Тед Банди после ареста в Юте в августе 1975. Одет он был в невзрачную одежду «грабителя».

Снимки Теда Банди, сделанные 3 октября 1975 после его ареста по обвинению в похищении Кэрол Даронч.

Снимок, сделанный группой наблюдения, 1975, Юта.

Фотографии Теда Банди, сделанные группой наблюдения осенью 1975. Его выпустили под залог после предъявления обвинений в похищении на территории Юты.

Глава 22

Первое послесудебное письмо Тед написал 14 марта 1976, которое ошибочно датировал 14-ым февраля.

«Дорогая, Энн, спасибо за письма и материальную поддержку. После провала мне было не до ответов. Нужно было время на обустройство – на подготовку к адской тюремной жизни, чтобы понять, что ждёт меня в будущем».

Он сказал, что письмо мне – это первый шаг на пути к пониманию. Он был сбит с толку обвинительным приговором и презирал за это судью Хэнсона, намекая на то, что тот руководствовался не фактическими деталями дела, а общественным мнением. Ему грозило от 5-ти лет до пожизненного, и он подозревал, что Департамент по условно-досрочным освобождениям из-за предвзятости склоняется к пожизненному сроку.

«Кажется, они сфокусировались на теории Джекила и Хайда, которую, вообще-то, оспорили все обследовавшие меня психологи.»

Тед написал, что сотрудник службы пробации уверен, что он допустил ряд признаний в письмах ко мне. Но, конечно же, это было не так. До суда у меня были только те 2 письма, которые я с его согласия передала детективам из полиции округа Кинг.

22 марта судья Хэнсон объявил, что из-за необходимости психологического обследования, вынесение приговора откладывается на 90 дней. В ту ночь Тед принялся писать мне, прислонившись спиной к решётке камеры, чтобы лучше было видно. Кажется, перспектива обследования, которое должно было проводиться в тюрьме Юты на Вершине горы[57], не особо его расстроила.

«Если чем и богата тюремная жизнь, так это условиями, порождающими человеческие страдания и тюремными историями, рассказанными заключёнными. По нескольким причинам я должен этим воспользоваться и начать впитывать этот океан ценных мыслей. Собираюсь заняться писательством».

От меня Тед хотел, чтобы я стала его редактором и литературным агентом, дабы помогать продавать книги, которые он собирался написать о своём деле. Чтобы мы как можно скорее стали партнёрами и достигли соглашения о распределении долей от непременной прибыли. Он попросил, чтобы я до поры не разглашала его предложение, и отсылала письма через офис его адвоката.

Я не знала точно, о чём будет книга. Я написала ему длинное письмо с подробным описанием нескольких издательств и правильной формы подачи рукописи. Я снова напомнила о своей книге о пропавших девушках, на которую уже был заключён контракт с В. В. Нортоном и подчеркнула, что он должен быть упомянут в этой книге. Я предложила ему часть гонорара в зависимости от количества глав, написанных им самим.

Я призвала его повременить с издательством своих книг, чтобы обезопасить себя: дела с его участием в Юте и Колорадо ещё не были завершены. Следователи Колорадо быстро продвигались в расследовании, хотя общественности, включая меня, были доступны лишь некоторые детали, как, например, то, что полиции были известны данные по оплате кредитной картой.

Из новостей я написала Теду, что собираюсь приехать в Солт-Лейк-Сити в рамках подготовки к редактированию книги о путешествиях для издательского дома в Орегоне. И, если удастся, постараюсь навестить его в тюрьме.

Но для этого нужно было получить разрешение, что было не так-то просто сделать: я не была его родственником и не числилась в списке лиц, которым было разрешено посещать Теодора Роберта Банди. Я позвонила в офис начальника тюрьмы Сэма Смита, находившемся в старой тюрьме в Дрейпере, меня попросили перезвонить, когда буду в Солт-Лейк-Сити, – тогда они и примут решение. Я была практически уверена в отказе.

1 апреля 1976 я полетела в Юту. Не летала на самолёте с 1954 года и никогда раньше на реактивном: впечатлений добавляло и то, что из дождливого Сиэтла попасть в Солт-Лейк-Сити я могла всего за пару часов.

Погода была ясная и солнечная. Я ехала в арендованном автомобиле, разглядывая местные серо-коричневые пейзажи с перекати-поле, гонимые ветреными пыльными клубами. Окружение было таким же незнакомым, как 3 года спустя в Майами, куда я тоже приехала из-за Теда.

Я позвонила в тюрьму и узнала, что посетителям разрешалось приходить только по средам и воскресеньям. А был четверг и почти 4 часа дня. Начальник тюрьмы Сэм Смит сказал:

– Попрошу кого-нибудь из работников перезвонить вам.

