Постреволюционеры: дрейф интерпретации в СССР

Октябрьская революция 1917 г. поставила государственно-обязательный знак качества на социал-демократическую версию событий 1905—1907 гг. в ее ленинской интерпретации. С тех пор она официально определяла работу историков советского села и других обществоведов. Для новых поколений это означало большой штат исследователей, работающих над этой темой, и привилегированный доступ к материалам и публикациям. За пределами СССР к событиям, казавшимся только прелюдией к тому что произошло "на самом деле" в 1917 г., был проявлен сравнительно небольшой интерес. Все это делает советскую литературу и советские версии событий особенно важными для любого обзора данной проблемы.

Главной чертой этих работ была канонизация Ленина, признание его взглядов в качестве "решающего" аргумента в любом споре. Допускалось обсуждение лишь различных интерпретаций его сакральных текстов (некоторые льстецы даже заговорили о ленинологии). В нашем случае существовали два разных подхода, которые акцентировали внимание на двух периодах Ленинской политической биографии и на двух подборках его текстов. Первый подход берет в качестве основы ленинские работы 1890-х годов, в которых выражены плехановская линия "уже капитализм" и беспощадная война против народнической слепоты. Второй подход в большей степени связан с написанными в разгар событий работами 1905—1907 гг., в которых политическая стратегия была подвергнута пересмотру и трансформации, но в теоретическом плане мало изменилось. В целом, по

соображениям партийной политики, Ленин сделал сравнительно немного для разрешения итоговых аналитических противоречий, и, в частности, несмотря на решение отбросить первую аграрную программу социал-демократов, не сделал ничего, чтобы переработать свою книгу "Развитие капитализма в России", на которой эта аграрная программа базировалась. На это указывает и классический анекдот революционного поколения, как Ю.Стеклов (в споре 1903 г. об отрезках), так и его товарищ по ленинской партии Скворцов-Степанов (в 1909 г.) использовали в своих дебатах против Ленина работу Ильина, опубликованную им же в 1899 г. под этим псевдонимом¹.

Начиная с середины 1920-х годов, в "ортодоксальных" (и все больше упрощенческих) исторических исследованиях в СССР та новая стратегия Ленина, которая была выработана в 1905—1907 гг., как правило, не рассматривалась. Конечно, Ленина цитировали постоянно, но это был в основном "молодой" Ленин. В основе интерпретаций тех советских историков первого послереволюционного поколения, которые отождествляли себя с правящей партией, лежала в большей степени направленная на самооправдание книга Шестакова, изданная в 1926 г., а не ленинская "демократическая диктатура рабочих и крестьян" 1905—1907 гг. или его политическая стратегия 1919—1923 гг.² Покровский, взгляды которого определяли тогда, каким должен быть ортодоксальный подход для марксистской русской истории, упростил это еще больше, объявив царизм (начиная со времен Московского княжества) порождением торгового капитализма³. Дубровский, к чьим работам 1950-х годов мы вскоре обратимся, начал свою научную карьеру, энергично подгоняя сельскую борьбу в России 1905—1907 гг. под ранние работы Ленина⁴. Кроме того, в 1920-х годах и позднее были предприняты специальные усилия для того, чтобы собрать хотя бы крупицу свидетельств о деятельности социал-демократов в селе в 1905—1907 гг.⁵ Советские историки все настойчивее

