная цель трактата о неравенстве, судя по самому названию,— выявить коренную причину страданий большинства людей, причину несправедливого распределения благ, которые дает человеку не только цивилизация. Не только хорошие дома, одежды, средства образования, даже продукты природы (хлеб, овощи, фрукты) достаются немногим. Ответ гласит: причина — в неравенстве имущественном и правовом, экономическом и политическом. Спрашивается: как это неравенство возникло? Привожу часто цитируемую и многократно иллюстрированную гравюрами мысль Руссо: «Первый, кто, огородив участок земли, сказал «это мое» и нашел людей, достаточно простодушных, чтобы этому поверить, был подлинным основателем гражданского общества. От скольких преступлений, войн, убийств, несчастий и ужасов уберег бы род человеческий тот, кто, выдернув колья или засыпав ров, крикнул бы себе подобным: «Остерегитесь слушать этого обманщика; вы погибли, если забудете, что плоды земли — для всех, а сама она — ничья!»

Увы, сами люди «устремились навстречу своим цепям». С а м и — потому что их прельстили «законы и порядок»; ц е п и — потому что в обществе они вынуждены подчиниться «верховной власти», власть же постепенно становится тиранической, в конце концов властелин перестает считаться с законами и возникает вместо порядка произвол. Последняя ступень неравенства вроде бы возвращает род человеческий к «естественному состоянию», но теперь это «плод крайнего упадка», ибо законы снова ничего не значат. Конечно, это «естественное (с. 23) состояние» со знаком минус — тут не равенство прав всех людей, они равны в... отсутствии у них прав. В данном случае народ, которому приходится расплачи­ваться за все ошибки своих правителей, имеет право «отказаться от своей зависимости», и ему надо лишь свергнуть деспота, чтобы равенство со знаком минус превратилось в равенство со знаком плюс, то есть в реальное, действительное равенство.

Человечеству, прошедшему сквозь горнило цивилизации, невозможно вернуться к минувшим временам, когда люди охотились в лесах дикарями, или к более близким временам, когда люди жили большими семьями, связанными кровным родством. Историю не повернуть вспять. Идеализация Жан-Жаком эры примитивного прошлого не мешала ему уповать на лучшее будущее.

“Общественный договор“

Именно так назван следующий трактат Руссо, и это озадачивает читателя: о каком «договоре» идет речь и между кем? Оказывается, предпосылкой возникновения общества было нечто вроде «договора» между отдельными людьми, решившими безопасности ради жить вместе, потом «договор» заключен был между обществом и теми, кому вручена власть. Пока правители не злоупотребляют своей властью, «договор» выполняется, когда же начинаются беззакония, народы ниспровергают своих тиранов, и негласный «договор» между гражданами требует от них одного — блюсти взаимные интересы ради прочности коллектива.

А разве так было в реальной истории? Нет, не было. Примитивные люди никогда не жили в одиночку и отнюдь не «договаривались» насчет совместной жизни. (с. 24) Выражение «общественный договор» создает иллюзию, «будто общественные отношения строятся людьми сознательно» [1]— писал В. И. Ленин. Стало быть, в данном вопросе Руссо не мыслил исторически правильно.

Зато принцип «общественного договора» служит ему для отрицания претензий монархов считать свою власть дарованной от самого господа бога, народу же помогает осознать свой «суверенитет»— право быть хозяином своей судьбы. Еще в трактате «О происхождении неравенства» Руссо бросил вызов властелинам, угнетающим свои народы: «Восстание, приводящее к умерщвлению или свержению с престола какого-нибудь султана,— акт настолько же правомерный, как и те, которые он совершал накануне, распоряжаясь жизнью и имуществом своих подданных. Одна только сила служила ему опорой, сила его и ниспровергла».

Из осторожности Руссо говорит о неких султанах, а не о королях, но читатель XVIII века понимал, кого он имеет в виду: речь идет о правомерности революции всюду, где общество угнетаемо тиранией абсолютной власти одного над многими. Эту же мысль Руссо выдвигает в сочинении «Об общественном договоре», утверждая, что народ имеет законное право «сбросить с себя ярмо» и «вернуть себе свободу», отнятую тем или иным деспотом.

