Каким увидели Жан-Жака во Франции

Родился он в Женеве — одном из городов Швейцарии, состоявшей тогда из ряда независимых кантонов. До чего была крохотна родина Жан-Жака, судите по количеству ее народонаселения — около 23 000 человек, что не мешало ей гордо называться республикой. Предки Жан-Жака — французские протестанты (их называли «гугенотами»), эмигрировавшие в Швейцарию из-за (с. 8) преследований со стороны католического духовенства. Были среди них книгопродавцы, дубильщик кожи, суконщик и землепашец. Отец Жан-Жака Исаак Руссо — часовых дел мастер, мать Сюзанна Бернар — дочь пастора. Следовательно, семья Руссо принадлежала к скромным демократическим кругам. Появившись на свет 28 июня 1712 года, Жан-Жак стоил матери жизни. И так как отец его запутался в какой-то истории с дуэлью и вынужден был покинуть Женеву, то в десятилетием возрасте Жан- Жак остался на попечении тетки и дяди, затем отдан был на воспитание пастору, жившему в деревне.

Уже в раннем детстве Жан-Жак всех удивлял своим даром сочувствия, рассказывает он в своих воспоминаниях, написанных в старости, однако сохранивших ясность и красочность. Вздохи, сопровождавшие ласки отца, когда заходила речь о покойной матери, заставляли мальчика мгновенно откликаться: «Значит, мы будем плакать, отец». Жан-Жак «еще ничего не постиг, а уже все перечувствовал». Волновали его также книги. Еще вместе с отцом, не замечая, как проходила ночь, он читал длинные романы авторов XVII века, читал и античных историков. Особенно помогли Жан-Жаку выработать идеал стойкого, мужественного человека и патриота-республиканца «Сравнительные жизнеописания» греческого писателя I—II века Плутарха, о древнеэллинских и римских героях. Рассказ о том, что патриот древнеримской республики Муций Сцевола, желая показать врагу Рима — этрусскому царю — стойкость своих соотечественников, сжег на его глазах правую руку, так воспламенил фантазию маленького Жан-Жака, что, излагая домашним эту историю, он «подошел к жаровне и протянул над нею руку, чтобы воспроизвести тот подвиг». Стремясь походить на античных героев, Жан- Жак стойко переносил физическую боль, несмотря на свою хилость. Однажды, когда отец хотел наказать его (с. 9) старшего брата, Жан-Жак заслонил того своим телом. Был и такой случай: вследствие неосторожности двоюродного брата пальцы Жан-Жака сдавило цилиндром машины на ситцевой фабрике, куда он однажды зашел поглядеть, как трудятся люди. Отчаяние брата так тронуло сердце Жан-Жака, что он не выдал виновника, сказав, будто на его руку свалился большой камень. Случилось, что один из сверстников Жан-Жака, играя с ним в шары, нечаянно ударил его молотком по голове. Ужас приятеля, сделавшего это, был столь велик, что окровавленный Жан-Жак принялся его утешать.

Лучшие черты своего характера Руссо объясняет и врожденной добротой, и тем, что получил «здоровое и разумное воспитание», что «никогда не был ни свидетелем, ни жертвой каких-либо злобных чувств». Впервые Жан-Жака постигло разочарование в близких ему людях, когда однажды его обвинили в поломке гребня только потому, что он был один в комнате, где лежал этот гребень. Признай Жан-Жак свою вину, ограничились бы внушением, и не более того, но так как он виноват не был, то, отрицая свою вину, он остался непоколебим — «ему легче было умереть, и он решился на это». Его вы­секли за «ложь и упорство». Навсегда запомнил Жан- Жак это ощущение, после чего в нем появилась новая черточка или, скорее, утрачена была прежняя — «детская безмятежность». Пришел конец его «ясной детской жизни», вспоминает Руссо в старости, он «перестал наслаждаться невозмутимым счастьем». Обстановка вокруг него осталась вроде прежней, но окраска ее уже была другой. Даже сельская природа, которую он так любил, казалась ему теперь мрачной. Прежнее искреннее отношение к воспитателям уступило место скрытности, а ей часто сопутствует притворство.

В начале 1725 года Жан-Жак поселился в доме дяди и тетки. Пробовали отдать его в обучение к нотариусу, (с. 10) но сутяга из него не вышел. Тогда его отдали в граверную мастерскую. Само по себе это ремесло могло бы увлечь Жан-Жака, если бы не грубость его хозяина, щедрого на брань и кулачные расправы. Утрата свободы, которой он пользовался в семье, ощущалась им как рабство. Раньше веселый, любивший детские игры, теперь он угрюмый бирюк с рассеянным, устремленным куда-то поверх вещей взглядом, снедаемый туманными мечтами, плачущий без причины, вздыхающий неизвестно от чего.