Раздался звонок. Цель вашего посещения Банди?

– Я его старый друг.

Как долго я собираюсь пробыть в Юте?

– Только сегодня и завтра утром.

Мой возраст?

– Сорок, – подходящее число. Для поклонницы Теда я была старовата.

– Хорошо. Мы предоставим вам специальное разрешение. Вам нужно подойти к 5:15. У вас будет 1 час.

Государственная тюрьма Юты на Вершине горы находилась примерно в 20-ти милях от мотеля. У меня было достаточно времени, чтобы сориентироваться и найти правильную дорогу до Дрейпера с населением в 700 человек. Я взглянула направо и увидела башни-близнецы с охранниками, вооружёнными ружьями. Старая тюрьма и местность вокруг были такого же серо-коричневого цвета. Меня захватило чувство безнадёжности, – я могла представить себе безысходность Теда, запертого внутри.

Когда мне было 19, я проходила практику в Специальной школе для девочек штата Орегон и куда бы ни пошла, везде носила с собой увесистую связку ключей, – но это было давно. С тех пор я не вспоминала о всех этих средствах безопасности, которые помогали сдерживать людей за стенами и решётками. Охранник у двери сказал, что я не могу пронести внутрь свою сумку.

– И что мне с ней делать? – спросила я. – Я могу оставить её в машине, но что насчёт ключей от неё? Могу я пронести их?

– Извините – ничего с собой.

Но всё же он смягчился и открыл комнату с прозрачными перегородками внутри, где я оставила на столе ключи от машины. В руке я держала сигареты.

– Извините – никаких сигарет и спичек.

Я оставила их рядом с ключами и принялась дожидаться Теда. На меня давила клаустрофобия, которую я всегда испытывала, находясь в тюрьмах, а ведь по работе мне пришлось побывать почти во всех тюрьмах Вашингтона. Сдавливало грудь и тяжело было дышать.

Чтобы отвлечься, я оглядела комнату ожидания. Я пришла в неурочные часы, поэтому она была пуста. Тусклые стены и продавленные стулья, казалось, нисколько не изменились на последние 50 лет. Там был автомат со сладостями, доска объявлений, фотографии персонала и кем-то забытая религиозная рождественская открытка, –кому? от кого? Дисциплинарные карточки заключённых, объявления о продаже, бланки заявлений на курсы самообороны, – для кого? для персонала? посетителей? заключённых?

Интересно, как будет проходить встреча? Мы будем общаться по телефону, сидя перед стеклянной перегородкой? Или между нами будет стальная решётка? Мне вовсе не хотелось видеть Теда за решёткой. Я знала – это уязвит его.

Некоторые люди не переносят запах больниц. Я не переношу запах тюрем. Все они пахнут одинаково: сигаретным дымом, моющим средством, мочой, потом и пылью.

Ко мне вышел улыбающийся человек – лейтенант Таннер из тюремного персонала, и предложил пройти с ним. Мы прошли через электрические ворота, которые тяжело захлопнулись позади нас. Я написала своё имя, и лейтенант Таннер провёл меня через вторые электрические ворота.

– Вы будете общаться здесь. У вас есть час. Мистера Банди приведут через несколько минут.

Наконец-то! Это был тесный кусок пространства, втиснутый между двумя автоматическими воротами. Там было 2 стула, стоящих напротив стойки с пальто и между ними – не понятно для чего – банки с лаком. За стеклом всего в 4-ёх футах сидел охранник. Интересно, мог ли он подслушать нас? Я услышала приближающиеся шаги, но отвела взгляд, как бывает, когда не можешь смотреть на искалеченного или обезображенного человека. Не могла видеть Теда в клетке.

Открылась третья электрическая дверь, Теда сопровождали двое охранников. Они обыскали его сверху до низу. Меня не обыскивали. Они следили за мной? Откуда они знали, что я не пронесла контрабанды, ни лезвия в рукаве?

– Ваши документы, мэм?

– Они в машине, – ответила я. – Мне пришлось оставить их там.

Двери снова открылись, я сбегала к машине за правами, чтобы подтвердить свою личность. Протянула их охраннику, он изучил их и вернул обратно. Я по-прежнему не смотрела на Теда. Мы оба ждали. Вот он оказался передо мной. Вдруг в голове всплыл вопрос: почему на футболках заключённых открыто указаны их религиозные предпочтения? Спереди на его оранжевой футболке было написано «Агностик».

Я пригляделась – нет же, там было сказано «Диагностика».

 

 

Он был худощавым, в очках, волосы были острижены настолько коротко, что я никогда раньше не видела его с такой причёской. Когда он обнял меня, я почувствовала едкий запах пота.