отвергали революционное влияние на крестьян любого движения, кроме большевистского. Некоторые из них уже в 1920-х годах попытались отрицать даже влияние меньшевиков в Гурии — взгляд, который энергично защищал тот же Шестаков. Всероссийский Крестьянский Союз все больше стали рассматривать как поддельную крестьянскую организацию, которой манипулировали кулаки и буржуазные оппортунисты — своеобразное повторение официального взгляда монархистов в 1905—1907 гг. К 1930-м годам, когда сталинская коллективизация была в полном разгаре, любая крестьянская организация без колебаний объявлялась реакционной или подвергающейся злонамеренным манипуляциям. В ходе взаимных братоубийственных обвинений и чисток периода, который начался в 1929 г., первое послереволюционное поколение советских сельских историков погибло или было принуждено к молчанию. Те цитаты из Ленина, которые не подходили к антикрестьянской тенденции, были просто забыты или затерялись. Приведем пример: "С классовой точки зрения I московский съезд Всероссийского крестьянского союза был кулацким. Интересы крестьянской бедноты и середняков были ему совершенно чужды. Вообще голос июльско-августовского съезда ВКС не был голосом основной массы крестьянства (бедноты и середняков). Это был голос имущей верхушки деревни — крепнувшей тогда буржуазии, которой уже стало тесно жить при полукрепостнических порядках"⁶. Этим злым силам противостояли революционеры деревни, возглавляемые их старшим братом пролетариатом, которым, в свою очередь, руководили большевики. Революционная Гурия управлялась с помощью еще более длинной "командной цепочки": грузинские крестьяне возглавлялись местным пролетариатом, который возглавлял российский пролетариат, возглавляемый, в свою очередь большевиками, возглавляемыми Лениным согласно советам своего ближайшего соратника Сталина⁷.

В послесталинскую эпоху наблюдалось возрождение интереса как действительного, так и формального к оригинальным работам Ленина. Некоторые исследователи просто укрепляли, расширяли и отлаживали догматическое цитатничество прошлого. Но отчасти "возвращения" к Ленину в конце 1950-х — начале 1970-х годов использовались в качестве средства для более реалистичной оценки проблем русской революции. Особенно много интересного можно было извлечь из ленинских высказываний в 1905—1907 гг. и той смелости, с которой он отстаивал новую неортодоксальную тактику в спорах со своими товарищами. Новый взгляд на его работы помог восстановить некоторую меру реализма в отношении дискуссии о крестьянской борьбе 1905— 1907 гг. Если вернуться к примеру, использованному ранее, Всероссийский Крестьянский Союз был реабилитирован и его вновь стали считать подлинным политическим выражением воли российского крестьянства и революционного и демократического духа крестьянского бунта 1905—1907 гг. Некоторые из работ советских историков этой эпохи — советских "шестидесятников" — были превосходны по содержанию и глубине. Мне не хотелось бы смущать их авторов персональными похвалами. И все же в пределах десятилетия или около этого начали вырисовываться контуры новой парадигмы в определении того, что обязательно или предпочтительно в этой области. Эта парадигма была связана с наследством Плеханова и работами очень раннего Ленина, выражая взгляды Шестакова, которые Дубровский в 1920-х годах рассматривал как "правильные". Здесь возникают три вопроса. Каковы факты, приводимые в его пользу? Что лежало в основе "дрейфа" интерпретации в течение этих 60 лет? Каковы выводы, касающиеся предмета нашего исследования?

В наиболее современной форме сущность "ортодоксальных" взглядов советских историков и свидетельств. приводимых в их поддержку выражены двумя взаимо-

связанными притязаниями, касающимися гегемонии рабочего класса в крестьянской революции 1905— 1907 гг., и прямого руководства крестьянских восстаний со стороны большевиков. Существует и третье притязание, подчеркиваемое в значительно меньшей степени, которое касается влияния классового деления на внутридеревенские отношения. Работы Дубровского (1956) и Тропина (1970) представляют более общие суммировки этих взглядов и являлись в конечном счете учебным пособием для аспирантов, генеральной линией для дальнейших исследований, диссертаций и популярных публикаций⁸. Множественность региональных исследований, результаты которых публиковались в 1960— 1980-е годы, в значительной степени было результатом этого стандартного подхода к структуре анализа и заключениям. Каждый раз в них только подставлялись местные цифры и имена⁹.

Первое из главных утверждений этой парадигмы эмпирически выражалось притязанием на то, что "сельские беспорядки" прямо и с необходимостью следовали превратностям борьбы рабочих. Точка зрения о том, что пик аграрных беспорядков пришелся на ноябрь 1905 г. (после всеобщей забастовки), а не на июнь 1906 г., прямо выражала этот взгляд. Особый упрек был сделан относительно идеи о том, что, в то время как крестьянская борьба в самом деле находилась под влиянием внесельской политической конфронтации, на нее влияло не то, что считалось решающим, а именно забастовки (сторонники этой идеи считали, что волну крестьянских восстаний вызвали споры по аграрному вопросу в I Думе в 1906 г., бойкотируемой большевиками и ПСР). Второе утверждение выражалось в претензии на то, что большевики и только большевики, руководимые Лениным, разработали перед революцией единственно реалистичный ("научный") анализ, в котором предвидели крестьянское восстание. Следовательно, их партия сыграла решающую роль в крестьянской борьбе, организуя и