Рабство ужасно во всех проявлениях, всегда противно самому естеству человека. Не раз цитируемые слова Руссо: «Человек рожден свободным, а между тем везде он в оковах»— девиз гуманизма, притом революционного, потому что иллюзию просветителей, считавших возможной взаимную любовь королей и народов, Руссо не разделяет. Монарх — народолюб! Бывал когда-нибудь (с. 25) такой? Не из книг, а из живого опыта народной жизни усвоил Руссо свой трезвый взгляд: «Личный интерес монархов прежде всего заключается в том, чтобы народ был слаб, беден и чтобы он никогда не мог им сопротивляться». Напрасно ждать чего-либо хорошего от повелителя, окружающего себя не людьми способными и нравственными, а людьми посредственными и в моральном отношении беспринципными — такие послушны ему во всем… «Человек истинно заслуженный составляет такую редкость в министерстве, какую составляет дурак во главе республиканского правительства». А вот «народ ошибается гораздо меньше в выборе, чем государь»,— убежденно и смело пишет Руссо.

Из этого логически вытекает, что только в руках народа должна сосредоточиться и законодательная и исполнительная власть, что лучший политический строй — это республика, где все равны перед законом. Так как по-французски слово «равенство»— «эгалитэ», то республику, описанную в книге Руссо, называют «эгалитарной». Как истинный просветитель освещает теперь Руссо эволюцию человека от стихийной и дикой к сознательной и культурной жизни: «Хотя в состоянии общественном человек и лишается многих преимуществ, которыми он обладает в естественном состоянии, но зато он приобретает гораздо большие преимущества — его способности упражняются и развиваются, мысль его расширяется, чувства его облагораживаются и вся его душа возвышается до такой степени, что, если бы злоупотребления новыми условиями жизни не низводили его часто до состояния более низкого, чем то, из которого он вышел, он должен был бы беспрестанно благословлять счастливый момент, вырвавший его навсегда из прежнего состояния и превративший его из тупого и ограниченного животного в существо мыслящее, в человека». (с. 26)

Свобода дикаря была стихийной; примитивным было равноправие первых граждан на заре истории. В обществе же человек обретает сознание гражданина и своей ценности как личности — двустороннее сознание, которое возмущается тем, что деспотическая власть не считается с правом и человеческим достоинством. Изменилось теперь у Руссо и представление о свободе: для дикаря она была отсутствием каких бы то ни было обязанностей перед себе подобными, теперь же означает сознательное и добровольное самоподчинение гражданина народу и коллективу — «общей воле».

В государстве, где восторжествует свобода и равенство, конституция будет не только вырезана на мраморе и меди, но и «запечатлена в сердцах граждан». Гордый завоеванной в борьбе свободой и правом решать вопросы государственной важности, гражданин будет отличаться и безукоризненной честностью, скромностью и самоотверженностью — это значит, что в критический для республики момент он без колебаний, с полной готовностью отдаст свою жизнь. Строптивый гражданин будет там исключением, а сознательный, дисциплинированный гражданин — типичным. И еще кое-что существенно для облика гражданина эгалитарной республики: это будет человек, у которого заботы о семье не поглощают все внимание, у которого «общественные интересы берут верх над частными» и который не ставит выше гражданского долга «интересы своего кошелька». В такой идеально сплоченной республике каждый займет место соответственно труду, усердию, способностям и заслугам перед коллективом.

При этом Руссо не вполне уверен, подчинится ли буржуазия законам республики. «Дайте деньги,— говорил он предостерегающе,— и скоро вы будете в оковах... В стране действительно свободной граждане все делают своими руками, а не деньгами». Признавая «законным (с. 27) мятеж, удушающий тирана и свергающий его с престола», Руссо ненавидит также деспотизм богачей —«деспотизм, который мало-помалу поднимает свою отвратительную голову».

Осуществим ли практический наказ Руссо: «Не допускайте ни богачей, ни нищих»? Возможно ли на руинах феодально-аристократического монархического государства создать республику, состоящую из одних ремесленников и землепашцев? Ненависть Руссо к толстосумам-буржуа дошла до той грани, за которой возникает учение социализма. И хотя коммунистические утопии его времени не увлекали мысль Руссо, в одном из своих писем он назвал «страшными» слова: «мое», «твое». Ведь, по Руссо, зловредный корень неравенства заключен в возникновении частной собственности.