Однажды в воскресный день Жан-Жак опоздал домой с загородной прогулки, и городские ворота захлопнулись перед ним. В первый миг он растерялся и даже впал в отчаяние, затем почувствовал вдруг решимость круто изменить свою жизнь — избавиться от ненавистного ему хозяина даже ценой разлуки с родней. И вот, 14 марта 1728 года открылась новая глава биографии Жан-Жака — первое в его жизни чувство независимости, конечно наивно преувеличенной. С подаренной ему игрушечной шпагой на боку Жан-Жак выглядел этаким маленьким «странствующим рыцарем». Горечь на лице его сменилась улыбкой. Начитавшийся неправдоподобных до абсурда рыцарских романов, Жан-Жак мечтал совершить героические подвиги. Он весело шагал по дороге, опьяненный «наслаждением брести, сам не зная куда», и не покидали его «обольстительные надежды». Беззаботно растянувшись на траве, любуясь солнечным закатом, а в лесу слушая трели птиц, Жан-Жак размышлял: не опоздай он у городских ворот — стал бы отличным мастером, жил бы спокойнее, но... и скучнее. А как обрести чувство полноценного существования? Для этого уходи подальше от людей.

Но ведь голод не тетка. Еще два-три дня, и «блестящие планы» лопнут как мыльный пузырь. К счастью, немало оказалось на свете добрых людей, предлагающих (с. 11) шестнадцатилетнему бродяжке кров и пищу. По-видимому, лицо его было чем-то привлекательно и внушало доверие. В ранний период своих скитаний Жан-Жак еще легко поступается некоторыми убеждениями, если… от этого может выиграть его благополучие. В католической области Савойе он знакомится с пастором Понвером и, чтобы не лишиться дарового обеда, не возражает ни слова, когда кюре обрушивается на протестантские верования его земляков-женевцев. Но священник решил вернуть юного кальвиниста в лоно католической церкви. Главные союзники хитрого кюре в этом деле — голод, угрожающий всем, кто не имеет денег в кармане, и вдова-пенсионерка сардинского короля Луиза Элеонора Варанс — в ее задачу входило уговорить Жан-Жака.

Восторг охватил шестнадцатилетнего юношу, когда 21 марта 1728 года он увидел перед собой миловидную тридцатилетнюю женщину с добрым, участливым лицом. Готовый выполнить любое ее приказание, Жан- Жак отправился пешком в Турин в специальный приют для новообращенных «имени святого духа» — здесь юному кальвинисту предстояло превратиться в католика.

На что только не нагляделся Жан-Жак в «душеспасительном» заведении, где пробыл более четырех месяцев, окруженный ворами, грабителями, продажными женщинами... Выйдя из приюта, Руссо не стал благочестивее.

Средств к существованию не было, он вынужден был наняться в лакеи. Ничто так не уязвило его самолюбие, как необходимость надеть на себя ливрею — ему, с детства начитавшемуся книг о людях независимых, действующих из высоких, бескорыстных побуждений.

Оставаться в лакеях Жан-Жаку не хотелось. В начале 1729 года он встретил земляка, появившегося случайно в тех же краях, и вместе с ним ушел, никому не сказав о своем решении. В дороге Жан-Жака осенило: а что, (с. 12) если сделать остановку в Шамбери и навестить г-жу Варанс, вдруг не прогонит? Это «вдруг» сказочно осуществилось! Неожиданно для него она отнеслась к Жан-Жаку более чем участливо, так что вскоре он стал именовать ее маменькой.

Хотя Луиза Варанс считала себя правоверной католичкой, она довольно свободно толковала догмы религии и проявляла любопытство ко всему на свете — от фармакологии до философии. В ее домашней библиотеке Жан-Жак, «чувствуя все более сильное влечение к знанию», читал и перечитывал сочинения гуманистов XVI века, писателей, наблюдавших нравы высших сословий в эпоху короля Людовика XIV, философов XVII столетия, английских и французских просветителей. Благодаря своему другу врачу, Саломону, он получил представление об основах естествознания того времени, начал улавливать «связи наук между собой», увлекся ботаникой и математикой, историей и географией, физиологией и анатомией. Пробудившаяся его любознательность с тех пор владела им до конца дней.

Мало того, Жан-Жак знакомится с теорией музыки, вскоре сам начинает музицировать, выучившись играть на клавесине, сочиняет дуэты, небольшие кантаты, пьески. Еще не умея петь с листа и хорошо читать ноты, не овладев как следует правилами композиции, он уже давал уроки музыки местным девицам из состоятельных семей. «Я незаметно учился музыке,— вспоминает Руссо,— преподавая ее».