направляя ее. Следуя этим аргументам, многие неудачи в крестьянской борьбе и ее окончательное поражение произошли не благодаря силе царизма, а вследствие противоречивости классовой природы крестьянства и изменнических интриг эсеров, меньшевиков, и кадетов, которые уводили крестьянство от революционной борьбы. Наконец, третья претензия, связанная с классовым анализом самого крестьянства, состояла в том, что вся мера революционной борьбы прямо зависит от наличия и инициативы сельского пролетариата или, по крайней мере, его полупролетарских заместителей. Было принято, тем не менее, что (по Ленинской терминологии) в то время как "первая гражданская война" крестьян против помещиков была самой важной, "вторая гражданская война" сельского пролетариата против крестьянского капитализма оставалась "все еще" на очень низкой ступени.

Эта интерпретация событий 1905—1907 гг. не дает представления даже о взглядах самих большевиков, которые были их участниками и очевидцами. Ленин ожидал, что пик крестьянского восстания будет достигнут летом 1906 г. и советовал отложить до этого времени всеобщее вооруженное восстание в городах. Когда он писал об этом в 1917 г., то предполагал, что пик крестьянской борьбы действительно приходился на 1906 г. — взгляд, принимаемый также в официальной истории партии большевиков, которая была опубликована в 1935 г. Исторические работы, опубликованные в 1925 г., в период, связанный с празднованием 20-й годовщины первой русской революции, когда большинство ее главных участников еще были живы, документально подтвердили слабость большевистской сельской политики в 1905 г. и незначительность ее воздействия. Лишь немногие претендовали на то, что именно большевики, а не эсеры и меньшевики были особенно активны на селе. Природа сдвига от этих позиций к взглядам, которые преобладают в советской истории, — это сам

по себе вопрос, который следует вкратце обсудить. Для того чтобы получить представление об этих взглядах, мы используем книгу Тропина, — последний из советских общих "направляющих" текстов, включающий также главные выводы Дубровского (сделанные им в 1920-х годах и подтвержденные в 1950-х годах). Этот взгляд на сельскую политическую борьбу связан идеологически с подходом "капитализм уже наступил", который пытаются применять к экономической истории сельской России в начале века. В целом этот подход обсуждается в четвертой главе книги "Россия как развивающееся общество"¹⁰.

Претензии на непосредственное и решающее влияние партии большевиков на крестьянство в 1905—1907 гг. — относительно недавние и в меньшей степени подкреплены доказательствами. Большинство из них основаны на произвольном подборе свидетельств, включении или исключении фактов. Поясним это на примере. Главную часть доказательства Тропина составляют его выводы, направленные против альтернативы большевикам: большевистская политика появилась как антитеза тем способам, которыми эсеры и меньшевики саботировали революцию. В соответствии с этим Тропин обвинил эсеров как в антиреволюционной политике протеста против применения силы, которую они проводили на съезде Всероссийского Крестьянского Союза (с. 131), так и в провоцировании силовых решений "аграрным террором" (с. 55)¹¹.

Конечно, эти обвинения противоречат друг другу. Еще важнее то, что они противоречат прямым свидетельствам о ноябрьском съезде ВКС, на котором призыв к вооруженному восстанию (отвергнутый большинством) прозвучал только со стороны делегатов из Саратова. Они принимали участие в работе съезда под псевдонимами (Саратовский 1-й, Саратовский 2-й и т.д.). Тем не менее, достаточно легко установить, что за этими псевдонимами скрывались Н.Ракитников, И.Ракитникова и

А.Студенцов. Все они были членами партии эсеров и фактически были разъездными агитаторами партии, иначе говоря, профессиональными революционерами. Первый из них состоял также членом центрального комитета партии¹². Никто из членов РСДРП, участвующих в работе съезда (т.е. по меньшей мере два избранных делегата плюс украинская Спилка плюс официальные представители партии), не предложил ничего более радикального. Вместе с тем эсеры последовательно отвергли "аграрный террор" и даже исключили из ПСР его сторонников, членов партии эсеров-максималистов. (Эта небольшая группа, почти полностью разгромленная полицией, действовала позже, в 1917 г. в качестве союзников большевиков против эсеров.)