Место, где проходила наша встреча, было своеобразной коридорной гардеробной комнатой. Охранник за стеклом напротив нас изо всех сил изображал, что мы ему не интересны. Нас постоянно прерывал нескончаемый поток людей – охранников, психологов и жён заключённых, посещающих встречи анонимных алкоголиков. Один из психологов узнал Теда, переговорил с ним и пожал руку.

– Этот доктор составлял для Джона мой психологический портрет, – сказал он. – Он сказал Джону – не под запись – что у меня не было никаких причин совершать это.

Многие люди, проходившие мимо нас, были одеты в гражданскую одежду. Они кивали Теду и заговаривали с ним. Всё происходило очень культурно.

– Я – «подопытный кролик», – объяснил Тед. – Нас тут 40 человек в центре диагностики. Судья распорядился, чтобы меня держали под охраной, но он мне не указ. Не хочу быль изолированным.

Он признался, что был сильно взволнован по прибытию на Вершину гор. Он знал, что мужчины, осуждённые за насилие над женщинами, имеют высокий уровень смертности внутри тюремных стен.

– По прибытии, они все выстроились в линию, чтобы посмотреть на меня. Пришлось пройти «через строй» [58].

Но тюрьму он считал гораздо лучше следственного изолятора. Он быстро стал «тюремным адвокатом».

– Внутри я выживаю за счёт мозгов, моих знаний законов. Заключённые обращаются ко мне за консультациями, и они в восторге от Джона. Был только один неприятный момент: ко мне обратился один парень – убийца, который буквально вырвал шею своей жертвы. Я решил, что смогу ему помочь. Но он хотел только узнать, сможет ли Джон представлять его интересы. В общем, я неплохо со всеми поладил.

Он взглянул на запертые ворота позади меня.

– Они были открыты, когда ты ходила за документами. Я увидел пальто и на секунду возникла мысль о побеге, но – только на секунду.

Тед хотел обсудить судебный процесс. Он продолжал настаивать, что детективы из Солт-Лейк-Сити надавили на Кэрол Даронч, чтобы та указала на него.

– В первоначальных показаниях она сказал, что у похитителя были тёмно-карие глаза. А у меня голубые. Она сомневалась по поводу усов и сказала, что у него были тёмные волосы, достававшие до воротника. Она опознала мою машину по полароидным снимкам, сделанным с очень большой выдержкой. От этого машина выглядела синей, хотя на самом деле она желтовато-коричневая. Они так часто показывали ей мою фотографию – не удивительно, что она опознала меня. Но в суде она не смогла узнать даже человека, который доставил её в полицейский участок.

– Джерри Томпсон сказал, что видел в моём шкафу 3 пары лакированных кожаных ботинок. Почему он не сфотографировал их? Почему не изъял в качестве улик? Потому что я никогда не носил подобных ботинок. Кто-то утверждал, что я ходил в чёрных кожаных ботинках в церковь, но разве я пошёл бы в церковь в обуви маньяка?

– Она не видела никакой монтировки. Она сказала, что это был гранёный железный инструмент, и он находился у неё над головой.

Также Тед был недоволен психологом Элом Карлайлом, который проводил тесты и был детективом Юты. Большинство тестов были стандартными, такими же, с которыми имеют дело и студенты–психологи. Например, МКФЛ (Миннесотский многоаспектный личностный опросник) – содержит сотни вопросов, на которые можно ответить только «да» или «нет» и несколько «контрольных» вопросов. Я легко распознавала такие вопросы, когда только поступила в колледж. Вы когда-нибудь размышляли о вещах, о которых нельзя говорить вслух? «Правильный» ответ – «да», но многие люди отвечают – «нет». Для Теда Банди подобные тесты были детской шалостью.

ТАТ (Тематический апперцептивный тест) предлагал взглянуть на картинки и рассказать о них. Был среди них и тест Роршаха или «Пятна Роршаха». Тед и сам проводил эти тесты. У тюрьмы Юты имелся собственный психологический тест – серия прилагательных, из которых нужно подчеркнуть те, которые относятся к личности опрашиваемого.

– Он хотел узнать о моём детстве, о семье, о половой жизни, – я рассказал ему всё, что мог. Он был в восторге, спросил не хочу ли я встретиться ещё раз? Я ответил, хорошо, почему бы нет.

Мы сделали паузу, пока очередная группа людей проходила по коридору.

– В следующий раз, когда я встретился с ним, он улыбался, – продолжил Тед. – Он вынес решение – я пассивно-агрессивная личность. Понимаешь, Энн, он сидел там весь довольный собой и ждал от меня чего-нибудь ещё. Чего он хотел? Полного признания?