Вопреки позднейшему утверждению Жан-Жака, что он в этот период «усваивал из книг больше их фразеологию, чем содержание», поэзия и художественная проза развивали его вкус и обогащали ум. Когда Руссо служил лакеем, он благодаря аббату Гувону изучил латинский язык, читал древнеримских поэтов и сносно овладел итальянским языком. Ему стали доступны в оригинале (с. 13) Вергилий, Петрарка, Тассо, Метастазио. Во французской литературе его внимание захватили стихи Маро, «Гаргантюа и Пантагрюэль» Рабле, философский роман «Телемак» Фенелона, содержавший одну из первых просветительских утопий, поэма Вольтера «Генриада», в которой выведен образ либерального короля Генриха IV, роман «Кливленд» аббата Прево, чей герой с его несчастьями… «испортил ему больше крови», чем «собственные бедствия». Все это не только доставляло ему эстетическое удовольствие, но и побуждало к самостоятельному творчеству. С 1734 года он сочиняет стихи, поэмы, комедии, рассматривая их пока всего лишь «как упражнения в слоге, изысканностях речи». Что сам он станет когда-нибудь художником слова и композитором, Жан-Жак тогда и не предполагал.

Пока что мы видим перед собой только увлеченного читателя и самородка в области музыки и литературы. Между тем пережитые им невзгоды оставили глубокий след в его сознании. Он глубоко задумался над общественным устройством. Еще до бегства из Женевы Руссо уяснил себе факт неравенства положений и прав разных людей: вот сам он принадлежит не «верхнему кварталу» города, где проживают богачи, а кварталу Сен-Жерве — району бедняков, ибо он ведь всего лишь «жалкий подмастерье». Скоро, скоро он поймет, что в современном ему обществе «во всех состояниях за сильного всегда отвечает бессильный».

Память Жан-Жака запечатлевает все, что подтверждает эту мрачную мысль. Однажды он забрел, голодный и усталый, в домишко французского крестьянина; тот сначала предложил ему грубый ячменный хлеб с примесью соломы, затем, проникшись доверием, спустился в подвал, и вскоре Жан-Жак уписывал за обе щеки пшеничный хлеб, яичницу. Оказывается, из страха перед сборщиками налогов землевладелец вынужден (с. 14) был прятать добытые в поте лица плоды своего же труда.

«Этот случай,— вспоминает Руссо,— заронил в мою душу семя той непримиримой ненависти, которая впоследствии выросла в моем сердце против притеснений, испытываемых несчастным народом, и против его угнетателей».

Зарождаются у Руссо сомнения и относительно правопорядка родной Женевы. Придет время, когда он осторожно заметит, что его соотечественники лишены «достаточно правильных и достаточно ясных понятий о законе и свободе». Буржуазная республика для Руссо всегда лучше феодальной монархии, тем не менее он уже наблюдает в своем отечестве антагонизм богатых и бедных, так как женевская конституция делит население на пять классов, управляют же только первые два.

Руссо знал о народных восстаниях в 1707 году и в 1725 году, жестоко подавленных. Весной 1738 года произошли уличные схватки между сторонниками совета и народом, три тысячи патрициев бежали и вернулись только благодаря помощи, оказанной им капиталистической Англией и монархической Францией. Вспоминая этот эпизод гражданской войны, очевидцем которого он был, Руссо писал, что «восставшая с оружием в руках Женева» возбудила в нем «порыв патриотизма».

Не догадываясь о зреющем сознании Жан-Жака, не замечая его умственного роста, друзья Луизы Варанс советовали ей направить своего юного друга в семинарию, после которой он мог бы стать деревенским кюре. Однако Жан-Жак учился там неохотно и бросил семинарию.

После десяти лет жизни в доме Луизы Варанс ему пришлось уехать, собственным трудом добывать себе средства к существованию. О том, чтобы вернуться (с. 15) в Женеву, не могло быть и речи; оставался один путь —    во Францию, где возможностей было неизмеримо больше. Почти год он учительствовал в доме г-жи Мабли в Лионе, и так как необходимого для учительской деятельности терпения ему недоставало, он принял решение отправиться в Париж, надеясь завоевать своими талантами столицу Франции. Прежде всего он совершит «революцию в музыке», упростив нотную систему: вместо пяти линий и значков будут цифры. Везет он с собой и написанные им пьесы, уверенный, что их сразу же возьмут к постановке лучшие театры. Хотя в принципе Жан-Жак почитал скромность, довольство малым, он «не избегал случаев приобретать известность», как писал он позднее, тем более что «небо одарило его счастливыми природными данными». Итак реформа нотной системы — «и судьба его отныне устроена»!