С меньшевиками обошлись еще более бесцеремонно. Следуя масштабному переписыванию заново истории Кавказа, предпринятому в 1930-е годы под руководством Л.Берия, тогдашнего шефа грузинской политической полиции и позднее партийный руководитель республики, Гурия была превращена в успешную историю деятельности грузинских большевиков¹³. Документы были подвергнуты цензуре, а воспоминания участников событий — переписаны заново. Все это послужило также основой сказки о революционной юности босса Берии и к 1988 г. помогло заслужить самому Берии билет в Москву, чтобы занять там пост шефа сталинской политической полиции. Когда вор, Берия, был расстрелян, награбленное им так и не вернули хозяевам — Тропин просто повторил бериевскую сказку, не называя своего источника. А ведь еще в 1926 г. официальный большевистский историк, изучавший работу своей партии среди крестьянства, свидетельствовал: "В деревенских организациях Грузии, по мере расширения влияния социал-демократии в массах, по мере роста числа членов партии [в 1905—1907 гг. — Т.Ш. ],растет удельный вес меньшевиков, и. наконец, все руководство движением переходит в их руки"¹⁴. Итоги выборов в

Думу и на партийные съезды социал-демократов полностью это подтверждают. Другая хитрость — влияние меньшевиков где-либо в российской деревне (например, "Спилки" на Западной Украине) было сведено к общей фразе о "руководстве РСДРП", в то время как деятельность самих большевиков была тщательным образом выделена.

Ленин и его важный вклад в споры 1905—1907 гг. не избежал такой косметической правки. В частности, много усилий было приложено для того, чтобы документально доказать: идея "союза рабочих и крестьян" как "основном средстве для свержения царизма" у Ленина уже в той или иной степени присутствовала всегда¹⁵. Конечно, об этом не было и речи на II Съезде РСДРП всего за 18 месяцев до взрыва 1905 г. (и уже после восстания крестьян в Полтаве и основания крестьянами и учителями Гурии своей революционной организации)¹⁶.

В целом, Ленина постоянно превозносили за его проницательность и твердую приверженность собственным взглядам. Однако особенность его силы, выделяющая его среди российских социал-демократов, заключалась в прямо противоположном, а именно, в способности учиться, подвергать сомнению "священных коров" своих ближайших сподвижников, также как и свои собственные ранние убеждения. Он обычно отказывался признавать свою собственную теоретическую оригинальность, но это уже другой вопрос. Изменение в его отношении к революционному потенциалу крестьянства вследствие приобретенного опыта в ходе событий 1905—1907 гг. было настолько серьезным поворотом во взглядах, что его можно сопоставить по значимости и радикальности вызова по отношению к взглядам большинства его сторонников только с введением нэпа в 1921 г. Оба этих невероятных поворота были восприняты некоторыми из его ближайших сторонников с ошеломлением и несогласием¹⁷. IV съезд (на котором программа Ленина потер-

пела поражение не только благодаря меньшевистскому большинству, но также внутри большевистского меньшинства) отметил низшую точку способности Ленина влиять на тех, кто шел за ним. На самом деле многим можно восхищаться в проявлении лидерских качеств Ленина, бросающего вызов предрассудкам товарищей и собственной непогрешимости. Стыдливость, которую испытывают сегодняшний коммунисты из-за непоследовательности Ленина, оставляет в стороне его наиболее ценное качество как лидера — талант думать по-новому, мужество менять и способность убеждать или подталкивать сторонников всеми доступными способами.