Я мало говорила во время этого визита. У него много всего накипело и ему не с кем было общаться за исключением Шэрон Ауэр, Джона О’Коннела и его помощника Брюса Любека, кто мог соответствовать его уровню.

– Джон думает, на суде я должен был выйти из себя. Он знает Хэнсона, вместе с ним ходил в юридическую школу. Я сидел и пытался понять мотивацию прокурора, – было бы глупо проявлять эмоции. Но Джон считает, мне стоило показаться свою злость.

Мы поговорили о Шэрон и Мег. Он был знаком с Шэрон больше года, и она честно навещала его каждую среду и воскресенье.

– Не упоминай Шэрон при Мег. Шэрон ревностно относится к Мег. А Мег по правде и не знает о ней.

Я пообещала, что не стану вовлекать себя в этот сложный любовный треугольник. И, конечно, была поражена тем, что ему удавалось сохранить двойные близкие отношения, пребывая в тюремных застенках с нависшим над головой пожизненным заключением.

– Мама расстроилась из-за того, что Мег рассказал полиции округа Кинг о моей незаконнорожденности, – со временем переживания по этому поводу отойдут далеко на задний план.

– Это место… здесь они могут достать всё, что захотят: наркотики, спиды̒. Я не буду принимать наркотики – не собираюсь втягиваться в их жизнь. Приходится подстраиваться, но я хочу поработать над тюремной реформой. Я – невиновен, но смогу что-то сделать и изнутри.

Тед всё ещё был настроен на писательство и считал, что Шэрон могла послужить курьером. Приходя к нему, она постоянно приносила документы и юридические записи. Он сказал, она сможет вынести его рукописи и передать их мне.

– Мне нужно 15,000 долларов, чтобы нанять частных детективов. Думаю, Кэрол Даронч или кто-то из её близких друзей знают человека, напавшего на неё. Также деньги нужны, чтобы нанять команду независимых психологов, которые подготовят отчёт для судейской коллегии. Они принимают решения о моей судьбе, а мне там даже не разрешено присутствовать.

– Но тебе не стоит ничего публиковать до 1-го июня, – сказала я. – И не забывай о Колорадо.

– Я поговорю с ними – у них нет ко мне претензий.

– А как же те записи по кредитной карте?

Он улыбнулся.

– Находиться в Колорадо – не противозаконно. Я был там, но кроме меня – в Колорадо побывало множество людей.

Я спросила, будет ли он описывать в книге дела об убийствах, – он сказал, что эти «сенсационные дела» обеспечат продажи.

– Сэм Шепард[59] после многих лет в тюрьме был признан невиновным, – напомнил он. – Но его книга о невинном человеке – еле продавалась.

Сидя там в душном пространстве, я снова встала на его сторону. Находясь под давлением сил, которые не мог контролировать, он казался очень немощным и осаждённым, но его обаяние по-прежнему никуда не делось. Я верила его словам. Он был тем, кем и всегда, но оказался в ситуации, которая никак не соответствовала его внутреннему «я».

Он вспомнил и о моём мире: спросил, как проходит продажа дома и всё ли в порядке с детьми. Он умолял не оставлять Мег, говорил, что сильно любит её и очень по ней скучает.

Затем вернулись охранники. Они похлопали Теда по плечу и дали нам дополнительные 15 минут. Он встал, обнял меня и поцеловал в щёку. Они снова обыскали его. До меня дошло, почему они не сделали этого со мной: если бы я что-нибудь передала, они бы нашли это у него ещё до моего ухода.

Передо мной открылась дверь: я помедлила на минуту, смотря, как двое здоровенных охранников уводили Теда в глубь тюрьмы, – на их фоне он казался гномом.

– Эй, леди… Чёрт возьми! Быстрее!

Автоматическая дверь закрылась за секунду то того, как я проскочила в проём, избежав попадания в её металлическую пасть. Охранник уставился на меня, как на идиотку. Лейтенант Таннер вежливо поблагодарил за приезд и провёл меня к парадной двери.

Я снова прошла мимо башен-близнецов, села в машину и была на обратном пути в Солт-Лейк-Сити. Ветер подымал клубы пыли – тюрьма позади меня почти скрылась из виду.

Внезапно позади меня появился фургон с красными огнями на крыше. За полтора часа, проведённые на Вершине горы у меня разыгралась паранойя: я подумала, почему они гонятся за мной? что я такого сделала? Он нагонял меня, и я уже приготовилась затормозить, как он вдруг свернул на боковую дорогу и скрылся. До меня дошло, что я разговаривала сама с собой.

Нет, нет… он не мог этого сделать. Его запихнули туда под давлением общественности. Человек, с которым я только что говорила – тот же, что и всегда. Он должен быть невиновен.