Лионские друзья, родные братья — Мабли и Кондильяк, имена которых вошли в историю общественной мысли, снабдили Жан-Жака рекомендательными письмами к столичным знаменитостям. Осенью 1742 года Руссо в Париже. Он был тут десять лет назад, и тогда великий город показался ему «непривлекательным»; теперь наоборот — «блестящим», хотя пришлось довольствоваться скверной гостиницей на плохонькой улице.

Вскоре Жан-Жак знакомится с философом Дени Дидро, будущим своим другом. Хранитель королевской коллекции медалей де Боз представил его физику Реомюру, по чьей рекомендации Руссо прочел в академии доклад о реформе нотных знаков. Хотя доклад «вызвал комплименты», участь проекта решил отзыв композитора Рамо, доказавшего его полную непригодность.

В Париже его начинают приглашать в аристократические дома. Вот соблазн, перед которым не устоял Жан-Жак. Всегда полагавший, что нравственно выше простой (с. 16) образ жизни, теперь Жан-Жак не без удовольствия вращается в среде, соединившей образованность, богатство и внешний блеск. Узнать ли прежнего Жан-Жака? Пока что лишь в том, что он «не будучи глупцом, часто выглядит дураком». Почему же здесь его с интересом принимают? Плоды упорного труда Жан-Жака в деле самообразования налицо — он удивляет всех и умом и решительностью суждений, тогда как светская тонкость ума не идет дальше умения… воздерживаться от окончательных выводов.

Вскоре перед ним развертывается иная перспектива.

В 1743—1744 годах Руссо на дипломатической службе в должности секретаря посольства в Венеции. Раньше, когда обстоятельства требовали от него дисциплины, он, чтобы избавиться от «стеснения и гнета», легко выискивал самооправдания, жалуясь на «неусидчивость», на присущие его характеру «сумасбродства». Венеция же сделала Руссо неузнаваемым — перед нами исполнитель­ный, трудолюбивый чиновник, и мы уверены: блестящая карьера не за горами.

Так что же это? «Отъявленный республиканец» преданно служит монархии? Но следует помнить: Франция — страна, к которой у него особая симпатия. Убежденный враг королевской власти и всякого деспотизма, он все-таки чувствовал, говоря его собственными словами, «тайное расположение к той самой нации, которую считал раболепной, и к правительству, которое порицал». Это пристрастие не покинет его, даже когда французское правительство, чиновники и писатели «соединятся в общей злобе против него».

Приглядываясь к Венеции, Руссо убеждается, что республиканский строй маскирует здесь самоуправство дожей — о власти народа и речи не было. А вспыхнувший конфликт с послом усилил в Жан-Жаке стремление оценить и подлинную сущность политического режима (с. 17) монархической Франции. Дело в том, что Руссо мешал неблаговидным делам посла и его подчиненных, чем вызвал их ярость. Подумайте только, безродный мещанин смеет указывать дворянам, выставляя себя образцом неподкупности! Письма Руссо в Париж оставались без ответа. «Безнадежность моих справедливых жалоб,— вспоминал позднее Руссо,— оставила у меня в душе зачаток возмущения против наших глупых гражданских установлений, которые подлинное общественное благо и настоящую справедливость всегда приносят в жертву какому-то мнимому порядку, ибо в действительности он нарушает всякий порядок и только усиливает притеснение слабых и беззаконие сильных санкцией общественной власти». Венецианский опыт подтвердил справедливость наблюдений, сделанных в скитаниях, а потом и в Париже. Тогда у Руссо и возникло желание написать книгу «Политические установления»— нечто близкое к этому он создаст лишь пятнадцать-шестнадцать лет спустя.

Вернувшись из Италии, Руссо познакомился с Терезой Левассер — белошвейкой и уборщицей, и вскоре она стала спутницей его жизни. Отнюдь не преувеличивая достоинств Терезы, имя которой при разных обстоятельствах всплывает в его биографии, Руссо радовался в ней соединению доброго характера и наивности.

Как раз в год возвращения Руссо из Венеции шла подготовка замечательного многотомного издания — Энциклопедии, и Дидро предложил Жан-Жаку писать и редактировать статьи о музыке. Так Руссо занял свое место среди французских энциклопедистов. Французских, хотя в течение всей своей жизни гордо именовал себя «гражданином Женевы»— во-первых, из чувства благодарности своей первой родине, с которой сохранил духовные связи, во-вторых, подчеркивая этим, что (с. 18) республиканец он и по своему происхождению и по своим взглядам.

К этому времени Жан-Жак был уже хорошо известен как композитор, поэт, как интересный собеседник с весьма широкими интересами. Что тверды и последовательны его демократические убеждения, что Руссо является одним из самых глубоких мыслителей своего времени, стало ясно тогда, когда появились напечатанными его «Рассуждения», иначе их называют «Трактаты». Отрывками из них как раз и открывается наш сборник.