Что касается сути этого спора, то решающий критерий в определении влияния большевиков на российское крестьянство состоит, однако, не в том, что произошло между или внутри российских революционных партий. Его также нельзя определить просто в согласии с ленинскими высказываниями. Суть лежит в непосредственном доказательстве той степени, в которой партийные организации действительно руководили крестьянством с точки зрения действия и формулирования своих требований. В этом смысле правилен общий вывод о том, что ни одна партия не имела достаточно ресурсов, чтобы влиять на крестьянство в целом. Находящиеся под контролем эсеров крестьянские братства, в рядах которых насчитывалось 18 тыс. крестьян (по их собственной оценке), действовали к тому времени в ряде губерний Европейской России: Тамбовской, Саратовской, Самарской, Черниговской. Влияние социал-демократов в сельской местности некоторых национальных окраин было также очевидным, но и здесь не было партийных организаций РСДРП, состоящих в основном из крестьян. Социал-демократические крестьянские организации, упомянутые косвенно и без достаточных доказательств Дубровским в 1956 г. в той степени, в которой они вообще существовали, не были крестьянскими с точки зрения их состава¹⁸. На это существовали политические.

организационные и идеологические причины. Большинство социал-демократов были против наплыва мелкой буржуазии в "партию пролетариата". Последующие 70-летние исследования не обнаружили даже ни одного крестьянского вожака в событиях 1905—1907 гг., которого можно было бы считать большевиком. Социал-демократическая "работа в деревне" сводилась в основном к распространению листовок и посылке в села небольшого числа агитаторов (это было по-разному на национальных окраинах, особенно в Латвии, Грузии и в меньшей степени в тех районах Украины, где была активной "Спилка"). Подсчеты числа этих листовок, часто предпринимавшиеся позднее, использовались для того, чтобы доказать насколько важным было руководство социал-демократов в селе. В действительности, их число чаще было доказательством совершенно обратного, а именно, неспособности социал-демократов дойти до крестьянина каким-либо другим путем. Листовки и речи воспринимались в деревнях с любопытством или безразличием, симпатией или враждебностью, но итог был очень похож на русскую сказку, описывающую беседу между старцем и Богом: старец обращался к иконе, а она молчала"¹⁹.

Чтобы оценить это влияние мы должны обратиться еще раз к анализу, который уже проводили в отношении сельской интеллигенции. Большевики вместе с другими революционными партиями, защищали республику, бойкот I Думы и внеправовое перераспределение всех помещичьих земель. Российские крестьяне говорили и делали все наоборот''²⁰. До 1906 г. РСДРП, включая большевистскую фракцию, предлагала в аграрной программе только возвращение "отрезков" 1861 г. и настаивала на необходимости строительства в сельской местности независимой и параллельной организации сельского пролетариата (препятствуя пролетариату становиться на сторону "среднего" или богатого крестьянства). Российские мужики не имели к этому никакого отношения. Во время пика самого мощного за столетия крестьян-

ского восстания, количество крестьян среди большевиков было практически нулевым, как и число большевиков, выбранных во II Думу от крестьянской курии. То же самое справедливо и в отношении отдельных организаций "сельского пролетариата". История о большевиках, руководящих российским крестьянством в период восстания 1905—1907 гг., рассыпается, если принимать во внимание относящиеся к делу свидетельства.

Второй элемент обсуждаемой точки зрения — претензия на политическое влияние городских рабочих на российских крестьян появился еще раньше; он лучше обоснован и без сомнения корректен в рамках определенных ограничений. Большинство российских рабочих по сословию, происхождению и родственным узам были крестьянами. Новости от городских родственников были, несомненно, более правдоподобными, чем речь партийного пропагандиста или увещевания полицейского офицера. Документы показывают, что крестьяне-рабочие (как и уволенные в запас солдаты, странствующие ремесленники, местные грамотные и другие сельские жители, которые были особенно подвержены внешним воздействиям) часто приносили информацию о революционных событиях или руководили крестьянскими общинами в борьбе 1905—1907 гг. Всероссийская забастовка в октябре 1905 г. оказала мощное воздействие на сельскую Россию.