 По пути я проехала мимо поворотов на Мидвейл и Мюррей – города, которые раньше были всего лишь названиями на карте. Сейчас – они стали местами двух похищений. Я ехала мимо жителей пригородов, озабоченных повседневной рутиной и радовалась своей свободе. Я могла поехать в мотель, поужинать с другом, сесть на самолёт и вернуться в Сиэтл. А Тед – не мог. Он был заперт под замком с остальными «рыбами»[60].

Как это могло случиться с молодым человеком с большим будущим? Задумавшись, я пропустила поворот к мотелю и потерялась на чистых и широких, но запутанных улицах Солт-Лейк-Сити.

В ночь на первое апреля 1976 мне приснился сон. Он был очень пугающим, заставив проснуться посреди незнакомой комнаты в незнакомом городе.

Я находилась на большой парковке: автомобили снимались с места и разъезжались по сторонам. Одна из них переехала малыша. Я подхватила его, зная, что в состоянии спасти его. Нужно было срочно попасть в больницу, но никто не хотел помогать мне. Я отнесла малыша, почти полностью закутанного в серое покрывало, в фирму по прокату автомобилей. У них было много машин, но они, увидев ребёнка на руках, отказались дать одну из них. Я хотела вызвать скорую, но работник отвернулся от меня. Отчаявшись, на глаза мне попалась детская коляска. Я положила в неё раненого ребёнка и несколько миль толкала её перед собой, пока не добралась до отделения скорой помощи.

С ребенком на руках подбежала к стойке регистратуры. Приёмная медсестра взглянула на комочек в моих руках:

– Нет, мы ничего не можем с ним сделать.

– Но он всё ещё живой! Но погибнет, если вы ничего не сделаете.

– Так лучше – пусть умирает. Никто не сможет вылечить его.

Медсёстры, врачи – все они ушли прочь от меня и истекающего кровью малыша.

Я посмотрела на него. Он не был безвинным. Это был демон. Пока я держала его, он вонзил зубы в мою руку.

Я не знаток Фрейда, чтобы разобраться в значении этого сна, – всё и так было ясно. Не пыталась ли я спасти монстра, защитить что-то или кого-то, кто был слишком опасен, чтобы оставлять его в живых?

 

 

Глава 23

 

Где-то глубоко внутри, не унимаясь, кружила мысль о том, что Тед всё-таки был убийцей. Но я обещала себе поддерживать с ним отношения несмотря на то, какое развитие могут получить события в будущем. Несомненно, он мыслил не так, как я, но всё же не мог не находиться под гнётом тяжелейшего груза. И я чувствовала, что однажды смогу помочь ему сбросить этот груз. Если бы он поговорил со мной о том, что случилось, открыл бы факты, которые до сих пор были сокрыты, это не только помогло бы достичь искупления, о котором он писал в поэме, но могло бы дать и некое облегчение родителям и родственникам, до сих пор пребывающим в неведении относительно судеб их дочерей. Вообще-то, я никогда не могла представить Теда в роли убийцы. Вероятно, из всего того, что я не могла – это получалось у меня лучше всего. Когда я писала письма, я писала их человеку, которого знала раньше, – иначе не поднималась рука.

Как-то раз, Тед уже звонил мне, находясь в тисках эмоционального беспокойства. Да, он отказался признать, что звонил 20 ноября 1974, – но ведь я видела записи. После этого звонка я чувствовала, что придёт день, и я снова понадоблюсь ему. Что-то ужасное происходило с его разумом и теперь я полагала, что его «безумная» часть была способна на убийство. Если это правда – ему понадобится тот, кто будет слушать и не будет осуждать, кто мог бы облегчить процесс признания. Я считала, что Тед мог изложить свою вину в письмах, поэтому продолжала переписываться с ним.

Он попросил позвонить Мег. Во время нашей встречи в тюрьме он сказал: «Я люблю Мег духовно». Я задумалась: означало ли это, что она оказалась на крючке у человека, который не сбирался на ней жениться, даже будучи на свободе? В поддержку Мег я написала: «Во время нашего недавнего и прошлого разговора о Мег я инстинктивно поняла: несмотря на то, что ты очень любишь её, и вы много времени провели вместе – на самом деле ты не видишь с ней общего будущего. В ваших отношениях не хватает чего-то существенного, чтобы вы могли провести всю жизнь вместе. Я конечно же, не буду с ней это обсуждать, но буду поощрять любые усилия с её стороны, потому что ей никто не нужен также сильно, как ты».

 Кажется, он был с этим согласен: были письма, в которых он говорил, что боится потерять её. Пусть так, но была ещё и Шэрон: я по-прежнему продолжала молчать об одной в присутствии другой.