Проблема, однако, состоит не в этом. Для начала отметим, что вопрос "Кто кем руководил?" не совсем соответствует вопросу "Кто у кого учился?²¹ Более того, процесс обучения не был односторонним. В то время как крестьянство несомненно училось опыту борьбы у городского пролетариата, было справедливо и обратное. Например, приводилось много аргументов о том, что своим происхождением Советы обязаны РСДРП: по Мартову они появились после призыва меньшевиков к политическому самоуправлению рабо-

чих, тогда когда Ленин говорил об их возникновении как о стихийном политическом творчестве рабочих и позднее отнес их первоначальную модель к эпохе Парижской коммуны". Не многие рабочие знали об организационных дебатах среди социал-демократов и лишь единицы слышали о том, что произошло в Париже в 1871 г. Но каждый российский рабочий знал, что есть волостной сход — собрание деревенских представителей исключительно одного класса (государственные чиновники и другие "чужаки" обычно там не присутствовали), где выборные представители сел обсуждали вопросы, представляющие общий интерес. Причина того, почему общегородская организация представителей, избранных рабочими основных предприятий, была учреждена так легко и как бы сама собой, была напрямую связана с формами, уже известными и общепринятыми. Это также сильно напоминает опыт деятельности Всероссийского Крестьянского Союза в 1905—1906 гг. и Советов рабочих и солдатских депутатов 1917 г.

Более доказуемое и ясно выраженное желание российских крестьян идти своим собственным путем, а не под руководством "пролетарского авангарда" драматически обнажилось на ноябрьском съезде Всероссийского Крестьянского Союза. Московская делегация рабочих— социал-демократов потребовала прав участия в дебатах равных тем, которыми обладали избранные делегаты, поскольку "вы можете научиться многому из опыта борьбы рабочих". (Они также "отвергли как оскорбительный" статус наблюдателя, который получили на съезде невыборные представители всех радикальных партий и групп). Съезд заставил их замолчать и проголосовал против, потому что "мы должны избавиться от самозваных учителей и надзирателей". В результате, официальная делегация социал-демократов в полном составе покинула съезд, который перешел к обсуждению своих резолюций, включая и резолюцию о полной солидарности с

"нашими братьями рабочими" (также как с солдатами и студентами) в их борьбе²³.

Основой для доказательства того, что крестьянское движение следовало за борьбой рабочих послужило статистическое сравнение динамики рабочих забастовок с хронологией крестьянских волнений. В приложении к гл. 4 содержится соответствующая аналитическая модель и цифры. Если суммировать коротко, Дубровский основывал в 1950-х годах свое доказательство на ежемесячных докладах об "аграрных беспорядках" за 1905—1907 гг., сохранившиеся в полицейских архивах. Он утверждал, что вопреки предположениям современников (включая Ленина), пик аграрных беспорядков пришелся на ноябрь 1905 г., сразу же после всеобщей забастовки, а не на июнь 1906 г., когда интенсивность политической борьбы рабочих находилась на гораздо более низком уровне. Поколение спустя после победы революции в Китае, двумя поколениями после Сапаты в Мексике и Гурийской республики 1903—1906 гг. в самой Российской империи, и когда разгоралась война во Вьетнаме, Дубровский вывел общую социальную закономерность, согласно которой крестьяне, в их революционной борьбе, обязательно следуют за рабочими!

Тропин использовал другой набор данных, чтобы подвести фундамент под очень похожие теоретические предположения. Он начал с работы С.Прокоповича 1912 г., который измерял интенсивность крестьянского наступления 1905—1907 гг. с помощью процента уездов, из которых сообщалось об аграрных беспорядках (Дубровский насмехался над этими данными в связи с их ограниченностью, что в свое время признавал и сам автор, и особенно над тем фактом, что они не позволили измерить интенсивность волнений в каждом данном уезде). Тропин добавил цифры Е.Мороховца по прибалтийским губерниям к своим собственным подсчетам по Кавказу для того, чтобы триумфально заключить: пик крестьянской борьбы был достигнут в 1905 г. (беспоряд-

ками были охвачены 53,3 % уездов), а не в 1906 г. (только 47,б%)²⁴. Волнения следовали, как это и должно было быть, за кульминацией борьбы рабочих в городах.

Приложение к гл. 4 покажет, что из самих данных Дубровского и Тропина должны быть сделаны противоположные выводы. В приложении также показано почему данным Дубровского нельзя доверять полностью. Тем не менее, сам вопрос о том, когда крестьянская борьба достигла своего пика, говорит о непонимании сути дела. Сама степень усилий, предпринимаемых с целью доказать, что показатели 1905 г. выше, чем в 1906 г. должна пробуждать подозрения. Классы в революции — это не лошади на скачках, где лошадь, пришедшая первой, получает кубок или выигрывает пари для своих хозяев и тех, кто на нее поставил. Сам по себе месяц, сезон или год крестьянских волнений, даже если они и коррелируют с забастовками рабочих или следуют за ними, не доказывает ничего. И в самом деле, в соответствии с этой логикой забастовочную борьбу рабочих на Юге России, которая началась в 1903 г., "возглавляли" бы крестьяне Полтавы, Гурии или Саратова, которые, как мы знаем, поднялись в 1902 г.