Я позвонила Мег. Она вспомнила меня по той давнишней рождественской вечеринке. Кажется, она была не против снова встретиться: мы договорились вместе поужинать.

7 апреля 1976 я получила письмо от Теда (также неправильно датированное 7 марта) – первое после моего возвращения из Юты. На маленьком белом конверте заранее был напечатан обратный почтовый адрес Дрейпера. Под ним Тед дописал: «Т. Р. Банди». Теперь он был собран, – я никогда не сомневалась в том, что он найдёт в себе силы. Каким-то образом ему удалось справиться со столь огромным стрессом, приспосабливаясь к каждой новой ситуации.

Во время нашей беседы в тюрьме Тед перетягивал одеяло на себя, поэтому по тону письмо было извинительным.

«У меня появился типичный синдром заключённого: одержимость своим делом, судебным процессом и вердиктом, живёт во мне, как раковая опухоль».

В тюрьме он написал много писем и наблюдений: по его словам его левая рука (он был левшой) стала настолько сильной, что без усилий рвала шнурки.

Тед отметил усиливающуюся между нами связь: «Ты назвала бы это кармой. Может, это она и есть. Некие сверхъестественные силы, что свели нас вместе, сплели наши судьбы в ситуациях, выходящих за рамки сознания. Я должен верить эта невидимая рука ещё разольёт для нас охлажденное «Шабли», когда уйдут тревоги и настанут безмятежные времена».

Он ещё раз попросил позаботиться о Мег, дать прочитать ей некоторые из его любовных поэм. Одна из таких поэм была напечатана на синей бумаге с помощью тюремной печатной машинки. Заканчивалась она так:

 

«Шлю тебе этот поцелуй.

Пусть он будет вместо меня.

Сегодня я засыпаю мыслями с тобой

С невысказанными словами любви.

Я любил бы тебя, если б мог

Со словами, которые развязали бы

Эти руки, чтобы сжать тебя в объятьях».

 

Когда 30 апреля 1976 я встретилась с Мег она принесла с собой больше дюжины поэм от Теда. Она аккуратно перепечатала их в двух экземплярах: для себя и для него. Это были романтические сонеты – из тех, что подействовали бы на любую влюблённую женщину. А Мег определённо была влюблена. Но читая их, меня поражала двоякость ситуации. Эта девушка поставила его в тяжёлое положение, к тому же Шэрон Ауэр тоже была в него влюблена и думала, что Тед отвечает ей взаимностью.

Мег плакала, читая его стихи и указывала мне на самые чувствительные строчки.

– Не могу понять, как он смог простить меня после того, что я натворила, откуда у него силы писать такие стихи.

Мег положила поэмы обратно в бумажный конверт и оглянулась по сторонам. Никто не замечал её слёз. Над барной стойкой был установлен телевизор и все следили за ходом поединка тяжеловесов.

– Знаешь, – тихо начала она. – Мне нелегко заводить друзей. У меня их было всего двое: мужчина и женщина. И теперь я потеряла их обоих. Я больше не вижусь с Линн. Не могу простить её за то, что она заставляла меня сомневаться в Теде, и я не знаю увижу ли когда-нибудь его самого.

– Что это было, Мег? – спросила я. – Из-за чего ты обратилась в полицию? Было ли что-то помимо подозрений Линн?

Она покачала головой.

– Не могу сказать. Ты ведь пишешь книгу. Надеюсь ты понимаешь, я просто не могу об этом говорить.

Я не давила на неё. Я встретилась с ней не для того, чтобы выжать информацию. Тед попросил меня приглядеть за ней. Давить на неё было бы сродни тыканью палкой в загнанного зверя, когда он и так уже испытывал боль.

Мег сама хотела что-нибудь узнать от меня. Она ревновала Теда даже несмотря на то, что он находился в Государственной тюрьме Юты. Она хотела знать о Шэрон. Я не стала увиливать, сказав, что, мало знаю о ней. Но не стала говорить, что разговаривала с Шэрон по телефону, когда была в Солт-Лейк-Сити и, что её голос сделался ледяным, когда я упомянула Мег. Тогда я поняла: Шэрон настолько же не уверена в Теде, насколько Мег одержима им.

Мег показалась мне очень ранимой; я не понимала, почему Тед не мог отпустить её. Ей было 31, и она хотела – жаждала – выйти замуж и родить ещё детей до того, как у них образуется слишком большая разница в возрасте с Лиэн. К тому же – годы брали своё. Тед должно быть знал, что ещё очень долго не увидит свободы, но всё равно продолжал держать её при себе своими поэмами, письмами и звонками. Несмотря ни на что, она любила его сильнее, чем когда-либо и боролась с бо̒льшим чувством вины, чем могла вынести.