В соответствии с фактами, которыми мы располагаем, большинство политически активных рабочих в России боролись в 1905—1907 гг. не только за средства к существованию, но и за политическое поражение царизма и следовали в своей борьбе на национальной арене за революционными и социалистическими партиями. В соответствии с фактами, которыми мы располагаем, российское крестьянство в течение примерно того же периода, боролось за землю, а его требования власти носили в основном локальный характер. Прямое участие крестьян в жизни политических партий того времени было примечательно в первую очередь своим отсутствием. В конечном счете именно цели, т.е. политическое содержание, определяют характер революционной

борьбы, а не общие корреляции между рабочими забастовками и аграрными беспорядками.

Наконец, последним и наименее подчеркиваемым компонентом рассматриваемой сверхмодели является вид классового анализа, соотносящий боевитость и наличие пролетариата (и капитализма) в национальном или региональном масштабе, т.е. чем больше второго (и третьего), тем больше первого. В годы революции этим ожиданиям уделялось очень много внимания — дань марксистскому научному анализу общества, как он тогда понимался. Мартов именно таким образом объяснял революционный подъем в сельской Латвии.

Маслов провел полный анализ событий 1907 г. по регионам — подход, который Першин пытался развивать позднее в рамках советской исторической науки²⁰. Материалы по Гурии доказывали, как уже было сказано, нечто прямо противоположное формуле: пролетариат—революционному действию. То же самое доказывало и наиболее эффектное событие в период восстания 1905 г. на Юге России. Российских военных моряков чаще набирали из горожан. На Черноморском флоте команда только одного корабля состояла в основном из призывников-крестьян и то, что произошло как раз на этом корабле, броненосце "Потемкин", сделало его символом революционной славы. То же самое относится и к сравнению между относительно ограниченной борьбой в селах более пролетаризированного и промышленного Севера и мятежами в Черноземной, т.е. более сельской полосе. Собственные подсчеты Дубровского показывали действительный спад "второй классовой войны" в период 1905—1907 гг. (несмотря на тот факт, что в его исследовании все сельские забастовки были объединены в одну категорию, "пролетарской борьбы", что, конечно же, неверно). Никакой действительной активности со стороны "авангарда", т.е. сельского пролетариата — главной надежды русских марксистов и центрального пункта их тактических планов, в Великороссии 1905—

1907 гг. замечено не было. Наоборот, постоянно поступали сообщения о том, что батраки были наименее активны. В большинстве нападений на "кулаков" или в других эпизодах внутрикрестьянской классовой войны участвовал не сельский пролетариат, а владельцы крестьянских хозяйств²⁶. И вожаки, и рядовые участники "аграрных волнений", и те, кто создавал крестьянские организации были в основном крестьянами и в большинстве своем — середняками. Даже с Северо-Западной окраины с ее особыми условиями сообщалось о случаях, которые были противоположны уравнению "пролетариат — революции" (и марксизму?), например, об особой поддержке социал-демократов со стороны наиболее богатых (и наиболее грамотных) слоев крестьянства в Литве. Из "наиболее капиталистической" Южно-Восточной части Европейской России никаких сообщений о специфически антикапиталистической (или "антикулацкой") борьбе не поступало.

Как результат, работы большинства советских историков периода 1905—1907 гг. были полны двусмысленностей и противоречий. Пролетарский революционный потенциал российской деревни был принят без доказательств, а все другие взгляды порицались как неприемлемые. Факты, не укладывающиеся в эту схему, подменялись риторической фразой, например, о том, что "сельские нищие" становятся "застрельщиками революции"²⁷. В другом месте, сельские стачки продолжали рассматриваться как случаи "специфически пролетарской борьбы", которая на следующей странице описывалась как акция, организованная местными крестьянскими общинами и ставящая перед собой специфические крестьянские цели (право пользоваться лугами, брать землю в аренду и требовать более высокую заработную плату вместе с исключительным использованием общинников в качестве рабочей силы на местных поместьях)²⁸.