Всё это было странно. Размышляя о том, как Мег собирается жить в полной зависимости от Теда, 17 мая я получила от него письмо, в котором он написал, что ужасно боится её потерять. До июньской даты приговора оставалось 2 недели, может поэтому он так забеспокоился. Он чувствовал, что Мег удаляется от него. Хотел, чтобы я сходила к ней и упросила заступиться за него в суде.

У него не было реальных причин сомневаться в её лояльности, но он чувствовал «некие колебания».

«Ты единственная, кому я доверяю», – писал он. – «Ты чувствительная и у тебя есть возможность общаться с Мег. Думаю, ей легче будет открыться тебе, чем мне».

Письмо заканчивалось его мнением о психиатрах и психологах, обследовавших его на протяжении трёх месяцев.

«После проведения многочисленных тестов и обширных обследований, они нашли меня нормальным и совершенно были сбиты этим с толку. Мы то знаем, что никто из нас не может быть «нормальным». Вообще, я хочу сказать, что они не видят никаких оснований для приговора или других обвинений. Ни припадков, ни психоза, ни диссоциативной реакции, никаких странных привычек, мнений, проявлений эмоций или страхов. Уравновешенный, образованный, но никак не сумасшедший. Теперь их рабочая теория заключается в потере памяти, которая опровергается их же собственными результатами. «Очень интересно», – постоянно бормочут они. Возможно, мне удалось убедить одного или двух из них в своей невиновности».

По просьбе Теда я позвонила Мег и выяснила, что она по-прежнему предана ему. Она говорила ему об этом в двухминутном телефонном разговоре и просила меня уверить Теда, что у неё нет никого кроме него. Он не хотел отпускать её, а она, очевидно, не хотела уходить. 5 июня Мег пришла ко мне в гости. Она только что провела неделю у родителей и была напряжена: они не проявляли симпатий по поводу её верности Теду. Также ей не давала покоя ситуация с Шэрон. Она знала о её отношении к нему лучше, чем сам Тед. Если он хотел вводить Мег в заблуждение, я не стала бы ему потворствовать, но при этом не собиралась рассказывать ей о двухчасовых визитах Шэрон в тюрьме. Я подозревала, Тед ловко манипулирует мной, чтобы удержать при нём Мег.

Я написала ему 6 июня: «Мне кажется она знает о твоих отношениях с Шэрон; сама я ничего о них не знаю и знать не хочу. Когда придёт время разобраться в этой конфликтной ситуации, тебе нужно будет собрать всю волю в кулак».

Будущее Теда всё ещё оставалось неопределённым: дата оглашения приговора по обвинению в похищении Кэрол Даронч, установленная на 1 июня, была перенесена ещё на месяц. Возможно – но маловероятно – он мог получить условный срок. Но мог остаться в тюрьме и на всю жизнь. С ним продолжали работать психологи. В один воскресный вечер мне позвонил Эл Карлайл – психолог, отвечающий за вынесение итогового решения.

– Вы знакомы с Тедом Банди? – резко спросил он.

– А, кто спрашивает? – знакомство с Тедом Банди становилось чем-то, чем нельзя было похвастаться.

Он неуверенно назвал себя, будто стеснялся. Я рассказала ему только то, что знала, откинув домыслы и опасения, которые были лишними, как утверждалось – в рациональном психологическом исследовании. Я объяснила, что при наших встречах Тед всегда был адекватным, чутким, дружелюбным и чувственным, – и это правда.

– Вы знаете, я говорил о нём со многими людьми и был удивлён диаметрально противоположными мнениями.

Мне захотелось спросить, кто эти люди, но это был бы не подходящий вопрос. Я решила промолчать.

– Мне самому – он нравится. Я провёл с ним около 12 часов, и он действительно пришёлся мне по душе. – Карлайл попросил копии двух писем Теда с «дурным оттенком». Я сказала, что отправлю их, но только с разрешения Теда. Что позже и сделала.

9 июня от Теда пришло очередное письмо. Приговор был не за горами, и он собирался бороться: «Перспективы многообещающие!»

Тед находил психологические тесты «злонамеренными, целенаправленными и бесчеловечными». Полагаясь на свой собственный опыт в психологии, он ожидал от докторов вопросов с подвохами, о гомосексуализме и нестандартных предпочтениях в сексе, – и получил их. Он разозлился, когда узнал, что друзья негативно отозвались о нём. Но никто не назвал ни подробностей, ни их имён.

«Я в шоке! И это Америка? На меня накинулись анонимы? Я назвал имена нескольких близких друзей – людей, хорошо меня знающих. Но все они отказались говорить обо мне. Так, кто же эти недоброжелатели? Нет ответа…»

Но всё же некоторые ответы он получил. Группа исследователей довела до его сведения, что безымянные опрошенные отметили у Теда переменчивость поведения. «Временами вы бываете приятным и весёлым. А потом – становитесь словно другим человеком, перестаёте реагировать на просьбы», – говорили они.

«Они упорно пытаются выставить меня двуличным», – писал он в ярости. «Хочу разорвать их на части».

Он действительно рассчитывал услышать положительные отзывы о своём ментальном состоянии, чтобы все их трёхмесячные старания вылетели в трубу.

Тед начал законную борьбу за свободу, которая в последующие годы будет только усиливаться. Он был полон сил, уверен, что благодаря уму и образованности справится со всем, что может выявить психиатрическая экспертиза. Думаю, судя по его словам, он и правда верил, что будет свободен.

Тед сделал заявления судье Хэнсону. При этом он проявил себя дерзким, остроумным, настолько непричастным к фактам, что вся эта ситуация казалась просто абсурдной. В будущем подобная манера поведения ещё не раз подпортит нервы другим судьям и присяжным, но, казалось, для его выживания – она была единственно верной. Я всегда подозревала, что Тед в буквальном смысле лучше умрёт, чем подвергнется унижению. Лучше выбрать жизнь в клетке или электрический стул, чем пасть перед самим собой.

В октябре 1975 Тед с презрением отозвался об августовском аресте. Он признался в определённой «странности» поведения, когда столкнулся с сержантом Бобом Хейвордом, но не видел никакой связи между своим поведением, вещами в машине и похищением Кэрол Даронч. В ночь на 8 ноября 1974 у него не было алиби, вот как он это прокомментировал:

– Если я не могу вспомнить, что произошло за 18 с половиной месяцев до момента ареста, это говорит о том, что память со временем не улучшается. Однако, с уверенность могу сказать, чего я – не делал. У меня не было операции на сердце, я не брал уроков балета, не был в Мексике и не похищал совершенно незнакомого человека под дулом пистолета. Есть вещи, которые люди никогда не забывают и, которые не сделают ни при каких обстоятельствах.

Не взирая на его слёзную речь о том, что пребывание в тюрьме не преследует никакой цели, 30 июня Теду был вынесен приговор.

– Однажды, кто знает, может через 5, а может через 10 лет, когда я выйду, предлагаю вам задаться вопросом, а в чём смысл? какой цели вы добились? оправдана ли моя жертва? Тогда-то я и стану кандидатом на реабилитацию. Но не за то, что сделал, а за то, что система сделала со мной.

Он отделался сравнительно лёгким приговором: от года до 15 лет. Поскольку не было предъявлено обвинений по другим более серьёзным делам, его приговорили в соответствии с положениями о преступлениях второй степени[61]. При хорошем стечении обстоятельств он мог быть выпущен уже через 18 месяцев.

Но, конечно же, не всегда бывает так, как нам хочется. В Аспене, Колорадо, ускорилось расследование убийства Кэрин Кэмпбелл. У следователя Майка Фишера на руках имелись выписки с расходами по кредитной карте, а также показания криминалиста из лаборатории ФБР Боба Нила. После вакуумной чистки салона были найдены волоски, но они остались не от Теда Банди. Анализ показал, что по структуре они принадлежали трём людям и были схожи со структурой волос Кэрин Кэмпбелл, Мелиссы Смит и Кэрол Даронч.

Волосы не обладают той же уникальностью, что отпечатки пальцев, но Боб Нилл, эксперт криминальной лаборатории ФБР с 20-летним стажем заявил, что никогда раньше не находил в одном месте следов одновременно трёх жертв.

– Шансы на то, что волосы настолько схожие с волосами жертв и не принадлежащие им могут оказаться в одном месте – 1 к 20,000. Никогда не сталкивался ни с чем подобным.

Один вашингтонский детектив говорил мне, что монтировка, найденная в машине Теда, соответствует переломам костей черепа Кэрин Кэмпбелл. Имелась информация о свидетеле, который в коридоре второго этажа гостиницы «Уайлдвуд Инн» за несколько минут до исчезновения Кэрин, видел странного молодого человека. Среди правоохранителей ходило утверждение, что колорадское дело было намного серьёзнее похищения в Юте.

Если Тед знал о том, что расследование в Колорадо идёт полным ходом – а я полагаю, он знал – то пока что ему было не до него. Он всё ещё был захвачен эмоциями после вынесения приговора. Это отразилось в его классическом письме от 2 июля 1976: в том плане, что в нём Тед – дипломированный психолог – уже сам занимался оценкой работы психологов, обследовавших его. Оно было набрано на старой печатной м<