Еще два важных замечания, чтобы закончить обсуждение позднесоветской интерпретации крестьянской

борьбы 1905—1907 гг., одно — семантическое и второе — связанное с содержательной стороной дела. В том случае, если факты не подтверждали принятую ранее модель, а также для того, чтобы показать различия между "хорошим" и "плохим" во фракционных схватках, исследователи часто прибегали к искажению смысла понятий. Слова-указатели, которые можно использовать в качестве конкретных индикаторов таких действий были: "крестьянские комитеты", "национализация земли" и "по существу". Два первых заимствованы из ленинских программных предложений, высказанных на съездах РСДРП (соответственно II, III и IV). Первый термин подходил из-за своей неопределенности. Любую внеобщинную группу крестьянских активистов (а таких было много) можно рассматривать как "комитет", и соответственно, как отклик крестьян на ленинское руководство²⁹. Второе понятие наиболее близкое к тому, что требовало большинство крестьян, содержалось в решениях Всероссийского Крестьянского Союза и Трудовой фракции Думы и было сформулировано эсерами как "социализация всей земли". Об утопизме эсеров и наивной вере крестьян до этого говорилось так часто, что IV съезда РСДРП осознал свою неспособность принять это требование. Способ сохранить претензию на непогрешимость заключался в заявлениях, что явно несостоятельная "аграрная программа" II съезда, двусмысленность III, расколы на IV и то, что требовали крестьяне на самом деле — все это логически вытекает из единственно верной науки об обществе, которой взгляды эсеров во всем противоречили. Именно для этого использовалось противопоставление понятия "национализации" вместе с уравнительным перераспределением земель под контролем крестьянских представителей (хорошего), и "социализации", которая обозначала примерно то же самое (но было плохим, поскольку этот термин ввели эсеры). А когда затруднения с доказательствами оказались уж очень серьезными, то вместо того.

чтобы сказать "с моей точки зрения" (или — "это послужит на благо моей любимой теории") щедро использовалось вводное слово "по существу". Его применяли не для обозначения сути рассматриваемой позиции, а для того, чтобы лучше приспособить к своим предположениям. Например, крестьянские требования передачи земли общинам были по существу ленинской программой национализации, которая была тем, о чем уже задумывались ортодоксальные марксисты; бедные крестьяне были по существу пролетариатом, когда они действовали для нашего блага и кулаками, когда играли на пользу другой стороны и так далее. Если не на самом деле, то по крайней мере "по существу", взгляды всех, кроме Ленина и тех, кто следовал за ним на каждом этапе были правильными, даже когда Ленин признавал в них свои собственные ошибки. По существу большевики вели крестьянство в 1905—1907 гг. (а до смерти Сталина Крестьянский Союз был кулацкой организацией).

Наконец, другой аспект этого спора был выражен в предположении о наиболее важных ячейках крестьянского политического действия. Документы свидетельствовали (и представители разных точек зрения среди советских историков обычно соглашались), что такими единицами были крестьянские общины³⁰. Главным дополнительным делением было классовое различие, восходящее к капитализму. (Дубровский выразил это предположение словами Ленина о том, что "первая классовая война" против помещиков предшествовала "второй классовой войне" против сельской буржуазии³¹.) Модель классовой поляризации скрывала другие сельские конфликты. В то время как конфликт крестьянской общины (и ее "середняцкого" большинства) с помещиками и местными государственными властями был в самом деле наиболее важным аспектом конфронтаций 1905—1907 гг., одновременно разворачивались, по крайней мере, еще не менее пяти типов противостояний: по полу, возрасту, этнической принадлежности, родствен-

ным связям и идеологии. В рапортах 1905—1907 гг. о "стариках" и женщинах часто докладывали как о консервативно настроенных и редко принимавших участие в борьбе, в то время как молодые мужчины были названы в числе наиболее активных³². (Эта закономерность не была универсальной — сообщалось о случаях чисто женских выступлений, о которых мы уже упоминали в гл. 3.) Разная этническая п